Патруль

Глава 20 Судный день

Меня посадили в газель, ту самую тонированную, напротив меня села девушка — лейтенант из СК, а крепыши обложили меня слева и справа.

— Вячеслав Игоревич, — произнесла девушка хрипло и болезненно для неё самой, видимо, и правда болеет, — Самое время начать сотрудничать со следствием и деятельно облегчить свою вину.

— Давайте я лучше вам облегчу страдания и избавлю вас от необходимости со мной говорить. Я имею право не свидетельствовать против себя согласно статье 51 Конституции РФ. У вас на меня якобы что-то есть, а презумпцию невиновности еще никто не отменял. Короче, работайте, братья.

Слева от меня хмыкнули, давя в себе смешок. Девушка и правда больше ничего мне не говорила. И молча подала мне папку с документами на подпись. Тут было:

Протокол обыска, что в моём присутствии нашли свёрток с неизвестным кристалловидной субстанцией. Протокол допроса, где она указала, что я отказался от показаний. Разъяснение смягчающих вину обстоятельств — это если я виновен, а я не виновен, но в разъяснении были пункты, по которым жулик мог облегчить свою участь:

Добровольное действие — это явка с повинной, активное способствование раскрытию преступления, возмещение ущерба, оказание помощи потерпевшему. Не мой пункт даже гипотетически, ведь от меня никто не пострадал, и меня, получается, взяли и доставили.

Личные обстоятельства — это раскаяние, беременность, наличие малолетних детей, тяжелое материальное или семейное положение, состояние здоровья (инвалидность) — тоже не мой случай.

Мотивы преступления — это совершение преступления по мотиву сострадания или вследствие стечения тяжелых жизненных обстоятельств. Типа жил в общаге, торговал наркотой, потому что плохо жил, и хотел, чтобы миру стало веселее, а то, что наркота убивает, не догадывался, потому как туп от рождения — тоже не моё. И прочие обстоятельства: признание вины, участие в боевых действиях, наличие наград, совершение преступления впервые — но это в административном праве.

Всё было мимо меня. Из положительного — я не сопротивляюсь, пускай работают спокойно. Не просто же так этот свёрток в моей съёмной квартире появился. А значит, играйте, судари, в свою игру сами!

В очередном на подпись листке следовало положение о заключении досудебного соглашения с прокурором. Это невский случай, не желаю ли я застучать кого-то из подельников? Ну, собственно, нет подельников — нет и желания. И постановление об изъятии образцов отпечатков пальцев и ДНК и протокол об изъятии этих самых образцов.

А вот это что-то новенькое, моему пытливому уму стало даже интересно. Мне дали ватную палочку в пакетике, который подали руками в перчатках.

— Что с этим делать? — спросил я.

— В рот засунь и как зубной щёткой поводи, — произнёс опер ОСБ.

— Дай слово офицера, что этой палочкой больше никто себе нигде не водил, а то с порога меня в опущенные рядить — я вам не дам, — улыбнулся я.

— Ты что, в девяностых? — спросил у меня тот, кто подал.

— Палочка стерильная, — прохрипела девушка.

— Слово офицера, от старшего группы, — потребовал я.

— Вот ты тип, конечно, у тебя вес не меньше 10 грамм нашли, а ты юморишь, — широко улыбнулся Волков, — даже жалко, что присядешь, надолго. Слово офицера тебе даю, палочка чистая и в биологическом плане и в плане понятий.

— В них еще кто-то верит? — спросил у Волкова другой опер.

— Как видишь. Отдельное слово офицера, что к мастике для отпечатков пальцев из опущенных никто не прикасался, — выдал он следом, диалог начинал ему нравиться.

Ну и ладно, а то хмурые едем. Берите свою биологию и ДНК, я всё равно чист. И от линии этой позиции не отойду.

— В отдел СК? — переспросил опер девушку.

— В виду того что подозреваемый отказывается от показаний, в ИВС. Придут результаты биологии, по-другому заговорит, — прохрипела лейтенант.

Ты ж моя маленькая. Заедь на смене Ментос купи себе или Холс, всё полегче станет, — подумалось мне, но вслух я ничего не сказал.

Газель тронулась, и через некоторое время мы оказались у знакомого мне здания ИВС. Процедура была отработанной до автоматизма. Сначала — приемник, где дежурный офицер, не глядя в глаза, бубнил под нос стандартные вопросы: фамилия, имя, отчество, дата рождения.

— Ремень и шнурки — долой, — последовала следующая команда. Я расстегнул ремень, вытянул шнурки из обуви, отдал. Руки сами потянулись к карманам — достал кошелек, паспорт. Сложил всё на стол. Документы офицер бегло пролистал и отложил в сторону. Отбирали всё, что могло хоть как-то напомнить о внешней жизни, о свободе. С этого места у жуликов всё и начинается.

Потом был коридор и тяжелая железная дверь пустившая меня в другой коридор с решетчатыми дверьми, с окошками в прутьях, которые в простонародье называют кормушками. Моя камера была открыта, я вошёл, и дверь закрылась за моей спиной. И вот он — мой новый «дом» на ближайсшее время. Крошечное помещение, метра три в длину и два в ширину, не больше. Пахло сыростью и хлоркой. Слева к стене крепились нары, голые — деревянные, без всего. Левее от двери был туалет, на постаменте в полу, больше похожий на отхожую дыру, а напротив в стену была вмонтирована маленькая раковина с краном. Никаких перегородок. Если бы тут был еще кто-то, то всё было бы на виду, но я сотрудник. Меня положено держать отдельно и отдельно перемещать по следственным делам.

Я поднял глаза к потолку. Тут горела единственная лампочка. Неяркая, матово-желтая, но ее света хватало, чтобы залить все это пространство сиянием. Окна не было. Не было и вентиляции. Ни намека на то, что за этими стенами существует другой мир, где есть солнце и свежий воздух.

— Кругом, руки! — скомандовал конвоир.

И я повернулся, чтобы протянуть кисти в кормушку, мои наручники открыли. И оставили меня одного в этом «чудесном месте».

Я сел на нары. Холод бетонного пола тут же начал пробираться сквозь тонкую подошву полуботинок. И, откинувшись на спину и закрыв глаза я попробовал сосредоточиться на своём дыхании осознавая, что произошло. Тишину нарушал только ровный, ни на секунду непрекращающийся гул внешней вентиляции и отдаленные, приглушенные шаги по коридору.

Вот она, полная изоляция. Без ремня, без шнурков, без документов. В клетке без окон. Оставалось только ждать. Ждать и не сломаться. Мысленно я повторил себе: «Я чист. Это подстава и они ОСБшники и СК смогут разобраться в ней.» Эта комната пыталась давить, но пока что проигрывала. А что она сделает с человеком который уже умирал? И, сняв куртку, я свернул её в несколько раз, положив под голову.

Время тут текло по-иному — не часами и минутами, а внутренними событиями. Таким событием стал звук засовов, звяканье ключей и скрип тележки. Обед, похоже.

В прорезь решётчатой двери просунули темный металлический лоток с двумя отделениями. В одном — мутная жидкость с плавающими кусочками капусты и одной-единственной бледной картофелиной, которую с натяжкой можно было назвать супом. Во втором — густая, холодная пшенная каша с подозрительным рыбным запахом и крошечным куском какой-то рыбы, больше кости, чем мяса. Хлебный брусок был темный, липкий. Ко всему этому прилагалась пластиковая ложка и стаканчик чая.

Ужин повторял завтрак — та же безвкусная каша, тот же жидкий чай. Еда не приносила удовольствия, она была просто топливом, необходимым, чтобы я дожил до суда. Всё напоминало, что ты здесь на птичьих правах, на самом дне государственной кормушки — бесплатно, без изысков, ровно в том объеме, чтобы не умереть с голоду. На самом деле, уже проведя ночь в ИВС, достаточно, чтобы свернуть с романтики воровского пути, если ты, будучи скудоумным, ему следовал.

После ужина свет снаружи погас, но не лампочка в камере, которая горела непрерывно, становясь единственным источником света в этом подземном мире без окон. Её назойливый, ровный свет мешал сну, но через какое-то время сознание отключилось само, уходя от реальности голых нар, дыры в полу и запаха дезинфекции. А за моей камерой всё это время наблюдала камера. Она была прикреплена в коридоре и смотрела сквозь решётку двери на мою жизнь тут.

Этот режим и распорядок были призваны начать ломать жулика как личность уже с порога, превращая его в пассивного потребителя каши и баланды. Я много раз слышал, что тюрьма не мера исправления, что тюрьма — это их институт, и сейчас я мог убедиться в этом лично. Либо опустишься на самое дно, либо станешь существом, не боящимся долгих разговоров с ментами, допросов, досмотров, сможешь выключать свой разум, когда он не нужен, и научишься просто, как говорят молодые, «скипать» время.

А под ночь в мою голову стали лезть мысли. Вдруг, если нашли свёрток и на нём будут все улики, указывающие, типа, на меня, долго ли сфабриковать? «Придут результаты, по-другому заговоришь», — в моей памяти прохрипела следователь.

Я смотрел на голую бетонную стену и мысленно повторял, как мантру: «Я чист. Мне не о чем волноваться.». Они могут забрать ремень, шнурки, документы и кормить баландой. Но они никогда не смогут забрать душу, ту душу, которая вопреки всему перенеслась из далёкого 94-того сюда в счастливый 2025-тый.

В памяти Славы всплыла песня. Песня, не для ментов, а для тех, кто нам противостоит, словно гимн этого чёрного мира:

«Крест коли, чтоб я забрал с собой избавленье, но не покаяние…»

Сегодня она подходила и для меня, ведь меня тупо подставили, семейство Зубчихиных, мать их. Которые видимо по-настоящему испугались того, что я могу знать и поведать кому-либо об их старшем. Что дальше? Попытка ликвидации меня в тюрьме? Маловероятно, ведь я сотрудник и поеду на красную зону, и почему так сложно работали, почему не убрать меня через превышение должностных или вообще, выстрелом в подъезде после смены?

Вопросов было много, а ответов, увы, не было, но зато появилась конкретика, Зубчихин нанёс свой удар. Каким будет мой? Дайте только отсюда выбраться.

Эту ночь я лежал на спине, глядя в потолок. Завтра будет новый день. Снова каша. Снова суп. Снова ожидание. Скорей бы всё это определилось, скорей бы суд, который внесёт в моё дело ясность.

В первую ночь с четверга на пятницу особо не спалось, но у меня получилось под утро, а после был завтрак, обед и ужин, и снова ночь. Так я провёл тут больше суток, а по ощущениям так неделю, а к полудню субботы ко мне пришли конвойные и сообщили:

— Кузнецов, на выход с вещами.

Как будто у меня было много вещей. Но, надев куртку на выпуск, не вынимая кепку из-под погона, я протянул руки в кормушку. Браслеты снова щёлкнули на моих кистях и меня повели на выход. На улице меня уже ждал автозак на базе той же «буханки», сероватого цвета с синей полосой и надписью «полиция». Внутри было сидение и приваренный к стене поручень, к которому мои наручники прицепили другими наручниками.

Забавно, что Кировский суд по городу Златоводску находился в Октябрьском районе города, то есть мне предстояло прокатиться на жёстком сидении прикованному по нашим кочкам.

«В этом мире действительно что-то сломалось», — подумал я, подпрыгивая на очередной яме и ударяясь о потолок «буханки».

В суде меня передали конвою; у этих парней была камуфляжная форма, почти как у нас. На меня смотрели сотрудники и молча качали головами. Кого они во мне видели? Оставалось лишь догадываться. Но, как говорят сейчас, излишние проблемы современности — это излишняя зона комфорта. Именно когда всё хорошо, человек думает о том, что и кто о нём подумает, но, проведя ночь в камере, всё становится прозаичней — мнения других людей тебя уже не волнуют.

Волнует своя судьба и, в моём случае, месть, которую я и так слишком отложил, сходив и заступив на суточную смену.

Здание суда представляло собой типичную советскую постройку из серого бетона, массивную и подавляющую. Высокие ступени вели к тяжелым дубовым дверям, обитым стальными пластинами. Над входом висел герб РФ, казалось, вобравший в себя всю мощь и силу этого мрачного места.

Меня ввели через центральный вход через проходную со стоящими там ребятами в камуфляже и с оружием. Эти тоже смотрели на меня с интересом. Еще бы, жулику даже переодеться в гражданку не дали, я был явным примером для них, что нарушать закон нельзя, иначе, как подсказывала мне память Кузнецова в одном фильме, проведут по всем инстанциям, звоня колоколом над головой и крича слово «позор!».

Зал суда встретил меня гулкой, давящей тишиной, нарушаемой лишь мерным тиканьем настенных часов. Помещение было просторным, но низкие потолки и темные дубовые панели на стенах создавали ощущение тесного, замкнутого пространства.

На возвышении, под двумя гербами — страны и региона, стоял массивный судейский стол, покрытый темно-зеленым сукном. За ним — высокое, словно трон, кожаное кресло, на котором восседал судья в чёрной рясе, хмурый и, такое ощущение, что не выспавшийся, суровый мужчина средних лет. Слева от него располагалось место секретаря с компьютером, и собственно секретарём.

В зале суда не хватало только меня. Была тут и та девушка-следователь, и мужчина-прокурор, сидели они рядом, было место и для моего адвоката и куча-куча пустых мест для кого-то еще, кого сегодня не предвиделось. Именно потому секретарь и не подал команду «встать, суд идёт», суд был уже тут.

В углу зала расположилась клетка, куда меня и завели. А перед клеткой — небольшой столик для защитника, с моим адвокатом который в данный момент изучал документы.

«Безумие», — мелькнуло у меня. Обычно дела подобные тому, что инкриминируют мне, длятся месяцами, если не годами, или это лишь в моём времени? А тут слеплено всё чуть ли не на коленке. И с такой уверенностью всё делается, словно гроссмейстер решил сыграть с новичком.

Я сел на лавочку, положив руки на колени перед собой.

Где-то хлопнула дверь, и по залу пронесся сдержанный вздох. Часы показывали ровно двенадцать. Спектакль одного актёра начался.

— Здравствуйте, — произнёс судья, и все встали, встал и я. — Судебное заседание по рассмотрению ходатайства старшего следователя по Кировскому району следственного отдела следственного комитета Российской Федерации по Златоводской области об избрании Кузнецову Вячеславу Игоревичу меры пресечения в виде заключения под стражу объявляю открытым. Секретарь, доложите о явке.

И секретарь поднялся из-за компьютера и начал доклад:

— На судебное заседание прибыли… — произнёс он и перечислил всех собравшихся, кроме судьи.

— Хорошо, — произнёс судья, обращаясь уже ко мне, — устанавливаем личность обвиняемого. Назовите фамилию, имя, отчество.

— Кузнецов Вячеслав Игоревич.

— Число, месяц, год рождения… — спросил судья.

И я произнёс то, что подсказывала мне память Кузнецова, моя голова тут была вроде как и не очень нужна. Далее были типовые вопросы: место рождения, место регистрации, совпадает ли место жительства с местом регистрации, где и кем работали до задержания? Гражданином какой страны я являюсь, нуждаюсь ли в переводчике. Я отвечал на них спокойно и даже монотонно. Потом, согласно регламенту, установили личность следователя, что заставило девочку-лейтенанта встать и прохрипеть свои данные.

Выслушав девушку, судья спросил:

— Имеются ли ходатайства? — спросил судья.

Ходатайств к суду не было.

— Полагают ли возможным стороны начать судебное заседание в таком составе? — продолжил судья.

И все по очереди, начиная с прокурора, согласились начать в таком составе.

— Судебное заседание объявляю открытым. Следователь, изложите суть ходатайства.

Девочка-старший следователь начала хрипло излагать:

— 8 августа 2025 года по подозрению в совершении преступления, предусмотренного частью третьей ст. 30, части четвёртой статьи 228.1 УК РФ (попытка распространения в крупном размере), был задержан Кузнецов Вячеслав Игоревич…

Далее она озвучивала сроки следствия и что было сообщено прокурору, и что в результате обыска на моей снимаемой с товарищем квартире были найдены наркотические средства согласно справке исследования — 4-метилметкатинон, подозреваемый был допрошен, от дачи показаний отказался.

— Поскольку следствие находится на первоначальном этапе расследования, закрепляется доказательная база, лицо, привлекаемое к ответственности, является сотрудником правоохранительных органов и знакомо с методами оперативной работы, находясь на свободе, может продолжить заниматься преступной деятельностью. Поскольку вес и фасовка смеси полагает возможным сделать вывод, что она была приготовлена для сбыта и использовалась в качестве дохода по мотивам корыстной заинтересованности. Также полагаем, что находясь на свободе, подозреваемый может оказать давление на свидетелей и скрыться от правосудия, опасаясь большого срока заключения, полагаем необходимым избрать к нему меру заключения в виде заключения под стражу на один месяц двадцать девять дней.

— Понятно, — произнёс судья, ему тоже было тяжело слушать осипший хрип старшего следователя. — Ходатайство своё поддерживаете?

— Поддерживаю, — кинула она.

— Скажите, старший следователь, вот вы заявляете, что приготовлено для сбыта, а из чего вы делаете такой вывод? Это могло быть и для личного употребления? — выдал судья неожиданно для меня.

— У нас такая позиция, — произнесла старший следователь.

— А ваша позиция обоснована чем? А чем обосновано то, что находясь на свободе, подозреваемый может скрыться? Так и любой может скрыться. Или может продолжить совершать преступления? Так любой может продолжить совершать преступления. Вы когда материал готовите, вы вообще думаете, что вы пишете? Мера пресечения в виде домашнего ареста рассматривалась? У нас кем человек является? Вот я по нему не вижу, что он прожжённый бандит, — словно на одном дыхании судья раскатывал девочку, что даже мне стало её жаль, — Ладно, значит, ходатайство своё вы поддерживаете. Подозреваемый?

Он обратился ко мне и снова посмотрел на девочку:

— Почему он у вас подозреваемый, вы что, обвинение ему не можете предъявить? Подозреваемый⁈ — вновь судья посмотрел на меня, — Ваше отношение к ходатайству следствия?

Я встал: — Ваша честь, прошу избрать меру пресечения не связанную с лишением свободы. Найденный свёрток — это не моё, я его впервые вижу и даже к нему не прикасался, что может подтвердить «биология» которая следствием была взята но так и не представлена, квартира съёмная и её посещает много людей, и имеет к ней доступ, а в ночь перед изъятием я вообще был на смене.

— Ясно. Садитесь. Позиция защитника?

Адвокат встал и, кашлянув, начал:

— Ваша честь, уважаемые участники процесса, полагаю, что ходатайство следователя не подлежит удовлетворению, во-первых, действительно, как отметил уважаемый суд, отсутствуют какие-либо признаки того, что обвиняемый может скрыться, у него нет недвижимости за границей и даже заграничного паспорта, преступной деятельностью он не занимался… Мы все и так знаем, чем он занимался, так как проходил службу. Наркотики действительно могли взяться на месте по какому-то другому поводу, и данный вопрос не был исследован следствием, как и какая-то более мягкая мера пресечения… Кроме того биологические исследования действительно показали что мой подзащитный не прикасался к свёртку и к его содержимому. Я полагаю, что всего вышесказанного достаточно, чтобы сделать вывод о том, что нет необходимости изолировать подозреваемого от общества. Так как у моего подзащитного нет основания бегать от суда.

— Понятно, — проговорил судья, — Прокурор, ваше заключение?

Прокурор, обычно поддерживает следствие, но сегодня, видя настроение судьи почему-то начал своё выступление с паузы:

— Полагаю, что ходатайство следователя недостаточно обосновано и каких-либо данных, свидетельствующих о намерении скрыться, не представлено, кроме того, я полагаю, что необходимо в удовлетворении ходатайства следствия отказать.

— Понятно. Суд удаляется на вынесение решения, которое будет оглашено через 10 минут, — произнёс судья, и секретарь снова скомандовал «прошу встать», а через некоторое время судья вернулся и продолжил. — Оглашается вводная и резолютивная часть постановления. О мере пресечения в отношении Кузнецова Вячеслава Игоревича суд постановил: в удовлетворении ходатайства следствия об избрании меры пресечения в виде заключения под стражу отказать. В течение трёх дней вы можете подать апелляцию и обжаловать решение суда в суде высшей инстанции, также в течение трёх дней все участники могут ходатайствовать о получении аудио протокола заседания. Решение всем понятно? Сроки обжалования всем понятны? Заседание суда объявляю закрытым.

— Ваша честь, а что с моим подзащитным? — спросил адвокат.

— Мы не можем освободить его в здании суда, так как он не обвиняемый, а подозреваемый, — с этими словами судья снова глянул на девочку-следователя, у которой глаза были и так на мокром месте. — Откройте клетку и снимите с него наручники.

Он уходил из зала суда молча, но я читал по его губам беззвучное ворчание: «Бордак, конечно».

Моя клетка открылась конвойными, наручники были расстёгнуты, а бесплатный адвокат подошёл ко мне и тихо произнёс:

— Я не знаю, парень, кому ты перешёл дорогу, но сегодня тебе очень и очень сильно повезло.

— Что будет дальше с этим делом? — спросил я.

— У следствия теперь появилось 10 грамм неизвестного мефа. Ты, скорее всего, из подозреваемого будешь переквалифицирован в свидетели, и раз в два месяца они будут дополнять это дело подробностями, проводя экспертизы, опросы, уточнения, превращая дело в вечно висящее. И никто тогда не виноват все старались работали. Мы бы и без твоего везения его развалили бы, но пришлось бы пару месяцев посидеть, а тут повезло. Вот моя визитка, кстати.

Он сунул мне чёрную карточку с золотым теснением, на которой было выгравировано: «Адвокат Кац Самуил Инокентиевич».

Что ж, теперь у меня появился свой адвокат — еврей, и дикая мотивация сделать мой ход против Зубчихина. Вот только ремень и шнурки у конвоиров заберу…