Паровая кровь

Глава 20

Тишина.

Герцог Ульрих сидел на своём троне, прямой, как стальной стержень. В глазах старого волка горел новый, холодный огонь принятого решения. Элизабет и её гвардейцы стояли у стены, живая, закованная в сталь угроза, гарант этого решения. Мои «Ястребы» контролировали выходы. Шах. И мат.

И в этот самый момент, когда тишина стала почти невыносимой, в неё, как брошенный камень, ворвался торопливый стук каблучков. Дверь, которую контролировали мои стрелки, распахнулась, и в зал почти вбежала Лира.

Я никогда не видел её такой. Всегда плавная, лениво-грациозная, как кошка, сейчас она двигалась резко, порывисто. Её лицо, обычно скрытое за маской насмешливой беззаботности, было бледным и суровым. Она не обратила внимания ни на аристократов, ни на гвардейцев. Она прошла прямо ко мне и герцогу, и её янтарные глаза горели тревогой.

— Поздравляю с новой должностью, Верховный Магистр, — выдохнула она, и в её голосе не было ни капли обычной язвительности. — Надеюсь, она вам нравится. Потому что наслаждаться ей, возможно, осталось недолго.

Все взгляды в зале устремились на неё. Даже Райхенбах поднял голову.

— Что случилось, леди Лунный Клинок? — голос герцога был ровным, но я уловил в нём нотки усталости. Ещё один кризис. Он явно на это не рассчитывал.

Лира не ответила, она молча протянула мне тонкий, туго свёрнутый свиток. Не пергамент, тонкая, специально выделанная кожа, которую её шпионы использовали для самых важных донесений. Я развернул его, короткие, рубленые фразы, от которых по спине пробежал холод.

— Перехвачен курьер, — сказала Лира, пока я читал. Её голос звучал глухо в наступившей тишине. — Один из высших офицеров леди Мортаны. Мои девочки хорошо поработали, и с курьером, и с шифром.

Я дочитал до конца и медленно поднял голову. Посмотрел на герцога, на его генералов, на застывших в ожидании аристократов.

— Они собирают всё, — глухо сказал я. — Всё, что у них есть.

— О чём вы, барон? — спросил один из генералов, старый вояка с седыми усами.

Я протянул ему свиток. Он пробежал его глазами, и его лицо начало медленно вытягиваться.

— Мортана стягивает ударные корпуса в двухнедельной доступности к северным границам, — пояснила Лира для остальных.

— Куда? — голос герцога был острым, как лезвие.

— Глотка Грифона, — ответил я.

Если бы в зале взорвалась моя мортира, эффект был бы слабее. Глотка Грифона. Единственный перевал через Драконьи горы, связывающий нас с остальным континентом. Наша единственная торговая артерия, единственный путь для отступления или получения помощи. Наша пуповина, если они её перережут, герцогство превратится в котёл. В ловушку, из которой нет выхода.

— Численность? — хрипло спросил генерал, передавая свиток соседу.

— По предварительным данным, не менее пятидесяти тысяч, — ответила Лира. — И это только передовой корпус.

— Но… это же безумие! — воскликнул другой генерал. — Глотка Грифона… там же голые скалы! У нас там только пара наблюдательных постов! Мы не успеем возвести даже временные укрепления против такой армады! Это невозможно оборонять!

— Именно на это они и рассчитывают, — кивнул я. — Быстрый, сокрушительный удар, который отрежет нас от мира, вызовет панику и коллапс. А потом они смогут не спеша, методично, зачищать анклав за анклавом.

Я посмотрел на аристократов. На их лицах отражалась вся гамма чувств: от недоверия до откровенного ужаса. Их мелкие интриги, их борьба за власть, их ненависть ко мне, всё это вдруг стало таким мелким, таким ничтожным перед лицом надвигающегося конца. Граф фон Райхенбах стоял бледный, как смерть, и его рука больше не сжимала эфес. Он смотрел в пустоту, и я видел, как в его мозгу рушатся последние бастионы его мира.

— Сроки? — спросил я у Лиры, хотя уже знал ответ.

Она посмотрела мне прямо в глаза.

— Передовые части пересекут рубеж через три недели. Может быть, раньше.

Моя политическая победа, такая яркая, такая абсолютная всего десять минут назад, превратилась в пепел. Моим первым приказом в новой должности, похоже, будет приказ о подготовке к последнему, безнадёжному бою.

Зал взорвался. Генералы кричали, перебивая друг друга, тыча пальцами в карты на стенах. Говорили о мобилизации, о переброске войск, о том, что это невозможно, что у нас нет ни сил, ни времени. Аристократы, забыв о вражде, сбились в кучку и что-то испуганно шептали. Хаос. Паника. Идеальная иллюстрация того, во что превратилась их военная машина.

— ТИХО!

Мой голос, усиленный акустикой зала, ударил по ушам, заставив всех заткнуться. И они подчинились. Я подошёл к большому столу, на котором была разложена карта герцогства. Смёл на пол какие-то бумаги, освобождая место.

— Паника, это роскошь, которую мы не можем себе позволить, — сказал я, и мой голос был спокоен как айсберг. — Генерал Штайнер, мне нужны точные данные по численности и дислокации всех регулярных частей. Не те, что на бумаге, а реальные. Черезтри часа. Генерал фон Клюге, состояние всех складов с боеприпасами и провиантом. Тоже реальное, а не по отчётам.

Я повернулся к застывшему изваянием Райхенбаху.

— Граф. Ваши земли ближе всего к перевалу. Мне нужен полный отчёт по всем доступным людским ресурсам, запасам продовольствия и тягловому скоту. Через час на моём столе.

Он вздрогнул, услышав своё имя. В его глазах на мгновение вспыхнула привычная ненависть, но тут же погасла, сметённая ледяной волной страха. Он смотрел на меня, на выскочку, на мясника, который только что унизил его… и понимал, что теперь его собственная жизнь, жизнь его семьи, судьба его земель зависит от того, насколько быстро и точно он выполнит мой приказ. Он молча, коротко кивнул. Я снова посмотрел на карту. На тонкую ниточку перевала, зажатую между двумя горными хребтами. Глотка Грифона, наше спасение и наша могила.

— Лира, — сказал я, не оборачиваясь. — Мне нужно всё, маршруты их движения, состав колонн, имена командиров. Всё, что твои люди смогут достать, даже слухи.

— Уже работают, — коротко ответила она.

Я обвёл взглядом затихший зал. Их мир рухнул и первой битвой в ней будет гонка со временем.

Я вышел из зала военного совета, третье обсуждение за два дня. Воздух снаружи, даже затхлый и спёртый воздух дворцовых коридоров, показался свежим после той удушающей атмосферы ненависти и страха. Я не пошёл в свои апартаменты, ломанулся прямиком в ад. В мою личную, рукотворную преисподнюю, в «Кузницу Союза».

Ещё на подходе я услышал её грохот. Это был утробный, низкий, непрерывный гул, от которого, казалось, вибрировали сами камни мостовой. Гул, в который вплетался яростный, ритмичный грохот паровых молотов, шипение сбрасываемого пара и визг металла, который резали и гнули. Внутри было ещё хуже. Жар, густой и влажный, ударил в лицо, заставив лёгкие сжаться. Воздух был плотным, как кисель, состоящим из угольной пыли, металлической взвеси и едкого запаха раскалённой стали и машинного масла. Сотни тел, потных, грязных, двигались в этом мареве, как тени в преисподней. Гномы, с их сосредоточенными, хмурыми лицами, сновали у печей, контролируя плавку. Орки, чьи зелёные тела блестели от пота, с гортанными криками ворочали огромные заготовки. И люди, мои мастера, метались между станками, их лица были серыми от усталости, но в глазах горела злая, упрямая решимость.

Я нашёл Брунгильду у литейной ямы. Она стояла, уперев руки в бока, и орала на бригаду гномов, которые пытались установить новую, наспех сделанную литейную форму для ствола мортиры. Её лицо, перепачканное сажей, было багровым от ярости и жара печи.

— Да не так, вы, бородатые недоумки! — ревела она, перекрывая грохот цеха. — Угол! Угол наклона, мать вашу! Ещё один градус, и у нас будет не ствол, а кривая чугунная сосиска! А если она рванёт при первом же выстреле, я лично запихаю вам эти осколки в ваши…

— Брунгильда! — рявкнул я, подходя ближе. — Статус?

Она обернулась, её единственный глаз сверкнул.

— Статус? Статус — полный бардак, вот какой статус! — она ткнула мозолистым пальцем в сторону формы. — Это третья форма за два дня! Они трескаются после второй заливки! Сталь, которую мы используем, полное дерьмо! Мы переплавляем всё подряд: трофейные эльфийские щиты, старые плуги, решётки из окон аристократов, которые твои орки выломали прошлой ночью! В ней куча примесей, она остывает неравномерно, её ведёт! Чтобы сделать один нормальный ствол, мне приходится отбраковывать три!

— Сколько у нас готовых? — спросил я, игнорируя её тираду.

— Два! — выплюнула она. — Два уродливых, кособоких выродка, которых я бы в мирное время не позволила использовать даже в качестве столба для забора! А нам ты заказал десять! Десять, Михаил! За двенадцать дней! И сотни снарядов к ним! Ты хоть представляешь, что ты просишь⁈ Это невозможно!

— Мне плевать, — мой голос был спокоен, и от этого спокойствия она, кажется, разозлилась ещё больше. — Мне плевать, что это невозможно. Мне плевать, что сталь дерьмо, а формы трескаются. Найди решение, используй другие присадки. Меняй технологию охлаждения. Отливай стволы с более толстыми стенками, пусть они будут тяжелее, мы найдём способ их таскать. Но через десять дней у меня на полигоне должны стоять десять рабочих мортир. Иначе можешь начинать плавить из этого дерьма надгробные плиты для нас всех.

Я не стал ждать её ответа. Я знал, она справится. Потому что у неё, как и у меня, не было другого выбора.

Я пошёл дальше, в цех, где делали снаряды. Здесь было ещё громче и грязнее. Орки, под командованием одного из моих сержантов, работали на тяжёлых паровых прессах, штампуя чугунные «стаканы» для будущих ядер. Работа была тупой, монотонной и опасной. Раскалённый металл, шипящий пар, грохот, от которого закладывало уши.

Внезапно один из прессов издал страшный, скрежещущий звук, и из-под него с шипением вырвалась струя перегретого пара. Орк, работавший на нём, молодой, ещё почти без шрамов, с воплем отскочил, прижимая к себе обожжённую руку. Его товарищи замерли, с опаской глядя на шипящий механизм. Простой, задержка на пять минут, но в нашей гонке эти пять минут могли стоить сотен жизней.

Я подскочил к прессу.

— Назад! — рявкнул я на столпившихся орков. — Урсула!

Она возникла рядом, как из-под земли, с огромным гаечным ключом в руке.

— Прокладку сорвало, — коротко бросил я, указывая на место утечки. — Перекрывай пар, живо!

Пока она с натугой крутила заклинивший вентиль, я схватил со стеллажа кусок асбестовой ткани и, обмотав руки, полез в самое пекло. Паром обожгло лицо, но я, матерясь сквозь зубы, нащупал повреждённый фланец.

— Давай!

Урсула с натужным усилием провернула вентиль, шипение стихло. Я выскочил из-под пресса, тяжело дыша.

— Десять минут на замену! — бросил я подбежавшим гномам-ремонтникам. — Остальные работать, это не представление!

Орки, впечатлённые не столько моей смелостью, сколько моей наглостью, молча вернулись к своим станкам. Ритм работы восстановился.

Так проходили дни и ночи. Они слились в один бесконечный, гудящий, воняющий металлом и потом кошмар. Я спал по три, иногда четыре часа в сутки, прямо в своём крошечном кабинете, заваленном чертежами, на куче каких-то старых мешков. Меня будил не будильник, а шипение очередной плавки или грохот испытательного выстрела на полигоне, который мы наспех оборудовали в соседнем овраге. Я разрывался между цехами, где решал сотни мелких производственных проблем, чертёжной, где дорабатывал конструкцию лафетов и прицельных приспособлений, и полигоном, где мы отстреливали каждую новую партию снарядов, молясь, чтобы они не взорвались прямо в стволе.

На пятый день у нас было четыре мортиры и гора бракованных снарядов, которые трескались при ударе. На восьмой день семь. И мы научились делать снаряды, которые не трескались, но летели куда-то в сторону от цели. На десятый день я стоял на полигоне и смотрел на них. Десять уродливых, чугунных чудовищ, выстроенных в ряд. Они были далеки от совершенства. На их стволах виднелись раковины от литья, лафеты были сколочены из грубых, просмолённых брёвен. Но они были настоящими и они работали.

Рядом стояла Брунгильда. Она похудела, под глазами залегли тёмные круги, но в её взгляде было мрачное удовлетворение создателя.

— Они выдержат, — сказала она, похлопав по тёплому стволу ближайшей мортиры. — Может, недолго. Может, после пятидесяти выстрелов их придётся списывать в утиль, но свою работу они сделают.

Я кивнул, чувствуя, как с плеч спадает чудовищный груз. Мы выиграли первый этап этой безумной гонки.

— Готовь их к отправке, — сказал я. — И собери лучших из своих мастеров, им придётся обслуживать этих монстров прямо в бою.

Я уходил с полигона, и за моей спиной не было радостных криков. Только тихий, деловитый стук молотков, мои люди уже готовили богов войны к их первому и, возможно, последнему походу.

Местом для «учебного класса» я выбрал самый большой пакгауз на территории «Кузницы», который мы наспех расчистили от металлолома. Вместо доски на стену повесили огромный, выкрашенный сажей лист кровельного железа. Воздух здесь был густым, пахнущим пылью, старым зерном и человеческим потом.

Перед «доской» стояли мои новые солдаты. Десять расчётов, сто пятьдесят душ, будущее артиллерии этого мира. И это было зрелище, достойное кисти безумного художника.

Гномы, тридцать хмурых, бородатых крепышей, отобранных лично Брунгильдой. Они стояли плотной группой, скрестив на груди свои могучие руки, и смотрели на меня с откровенным скепсисом. В их глазах читалось: «Мы механики, а не звездочёты. Просто скажи, какой рычаг дёргать, инженер, и не морочь нам головы своей теорией».

Люди. Пятьдесят человек, отобранные из моих «Ястребов» и старой гвардии Элизабет. Они стояли, вытянувшись в струнку, их лица были напряжены от чувства ответственности. Это были лучшие стрелки, лучшие наводчики, парни с самым острым глазом и самыми крепкими нервами. Они были готовы впитывать знания, но в их глазах плескался страх перед той математической бездной, которую я собирался перед ними развернуть.

И орки. Семьдесят зеленокожих гигантов, отобранных лично Урсулой. Они постоянно переминались с ноги на ногу, нетерпеливо похрустывали костяшками пальцев и с откровенной скукой разглядывали своды пакгауза. В их глазах не было ни страха, ни скепсиса. Только одно немое желание: «Хватит болтать, инженер. Дай нам что-нибудь тяжёлое, что нужно будет куда-нибудь засунуть. И чтобы потом был большой бабах».

Я взял в руку кусок мела и обвёл их всех тяжёлым взглядом.

— Господа, — мой голос прозвучал глухо в наступившей тишине. — А также дамы, — я коротко кивнул в сторону Брунгильды, которая стояла в стороне вместе со своими мастерами. — То, что вы видите на полигоне, это не просто большие пушки. Это не улучшенные катапульты. Это боги, капризные, злобные, смертельно опасные боги. И в ближайшие две недели вы станете их жрецами.

Я сделал паузу, давая словам впитаться.

— И первое, что вы должны усвоить: этот бог не делает различий. Он с одинаковой лёгкостью убьёт и эльфа за полкилометра, и вас, если вы совершите ошибку. Он оторвёт вам руки, выжжет глаза, превратит в кровавый фарш быстрее и эффективнее, чем любой враг. Поэтому с этой минуты забудьте всё, что вы знали о войне. И слушайте меня так, будто от этого зависит ваша жизнь, потому что так оно и есть.

Я повернулся к «доске» и начертил две параболы. Одну пологую, траекторию полёта камня из катапульты. Вторую крутую, почти вертикальную.

— Вот, — я ткнул мелом в первую линию. — Это ваша привычная война, прямой выстрел. Вы видите цель, вы стреляете в неё. Просто, как удар молотом. А вот это, — я обвёл вторую линию, — это мы. Мы не стреляем в цель, мы стреляем в небо. Мы бросаем наш снаряд так высоко, что он падает на врага почти отвесно. Прямо на их головы, за стены, за щиты, за ряды их тяжёлой пехоты. Мы гнев божий, обрушивающийся с небес.

— Но… как рассчитать, куда он упадёт? — подал голос молодой сержант-человек, мой лучший наводчик по имени Эрик. — Это же… как бросить камень с закрытыми глазами.

— Отличный вопрос, сержант, — кивнул я. — В этом вся суть. Мы не бросаем его с закрытыми глазами. Мы точно знаем, куда он упадёт. Потому что его полёт подчиняется законам. Таким же незыблемым, как смена дня и ночи. Угол ствола и количество пороха. Всё! Два параметра, которые определяют точку падения с точностью до десяти метров.

Я начал чертить схемы, таблицы, цифры. Я объяснял им основы баллистики на самом примитивном уровне, который только мог придумать. Про угол в сорок пять градусов для максимальной дальности. Про то, как ветер сносит снаряд. Про то, как разница в высоте между тобой и целью меняет все расчёты.

Люди слушали, затаив дыхание, их лбы покрылись испариной от умственного напряжения. Орки откровенно зевали. Гномы хмурились, пытаясь уловить в моих каракулях механическую логику.

— Чертовщина какая-то, — проворчал старый гном-мастер, глава их бригады. — Рисование в небесах. Просто скажи, какой винт крутить и на сколько оборотов.

— Это не чертовщина, мастер Коган, — ответил я, не отрываясь от чертежа. — Это механика, просто очень большая. Твой молот всегда падает вниз, верно? И снаряд тоже, просто он перед этим пролетает полкилометра. Это предсказуемо, а всё, что предсказуемо, можно рассчитать. И использовать.

— Хватит рисовать! — не выдержал один из орков, здоровенный, покрытый шрамами детина по имени Грул. — Когда бабах⁈

Я медленно повернулся к нему.

— Бабах, Грул, будет тогда, когда я скажу. А если ты или кто-то из твоих парней ошибётся с навеской пороха, то «бабах» будет прямо у тебя в руках. И от тебя останется только мокрое пятно и вонь. Ты этого хочешь?

Орк сглотнул и насупился, но заткнулся. Угроза собственной бесславной аннигиляции подействовала лучше любых доводов.

— А теперь самое главное, — я стёр с доски все расчёты. — Команда. Каждый из вас не просто солдат. Вы часть единого механизма. И если хоть одна его часть откажет, сдохнут все.

Я ткнул пальцем в группу гномов.

— Вы нервная система этого бога, его сухожилия. Вы отвечаете за механизм, за каждый винт, за каждый рычаг. Перед каждым выстрелом вы проверяете состояние орудия. После каждого выстрела вы его осматриваете. Если вы пропустите трещину в стволе, он разорвётся. Если вы не проверите лафет, отдача переломает вам кости. Ваша работа самая нудная, самая грязная, и самая важная.

Гномы переглянулись, в их глазах скепсис сменился мрачной профессиональной гордостью. Это был язык, который они понимали. Я повернулся к людям.

— Вы его глаза. Работаете с картами, с таблицами, с этой, — я кивнул на доску, — «чертовщиной». Вы рассчитываете траекторию. Вы даёте наводку, от вашего острого глаза и холодного расчёта зависит, попадёт снаряд в штаб эльфийского генерала или в полевой сортир. Ошибётесь на один градус, и двадцатикилограммовая болванка улетит в никуда. Ваша ошибка, это не просто промах. Это зря потраченный порох, зря потраченное время и, возможно, жизни тех, кого вы должны были прикрыть.

Эрик и его парни выпрямились ещё сильнее. На их лицах застыла маска предельной концентрации.

И я повернулся к оркам.

— А вы, — я обвёл их взглядом, — вы его мускулы. Грубая, тупая, но абсолютно необходимая сила. Ваша задача проста: таскать. Таскать снаряды, таскать пороховые заряды. Чистить ствол после каждого выстрела специальным банником, который весит как половина гнома. По моей команде, и только по моей команде, вы закладываете заряд и снаряд. Быстро, чётко, без суеты. Перепутаете заряд, и мы либо не добьём до цели, либо ствол взорвётся. Уроните снаряд взрывателем вниз, и мы все отправимся к праотцам. Ваша работа самая простая и самая смертоносная.

Грул и его орки больше не зевали. Они смотрели на меня с новым, звериным, серьёзным выражением. Они поняли. Они те, кто держит в руках саму смерть. Я дал им несколько минут, чтобы осознать сказанное.

— Вы больше не пехота, не стрелки и не механики, — сказал я в наступившей тишине. — С этого дня у вас нет расы и нет клана. У вас есть номер расчёта. Вы — артиллеристы. Первые в этом мире, и в ваших руках оружие, которого боятся даже боги.

— А теперь, — я усмехнулся, — теория закончена, пошли на полигон. Пора знакомиться с вашим богом поближе. И молитесь, чтобы вы ему понравились.

Это не была армия из легенд. Никаких сияющих доспехов, никаких развевающихся знамён, никакой стройной геометрии полков. Это был караван уродства и надежды. Впереди, запряжённые в упряжки из самых крупных волов, каких только смогли найти, медленно ползли они. Мои десять чугунных кошмаров. Мортиры, установленные на наспех сколоченных из просмолённых брёвен лафетах, выглядели как гигантские, уродливые грибы-мутанты, выросшие на теле этого мира. Рядом с ними, толкая и подпирая, шли их расчёты.

За ними тянулись скрипучие телеги, доверху гружёные снарядами, похожими на огромные чёрные яйца неизвестной твари. Другие телеги были завалены мешками с порохом, и рядом с ними не было ни одного факела, даже орки, самые безбашенные из всех, инстинктивно обходили их стороной.

Дальше колонной шли мои «Ястребы», семьсот стрелков плюс два пулемёта. За ними отряд Урсулы, пополнившийся за последние дни до пяти сотен. Мы с трудом успели наклепать на всех «премиальные наборы смертников»: шлем, кираса, поножи и мощный стальной щит, способный выдержать несколько простеньких боевых плетений со стороны тёмных. Но орки радовались, как будто Дедушка Морозов всем лишний подарок под ёлку закинул.

Пешие дворянские дружины в размере десяти тысяч, преимущественно стрелки и копейщики, ушли несколько дней назад, чтобы успеть хоть как-то закрепиться на рубежах. Всё, что удалось набрать, не оголяя другие направления. Вместе с ними отправились работяги с шанцевым инструментом. Тяжёлая кавалерия ушла кружным путём, не давая разведке эльфов чёткого понимая, сколько всадников у нас осталось.

Возглавляла наших всадников моя первая супруга. Это была отдельная хохма, достойная анекдотов. Один из старших сыновей герцога, никого не спрашивая, начал раздавать приказы офицерам-кавалеристам. Элизабет молча слушала минут пять, после чего поинтересовалась чем он занят. Впечатлившись откровенным игнором дочь герцога вломила своему братцу по самое не балуй, в итоге паренёк держался сломанной рукой за сломанную челюсть. Больше желающих оспорить назначение не нашлось.

Я молча кивнул Урсуле, передавая ей командование колонной, а сам отделился от строя и взобрался по скрипучей деревянной лестнице на стену мануфактуры. Отсюда открывался вид на всё это шествие и на спящий, далёкий Вольфенбург, светящийся редкими огнями. Ночь была тихой, если не считать мерного гула «Кузницы» за спиной, которая не останавливала свою работу ни на минуту.

Я смотрел вниз, на своих монстров. На этих уродливых, ненадёжных, сделанных из дерьма и палок машинах держалась судьба всего герцогства. И от этой мысли хотелось не молиться, а пить, много и долго.

— Любуешься своим кошмаром, инженер?

Я не обернулся. Я узнал её шаги, тяжёлые и уверенные. Брунгильда встала рядом, оперевшись могучими предплечьями на холодный камень стены. Она тоже смотрела вниз.

— Это не кошмар, — ответил я, не отрывая взгляда от колонны. — Это компромисс. Компромисс между тем, что нужно, и тем, что есть. И он мне не нравится.

— Мне тоже, — проворчала она. — Лафеты скрипят, как несмазанные телеги. Колёса от первой же колдобины могут развалиться.

Она помолчала, а потом ткнула пальцем в сторону четвёртой мортиры.

— Видишь? Её немного ведёт влево. Придётся твоим «глазастым» брать поправку на полградуса при каждом выстреле. Иначе снаряды будут уходить в молоко.

— Я знаю, — кивнул я. — Я уже внёс это в расчётные таблицы для четвёртого расчёта.

Мы помолчали ещё немного, глядя, как орки пытаются успокоить одного из разнервничавшихся волов.

— Они выдержат.

— Спасибо, мастер, — тихо ответил ей.

Она только хмыкнула в ответ. Внизу раздался протяжный, хриплый рёв рога. Сигнал к выступлению.

Колонна медленно, со скрипом и стоном, пришла в движение. Застучали по брусчатке сотни ног. Заскрипели колёса телег. Замычали волы, сдвигая с места неподъёмный груз. Наш караван уродства и надежды выползал из ворот «Кузницы» в ночную тьму.

Я смотрел, как они уходят. Как первые ряды растворяются во мраке, превращаясь в тени. Как огни факелов становятся всё меньше и меньше.

Мы не шли на войну. Мы тащили войну с собой. В кузовах скрипучих телег, в мешках с серым порошком, в чугунных чревах наших уродливых богов. И весь этот мир ещё не знал, какой ад мы везём ему в подарок.