Паровая кровь

Глава 7

Эффект от победы у Чёрного Ручья оказался куда более токсичным, чем я предполагал. Триумф, как дешёвое вино, ударил в голову не тем, кому следовало. Пока мои «Ястребы» и орки Урсулы зализывали немногочисленные раны и с гордостью чистили новое оружие, в мраморных залах герцогского дворца брожение достигло критической точки. Мой успех не стал поводом для всеобщего единения. Он стал катализатором для ненависти. Я не просто выиграл бой, я показал, насколько устарели, насколько неэффективны и смешны их благородные методы ведения войны. Я, безродный инженер, одним точным ударом обесценил вековые традиции их воинской славы. И они не собирались мне этого прощать.

Вызов на очередной военный совет пришёл на следующее же утро. И когда я вошёл в уже знакомую мне «Волчью Пасть», я понял, что это не простое совещание.

Воздух в комнате можно было резать ножом. Он загустел до состояния киселя из концентрированной, едва сдерживаемой ненависти, направленной в мою сторону. Все те же лица, что бледнели на казни Рихтера, теперь налились багровой краской праведного гнева. Они больше не боялись, они жаждали крови. Герцог Ульрих сидел во главе стола, бесстрастный, как гранитная скала, но я видел, как напряжённо он постукивает пальцами по подлокотнику. Старый волк чувствовал, что знать готова взбунтоваться.

Центром этого сгустка ярости был он. Граф Леопольд фон Райхенбах. Старик лет шестидесяти, прямой, как арбалетный болт, с пергаментной кожей, обтягивающей череп, и хищным профилем старого ястреба. Его семья веками поставляла герцогству генералов, его предки умирали на этих землях ещё до того, как был заложен первый камень Вольфенбурга. Он был живым воплощением их воинской чести, их гордыни и их косности. И он ненавидел меня каждой фиброй своей аристократической души.

Он поднялся, как только я занял своё место. Неспешно, с достоинством, опираясь костяшками пальцев на полированную столешницу.

— Ваша светлость, господа, — его голос был сухим и скрипучим, как старый пергамент, но звенел сталью. — Мы все слышали о «великой победе» барона фон Штольценбурга. Победе, добытой из-за кустов. Победе, где врага расстреливали в спину, как дичь на охоте.

Он сделал паузу, обводя всех тяжёлым взглядом.

— Я не умаляю эффективности. Да, потери врага велики, а наши ничтожны. Но какой ценой? Мы превращаем войну в бойню! Где доблесть? Где честь? Где благородство рыцарского удара, когда ты смотришь врагу в глаза⁈

По столу прошёл одобрительный гул. Они нашли своего глашатая. Нашли того, кто облёк их страх и зависть в красивые, высокопарные слова.

— Этот… инженер, — Райхенбах выплюнул слово, как оскорбление, — учит наших солдат прятаться в грязи, словно они ратлинги! Он даёт в руки оркам, дикарям и варварам, оружие, требующее не отваги, а лишь умения нажимать на крючок! Это не путь воинов! Это путь трусов и мясников!

Я молчал, глядя на него без всякого выражения. Моё спокойствие бесило его ещё больше. Он ожидал, что я вскочу, начну спорить, оправдываться. Но я лишь слушал, анализируя каждое слово, как технический отчёт о неисправности. Проблема: гордыня. Причина: страх потери статуса. Предлагаемое решение: самоубийство.

— Я требую, ваша светлость! — граф ударил ладонью по столу. — Требую дать мне шанс показать, как сражаются настоящие воины Вальдемара! Дайте мне мой полк, цвет нашей аристократии, и я совершу рейд в тыл врага! Мы сожжём их лагеря, перебьём их патрули и вернёмся с победой, добытой не хитростью, а чистой сталью! Мы покажем этому выскочке, что такое настоящая война!

Он закончил, тяжело дыша. В комнате повисла напряжённая тишина. Все взгляды обратились к герцогу. Ульрих долго молчал, его глаза были закрыты. Он взвешивал. На одной чаше весов я, эффективный, но чужой и опасный. На другой они, его опора, его знать, чья лояльность держалась на этих самых традициях, которые я топтал своими окованными сапогами.

Наконец, он открыл глаза.

— Хорошо, Леопольд, — тихо сказал он. — Я даю тебе разрешение. Покажи нам, на что способна благородная сталь.

Лицо Райхенбаха расплылось в триумфальной улыбке. Он победил. Он посмотрел на меня, и в его глазах я увидел не радость будущего триумфатора, а злобное удовлетворение. Он шёл не за победой в войне. Он шёл за тем, чтобы унизить меня. Чтобы доказать, что его мир, мир чести и стали, всё ещё жив.

И глядя в его горящие фанатизмом глаза, я понял, что он уже мёртв. Он просто ещё не знает об этом. Он и его сияющие рыцари уже были приговорены. Не мной, а своей собственной гордыней, которая вела их прямиком на бойню.

Два дня спустя главный двор Вольфенбурга превратился в сцену для самого пышного и самого трагичного спектакля, который я когда-либо видел. Граф фон Райхенбах сдержал своё слово, он собрал цвет аристократии.

Я наблюдал за этим из окна своей конторки в «Кузнице», и контраст был почти физически болезненным. Внизу, в моих цехах, царил мир грязи, пота и функциональности. Орки в простых кожаных фартуках таскали уголь, гномы в промасленных робах калибровали паровые клапаны. А там, во дворе, сиял другой мир. Мир, который отказывался умирать.

Полк «Серебряных Грифонов». Пять сотен рыцарей, закованных в сияющие, отполированные до зеркального блеска латы, инкрустированные золотом и фамильными гербами. Их шлемы были увенчаны плюмажами всех цветов радуги, а за спинами трепетали на ветру шёлковые знамёна их родов. Они сидели на могучих боевых конях, дестриэ, выведенных не для скорости, а для того, чтобы одним своим видом внушать трепет. Кони были под стать всадникам, в сверкающих наглавниках и стальных нагрудниках, покрытые яркими попонами. Это была не армия, ожившая страница из героического эпоса. Прекрасная, величественная и абсолютно бесполезная в той войне, которую мы вели.

Они пели. Громко, слаженно, их молодые, полные гордыни голоса взмывали к небу, отражаясь от стен замка. Пели о славе предков, о доблести и чести, о прекрасных дамах, ждущих их возвращения с победой. Это было похоже на парад, на праздник, но я, прошедший войну, слышал в их пении похоронный марш. Они были обречены.

— Красиво, не правда ли? — тихий шёпот за моей спиной заставил меня вздрогнуть.

Лира. Она появилась, как всегда, из ниоткуда, и теперь стояла рядом, глядя в окно на то же самое представление. Её лицо было непроницаемо, но в лисьих глазах плескалась холодная насмешка.

— Как похоронная процессия, — так же тихо ответил я. — Только покойники ещё не знают, что они мертвы.

— Они узнают. Очень скоро, — она протянула мне сложенный вдвое лист пергамента. — Мои лисы вернулись час назад. Информация подтвердилась и дополнилась.

Я развернул лист. Это была подробная карта Пепельного брода и прилегающей местности. На ней были аккуратно нанесены условные обозначения. Три отряда арбалетчиков на склонах холмов, образующих идеальный огневой мешок. Два боевых мага в замаскированных укрытиях у самой воды, готовые бить по переправе. И отряд тяжёлой пехоты, спрятанный в лесу на том берегу, чтобы отрезать путь к отступлению.

— Они ждут их, — констатировал я очевидное, складывая карту. — Они знают, что Райхенбах поведёт рыцарей в лобовую атаку. Они даже приманку оставили, небольшой, плохо охраняемый обоз.

— Граф проглотит наживку вместе с крючком и леской, — безразлично пожала плечами Лира. — Гордыня всегда был самым эффективным ядом. Что вы собираетесь делать, барон?

— То, что должен, — ответил я, направляясь к выходу. — Попытаюсь предотвратить бессмысленную трату ресурсов.

Я нашёл графа Райхенбаха в центре двора. Он сидел на своём вороном жеребце, принимая последние напутствия от герцога. Его лицо сияло триумфом. Он был в своей стихии, в центре внимания, герой, готовый к подвигу.

— Граф, — позвал я, подходя ближе. Мой простой рабочий костюм выглядел нелепым пятном грязи посреди всего этого блеска.

Он повернулся, и его лицо исказила гримаса отвращения.

— Что тебе нужно, инженер? Пришёл полюбоваться на настоящих воинов?

— Я пришёл передать вам вот это, — я протянул ему карту. — Свежие разведданные. У Пепельного брода вас ждёт ловушка. Подробная схема прилагается.

Он даже не взглянул на пергамент. Его глаза сузились, в них вспыхнула ярость.

— Разведданные? — прошипел он. — Ты называешь трусливый шёпот своих лис-шпионок разведданными? Ты думаешь, я поверю в эти басни, сочинённые тобой, чтобы украсть мою славу?

— Это не басни, граф. Это факты. Вас ведут на убой.

— Заткнись! — рявкнул он так, что несколько рыцарей обернулись. — Я не желаю слушать советы труса, который привык прятаться за спинами орков и стрелять из-за угла! Мы — рыцари Вальдемара! Наша благородная сталь не боится эльфийских магов! Мы прорвёмся сквозь любую засаду, как раскалённый нож сквозь масло!

— Тогда почему вас не было под стенами Каменного Щита? — тихо спросил у него, чтобы никто больше не слышал. Лицо старика перекосило от ярости, крыть было нечем.

С этими словами он выхватил у меня из рук карту, скомкал её и с презрением бросил на землю, прямо в лужу от пролитой воды.

— Убирайся с глаз моих, инженер. Не пачкай своим присутствием нашу честь.

Он резко развернул коня и, не глядя больше в мою сторону, отдал приказ.

— Вперёд! За герцога и славу!

Под оглушительный рёв сотен глоток и звуки боевых рогов, сияющая лавина рыцарей тронулась с места. Они выезжали из ворот замка, и солнечный свет, отражаясь от их доспехов, бил в глаза слепящими зайчиками. Они ехали на смерть, но их лица были полны радостного, идиотского восторга.

Я остался стоять посреди опустевшего двора, глядя на скомканный, утоптанный в грязи кусок пергамента. На нём была схема их смерти, расписанная до мельчайших деталей. Я сделал всё, что мог. Но нельзя спасти того, кто сам жаждет погибнуть.

Мы опоздали на представление, но успели к финалу. К самому кровавому, омерзительному акту этой трагедии гордыни. Первый звук, который ударил по ушам, когда мы вышли на опушку леса, был не лязг стали. Это был хор из сотен предсмертных криков, ржания агонизирующих лошадей и сухого, похожего на треск саранчи, щёлканья арбалетных тетив. Воздух был густым, его можно было пить ложкой, смесь запахов свежей крови, пота, страха и эльфийской магии.

Я вывел своих «Ястребов» на гребень невысокого холма, с которого открывался вид на Пепельный брод, и то, что я увидел, заставило даже моих закалённых ветеранов и кровожадных орков замереть в ошеломлённой тишине.

Поле перед бродом было не полем боя. Это была скотобойня. Сияющая броня превратилась в консервные банки, пробитые десятками болтов. Могучие дестриэ, гордость рыцарской кавалерии, лежали на земле, превратившись в гигантские, дёргающиеся подушки для иголок. А между ними, в грязи и крови, ползали, кричали и умирали их всадники. Цвет аристократии Вальдемара.

Тяжёлая конница, гордость и слава этого мира, попав в классический огневой мешок на открытой, ровной местности, превратилась в идеальную, неповоротливую мишень. Эльфийские арбалетчики, укрывшиеся на пологих склонах холмов по обе стороны от брода, методично, без спешки, расстреливали их, как в тире. Каждый щелчок тетивы означал ещё одну дыру в чьей-то груди, ещё одну оборвавшуюся жизнь. Маги добивали тех, кто пытался сбиться в группы, накрывая их разрядами молний и огненными шарами. Фактически тёмные повторили за мной, с поправкой на свои возможности. Эльфы неплохо учились на своих ошибках, чего не скажешь о дворянстве герцогства.

Я не чувствовал злорадства. Только ледяную, выжигающую ярость на эту бессмысленную, идиотскую бойню. На гордыню старика, который повёл на убой сотни молодых парней, лишь бы доказать свою правоту.

— Барон, — голос Урсулы, стоявшей рядом, был непривычно тихим и напряжённым. Её зелёное лицо помрачнело. Даже для орка, выросшего на насилии, это зрелище было чрезмерным. — Каков приказ? Ударим им в тыл?

— Нет, — отрезал я, поднимая полевой бинокль — ещё одно моё маленькое изобретение, собранное из линз, выменянных у гномов. — Атаковать сейчас, значит залезть в ту же мясорубку. Мы не воины, Урсула. Мы пожарная команда.

Я быстро оценил диспозицию. Горстка выживших рыцарей, человек пятьдесят, не больше, сбилась в кучу вокруг знамени, которое держал какой-то отчаянный юнец. Они образовали круг, прикрываясь щитами и телами павших коней, но это была агония. Их выбивали одного за другим.

— Первый и второй взводы, на гребень! — мой голос прозвучал сухо и по-деловому, разрезая стоны раненых. — Сектор обстрела левый склон, подавить арбалетчиков! Третий взвод — правый склон! Работаем по магам! Огонь залпами, по команде офицеров! Орки в резерве, готовиться к контратаке, если эльфы полезут на нас!

Мои «Ястребы» рассыпались по позициям с отработанной, механической точностью. Никаких криков «За герцога!», никакой суеты. Люди, орки и гномы ложились в цепь, устанавливали винтовки на сошки, молча и сосредоточенно.

Я увидел, как на правом склоне вспыхнул фиолетовый огонёк, маг готовил очередное заклинание.

— Огонь!

Неразборчивый треск сотен арбалетов сменился одним-единственным, оглушительным грохотом. Триста винтовок ударили одновременно. Воздух над полем боя прочертили невидимые нити смерти. Фиолетовый огонёк погас, не успев разгореться. На левом склоне, там, где за валунами прятались арбалетчики, взметнулись фонтанчики пыли и каменной крошки. Несколько тёмных фигур дёрнулись и завалились на бок.

Эльфы на мгновение опешили. Они не ожидали удара с фланга, их огонь по рыцарям тут же ослаб, стал беспорядочным.

— Перезарядить! — скомандовал я. — Цель та же! Огонь по готовности!

Ещё один залп. И ещё. Мы не пытались уничтожить их всех, мы вбивали их в землю, не давали поднять головы, заставляли их думать о собственном выживании, а не о добивании раненых. Это была не битва, просто работа. Монотонная, грязная работа по подавлению огневых точек.

Выжившие рыцари внизу, кажется, наконец поняли, что происходит. Кто-то из них, видимо, старший по званию, выкрикнул команду. Они больше не пытались держать строй. Они побежали, бросая щиты, спотыкаясь о тела товарищей, они отчаянно рванули к реке, к спасительному лесу на том берегу.

Эльфы, оправившись от шока, попытались перенести огонь на нас. Несколько арбалетных болтов со злым свистом пронеслись над нашими головами. Но их стрелки были под постоянным давлением, они не могли нормально прицелиться.

— Урсула! — крикнул я. — Твой выход! Не дать им переправиться! Просто напугай!

Орка поняла меня с полуслова. Она издала свой леденящий кровь боевой клич, и три сотни зеленокожих глоток ответили ей яростным рёвом. Они не пошли в атаку, просто выстроились на гребне холма, стуча топорами по щитам и скалясь в сторону врага. Вид этой орды, готовой в любой момент обрушиться на их фланг, стал последней каплей для эльфов. Их командир, кем бы он ни был, принял единственно верное решение. Из-за холмов донёсся пронзительный звук рога, сигнал к отступлению.

Мы победили. Но я смотрел на поле, усеянное телами в сияющих доспехах, и не чувствовал ничего, кроме горечи и отвращения. Эта «победа» была самым сокрушительным поражением на моей памяти.

Мы возвращались в Вольфенбург под аккомпанемент скрипа колес и стонов раненых. Ворота города встретили нас не триумфальными фанфарами, а гробовой, давящей тишиной. Весь город, казалось, высыпал на стены и улицы, чтобы посмотреть на это шествие позора. Контраст с моим недавним возвращением был убийственным. Тогда я привез победу, трофеи и пленных, потеряв двоих бойцов. Сейчас по улицам столицы двигалась похоронная процессия, оставляя за собой кровавые следы и запах смерти.

В центре этого скорбного каравана, на простой телеге, заваленной грязной, пропитанной кровью соломой, лежал сам великий граф фон Райхенбах. Его сияющие доспехи были измяты и пробиты в нескольких местах, лицо пепельно-серое, а из-под грубой повязки на боку проступало огромное тёмное пятно. Рядом с ним, почти касаясь плечом, лежал и стонал молодой солдат, его правый рукав был пуст и завязан узлом у самого плеча. В страданиях и унижении они были равны — аристократ и простолюдин. И этот образ был красноречивее любых слов о цене графской гордыни.

Я ехал во главе колонны, и сотни глаз буравили меня. В них не было благодарности за спасение. Лишь немая ненависть и обвинение. Я видел, как кучковались на балконах дворяне, и слышал их ядовитый шёпот. Они уже нашли виновного. Не Райхенбаха, который повёл людей на бойню. А меня. того, кто своим успехом спровоцировал его на этот безумный шаг.

Внезапно из толпы аристократов, собравшихся у главной площади, вырвалась двухметровая фигура. Здоровенная детина, копия графа в молодости, только шире в плечах и с лицом, налитым багровой краской от ярости и слёз. Это был его старший сын и наследник. Он растолкал стражу и бросился не к телеге с отцом, а ко мне.

— Ты! Выскочка! — проревел он, ткнув в мою сторону дрожащим пальцем. Его голос сорвался на визг. — Как ты посмел⁈ Мой отец — граф фон Райхенбах! А ты везешь его, как скот, рядом с простым солдатом! В грязи! Это оскорбление!

Я остановил коня и молча посмотрел на него сверху вниз. Мой взгляд был абсолютно равнодушным, и это, кажется, взбесило его окончательно. Он ожидал чего угодно, оправданий, сочувствия, даже ответной ярости. Но не этого холодного, безразличия, с которым смотрят на неисправную деталь. За нами наблюдали все: дворяне, солдаты герцога, простые горожане. Это была сцена, и я был в ней главным злом.

— Ты оглох, ублюдок⁈ — взвизгнул он, теряя последние остатки самообладания. — Я говорю с тобой!

С этими словами он кинулся на меня, пытаясь одним мощным ударом кулака сбить меня с седла и повалить на землю. Удар был сильным, но яростным и предсказуемым.

Рефлексы, вбитые годами службы, сработали раньше, чем мозг успел отдать приказ. Я не стал уклоняться, просто соскользнул с седла в сторону, противоположную удару. Его кулак со свистом пронёсся там, где только что была мой бок. Пока он по инерции пролетал вперёд, теряя равновесие, я уже был на ногах.

Шаг в сторону. Корпус разворачивается. Серия коротких, сухих ударов, которые толпа даже не успела разглядеть. Первый под рёбра, в печень. Второй в солнечное сплетение. Он согнулся пополам, выдыхая воздух с хриплым стоном. Третий хук левой в челюсть, чтобы поднять его голову. Затем захват за его замахнувшуюся правую руку, рывок на себя и резкий, рубящий удар ребром ладони по локтевому суставу.

Раздался мерзкий, влажный хруст. Парень взвыл от боли, его лицо исказилось. Но я не дал ему упасть. Ухватив его за волосы, я с силой дёрнул его голову вниз, встречая её мощным ударом колена. Хруст сломанного носа был почти таким же громким, как хруст локтя.

Тело здоровяка обмякло, и я отшвырнул его в сторону. Он рухнул на брусчатку, как мешок с требухой, захлёбываясь кровью и держась за неестественно вывернутую руку. Вся сцена заняла несколько секунд.

На площади воцарилась абсолютная, звенящая тишина. Все смотрели то на меня, спокойно отряхивающего руки, то на корчащееся на земле тело наследника великого рода. Я медленно обвёл взглядом застывших аристократов.

— Из-за аристократической спеси и откровенной тупости, твой отец угробил почти пять сотен опытных солдат, ещё больше усугубив наше положение, — произнёс я тихо, но в мёртвой тишине мой голос был слышен в каждом углу. Я смотрел прямо в глаза его отца, графа, который с ужасом взирал на меня с телеги. — Я бы с удовольствием повесил его прямо там, на ближайшей ветке, но судьбу графа будет решать наш правитель, герцог Ульрих.

Я перевёл взгляд на скулящего на земле парня.

— Ещё раз откроешь свой рот или попытаешься меня ударить исподтишка, — мой голос стал ледяным. — Прострелю башку как бешеной псине.

Я повернулся, вскочил в седло и, не глядя больше ни на кого, поехал дальше. Ненависть аристократии ко мне никуда не делась. Я чувствовал её спиной, как тысячи раскалённых игл. Но к ней примешался новый, новый холодный оттенок в виде страха. Они поняли. Их время рыцарских поединков и благородных оскорблений ушло. Наступило моё время безжалостной эффективности.