Паровая кровь

Глава 5

Я стоял у алтаря и задыхался.

Нет, дело было не в тесном парадном камзоле тёмно-синего бархата, который придворные портные сшили на меня за одну ночь. Сидел он идеально, как вторая кожа, и не стеснял движений, я проверил. Дело было в воздухе. Густом, тяжёлом, как расплавленный свинец, пропитанном двумя субстанциями, которые я с недавних пор научился ненавидеть почти одинаково: церковным ладаном и концентрированной, едва сдерживаемой ненавистью.

Главный собор Вольфенбурга, посвящённый какому-то безымянному богу Света, был архитектурным чудом и одновременно идеальной ловушкой. Исполинские колонны из серого мрамора уходили в полумрак сводчатого потолка, теряясь где-то на головокружительной высоте. Свет, пробивавшийся сквозь огромные витражные окна, рассыпался на полу тысячами разноцветных осколков, выхватывая из тени то позолоту алтаря, то лики скорбных святых, то пылинки, лениво танцующие в лучах. Акустика здесь была такой, что даже мой тихий вздох, казалось, отдавался гулким эхом под самыми сводами. Красиво, величественно и смертельно холодно.

Это был не храм. Это был Колизей, а я в нём гладиатор, вышедший на арену без оружия, чтобы сразиться с сотней голодных шакалов, одетых в шёлк и бархат.

Они сидели на резных дубовых скамьях, разделённые центральным проходом, как две враждебные армии. Сотни аристократов. Вся знать герцогства, от древних, покрытых плесенью веков графов до мелких, выскочек-баронетов. Мужчины с холёными бородами и руками, унизанными перстнями, женщины в платьях всех цветов радуги, сверкающие драгоценностями так, что слепило глаза. Они не смотрели на меня. Они меня препарировали.

Сотни глаз-буравчиков сверлили мою спину, мой затылок, пытались прожечь дыру в моём черепе и прочитать мысли. Я чувствовал их взгляды физически, как прикосновение чего-то липкого и холодного. В их глазах я не был бароном фон Штольценбургом, героем войны и спасителем. Я был грязью, прилипшей к сапогу. Варваром-выскочкой, безродным пришельцем, который посмел протянуть свои лапы к их самому главному сокровищу. К их принцессе, их знамени, их символу чистоты крови и незыблемости традиций.

Я видел, как скривились губы старого графа фон Райхенбаха, чьих сыновей я обошёл в гонке за титулами и славой. Видел, как баронесса фон Адлер, первая красавица двора, что-то ядовито шепнула на ухо своей соседке, прикрыв рот веером из перьев грифона, но её презрительный взгляд был красноречивее любых слов. Они не просто ненавидели меня. Они выносили мне приговор. И этот приговор был написан на их лицах, в каждом жесте, в каждом полупоклоне головы. «Ты не один из нас. Ты чужой. И мы никогда тебя не примем. Мы будем ждать, пока ты оступишься, и тогда с радостью разорвём тебя на куски».

Я стоял, выпрямив спину, и смотрел на огромный, позолоченный лик бога Света над алтарём. Его лицо было бесстрастным и безразличным. Ему, очевидно, было плевать на мелкие дрязги смертных. Как и мне. Я не искал их любви. Я не искал их принятия. Я искал ресурсы, власть и возможность выжить в этой проклятой войне. А они, со всеми их титулами и гербами, были лишь частью этого ресурса. Неисправной, капризной, но необходимой деталью в моём механизме. И эта свадьба была просто актом технического сопряжения. Жёсткой, бездушной стыковкой двух узлов.

Внезапно собор наполнил гулкий, торжественный рёв органа. Музыка ударила под своды, заставив вибрировать воздух и камень. Все разговоры смолкли. Все головы, как по команде, повернулись к огромным, двустворчатым дверям в дальнем конце собора.

Они распахнулись и в проёме, залитая потоком света, появилась она.

Элизабет.

Толпа ахнула. Даже я, циник и прагматик, на мгновение задержал дыхание. План предполагал, что она будет выглядеть, как ледяная богиня. Реальность превзошла все ожидания.

Она шла по центральному проходу одна, без отца, без свиты. Медленно, с той врождённой грацией и властностью, которой нельзя научиться. Её платье из белоснежного, переливчатого шёлка, расшитое тысячами крошечных жемчужин, казалось, светилось изнутри. Длинный шлейф плыл за ней по алым коврам, как пена морского прибоя. Серебряная диадема в виде переплетённых волчьих голов удерживала на её светлых волосах тончайшую, почти невесомую вуаль, которая не скрывала, а лишь подчёркивала холодную, безупречную красоту её лица.

Она была не просто красива. Она была произведением искусства. Совершенным, холодным, отстранённым. Богиня, сошедшая со своего небесного трона не из любви к смертному, а для того, чтобы заключить с ним сделку. И цена этой сделки была написана в её глазах. Я видел их даже с такого расстояния. Два осколка зимнего неба, два синих кристалла льда, в которых не было ни тепла, ни радости. Лишь стальная решимость и осознание политической необходимости.

Она шла сквозь ряды своих подданных, и они смотрели на неё с обожанием и скорбью. Их сокровище, их фарфоровая статуэтка, их неприкосновенная святыня шла к алтарю, чтобы отдать себя в руки грязного чужака. Я видел это в их глазах. Я слышал это в оглушительной тишине, нарушаемой лишь музыкой органа и шелестом её платья.

Наконец, она подошла и встала рядом со мной.

И я почувствовал холод.

Не метафорический, а самый настоящий, физический холод, который просочился сквозь ткань моего камзола. Она встала так близко, что её рукав на мгновение коснулся моего. И под тонким, нежным шёлком я ощутил жёсткость и ледяное прикосновение металла.

Доспех.

Под этим произведением портновского искусства, под всей этой красотой и изяществом, на ней был скрыт тонкий, но прочный доспех. Кольчужная рубашка скорее всего, я не знал точно. Но она была там. Символ. Напоминание. Она шла не на брачное ложе, а на поле боя. И она была готова к нему.

Наши взгляды встретились. Всего на секунду. В её глазах я не увидел невесту. Я увидел союзника, который пришёл подписать военный пакт. В моих, я знал, она видит не мужа, а оружие, которое она только что получила в своё распоряжение. Мы обменялись едва заметными кивками. Сделка подтверждена, условия приняты.

Старый, седобородый священник, чьё лицо было похоже на печёное яблоко, вышел вперёд и воздел руки. Орган смолк, в наступившей звенящей тишине его дребезжащий голос прозвучал неуместно громко.

— Мы собрались здесь, пред ликом богов и людей, чтобы соединить священными узами брака два благородных сердца…

Я едва удержался от усмешки. Благородные сердца. Лицемерие. Чистое, дистиллированное, стопроцентное лицемерие. Он говорил о любви, а я чувствовал холод стали от её доспеха. Он говорил о верности, а я видел в толпе десятки тех, кто с радостью вонзит мне нож в спину. Он говорил о священном союзе, а мы с ней заключали контракт, скреплённый не чувствами, а необходимостью выжить.

Алтарь лицемерия. Лучшего названия для этого представления и не придумаешь. Святой отец, продолжайте! Шоу должно продолжаться!

Священник продолжал своё заунывное бормотание, и его слова, предназначенные для того, чтобы вселять трепет и радость, звучали в моих ушах злой, циничной насмешкой. Он говорил о божественном союзе двух душ, а я думал о политическом слиянии двух активов. Он распинался о вечной любви, а я чувствовал холод стали, чья цена, скорее всего, дороже шёлкового платья моей невесты, усеянное жемчугом и небольшими драгоценными камнями. Он вещал о верности до гроба, а я пересчитывал в уме врагов за своей спиной, которые с радостью бы отправили меня в этот гроб прямо сейчас. Каждое его слово было ложью, завёрнутой в позолоту ритуала.

— … и теперь, пред ликом всевидящих богов, я прошу вас скрепить ваш союз священными клятвами, — наконец, закончил он прелюдию и повернул своё морщинистое лицо ко мне.

Он ждал. Сотни глаз впились в меня. Я сделал едва заметный вдох, наполняя лёгкие ядовитой смесью ладана и ненависти.

— Я, Михаил Родионов фон Штольценбург, — произнёс я, и мой голос, спокойный и ровный, прозвучал в акустике собора неожиданно громко, как будто говорил не я, а кто-то другой, более уверенный в этом маскараде. Я смотрел не на священника. Я смотрел на неё. — Беру тебя, Элизабет фон Вальдемар, в законные жёны.

«Беру тебя, как ключевого союзника в этой войне».

— Обещаю быть с тобой в богатстве и бедности, в болезни и здравии, — продолжал я, повторяя заученную формулу, но вкладывая в неё свой, инженерный смысл.

«Обещаю поддерживать твою власть, пока это выгодно для общего дела, и прикрывать твою спину, пока ты прикрываешь мою. Обещаю, что наши производственные и военные мощности будут работать как единый механизм, вне зависимости от политических и экономических колебаний».

— Обещаю любить и оберегать тебя, пока смерть не разлучит нас.

«Обещаю, что ты, как ценнейший стратегический актив, будешь под моей защитой. И я устраню любую угрозу нашему союзу. До самого конца этой войны. Или до конца меня».

Я закончил. В соборе стояла такая тишина, что я слышал, как потрескивают свечи на алтаре. Элизабет не дрогнула. Её лицо под тонкой вуалью оставалось бесстрастным, как маска античной статуи. Она смотрела прямо мне в глаза, и я видел в их синей глубине не отражение будущего мужа, а оценку надёжности инструмента. Она приняла мои условия.

Теперь была её очередь.

— Я, Элизабет фон Вальдемар, — её голос прозвучал как звон тонкого, закалённого клинка. Чистый, холодный, без единой нотки сомнения или тепла. Это не был голос невесты, но голос командира, принимающего присягу. — Беру тебя, Михаил Родионов фон Штольценбург, в законные мужья.

«Беру тебя, как самое эффективное оружие, что у меня есть».

— Обещаю быть с тобой в богатстве и бедности, в болезни и здравии.

«Обещаю обеспечивать тебе политическое прикрытие и доступ к ресурсам моего герцогства, пока ты приносишь победы. Обещаю делить с тобой тяготы этой войны и плоды наших общих успехов».

— Обещаю почитать и повиноваться тебе, пока смерть не разлучит нас.

«Обещаю следовать твоим стратегическим планам, пока они ведут нас к выживанию»

Она замолчала. Пакт был озвучен, условия приняты обеими сторонами. Оставалось лишь поставить подписи. Точнее, надеть кольца.

К алтарю подбежал маленький мальчик-паж в бархатном костюмчике, держа в руках алую подушечку. На ней, сверкая в лучах света, лежали два кольца. Одно тонкое, из белого золота, с выгравированной головой волка, гербом дома Вальдемар. Второе— моё. Широкое, простое, из тёмной, воронёной стали, без камней и украшений. Его выковали за ночь в моей же кузнице по моему эскизу. Это был не символ богатства, это был символ моей сути. Металл, огонь и технология.

Священник взял кольцо Элизабет.

— Да станет этот круг символом вашей бесконечной верности… — пробормотал он и протянул его мне.

Я взял холодный металл, Элизабет протянула мне свою левую руку. Она сняла перчатку, и я впервые увидел её ладонь — узкую, аристократическую, с тонкими длинными пальцами, но с мозолями от рукояти меча. Я взял её руку.

И в этот момент, когда наши пальцы соприкоснулись, мир на мгновение сузился до этой единственной точки контакта. Это было похоже на замыкание. Короткий, безболезненный, но прошибающий до самых костей разряд статического электричества. Её кожа была холодной, как лёд, но под ней я почувствовал напряжение живых, сильных мышц. Это был не контакт двух влюблённых. Это был контакт двух оголённых проводов под высоким напряжением. Соединение двух силовых контуров.

Я медленно надел кольцо на её безымянный палец. Оно идеально подошло, белое золото на фоне её бледной кожи смотрелось как клеймо. Клеймо нашего союза.

Затем она взяла моё кольцо. Её движения были такими же точными и выверенными. Она взяла мою руку, широкую, грубую, со шрамами от ожогов и порезов. Руку инженера и солдата и без малейшего колебания надела на мой палец тяжёлое стальное кольцо. Мы опустили руки, но фантомное ощущение этого ледяного разряда всё ещё покалывало кончики моих пальцев.

— Что боги соединили, то человек да не разлучит! — торжественно провозгласил священник, вскидывая руки. — Объявляю вас мужем и женой!

По собору пронёсся жидкий, вымученный гул, который должен был сойти за аплодисменты. Кто-то даже крикнул «Слава!», но крик утонул в общей атмосфере похоронного благолепия.

Священник откашлялся.

— Можете скрепить ваш союз поцелуем.

Вот он, последний акт этого театра абсурда. Элизабет медленно, с той же отстранённой грацией, подняла вуаль, откидывая её за спину. Теперь я видел её лицо совершенно отчётливо. Безупречные черты, плотно сжатые губы, и глаза…

Мы смотрели друг другу в глаза, и весь мир, со всеми его аристократами, священниками и богами, перестал существовать. В этот момент не было лжи. Не было лицемерия. Была лишь чистая, безжалостная правда.

Я видел в её глазах не невесту. Я видел в них главнокомандующего, который только что получил в своё распоряжение новое, мощное, но непредсказуемое оружие. Она смотрела на меня с холодной оценкой, с тенью сомнения, но и с проблеском отчаянной надежды. Она видела во мне свой единственный шанс спасти свой народ и свой дом. И она была готова заплатить за это любую цену, включая саму себя.

А она… что она видела в моих глазах? Не мужа, это точно, по крайней мере не здесь и не сейчас. Прагматика? Инженера, для которого этот брак — лишь ещё одна переменная в сложном уравнении выживания. Она видела человека, который смотрит на её мир не как на Родину, а как на сложный проект, который нужно довести до ума. Но который, возможно, единственный, кто может спасти их всех.

Мы стояли плечом к плечу. Не муж и жена, не влюблённые. Мы были единым фронтом, новой силой, рождённой из отчаяния и холодного расчёта. И глядя в сотни ненавидящих нас глаз, я впервые за этот день почувствовал нечто, похожее на уверенность.

Шоу закончилось. Начиналась война…

Если собор был Колизеем, то Большой пиршественный зал герцогского дворца оказался гладиаторской ямой, залитой вином и освещённой тысячью свечей. Лицемерие сменило декорации, но не суть. Вместо запаха ладана в воздухе висели ароматы жареного мяса, пряностей и дорогих духов, но под ними я всё так же отчётливо ощущал смрад концентрированной ненависти.

Зал был великолепен и удушающ. Своды, расписанные сценами побед предков дома Вальдемар, терялись во мраке. Длинные столы ломились от яств: целые зажаренные кабаны, горы дичи, серебряные блюда с экзотическими фруктами. Музыканты на галерее играли что-то бравурное, но их музыка тонула в гуле сотен голосов, звоне кубков и смехе, который звучал фальшиво, как треснувший колокол.

Меня и Элизабет усадили во главе центрального стола, на два кресла, больше похожих на троны. Мы были центром этого представления, двумя главными экспонатами, выставленными на всеобщее обозрение. И стервятники слетелись.

Они подходили один за другим, с бокалами в руках и улыбками, приклеенными к лицам. Улыбками, которые не касались их холодных, оценивающих глаз. Они говорили тосты. За наш союз, за будущее герцогства, за мои «несравненные таланты». Каждое слово было пропитано ядом, обёрнутым в мёд лести.

— За барона фон Штольценбурга! — поднял свой кубок старый граф фон Райхенбах, тот самый, чьё лицо в соборе было маской презрения. Сейчас оно изображало радушие. — За свежую кровь и новые, пусть и… нестандартные, подходы к войне! Да принесут они нам победу!

Толпа одобрительно загудела. Нестандартные подходы. Он назвал меня дикарём и мясником, но сделал это так, что формально придраться было не к чему. Я поднял свой кубок, вино в нём, тёмно-рубиновое, зловеще плескалось. Оно могло быть отравлено, как и всё на этом столе.

— Благодарю, граф, — ответил я, и мой голос прорезал общий гул. — Я пью за победу. Единственную традицию, которая имеет значение, когда враг у ворот. И за эффективность, которая делает эту победу возможной. За вас!

Я выпил, вино было терпким и дорогим. Я сделал лишь небольшой глоток, внимательно наблюдая за реакцией графа. На его лице на миг промелькнуло раздражение. Я не стал оправдываться, принял его вызов и вернул обратно.

Это было моё боевое крещение. Здесь не было мечей и щитов. Оружием были слова, взгляды, жесты. Яд подавали не в фиалах, а в комплиментах. Я чувствовал себя сапёром на минном поле, каждый шаг, каждое слово, каждый кусок, отправленный в рот, мог стать последним.

Я ел, но выбирал только те блюда, что стояли на общем столе и которые уже попробовал кто-то другой. Я пил, но лишь после того, как тот же напиток наливали моим соседям из того же кувшина.

Рядом со мной Элизабет играла свою роль безупречно. Она была ледяной королевой, принимающей дань уважения. Она кивала, улыбалась краешком губ, поддерживала светскую беседу. Но я видел, как напряжены её плечи под шёлком платья. Она тоже была на поле боя. На своём, привычном, но от этого не менее опасном.

Наши взгляды на мгновение встретились над головами очередного льстеца. В её глазах я увидел немой вопрос. «Держишься?» Я едва заметно кивнул. «В порядке». Наш безмолвный диалог длился долю секунды, но в нём было больше правды, чем во всех речах, произнесённых за этот вечер. Мы были в одной лодке, посреди океана, кишащего акулами.

— Барон, вы кажетесь таким… невозмутимым, — проворковал рядом со мной голос, сладкий, как отравленный мёд.

Я повернулся, это была баронесса фон Адлер, первая красавица двора. Её платье цвета индиго было усыпано бриллиантами, а веер из перьев трепетал в руке, как крыло пойманной птицы. Она смотрела на меня в упор, и её красивые глаза были холодными и острыми, как осколки стекла.

— Можно подумать, вы всю жизнь провели на подобных приёмах, а не в пыли и копоти своих мастерских.

Это был укол, сравнение меня, грязного механика, с ними, чистокровными аристократами.

— Что вы, баронесса, — усмехнулся я. — Просто и в мастерской, и здесь действуют схожие принципы.

— Вот как? — она изогнула бровь. — И какие же?

— Везде нужно внимательно следить за качеством материалов и прочностью соединений, — ответил я, глядя ей прямо в глаза. — Иначе весь механизм может развалиться в самый неподходящий момент. А цена ошибки бывает слишком высока.

Её улыбка на мгновение дрогнула. Она поняла, что я вижу их насквозь, все их фальшивые улыбки, гнилые связи и хрупкие союзы.

Пир продолжался. Мне улыбались, хлопали по плечу, наливали вина. И за каждой улыбкой я видел оскал хищника. За каждым дружеским жестом занесённый для удара клинок. Они были стервятниками, кружащими над добычей, выжидающими малейшего признака слабости.

Но я не был раненой антилопой. Я был волком, который попал в стаю гиен. И я собирался показать им, что у меня тоже есть зубы. Этот пир был лишь началом. Главный бой был ещё впереди.

Пир стервятников закончился. Последний тост был выпит, последняя фальшивая улыбка подарена, и нас, наконец, оставили в покое, проводив до дверей покоев, которые отныне должны были стать нашими общими.

Комната была огромна и пуста. Тишина после оглушительного гула пиршественного зала давила на уши. Единственным звуком был треск поленьев в огромном камине, пламя которого отбрасывало на шёлковые обои дёрганые, тревожные тени. В центре этого пространства возвышалось очередное архитектурное излишество, которое здесь называли кроватью, массивное сооружение из тёмного дерева с балдахином, способной похоронить под собой целый отряд. Всё в этой комнате кричало о роскоши, неге и супружеском долге. И всё это было чудовищной, неуместной ложью.

Я стянул с себя тесный парадный камзол, с отвращением бросив его на кресло. Он казался чужой, сброшенной змеиной кожей. Оставшись в одной рубашке, я подошёл к столу, стоявшему у камина.

Элизабет уже была там. Она избавилась от своего свадебного платья, этого произведения искусства из шёлка и жемчуга, и переоделась в простую тунику из серого льна и штаны. Без диадемы и вуали, с волосами, собранными в простой узел на затылке, она больше не походила на ледяную богиню. Она снова стала тем, кем была на самом деле, командиром на своём посту.

Она не смотрела на меня. Её взгляд был прикован к столу. На его полированной поверхности, отражавшей пламя камина, не было ни вина, ни фруктов. Там лежала она, большая, подробная карта герцогства Вальдемар и прилегающих земель.

— Садись, — сказала она, не поднимая головы. Её голос был ровным и уставшим. — Представление окончено, пора работать.

Я сел напротив. Мы сидели по разные стороны стола, разделённые этой картой, как двумя враждебными государствами. Кровать с её шёлковыми простынями могла находиться на другой планете. Она была не важна, важно было то, что лежало между нами.

— Граф Райхенбах будет мстить, — начала она без предисловий, её палец лёг на участок карты к западу от столицы. — Не открыто, он слишком труслив. Он начнёт давить на своих вассалов, чтобы те саботировали поставки продовольствия для армии. Он контролирует самые плодородные земли.

Её палец скользнул в другую сторону.

— Баронесса Адлер не просто сплетница. Её салон, это неофициальная биржа информации. Она собирает и продаёт секреты. Сейчас она напугана, но как только оправится, начнёт плести паутину против нас. Нам нужно знать, кто в этой паутине главный паук, а кто просто муха.

Она говорила чётко, отрывисто, как на военном совете. Называла имена, титулы, перечисляла сильные и слабые стороны каждого аристократа, присутствовавшего на пиру. Кто из баронов надёжен, кто колеблется. Кто готов предать за мешок золота или новое поместье. Это был самый странный и самый важный разговор в моей жизни. Мы не делили постель, мы делили власть. Мы проводили ревизию наших активов и пассивов, оценивали риски и искали уязвимости.

Я слушал молча, впитывая информацию. Мой мозг работал на полную мощность, превращая её слова в блок-схему из союзов, предательств и потенциальных угроз. Она знала их всех, их пороки, их амбиции. Это был её мир, её поле боя. Но она видела лишь одну его плоскость, политическую.

— Подожди, — прервал я её, когда она начала описывать очередного виконта.

Она удивлённо подняла на меня глаза.

— Что?

Вместо ответа я поднялся и обошёл стол, встав рядом с ней. Она инстинктивно напряглась, но не отодвинулась. Я наклонился над картой, и она, должно быть, почувствовала запах вина и дыма, исходивший от меня. Я проигнорировал это, мой палец нашёл на карте то, что привлекло моё внимание.

— Вот, — сказал я, указывая на тонкую синюю линию реки, бегущую от Синих Гор к Вольфенбургу. — Главный маршрут поставок угля от гномов.

— Да, единственный судоходный путь. Что с ним?

— Он проходит здесь, — мой палец остановился на маленьком, едва заметном пятнышке, обозначавшем замок. — Через земли барона фон Штайнера. Ты сказала, он «колеблется».

— Да, — подтвердила она, нахмурившись. — Он трус и жадина. Но он слишком слаб, чтобы представлять угрозу.

— Он не угроза. — возразил я. — Но контролирует единственный удобный порт на этом отрезке реки. Весь уголь для моей «Кузницы» проходит через его руки. Один приказ, одна «случайно» севшая на мель баржа, и поставки остановятся на неделю. А через неделю встанут мои паровые молоты. А ещё через две мы останемся без новых винтовок.

Я поднял голову и посмотрел ей в глаза. Мы стояли так близко, что я мог видеть золотистые искорки в её синей радужке.

— Ты ищешь врагов, которые нанесут удар мечом. А я ищу тех, кто может просто перекрыть кран. И это, — я снова ткнул пальцем в замок Штайнера, — самый ржавый кран во всей системе.

Она молчала, затем снова посмотрела на карту, но я видел, что её мозг лихорадочно обрабатывает новую информацию. Она смотрела на свой мир, но теперь видела его моими глазами. Не как сплетение родов и вассальных клятв, а как сложную логистическую схему. Систему, где от одного слабого звена зависит прочность всей цепи.

— Что ты предлагаешь? — спросила она тихо, и в её голосе больше не было менторских ноток. Это был вопрос партнёра.

— Давление. Лира соберёт на него компромат. Мои люди «проверят» его порт на соответствие нормам безопасности. И мы заключим с гномами прямой контракт на охрану караванов, выведя людей Штайнера из схемы. Мы не будем ему угрожать, мы просто сделаем его ненужным. А ненужные детали в моём механизме долго не живут.

Она медленно кивнула, всё ещё глядя на карту.

— Хорошо. Займись этим.

Она выпрямилась и отошла от стола, сделав шаг к камину. В комнате снова повисла тишина, но она была уже другой. Неловкость ушла. Напряжение сменилось деловой сосредоточенностью.

А дальше усталость взяла своё. Мы легли в постель как супружеская пара с тридцатилетним стажем. В пижамах и каждый со своего края…