Паровая кровь

Глава 12

Рассвет едва брезжил над Вольфенбургом, окрашивая клубы дыма, поднимающиеся из труб моей «Кузницы», в нежно-розовые и багровые тона. Но на главном плацу, утоптанном в шлак и металлическую пыль, уже кипела жизнь. Здесь, в утренних сумерках, собирался мой личный, невозможный экспедиционный корпус. Мой ударный кулак.

Я стоял на помосте у входа в сборочный цех, глядя на это зрелище, и циничная усмешка сама собой тронула мои губы. Если бы какой-нибудь стратег старой школы увидел это «войско», он бы либо рассмеялся, либо схватился за сердце. Это была не армия, скорее кошмар логиста и мечта анархиста. Три разных народа, три разных менталитета, три разных способа вести войну, собранные вместе моей волей.

Слева, образовав неровный, но полный хищной энергии полукруг, стояли орки. Сотня зеленокожих воинов под командованием Урсулы. Они не стояли в строю, но жили в нём. Кто-то, утробно рыча, точил о каменную брусчатку лезвие своего гигантского, похожего на тесак мясника, топора. Кто-то, скалясь в предвкушении резни, проверял крепления наплечников. Другие просто сидели на корточках, глядя на меня своими маленькими, налитыми кровью глазками, и в этом взгляде читалось нетерпение псов, которых вот-вот спустят с цепи. Воздух вокруг них вибрировал от сдерживаемой агрессии.

Урсула стояла чуть впереди, на ней был тяжёлый, видавший виды доспех, а за спиной виднелась рукоять её знаменитого двуручного топора, обновлённого в моей кузнице с помощью нового сплава. Она поймала мой взгляд и коротко кивнула, её губы скривились в подобии улыбки, обнажив мощные клыки.

— Готовы рубить, барон, — её голос был низким и гортанным, как рокот камнепада. — Давно не разминались, кости затекли.

— Разминка будет серьёзной, Урсула, — ответил я. — Враг не будет стоять и ждать.

— Тем лучше, — она хмыкнула. — Бегущее мясо вкуснее.

Справа от орков царила совершенно иная атмосфера. Там, в идеально ровных шеренгах, стояли гномы. Пятьдесят бородатых воинов-инженеров, личный отряд Брунгильды. Если орки были воплощением хаотичной ярости, то гномы сосредоточенной, педантичной мощи. Они не точили топоры, зато методично, с въедливостью часовщиков, проверяли оборудование, которое мы брали с собой. Шанцевый инструмент для проходки завалов, переносные лебёдки, и, конечно, детали для «Жнеца» нашего секретного козыря.

Они ворчали. Я слышал их низкий, недовольный ропот. Они ворчали на спешку, на качество смазки, на влажность утреннего воздуха, которая могла вызвать коррозию. Это было в их природе, гном, который не ворчит, это либо мёртвый гном, либо шпион.

Брунгильда, моя вторая, выкованная из стали жена, лично проверяла крепления на одной из платформ. На ней был её рабочий кожаный костюм, надетый поверх кольчуги, а волосы были туго стянуты на затылке. Она была в своей стихии.

— Всё готово — доложила она, подойдя ко мне и вытирая руки промасленной ветошью. Её взгляд был острым и деловым. — Если «Жнецу» придётся работать без перерыва больше получаса, клапаны могут не выдержать. Я предупредила.

— У нас не будет таких замесов, — коротко ответил я. — У нас вообще не будет времени.

Она поджала губы, но кивнула, принимая это как техническое условие задачи.

— Тогда нужно было брать больше запасных прокладок.

А между этими двумя полюсами, яростью орков и педантичностью гномов, стояли мои «Железные Ястребы». Двести бойцов, выстроенных в идеальные, безмолвные коробки. В их рядах были все: люди из гвардии герцога, перешедшие ко мне; орки, которые предпочли дисциплину ярости; и даже несколько молодых гномов, которых соблазнила не романтика боя, а возможность работать с самым совершенным оружием в этом мире, моими винтовками.

Они были молчаливы, их доверие ко мне было абсолютным, выкованным в дыму пороховых экспериментов и многочисленных боях. Они не задавали вопросов. Они просто стояли, и их молчание было громче любого боевого клича. Их винтовки были вычищены до блеска, снаряжение подогнано идеально. Они были механизмом, который я создал с нуля, и они ждали лишь одного, команды «Пуск».

Мой взгляд скользнул по их лицам. По суровому, обветренному лицу сержанта Клауса, старого ветерана, прошедшего со мной огонь и воду. По сосредоточенной морде орка-снайпера по имени Грызь, который мог с ста метров попасть белке в глаз. По молодому гному-оружейнику, который знал каждую винтовку в своём отделении по имени.

Я смотрел моих «Ястребов», застывших в ожидании приказа. И в этот момент я с оглушительной ясностью понял, что герцог был прав. Я создавал не просто армию. Я создавал новую нацию. Нацию, скреплённую не общей кровью, не древними традициями и не клятвами королям. Её скреплял грохот паровых молотов, запах пороха и общая вера в технологию. Её языком были чертежи, её религией сопромат. И её единственным правителем, её единственным богом из машины был я.

Я сделал шаг вперёд, и весь шум на плацу мгновенно стих. Сотни глаз уставились на меня. Я обвёл их всех тяжёлым взглядом.

— Я не буду врать вам. Мы не идём за славой или за золотом. Мы идём в ад. В тёмную, сырую, вонючую дыру, кишащую тварями, от одного вида которых человеческий разум сходит с ума. Мы идём умирать в узких туннелях, где негде размахнуться топором и где один завал может похоронить нас заживо.

По рядам орков прошёл низкий, одобряющий рокот. Гномы слушали молча, их лица были непроницаемы. «Ястребы» не шелохнулись.

— Мы идём туда не ради герцога, не ради королей и не ради богов! — повысил я голос. — Мы идём туда, потому что этот ад уже у нас под ногами! Потому что, если мы не остановим эту волну там, внизу, она вырвется здесь! Она сожрёт наши дома, наши семьи, она разрушит эту «Кузницу», которую мы строили своим потом и кровью! Она уничтожит всё, что у нас есть!

Я снова обвёл их взглядом, в котором теперь не было и тени усмешки. Только холодная, стальная решимость.

— С этой минуты забудьте, кто вы. Забудьте о старых обидах. Внизу, во тьме, у вас будет только один враг, всё, что шевелится и не носит нашу эмблему. И только один друг, тот, кто стоит рядом, прикрывая вашу спину, будь у него клыки, борода или гладко выбритый подбородок.

Моя речь не была встречена аплодисментами или криками «ура». Она была встречена лязгом затворов, глухим стуком проверяемых топоров о щиты и деловитым ворчанием гномов, начинающих крепить последние тюки. Это было лучше любых оваций. Механизм пришёл в движение.

Скритч и его уцелевшие ратлинги, которые до этого держались в тени, вышли вперёд. Их страх никуда не делся, он читался в каждом их движении, в том, как они испуганно косились на скалящихся орков. Но теперь в их глазах было и нечто иное, хрупкая, отчаянная решимость. Они повели нас в самый дальний, заброшенный угол промышленной зоны, к старому складу, который не использовался уже лет пятьдесят и грозил обрушиться от любого сильного порыва ветра.

Там, в полумраке пыльного помещения, среди сгнивших бочек и гор мусора, Скритч указал на пол. На первый взгляд, это была просто массивная, вросшая в землю чугунная решётка старой ливневой канализации, забитая слежавшейся грязью и мусором.

— Вот, — прошептал он. — Врата.

Урсула подошла, брезгливо пнула решётку носком сапога и сплюнула.

— Мы воины, а не дерьмочисты, барон. Ты уверен, что мы должны лезть в эту вонючую дыру?

— Это самый быстрый и самый незаметный путь, — тихо, но твёрдо ответил я, глядя на неё в упор. — Хочешь пробиваться с боем через верхние туннели, кишащие разведкой тварей? Я не против. Но тогда мы доберёмся до Кхарн-Дума как раз к тому моменту, когда его последний житель станет обедом для Матки.

Урсула недовольно зарычала, но отступила. Она была воином, а не дурой, и понимала логику.

Брунгильда же смотрела на узкий проём с чисто инженерной озабоченностью.

— И как, позволь спросить, мы протащим через эту игольную ушью платформы с деталями «Жнеца»? Они же шире в три раза!

— Мы не будем их тащить, — вмешался Скритч, впервые за утро проявив толику уверенности. — Этот ход только для нас. Груз пойдёт другим путём. Есть старый шахтный лифт в полумиле отсюда. Он выведет нас в один и тот же магистральный туннель. Мои сородичи уже ждут там.

Я кивнул. Всё было продумано.

Два гнома без лишних слов подцепили решётку ломами и с натужным скрежетом сдвинули её в сторону. Из открывшегося чёрного квадрата в лицо ударил концентрированный смрад. Смесь застоявшейся воды, канализации, гнили и чего-то ещё, сладковато-тошнотворного. Несколько молодых «Ястребов» позеленели и отшатнулись. Орки зажали носы, издавая презрительное фырканье.

— Добро пожаловать в мой мир, — без всякой иронии прошептал Скритч и, перекрестившись по своему обычаю, первым начал спускаться по скользким, вросшим в стену скобам.

Я пошёл вторым.

С каждым шагом вниз мир менялся. Сначала исчез розовеющий рассветный свет, сменившись полумраком, а затем и полной, абсолютной тьмой, которую едва разгонял свет моего магического фонаря. Затем исчезли звуки. Гул «Кузницы», крики птиц, далёкий шум просыпающегося города, всё это осталось наверху, в другом мире. Здесь была только гулкая, давящая тишина, нарушаемая лишь нашими собственными звуками.

И эти звуки тоже изменились. Шаги по каменному полу коллектора отдавались гулким, преувеличенным эхом. С потолка и стен сочилась вода, и каждая капля, падающая в темноту, звучала как удар метронома, отсчитывающего секунды до чего-то страшного.

Мы шли около часа по колено в ледяной, вонючей жиже, пока не вышли в основной, более широкий туннель. Здесь уже не было кладки, только грубый, мокрый камень. И здесь начался настоящий спуск.

Это был не поход. Это было погружение. Мы шли по узким, извилистым ходам, которые то резко уходили вниз, то превращались в тесные лазы, где даже гномам приходилось нагибаться. Воздух становился всё холоднее и влажнее. Запах канализации сменился другим, запахом вечной сырости, мокрого камня, грибной прели и гниющей органики. Я чувствовал, как эта влага пропитывает одежду, как она оседает ледяной росой на коже и металле оружия.

Именно здесь на моих бойцов, привыкших к открытым пространствам и чистому небу, начала давить клаустрофобия. Я видел это по мелочам. Орки, обычно шумные и развязные, притихли. Они перестали толкаться и скалиться, вместо этого они шли, нервно озираясь, их руки не отрывались от рукоятей топоров. Один из них, здоровенный детина по имени Громок, шарахнулся от собственной тени, отскочившей в свете фонаря, и Урсула прошипела на него так, что он вжал голову в плечи.

Даже гномы, рождённые под землёй, чувствовали себя не в своей тарелке. Это были не их родные, обустроенные залы. Это была чужая, дикая, враждебная глубина. Брунгильда шла рядом со мной, и её обычное ворчание сменилось короткими, отрывистыми командами своим людям: «Проверить крепления!», «Смотреть под ноги, здесь скользко!». Она пыталась навести порядок в этом хаосе, подчинить его своей воле, но я видел, как напряжённо она вглядывается в пляшущие тени за пределами светового круга.

Мои «Ястребы» держались лучше всех, их дисциплина была стальным корсетом. Но и они не были машинами. Я видел, как молодые солдаты сжимают свои винтовки так, что костяшки белеют. Как их взгляды мечутся от стены к стене, пытаясь выхватить из темноты источник каждого шороха.

А шорохи были, сначала едва слышимые, их можно было списать на сквозняк или осыпающиеся камешки. Но чем глубже мы спускались, тем отчётливее они становились. Странные, тревожащие звуки в далёкой тьме. Непонятный стрекот, скрежет, похожий на то, как кто-то гигантский точит когти о камень. Тихий, едва уловимый шелест, будто по стенам ползли тысячи насекомых.

Я знал, что такое страх. Но страх в бою, это горячий, яростный адреналин. А это был другой страх. Холодный, липкий, иррациональный. Страх быть заживо погребённым. Страх перед неизвестностью, которая прячется за следующим поворотом. Я чувствовал, как стены давят, как многотонная толща камня над головой пытается раздавить меня, превратить в мокрое место. Я заставил себя дышать ровно, глубоко, концентрируясь на тактических задачах: дистанция между бойцами, сектора обстрела, пути отхода. Но первобытный ужас, сидящий в подкорке любого наземного существа, всё равно поднимал свою уродливую голову.

— Мы почти на месте, — прошелестел Скритч, когда мы вышли на небольшой уступ над очередной чёрной пропастью. — Ещё один спуск, и мы выйдем к магистральному туннелю.

И в этот момент мы все его услышали.

Это был не шорох и не скрежет. Откуда-то снизу, из самой глотки этой пропасти, донёсся звук. Глухой, протяжный, вибрирующий вой, от которого волосы на затылке встали дыбом. Он был полон такой первобытной тоски и голода, что кровь застыла в жилах. Это выло не животное. Это выла сама тьма, изголодавшаяся по свету и теплу.

Мой отряд замер. Орк Громок, тот самый, что испугался тени, издал тихий, скулящий звук и попятился, уперевшись спиной в стену. Сержант Клаус молча положил ему руку на плечо, и орк замер, тяжело дыша.

Я посмотрел на Скритча. Его глаза были размером с блюдца, шерсть на загривке стояла дыбом.

— Что это было? — мой голос прозвучал хрипло.

— Разведчик, — прошептал ратлинг, не отрывая взгляда от бездны. — Он чует нас, зовёт стаю.

Тишина, наступившая после воя, была страшнее самого звука. Мы стояли на краю ада, и ад знал, что мы пришли.

— Фонари! — скомандовал я, и мой голос, усиленный эхом, прозвучал как выстрел. — Оружие наготове. Спускаемся быстро.

Спуск в пропасть был похож на погружение в ледяную смолу. Мы скользили вниз по верёвкам, лучи наших фонарей выхватывали из мрака лишь мокрые, склизкие стены и лица товарищей, искажённые напряжением. Вой больше не повторялся, но его фантомное эхо, казалось, застряло в самом воздухе, вибрируя на грани слышимости. Каждый боец моего невозможного союза был на взводе, каждый вслушивался в тишину, ожидая, что из темноты в любой момент может вырваться смерть.

Наконец, наши ботинки коснулись твёрдой поверхности. Мы оказались в гигантском, сухом туннеле, который разительно отличался от тех сырых нор, по которым мы пробирались до этого. Свод здесь был высоким, метров десять, а пол ровным, словно вымощенным. Это был тот самый магистральный ход, о котором говорил Скритч. Здесь нас уже ждал наш груз, сваленный в кучу под присмотром десятка испуганных ратлингов.

Мы двинулись вперёд. И через несколько сотен метров туннель резко расширился, выводя нас в пространство, от масштаба которого перехватило дыхание.

Это была не пещера. Это был собор, выдолбленный в сердце мира. Невероятно огромная каверна, свод которой терялся в такой высоте, что лучи наших фонарей не могли его достичь. И в центре этой каверны, залитый мёртвым, призрачным светом от фосфоресцирующих грибов, росших на стенах, стоял мёртвый город.

Первое, что ударило по мне, это тишина. Абсолютная, неестественная, оглушающая тишина. После постоянного гула «Кузницы» и эха в узких туннелях, это безмолвие давило на уши, как толща воды. Здесь когда-то кипела жизнь, здесь должны были звучать голоса, скрип механизмов, смех детей. Теперь здесь не было ничего, кроме шёпота сквозняка, гуляющего по пустым улицам.

— Кха'раш, — прошептал Скритч, и в его голосе смешались благоговение и бесконечная скорбь. — Первый город, торговый узел.

Это было жуткое и одновременно величественное зрелище. Ратлинги были не просто «крысолюдами». Они были цивилизацией. Их дома не были норами, это были многоярусные строения, вырезанные прямо из скальной породы, соединённые изящными, но прочными мостами. Я видел остатки сложных подъёмных механизмов, водопроводов, выдолбленных в стенах, и даже рельсовых путей для вагонеток.

— Строили на совесть, — проворчала Брунгильда, проведя рукой по идеально подогнанным каменным блокам одного из зданий. В её голосе слышалось невольное уважение инженера к инженеру. — Кладка почти как у нас, только раствора пожалели.

Но эта цивилизация была мертва. И мы шли по её кладбищу.

Наш путь лежал через центральную площадь. Когда-то здесь, наверное, шумел рынок. Теперь же повсюду валялись обломки прилавков, разбитые глиняные сосуды и истлевшие остатки каких-то товаров. Всё было покрыто толстым, нетронутым слоем серой пыли.

И повсюду были следы битвы. Чудовищной, отчаянной битвы. Стены домов были исполосованы гигантскими, глубокими царапинами, словно кто-то водил по ним стальными когтями размером с человеческую руку. Некоторые здания были проломлены насквозь, будто их протаранил невидимый локомотив. Мы увидели баррикаду, наспех сложенную из опрокинутых вагонеток, станков и мебели. За ней лежали они.

Сотни скелетов, покрытые пылью кости защитников города. Они так и застыли в своих последних позах: кто-то целился из арбалета, от которого осталась лишь ржавая металлическая дуга; кто-то сжимал в костяшках пальцев рукоять сломанного меча; кто-то просто лежал, прикрыв собой другой, меньший скелет.

Мои бойцы притихли. Даже орки, для которых резня была смыслом жизни, молча смотрели на это поле последней битвы. Одно дело рубить врага в ярости боя. И совсем другое видеть молчаливое, застывшее во времени свидетельство тотального истребления.

— Они дрались, — глухо произнёс сержант Клаус, снимая шлем. — Дрались до последнего.

Мы шли дальше, и с каждым шагом картина становилась всё более мрачной. Мы миновали ещё несколько таких городов-призраков, каждый из которых был памятником отчаянному, но проигранному сопротивлению. В одном из них, в огромной пещере, где когда-то, видимо, было озеро, а теперь лишь высохшее, растрескавшееся дно, мы увидели нечто, что заставило даже меня содрогнуться.

Один из моих «Ястребов», молодой парень по имени Эрик, споткнулся обо что-то в пыли. Он нагнулся, чтобы посмотреть, и замер.

— Барон… посмотрите.

Я подошёл, из серой пыли торчал маленький, почерневший от времени предмет. Эрик осторожно поднял его и протянул мне.

Это был детский игрушечный меч.

Он был вырезан из дерева, грубо, но с любовью. Кто-то, отец или старший брат, потратил время, чтобы сделать своему ребёнку эту простую игрушку. Рукоять была стёрта маленькими ладошками. На лезвии были выцарапаны какие-то детские каракули, изображавшие, наверное, руны доблести.

Я держал этот бесполезный кусок дерева в своей руке, и он был тяжелее любого молота. Тяжелее ответственности за сотни жизней моего отряда. В нём, в этом маленьком мече, сконцентрировалась вся трагедия этого мира. Скелеты воинов, разрушенные города, вой в темноте, всё это было абстрактной картиной войны. Но эта игрушка… она была личной. Она кричала о прерванной жизни, об украденном детстве, о том, что здесь погибли не просто солдаты. Здесь погибли семьи, погиб целый мир.

Я поднял глаза и увидел, что все смотрят на меня. На меч в моей руке.

Урсула, мой генерал, моя кровожадная валькирия, которая ещё утром шутила про «бегущее мясо», смотрела на игрушку, и её лицо, обычно искажённое боевым оскалом, было мрачным и суровым, как грозовая туча.

— Даже щенков не пощадили, — прорычала она, и в её голосе не было ярости. Только холодная, тяжёлая ненависть. Остальные орки молчали, их звериная радость от предстоящей бойни сменилась чем-то иным, более глубоким и тёмным. Они поняли, что это не просто охота. Это вендетта.

Я подошёл к Скритчу, который смотрел на меч со слезами, беззвучно катившимися по его грязным щекам. Я вложил игрушку в его дрожащую руку.

— Вот поэтому мы здесь, Скритч, — тихо сказал я. — Чтобы такое больше никогда не повторилось.

Он крепко сжал деревянный меч, как самое ценное сокровище, и кивнул, не в силах вымолвить ни слова.

Я обернулся к своему отряду. Я смотрел на их лица: на окаменевшее лицо Брунгильды, на помрачневших орков, на моих «Ястребов», в чьих глазах стальная дисциплина смешалась с праведным гневом.

И я понял, что это путешествие в сердце тьмы было необходимо. Оно сделало то, чего не смогла бы сделать ни одна моя речь. Оно показало нам всем, без различия расы и происхождения, за что именно мы сражаемся. Не за славу, не за деньги, не за приказы барона или герцога.

Мы сражаемся за право наших детей играть в свои деревянные мечи. За право наших городов не превращаться в безмолвные кладбища. За само право на существование.

— Двигаемся дальше, — мой голос прозвучал ровно, но в нём появилась новая, ледяная нота. — Идём быстро. У нас есть работа.

Мы миновали последний город-призрак и снова погрузились в дикие, необработанные туннели. Этот ход был уже, чем предыдущие. Стены здесь были неровными, покрытыми какой-то склизкой, фосфоресцирующей плесенью, которая отбрасывала на нас мертвенно-зелёные блики. Потолок нависал так низко, что даже гномам приходилось идти, слегка пригнувшись, а орки и вовсе сгорбились, недовольно ворча.

— Дерьмовое место для драки, — прорычала Урсула, идущая рядом со мной. Её огромный топор то и дело скрежетал о стены, высекая искры. — Не размахнуться.

— Они знают, — коротко ответил я, мой голос был приглушённым в тесном пространстве. — Они не полезут там, где мы можем выстроить оборону. Они ждут именно такого места.

Мои слова оказались пророческими.

Засада не была внезапной, мы её почувствовали. Сначала затихли все посторонние звуки. Исчезли далёкие шорохи, капель, шелест. Наступила абсолютная, противоестественная тишина, которая давила на уши сильнее любого грохота. А потом потянуло холодом. Не сырым холодом подземелья, а ледяным дыханием смерти.

— СТОЯТЬ! — мой крик эхом ударился о стены. — К бою!

Но было уже поздно.

Они не атаковали спереди или сзади. Они вырвались отовсюду. Из потолка, проламывая тонкую корку камня, посыпались чёрные, стремительные тени. Из стен, из незаметных до этого трещин и нор, они хлынули, как гной из прорвавшегося нарыва.

Альфа-охотники, они были не похожи на тех тупых, бронированных «Пожирателей», которых я видел раньше. Эти были воплощением хищной эффективности. Размером с крупного волка, с гладким, как обсидиан, хитином, который, казалось, поглощал свет. У них не было глаз в привычном понимании, всю переднюю часть головы занимала усеянная десятками мелких, рубиново-красных фасеток пластина. Два набора конечностей. Передние длинные, тонкие, похожие на лапы богомола, но заканчивающиеся серповидными когтями длиной с мой предплечье. Задние мощные, пружинистые, позволяющие им совершать невероятные прыжки. Они двигались не как насекомые, а как смертоносный гибрид пантеры и паука, с неестественной, дёрганой грацией.

Первыми под удар попал авангард, десяток орков Урсулы. Одна из тварей, спрыгнув с потолка, приземлилась прямо на спину здоровенному орку, и её когти с отвратительным хрустом пробили его доспех и вошли в плоть. Он взревел, но его рёв тут же оборвался, когда вторая тварь, выскочив из стены, полоснула его по горлу.

Кровавый, первобытный хаос в замкнутом пространстве. Орки взревели от ярости и боли, пытаясь отбиваться, но их огромные топоры были бесполезны. Они застревали в стенах, мешали друг другу. Твари же, используя свою скорость и ловкость, прыгали по стенам и потолку, нанося удары с самых неожиданных ракурсов. Лязг металла, хруст ломаемых костей, визг и рёв смешались в единую, оглушающую какофонию смерти.

— ЩИТЫ! «ЧЕРЕПАХА»! — рявкнул, перекрикивая шум боя.

Именно в этот момент дисциплина гномов спасла нас. Брунгильда, не растерявшись ни на секунду, уже выкрикивала команды на своём гортанном языке. Её воины, как единый механизм, сомкнули ряды. Десятки тяжёлых стальных щитов с глухим стуком сошлись вместе, образуя непроницаемый купол. Ещё мгновение, и они выставили вперёд короткие, широкие топоры. Они создали островок порядка в этом море безумия.

— К гномам! Все к гномам! — скомандовал я.

«Ястребы», до этого момента пытавшиеся вести огонь, но рисковавшие попасть по своим, отступили под защиту стальной стены. Орки, неся потери, с яростным рёвом пробились назад, вставая плечом к плечу с бородатыми воинами, которых ещё вчера презирали.

— Урсула, держите фланги! Не давайте им обойти! — крикнул я.

Моя жена, с лицом, искажённым яростью, уже рубилась в первых рядах. Её топор, слишком длинный для этого туннеля, был бесполезен. Она бросила его и выхватила два коротких, широких тесака, превратившись в смертоносный вихрь стали. Она и её самые опытные воины встали по бокам гномьей «черепахи», принимая на себя основной удар.

— «Ястребы»! Залпами! По потолку и стенам! Огонь!

Мои стрелки, укрывшись за щитами, вскинули винтовки. Но они не целились в конкретных тварей. По моей команде, они дали залп вверх, в свод туннеля.

Тьму разорвали десятки светящихся росчерков. Пули, выкованные из новой руды, оставляли за собой яркий, голубоватый след, на мгновение превращая туннель в подобие ночного неба со смертоносными метеорами. Они рикошетили от камня, высекая снопы искр и наполняя воздух визгом. Эффект был не столько в поражении, сколько в дезориентации. Твари, привыкшие к темноте, на мгновение ослепли, их атака замедлилась.

И тут в дело вступили те, от кого я этого ожидал меньше всего.

— В норы! В норы, братья! — пронзительно взвизгнул Скритч.

И ратлинги исчезли. Они буквально растворились, юркнув в малейшие щели в стенах, в расщелины под ногами, в промоины, которые мы даже не замечали. А через секунду из этих нор ударили десятки арбалетных болтов. Они били тварям в незащищённые бока, в суставы лап, в брюхо. Ратлинги, используя своё врождённое знание подземелий, превратили туннель в смертельную ловушку, создав перекрёстный огонь с самых немыслимых позиций.

Бой превратился в слаженную работу смертоносного механизма. Гномы держали строй, орки обрушивались на тех, кто подходил слишком близко. «Ястребы» поддерживали огнём, который не давал врагу перегруппироваться. А ратлинги жалили из темноты, сея панику и смерть.

Я стоял в центре этого ада, сжимая в руке свою собственную винтовку, которую собрал для себя. Я не стрелял залпами с остальными. Я выцеливал, вот тварь готовится к прыжку на одного из моих «Ястребов», выстрел, и её голова разлетается на куски. Вот другая пытается прорваться между щитами гномов, ещё один выстрел, и она падает с пробитым сочленением лапы.

Наше новое оружие показало себя во всей красе. Клинки орков и гномов, выкованные из голубой стали, не просто рубили хитин. Они оставляли на нём глубокие, дымящиеся борозды, словно металл был раскалён. При каждом ударе они вспыхивали призрачным голубым светом, превращаясь в подобие тех самых джедайских мечей из моего прошлого. Этот свет не только деморализовал тварей, но и освещал поле боя, позволяя нам видеть цели.

Битва длилась не больше пяти минут, но они показались вечностью. Наконец, последняя тварь, пронзённая одновременно тремя арбалетными болтами и разрубленная пополам топором Урсулы, забилась в конвульсиях и затихла.

И наступила тишина. Тяжёлая, густая, пахнущая кровью и горелым хитином.

Мы победили. Но победа была горькой.

Я медленно опустил винтовку. Вокруг лежали тела, чёрные, изуродованные тела Альфа-охотников были перемешаны с нашими. Я увидел молодого орка, которого знал в лицо, он лежал с разорванной грудной клеткой, его глаза безжизненно смотрели в потолок. Рядом два гнома, их щиты были смяты, а доспехи превратились в месиво. Один из моих «Ястребов», совсем ещё мальчишка, был пригвождён к стене серповидным когтем твари, его винтовка валялась рядом.

Потери были небольшими, семь бойцов. Но это были первые потери, первая кровь, пролитая нашим невозможным союзом.

Никто не кричал от радости. Никто не праздновал победу. Орк, который только что рубился плечом к плечу с гномом, молча помогал ему подняться. Гном-медик, отбросив своё обычное ворчание, торопливо перевязывал рану на ноге у орка. Сержант Клаус стоял на коленях рядом с телом своего погибшего солдата, его суровое лицо превратилось в каменную маску скорби.

Я посмотрел на Брунгильду. Её куртка был забрызгана чёрной гемолимфой тварей, на щеке алела глубокая царапина. Она встретила мой взгляд, и в её глазах я увидел не злость, не упрёк, а мрачное, тяжёлое понимание. Она кивнула, словно говоря: «Вот она, цена».

Я подошёл к Урсуле. Она стояла над телом одного из своих погибших воинов, её лицо было мрачнее тучи.

— Они дрались хорошо, — глухо произнесла она, не глядя на меня.

— Они все дрались хорошо, — ответил я. — Двигаемся дальше. Кхарн-Дум ждёт.