Паровая кровь

Глава 2

Вольфенбург не обнял нас, он ощетинился.

После бесконечных дней пути по выжженной, остывшей земле, вид его стен должен был принести облегчение. И с точки зрения инженера, он его приносил. Высокие, сложенные из тёсаного серого гранита, с массивными контрфорсами и идеально выверенными бойницами, они были шедевром фортификационного искусства. Несокрушимый периметр, способный выдержать любую осаду. Но когда наш скорбный караван, растянувшийся на лигу, приблизился к главным воротам, я почувствовал не безопасность. Я почувствовал, как стены давят, сжимают воздух, превращая надежду на спасение в предчувствие заключения. Это была не гавань, это была ловушка. Идеально построенная, крепкая, надёжная ловушка.

Ворота, окованные железом, со скрипом отворились, пропуская нас внутрь. И мы шагнули с одного поля боя на другое.

Первыми нас встретили стражники. Городская стража Вольфенбурга, одетые в синие с серебром цвета дома Вальдемар, стояли по обе стороны от ворот, образуя живой коридор. Их доспехи были вычищены до блеска, копья отполированы, а лица высечены из камня. Но не из благородного гранита, как стены их города, а из дешёвого, крошащегося известняка, пропитанного презрением.

Когда мимо них проходили повозки с ранеными людьми, они смотрели сквозь них, с холодным, отстранённым равнодушием. Но стоило в проём ворот вступить колонне орков Урсулы, как воздух наэлектризовался. Я видел, как их взгляды, липкие, как смола, и тяжёлые, как свинец, впиваются в зелёную кожу, в торчащие из-под шлемов клыки, в грубые, но эффективные доспехи. Пальцы стражников инстинктивно сжимались на древках копий, губы кривились в брезгливой гримасе. Это была не просто неприязнь, это была чистая, дистиллированная ненависть.

— Чего пялятся, человече? — пророкотал рядом со мной низкий голос Урсулы. Она ехала верхом на своём коренастом степном коне, и её огромная фигура даже в седле возвышалась над большинством пеших гвардейцев. — Мы им победу привезли, вытащили их задницы из огня, а они смотрят, будто мы чуму в город тащим. Ещё пара таких взглядов, и мой топор сам попросится им на шею для профилактики.

— Убери топор, Урсула. И скажи своим, чтобы не скалились, — тихо, не поворачивая головы, ответил я. — Мы здесь гости. Нежеланные, судя по всему, но гости.

— Гости⁈ — фыркнула она, и её конь нервно переступил с ноги на ногу. — Я скорее поверю, что гном откажется от золота, чем признаю себя гостьей в этом курятнике. Мои воины проливали кровь за эти камни!

— И поэтому мы не дадим им повода пролить здесь ещё хоть каплю, — отрезал я, и в моём голосе прозвучала сталь. — Это приказ.

Урсула злобно сощурилась, но промолчала, лишь что-то недовольно прорычав на своём гортанном наречии своим ближайшим воинам. Орки, шедшие рядом, перестали скалить клыки, но их взгляды стали ещё тяжелее.

Картина не изменилась, когда в город вошли ратлинги под командованием Скритча. Если на орков смотрели с ненавистью, то на крысолюдов с откровенным, тошнотворным омерзением. Стражники отступали на шаг, прикрывая носы рукой в латной перчатке, словно от одного вида моих сапёров исходил невыносимый смрад. Скритч и его народ съёжились, втянули головы в плечи и старались смотреть только себе под ноги, их длинные хвосты нервно подрагивали.

А потом город начал реагировать. Едва наш караван углубился в его улицы, я услышал тихий, но отчётливый звук. Стук, сухой, деревянный стук. Это закрывались ставни, один за другими. Окна, до этого бывшие тёмными, любопытными глазами, слепо захлопывались. Двери, которые были приоткрыты, запирались на тяжёлые засовы. Город замирал, сворачивался в себя, как ёж при виде волка. Те немногие горожане, что не успели спрятаться, жались к стенам, провожая нас испуганными, затравленными взглядами, и тут же ныряли в ближайший переулок.

Мимо нас проехала карета, запряжённая четвёркой вороных. Пышная, украшенная гербами, она явно принадлежала кому-то из местной знати. Я мельком увидел в окне холёное мужское лицо с тонкими, надменными чертами. Аристократ не прятался, он смотрел на нас с ледяным, высокомерным презрением, а затем, увидев колонну орков, картинно достал надушенный платок и прижал его к носу. Жест был красноречивее любых слов.

Я чувствовал себя так, будто веду армию прокажённых через город святош. Эти люди… они сидели здесь, в своей каменной клетке, пока их собратья умирали на стенах Каменного Щита. Они дрожали от страха, молились своим богам, но не брали в руки оружие. А теперь, когда угроза отступила, когда мы привели им выстраданную кровью передышку, они смотрели на своих спасителей, как на грязь.

Именно в этот момент я в полной мере осознал масштаб той инженерной задачи, что родилась в моей голове у ночного костра. «Кузница Союза» должна была перековать не только сталь. Она должна была переломить через колено вот это. Эту вековую спесь, эту животную ксенофобию, эту трусливую разобщённость. Потому что этот внутренний враг был ничуть не менее опасен, чем легионы тёмных эльфов. Он разъедал Союз изнутри, как ржавчина, превращая прочную на вид конструкцию в труху.

Это была не столица, готовая к войне. Это была осаждённая крепость, где осаждающие уже давно пробрались внутрь и теперь отравляли воду в колодцах. Напряжение, висевшее в воздухе, должно было разрядиться. И оно разрядилось.

На одном из перекрёстков, где улица сужалась, молодой, самонадеянный стражник, видимо, решивший показать свою храбрость перед товарищами, «случайно» толкнул плечом старого, покрытого шрамами орка, замыкавшего одну из колонн. Орк, ветеран десятков битв, споткнулся, едва не упав. Он медленно выпрямился, и я увидел, как его рука легла на рукоять тяжёлого тесака.

— Смотри, куда прёшь, зеленокожая тварь, — прошипел стражник, и его рука тоже легла на эфес меча.

Вокруг них мгновенно образовалось пустое пространство. Орки замерли, их ноздри раздувались от ярости. Стража сжала копья, готовясь принять бой. Искра, готовая поджечь пороховую бочку. Ещё секунда, и узкие улочки Вольфенбурга окрасились бы кровью.

Я резко пришпорил коня. Он рванулся вперёд, и я, протиснувшись между рядами, встал точно между орком и стражниками. Мой конь, крупный боевой дестриэ, был на голову выше их обоих и одним своим видом заставил их попятиться.

Я не стал кричать. Я посмотрел на орка. Холодно, в упор.

— Грук, — мой голос прозвучал тихо, но в наступившей тишине его услышали все. — Ты воин, а не щенок, чтобы лаять на каждого шакала. Вернись в строй.

Старый орк вздрогнул, словно его ударили. Он узнал меня, узнал мой голос, который отдавал приказы под шквальным огнём у ворот Каменного Щита. Он с ненавистью посмотрел на разодетого дурачка, но рука его соскользнула с рукояти тесака. Он что-то прорычал, сплюнул под ноги стражнику и, развернувшись, вернулся в свой ряд.

Затем я повернул голову к провокатору. Парень был бледен, но всё ещё пытался хорохориться. Рядом с ним уже стоял их капитан, пожилой мужчина с усталым лицом.

— Капитан, — так же тихо, но с нажимом сказал я. — Уберите своих псов на поводок. Пока они не начали жрать тех, кто их кормит. Моё терпение не безгранично. И в отличие от вас, я не привык разбрасываться солдатами.

Капитан побледнел ещё сильнее. Он прекрасно знал, кто я. Барон. Герой войны. Будущий муж их принцессы. Он смерил меня тяжёлым, ненавидящим взглядом, но кивнул.

— Убрать оружие! — рявкнул он своим подчинённым. — Продолжать движение!

Инцидент был исчерпан. Но горький привкус остался. Я оглядел узкую улицу, сжатую с двух сторон высокими, безразличными домами. Я посмотрел на своих воинов, орков, ратлингов, людей, гномов, и много кого ещё, таких разных, но спаянных общей кровью и общей целью. И я посмотрел на этих сытых, напуганных, полных ненависти горожан, прячущихся за своими стенами.

Добро пожаловать в Волчье Логово. Клетка захлопнулась, впереди была аудиенция у старого волка, и я почему-то был уверен, что это будет посложнее, чем штурм вражеских укреплений.

Дворец герцога был не просто зданием. Это был организм, живой и дышащий камень, пропитанный веками власти. Внешние дворы, которые мы пересекли, ещё жили суетливой жизнью военного лагеря: солдаты чистили оружие, слуги сновали с тюками, пахло конским потом и дымом походных кухонь. Но чем глубже мы проникали в его сердце, тем тише и холоднее становился воздух. Шаги моих сопровождающих, Элизабет и капитана её личной гвардии, становились размереннее, разговоры стихали. Стены, увешанные тёмными гобеленами с изображением волчьих охот и древних битв, казалось, впитывали любой звук.

Нас оставили перед огромными, двустворчатыми дверьми из чёрного мореного дуба, окованными железом. Два гвардейца в парадных латах, с алебардами и непроницаемыми лицами, стояли по бокам, живые статуи, охраняющие вход в святая святых. Элизабет остановилась, повернувшись ко мне.

— Отец может быть… прямым, — тихо сказала она, и в её голосе я впервые уловил нотки почти дочерней тревоги. — Не принимай это за оскорбление. Он проверяет людей на прочность. Всегда.

— Поверь, Элизабет, — так же тихо ответил я. — Меня проверяли на прочность люди, которые делали это с куда большим энтузиазмом, я справлюсь.

Намёк на слабую улыбку коснулся её губ. Она кивнула гвардейцам, створки дверей со скрипом, от которого заложило уши, разошлись в стороны, открывая вид на тронный зал.

И я шагнул в холод.

Зал был огромен, гулок и пуст. Высокие, уходящие во мрак сводчатые потолки терялись где-то наверху, и лишь редкие лучи света, пробивавшиеся через узкие витражные окна под самым потолком, выхватывали из полумрака парящие в воздухе пылинки. Пол из отполированных до зеркального блеска чёрных плит отражал эти лучи, создавая иллюзию, будто идёшь по поверхности замёрзшего, бездонного озера. Каждый мой шаг по этому озеру отдавался гулким, одиноким эхом, которое взлетало вверх, билось о каменные своды и возвращалось обратно, умноженное и искажённое. Казалось, за мной идёт целый отряд призраков.

В дальнем конце зала, на невысоком постаменте, стоял трон. Не вычурное, позолоченное сооружение, а массивное, вырезанное из цельного куска тёмного, почти чёрного дерева кресло. Его подлокотники были выполнены в виде оскаленных волчьих голов, а спинка напоминала силуэт присевшего к прыжку зверя. И в этом кресле сидел он. Герцог Ульрих фон Вальдемар.

Старый волчара на покое.

Именно эта мысль пронзила моё сознание. Он не был крупным мужчиной, годы согнули его плечи и иссушили мышцы, некогда, без сомнения, могучие. Седые, почти белые волосы были коротко острижены, а лицо представляло собой карту из морщин и старых шрамов. Он сидел неподвижно, положив руки на резные волчьи головы, и казался частью своего трона, древним идолом, высеченным из камня и дерева. Но его глаза…

Под густыми седыми бровями горели два холодных, серых огня. Они не смотрели, они взвешивали, проникали под кожу, пытаясь нащупать кости, оценить прочность конструкции. Когда я медленно шёл к нему через этот бесконечный, гулкий зал, я чувствовал этот взгляд на себе, как физическое давление. Он не говорил, он почти рычал, но беззвучно, одним лишь напряжением воли.

Элизабет осталась у входа. Этот путь я должен был пройти один. Я остановился в десяти шагах от постамента, как того требовал этикет, о котором меня наспех проинструктировали. Я не стал кланяться. Я просто встретил его взгляд своим.

Тишина длилась, казалось, вечность. Он изучал меня, а я его. Я видел угасающую физическую мощь, но чувствовал несокрушимую силу характера, закалённую десятилетиями войн и интриг. Его клыки, может, и притупились, а мышцы ослабли, но когти были всё ещё остры, и он знал, куда именно их вонзить для максимального эффекта.

Наконец, он заговорил. Его голос, низкий, с хрипотцой, не был громким, но эхо зала подхватило его, и слова, казалось, прозвучали у меня за спиной.

— Барон фон Штольценбург, — он произнёс мой новый титул медленно, словно пробуя его на вкус. — Архитектор победы. Так тебя называют в донесениях. Забавное прозвище для мясника.

Он не ждал ответа. Его глаза чуть сощурились.

— Моя дочь писала, что ты согласен на брак.

Это был не вопрос. Это был заброс пробного шара.

— Ваша дочь и я заключили соглашение, ваша светлость, — ровно ответил я. — Союз, необходимый для победы в этой войне. Брак, это его логичное и официальное скрепление.

Герцог медленно кивнул, словно соглашаясь с очевидным. А затем он нанёс удар. Прямой, грубый, без всяких фехтовальных изысков.

— Ну что, мастер, — его голос не изменился ни на тон, оставаясь таким же ровным и холодным. — В постель к ней уже залез? Или решил сначала делами заняться?

Воздух в зале, казалось, застыл. Даже эхо испуганно смолкло. Я физически ощутил, как напряглась Элизабет у меня за спиной. Это было не просто оскорбление. Это был тест, удар под дых, рассчитанный на то, чтобы выбить из меня равновесие, заставить оправдываться, злиться или, наоборот, прогнуться и начать лебезить. Любая из этих реакций означала бы провал.

Я выдержал паузу в два удара сердца, не отводя взгляд. Я смотрел прямо в его холодные, всевидящие глаза.

— Герцог, — мой голос прозвучал так же ровно и холодно, как и его. — Наш союз с вашей дочерью, это механизм. Сложный и ответственный. И я, как инженер, предпочитаю, чтобы все шестерни были идеально подогнаны и смазаны, прежде чем запускать его на полную мощность. Сейчас приоритет на военное производство и выживание герцогства. Всё остальное вторично.

Я видел, как в его глазах что-то дрогнуло. Не удивление, не гнев, что-то другое. Почти незаметная искра.

Он снова замолчал, но тишина была уже другой. Она не давила, но была наполнена скрипом невидимых шестерней в его голове. Наконец, уголки его тонких губ чуть дёрнулись, изобразив нечто, отдалённо напоминающее улыбку хищника.

— Механизм… — пророкотал он, и в его голосе впервые послышалось нечто похожее на одобрение. — Хорошее слово. Я тоже люблю, когда работает без сбоев. Особенно те, от которых зависит жизнь моих подданных.

Он медленно, с усилием, оперся на подлокотники и поднялся. Старый волк встал во весь свой пусть и невысокий, но всё ещё внушительный рост.

— Я видел много героев, храбрецов и болтунов. Но я редко видел людей, которые ставят дело выше похоти и гордыни, это ценное качество.

Он сделал шаг вперёд, к краю постамента.

— Добро пожаловать в семью, барон. Надеюсь, ты не разочаруешь меня.

Между нами протянулась невидимая нить. Не тёплая нить симпатии или дружбы. Нет. Это была туго натянутая, ледяная струна делового, взаимного уважения. Уважения двух прагматиков, двух хищников, которые узнали друг в друге свою породу. Он понял, что я не очередной искатель приключений, а инструмент, который можно и нужно использовать. А я понял, что передо мной не просто старый аристократ, а игрок, который готов пожертвовать чем угодно, включая честь собственной дочери, ради главной цели.

И в этот момент я понял, что мы сработаемся.

Аудиенция не закончилась. Она просто сменила декорации.

Едва я успел мысленно переварить наше ледяное рукопожатие, как герцог Ульрих кивнул одному из безликих гвардейцев у трона.

— Проводи барона. Покажи ему его… наследство.

Меня не повели в гостевые покои или оружейную. Меня повели прочь из сердца дворца, по тем же гулким коридорам, но в обратную сторону. Моим провожатым стал не гвардеец, а сухой, как осенний лист, старик в тёмной ливрее управляющего дворца. Он не произнёс ни слова, лишь семенил впереди, и стук его костяного посоха по мраморным плитам был единственным звуком, нарушавшим тишину. Мы миновали залы с гобеленами, прошли через анфилады комнат, где в нишах стояли статуи предков Вальдемаров, и с каждым шагом я чувствовал, как мы покидаем зону порядка и власти, спускаясь в артерии города.

Мрамор сменился грубым камнем, а ковры утоптанной грязью. Воздух, до этого пахнувший воском и старым деревом, наполнился запахом сырости, угля и чего-то кислого, металлического. Мы вышли из дворца через боковые ворота и оказались в промышленном районе Вольфенбурга, который, казалось, был болен той же болезнью, что и земли за стенами. Чахоткой забвения.

Здесь не было аристократических особняков и чистых мостовых. Лишь почерневшие от копоти кирпичные здания, глядящие на мир пустыми, выбитыми окнами. Улицы были завалены ржавеющим мусором, а между трещинами в брусчатке пробивалась чахлая трава. Это был скелет былой мощи, обглоданный временем и войной.

Наконец, управляющий остановился перед огромными, запертыми на висячий замок воротами в высокой кирпичной стене. За ней виднелись крыши колоссальных зданий, похожих на соборы, посвящённые какому-то забытому богу промышленности.

— Ваше владение, барон, — проскрипел старик, доставая из-за пазухи огромное, тяжёлое кольцо с десятком ржавых ключей. Звук, с которым он вставил самый большой ключ в замок и повернул его, был похож на стон умирающего.

Ворота со скрежетом отворились, и я шагнул внутрь. И остановился, поражённый.

Это был не просто старый завод, это был мёртвый город. Целый квартал, отданный во власть ржавчины и запустения. Передо мной раскинулась площадь, заросшая бурьяном, из которого, словно кости доисторических чудовищ, торчали останки каких-то механизмов. Вокруг площади стояли гигантские цеха. Стены из тёмно-красного кирпича были увиты плющом и покрыты трещинами, а крыши провалились в нескольких местах, открывая взгляду серое, безразличное небо. Ветер гулял в разбитых окнах, и этот вой был единственным звуком, нарушавшим гробовую тишину.

— Королевские оружейные мануфактуры, — бесцветным голосом начал перечислять управляющий, словно зачитывая инвентарную опись. — Основаны королём Альбрехтом Мудрым сто пятьдесят лет назад. Слева литейный цех. Прямо кузнечный, справа сборочные мастерские. Всё в вашем распоряжении. Герцог даровал вам полный карт-бланш.

Полный карт-бланш. Я смотрел на это кладбище механизмов, и эта фраза звучала как злая насмешка. Я подошёл к ближайшему строению. Двери сорвало с петель, и я заглянул внутрь. Это действительно был, судя по всему, литейный цех. В центре зала стояла доменная печь, огромная, похожая на идола, но холодная и покрытая толстым слоем ржавчины. Вокруг валялись изложницы, ковши, какие-то заготовки, всё тронутое оспой коррозии. С потолка свисали цепи подъёмников, раскачиваясь на ветру, как висельники. Пахло сырой землёй, металлической пылью и голубиным помётом.

— Он даёт мне всё… — пробормотал я себе под нос, — но всё это руины.

— Не всё, барон.

Голос прозвучал не от управляющего. Он донёсся сверху, я поднял голову.

На крытой галерее, соединяющей два цеха, стоял герцог Ульрих. Он, должно быть, приехал сюда другой дорогой. Он стоял, оперевшись на перила, и смотрел на меня сверху вниз, как император, взирающий на гладиаторскую арену. Рядом с ним стояла Элизабет. Её лицо было непроницаемо.

— Я даю тебе не готовый инструмент, барон, — продолжил герцог, и его голос, усиленный акустикой мёртвого города, звучал властно и безапелляционно. — Готовые инструменты ломаются. Я даю тебе нечто большее. Я даю тебе право взять этот прах и сотворить из него огонь. Право взять этот металлолом и выковать из него меч.

Он обвёл рукой раскинувшееся внизу запустение.

— Эти мануфактуры остановились пятьдесят лет назад. Не хватило угля, не хватило воли, не хватило ума. Мои предки предпочли вкладывать золото в рыцарские турниры и балы, а не в дым и копоть. Они считали, что магия и сталь благородных клинков решат всё. Они ошиблись, война это доказала.

Он снова вперил в меня свой ледяной, сверлящий взгляд.

— У тебя есть гномы, которые знают толк в руде. У тебя есть орки, чьей силы хватит, чтобы вращать любые механизмы. У тебя есть люди, которые отчаянно нуждаются в работе. И у тебя есть голова, которая, как говорят, умеет не только носить шлем. Все компоненты на месте, мастер. Собери механизм, заставь его работать.

Он выпрямился, и его силуэт на фоне серого неба показался мне высеченным из гранита.

— Но помни, — его голос стал тише, но от этого ещё более весомым, — этот карт-бланш, который я тебе выписываю… он оплачен кровью моих солдат. Кровью защитников Каменного Щита. И если ты не сможешь его оправдать…

Он сделал паузу, давая словам впитаться в холодный воздух.

— … то смерть твоя будет долгой и очень мучительной. Я лично прослежу, чтобы ты пожалел о том дне, когда решил, что можешь играть в игры с волками.

Это не было угрозой. В его голосе не было ни злости, ни ярости. Это была констатация факта. Спокойное, деловое оглашение условий контракта. Пункт о штрафных санкциях. Я смотрел на него снизу вверх, и я понимал, он не шутит.

Снова оглядел руины вокруг. Гигантская, почти невыполнимая задача. Чудовищная ответственность, и смертный приговор в случае провала. Любой другой на моём месте сбежал бы. Любой другой счёл бы это издевательством.

Но я был инженером. Я смотрел на холодные доменные печи и уже прикидывал, какой огнеупорный кирпич понадобится для футеровки. Я смотрел на ржавые молоты, разбросанные по кузнице и уже рассчитывал диаметр новых паропроводов. Я смотрел на заросшую площадь и уже чертил в уме схему рельсовых путей для вагонеток.

Это был самый амбициозный проект в моей жизни. И я принял его.

Подняв голову, встретился взглядом с герцогом. Я не сказал ни слова, просто кивнул. Один раз, медленно и уверенно. Старый воле, кажется, остался доволен. Он развернулся и, не сказав больше ни слова, ушёл, оставив меня одного посреди моего нового, ржавого королевства.

Мои новые апартаменты были оскорбительно роскошны. После месяцев, проведённых в пропахшей потом и металлом казарме Каменного Щита, после ночёвок у костра под открытым небом, эта позолоченная клетка казалась насмешкой. Комнаты были огромны, с потолками, теряющимися во мраке, где резные балки переплетались в сложном узоре. Пол был устлан толстыми, мягкими коврами, в ворсе которых тонули мои походные сапоги. Стены были затянуты шёлком с вытканными на нём сценами охоты, а мебель из тёмного, отполированного до зеркального блеска дерева, казалось, стоила больше, чем годовое жалование всего моего стрелкового отряда.

В центре главной комнаты стояла кровать. Даже не так, архитектурное сооружение. С четырьмя резными столбами, балдахином из тяжёлого бархата и горой подушек, утопающих в белоснежных шёлковых простынях. Слуги, приставленные ко мне, двое безликих юношей, двигавшихся с бесшумной эффективностью призраков, приготовили мне горячую ванну, разложили на кресле чистую одежду и испарились, оставив меня одного в этой оглушительной, давящей тишине.

Я стянул с себя дорожную одежду, пропахшую пылью и конским потом, и надолго погрузился в горячую воду. Мышцы, сведённые от долгой дороги и постоянного напряжения, медленно отпускало. Но мозг расслабляться отказывался. Выйдя из ванны, растёрся грубым льняным полотенцем и, проигнорировав предложенную шёлковую пижаму, которая показалась мне верхом извращения, натянул простые штаны и рубаху.

Я не лёг в кровать, сама мысль о том, чтобы утонуть в этих шёлковых облаках, казалась ужасной. Я чувствовал себя зверем, которого поймали, отмыли и заперли в вольере с бархатными подушками.

Я подошёл к огромному, от пола до потолка, окну. Оно было сделано из цельных, идеально прозрачных листов стекла, технология, которая здесь, очевидно, стоила целое состояние. За ним раскинулся он, Вольфенбург.

Ночью город был совершенно другим. Дневная враждебность и страх утонули во тьме, сменившись безличной, холодной красотой. Тысячи огней, масляные лампы в окнах богатых домов, факелы на стенах, отсветы неугасающих кузнечных горнов в ремесленных кварталах — раскинулись передо мной, как россыпь упавших на чёрный бархат звёзд. Это был гигантский, дышащий, живой организм. Чужой. Абсолютно чужой.

Я стоял у окна, прижавшись лбом к холодному стеклу, и чувствовал не триумф победителя, а чудовищное, всепоглощающее одиночество.

Барон фон Штольценбург, будущий принц-консорт. Герой войны, «Архитектор победы». Все эти титулы, полученные за последние недели, казались мне чужой, плохо сидящей одеждой. Здесь, в тишине этих роскошных покоев, я был не бароном и не героем. Я был всё тем же инженером Михаилом Родионовым, мужиком, которого забросило за тридевять земель от дома, в мир, где законы физики работают с магическими допущениями, а политика пахнет кровью и предательством.

В моём старом мире сейчас, наверное, глубокая ночь. Моя квартира в подмосковном военном городке пустует. Коллеги в КБ «Техмаш» давно списали меня, никто не знает, что я здесь. Никто никогда не узнает. Я призрак из другого мира, облечённый властью и титулами, но не имеющий ни прошлого, ни будущего. Лишь настоящее. Настоящее, в котором на моих плечах лежит ответственность за выживание целой цивилизации.

Слова герцога, брошенные мне в мёртвом городе мануфактур, звучали в голове с неотвратимостью приговора. «Смерть твоя будет долгой и очень мучительной». Он не угрожал. Он просто очертил рамки проекта. Техническое задание. И цена ошибки в этом ТЗ не сорванный контракт и не выговор от начальства. Цена ошибки, это новые выжженные земли, новые караваны беженцев, новые горы трупов.

Я смотрел на огни чужого города, и они не грели. Они были холодными, как звёзды в открытом космосе. Я был один, абсолютно один. Элизабет мой союзник, партнёр, но она никогда не поймёт, каково это, помнить мир, где есть электричество, интернет и полёты на Луну. Брунгильда гениальный механик, но её мир ограничен логикой металла и пара. Урсула верный боевой товарищ, но её философия проста, как удар топора. Никто из них не видел полной картины. Никто не понимал, на краю какой пропасти они все стоят.

Это знание было моим проклятием и моей силой. Оно изолировало меня от них, но оно же давало мне ясность видения, недоступную им.

Эта ночь была последней. Последняя ночь перед началом самой сложной работы в моей жизни. Завтра я спущусь в те ржавые, мёртвые цеха. Завтра я начну собирать свой механизм. Завтра начнётся стройка. И от её успеха зависело всё.

Я отстранился от окна и прошёл в центр комнаты. Окинул взглядом эту позолоченную клетку. Нет, это не тюрьма. Это мой новый командный пункт. Мой штаб. А вид на город, это не просто пейзаж, это карта. Карта ресурсов, проблем и возможностей.

Одиночество никуда не делось. Оно просто перестало быть давящим и стало привычным фоном. Как шум работающего двигателя, к которому привыкаешь и перестаёшь замечать.

Я лёг на край огромной кровати, даже не сняв рубашки. Шёлк был холодным и неприятным на ощупь. Я закрыл глаза, но перед ними стояли не огни Вольфенбурга. Перед ними стояли чертежи. Схемы паровых котлов, чертежи подъёмных механизмов, планы цехов.

Работа началась.