Ополченец

Глава 7

Мандеста мы закопали в овраге позади усадьбы. Работали вдвоём, управились быстро. Закончив, присели отдохнуть.

— Тама, в усадьбе, егойный лакей остался, — обеспокоенно сказал Данила.

— Ничего. Я скажу, что хозяин сбежал из-под замка. Не думаю, что после этого лакей надолго задержится.

— Это хорошо. Главное, чтобы у вас с того неприятностей не случилось.

— Не случится, не беспокойся… Слушай, Данила, — заинтересовался я. — Ты меня ещё утром знать не знал. А сейчас переживаешь. Труп закопать помог. Это как, вообще?

— А чего ж не помочь? Нешто лучше бы было, кабы этот гусь надутый в усадьбе хозяином стал? Покойный граф Алексей Михалыч его терпеть не могли. Лучше, говорили, всё имущество казне государевой отписать, только бы этому прохвосту не досталось. Да не успели, видать. А этот, как Алексей Михалыч помер, только что до потолка не запрыгал. Рожу скорбную изображает, а сам рад-радёшенек! Тьфу. И то, что усадьбу с молотка пустит, сразу сказал.

— Я про усадьбу вообще ничего не говорил, — напомнил я. — Может, тоже собираюсь с молотка пустить?

— Не, — решительно отмёл Данила.

— Почему это?

— Потому что доброго хозяина сразу видать.

— Это я-то добрый? — Я выразительно посмотрел в сторону закопанного Мандеста.

— А чего ж нет? Кабы вы не добрый были, так, поди, руки об этого прохвоста марать не стали бы. Это ведь он их сиятельство загубил? Верно я понял?

— Верно.

— Ну, вот. Были б вы побоязливее, так государеву службу вызвали бы. Урядника, или ещё кого. А у тех, пока суд да дело, этот, глядишь, откупился бы. А вы — раз! И теперь уж пускай от святых угодников откупается.

— Верно рассуждаешь, — похвалил я. — Такие люди нам нужны.

Данила горделиво приосанился.

Вернувшись в дом, я наткнулся на управляющего Тихоныча и тётку Наталью. Они о чём-то спорили.

— Что за кипиш? — спросил я.

— Ох, ваше сиятельство! Неужто разбудили?

— Не разбудили, сам проснулся. Прогуливался по окрестностям. Так что случилось, о чём базар?

— Одежу вам подбираем. Изволите взглянуть?

Меня отвели в гостиную, где на диванах и креслах, накрытых чехлами, была разложена одежда.

— Вот, — принялась показывать Наталья. — Изволите ли видеть — тут и рубашки, и камзолы, и чего только нет! И всё — почти не ношеное, их сиятельство из усадьбы редко выбирались. Почистить немного, и…

В воздухе стоял терпкий запах, аж на слезу пробило. Я, не удержавшись, чихнул.

— Оно нафталином пересыпано, — извиняющимся тоном сказала Наталья, — от моли. Но я Маруське прикажу на двор вытащить, мигом проветрится! Не сомневайтесь.

— Вот же дура баба, — вздохнул Тихоныч. — Ты на их сиятельство погляди, да на эту одежу! Вспомни, каким покойный барин был. Ихнее сиятельство и выше на голову, и в плечах ширше. Да к тому же, поди, одеться захотят по моде. Этим-то камзолам — сто лет в обед. Таких, небось, и в Поречье уже не носят, не то что в Смоленске. А ихнему сиятельству в Смоленск обязательно надо. С дворянским собранием познакомиться, с предводителем. С губернатором, опять же. Выглядеть нужно достойно.

Наталья упрямо упёрла руки в бока.

— Ничего! На спине распорю, да расставлю. А к рукавам можно кружево пришить. Никто и не заметит, что не новое.

Тихоныч скептически скривился.

Я взял с кресла первое, что подвернулось под руку. Рубашку из тонкой ткани, с пышным жабо и такими же пышными манжетами. Ткань когда-то была белой, но от времени слежалась и пожелтела.

О том, чтобы впихнуться в рубашку, не стоило и думать. Даже если бы выглядела получше, она была мне мала размера на четыре.

— А магазин далеко? — спросил я. Увидел непонимающие взгляды. Переформулировал вопрос: — Новую одежду где-то можно взять?

— Вот, об чём и речь! — Тихоныч всплеснул руками. — Я ж этой дуре и говорю, что не пожелаете вы в старье ходить. Что надобно в Поречье ехать! Там портные хорошие, не хуже смоленских. А она — перешью, подошью…

— Хорошая одежа-то, — упрямо повторила Наталья. — И не ношеная совсем.

— В сэконд-хэнд сдайте, — посоветовал я. — А до Поречья далеко? Это, я так понимаю, райцентр?

— Уездный город. Без малого сорок вёрст.

— Понял. Завтра утром смотаюсь. Кстати. Что там у барина с наличностью?

Тут Тихоныч и Наталья переглянулись.

— Та-ак, — вздохнул я. Снял чехол с ближайшего кресла и сел. — Рассказывайте.

Спустя полчаса путаных объяснений стало ясно, что наследовать мне, по сути, нечего. Усадьба, как и все принадлежащие графу деревни, были заложены ещё его матушкой. Чтобы свести концы с концами, граф периодически что-то перезакладывал, плюс получал от государя военную пенсию. На жизнь хватало. Но о том, чтобы выкупить усадьбу и земли из залога, речь не шла.

Деньги, которые их сиятельство выдавал Наталье на хозяйство, плюс те, что нашлись у барина в кошельке, были потрачены на похороны и закупку продуктов для поминок. Где взять ещё денег, Тихоныч и Наталья не имели представления. Почему, собственно, и возникло предложение перешить на меня старую одежду графа.

Тихоныч считал, что мне известно что-то, неизвестное им двоим, и деньги на обновление гардероба я каким-то образом изыщу. Наталья придерживалась более пессимистичной позиции.

— То есть, если я правильно понял, у графа нет ни копейки? — уточнил я.

— Всё на хозяйство потратила, — виновато пробормотала Наталья. — Продуктов купила самых наилучших, поминки справить! Думаю — всё равно наследник добро хозяйское распродаст. А так хоть проводить их сиятельство, как полагается.

— Своё-то жалованье взяла?

Наталья отвела глаза.

— Не брала. Много ли мне надо? На всем готовом живу.

— А ты? — Я посмотрел на Тихоныча.

Тот покачал головой.

— Их сиятельство жалованье нам выплачивали, когда сами пенсию получат. Я ни о чём таком и не подумал.

— Я смотрю, думать тут у вас в принципе не очень принято. А Мандест — что же? Не знал, что дядюшка кругом в долгах?

Я оглядел гостиную. Шторы, покрытые пылью, рассохшийся паркет, пожелтевшие чехлы на мебели.

— Не знал, конечно. Кто ж ему, ироду, скажет?

Действительно. Зачем говорить? Подумаешь, не утерпит племянничек, да траванёт дядюшку — в расчёте на наследство…

Н-да. Зашибись счастье привалило. Хотя, с другой стороны, пока коллекторы в дверь не стучат, пространства для маневров — жопой жуй. Разберемся.

— Со жратвой, я так понимаю, проблем у нас нет?

— Нет, — подтвердила тётка Наталья.

— И то ладно.

Я поднялся.

— Я, ваше сиятельство, распорядилась баньку истопить! Готова уже.

— Тоже хорошо. Спасибо.

— Стало быть, попаритесь, а после — ужинать? — Тётка Наталья оживала на глазах. Кажется, сама мысль о том, чтобы кого-то накормить, приводила её в хорошее настроение.

— Отличный план. Где, говоришь, банька? — Я направился к двери.

— Дозвольте, провожу, — подскочил Тихоныч. — Ваше сиятельство. Так что насчёт одёжи-то?

— Найди, во что мне после бани переодеться. Можно такое же, как на мне, только чистое. Радикальной сменой имиджа займусь позже.

— А деньги? Где же вы возьмете?

— Деньги, Тихоныч, это такая штука, которые можно взять где угодно.

— Не понял?..

— Разберусь, говорю, не парься. Без жалованья не останешься. А! И ещё. Ко мне на днях или раньше человек должен прийти. Здоровенный, патлатый, с бородой. Звать Егором. Запомнил?

— Запомнил, не сомневайтесь. И что делать, ежели он придёт?

— Меня позвать.

— Понял.

В бане было хорошо. Чисто, жарко, пахло берёзовым веником. На столе стоял кувшин с холодным квасом — красота. Лучше было только за ужином. Готовила тётка Наталья отменно, из-за стола я почти выкатился.

За окном уже стемнело, в столовой зажгли свечи. В комнате, которую выделили мне, тоже горела свеча. Я разделся, устроился в кровати поудобнее и открыл сборник охотничьей премудрости.

Это было, как и предполагал, что-то вроде справочника. В оглавлении значились три больших раздела: Твари, Знаки, Амулеты. И куча подразделов в каждом.

Я решил начать с Тварей. Они делились на четыре уровня: Низшие, Срединные, Высшие и Потусторонние. Каждая сопровождалась жутковатым рисунком, описанием и цифрами.

Например:

Крыса

Ну… Похоже на крысу, да. Только, судя по описанию, крысу-переростка. Размером значилось «поболе кошки, поменьше собаки». О многообразии пород тех и других, всяких там мейнкунах и йоркширских терьерах местные ребята узнают ещё не скоро. Эх-х, благословенные времена!

Описание:

«Быстрые, ловкие. Живут стаями. Гнёзда устраивают на околицах деревень, неприметно. Простой человек мимо пройдёт — не заметит. Нападают неожиданно. На малую скотину, детей. Ежели взрослый к ним полезет, отбиваются всею стаею. Атакуют зубами и когтями».

Зубы и когти были изображены на рисунке. Художник постарался от души. Зубы — как бивни, когтям Росомаха из комикса обзавидуется.

«Укус ядовит, для простого человека смертелен».

Себя охотники к простым людям, видимо, не причисляли. От крысиного яда их защищала как собственная сила, так и загадочные амулеты. Это, как я понял, было что-то вроде опций к собственной охотничьей комплектации. Амулеты продавались и покупались, существовало их, судя по толщине раздела, великое множество.

Я вспомнил, с каким пренебрежением отказался от амулетов, предложенных Прохором, Егор, и в этот раздел пока не полез. С опциями будем разбираться позже, мне бы для начала хоть базу собрать. Тем более, что после описания тварей шло самое интересное: цифры.

У крысы значилось:

«Кости — одна или же нуль».

Кости, они же сосуды, в которых обитают родии. То есть, сила. С волкодлака мне перепало три кости. Но волкодлак, как я узнал из справочника, относился уже к Срединным тварям. А Низшие — крысы, жабы и ящеры — располагали единственной костью. Ещё к Низшим тварями относилась кикимора, у той значилось 1–2 кости.

1–2 — это как, интересно? От возраста зависит, что ли? Или от рейтинга? За статус «кикимора года» лишнюю кость в скелет вколачивают?.. Хотя у крыс, вон, вообще 0–1. Ещё непонятнее.

Ладно. Упрёмся — разберёмся.

Каждая из тварей внутри своего отряда делилась на подотряды и виды, но вникать в подробности я не стал. В общих чертах — понятно, а меня сейчас больше всего интересовали кости. Они же, по сути, сила, прокачивающая мой ранг, с одной стороны. И деньги — с другой.

Родии — родиями, становиться сильным, несомненно, приятно. В то время как становиться богатым ещё и полезно. Кости — это капитал, которым неплохо было бы обзавестись. Наследство графа Давыдова оказалось дутым. И по сути, всё, чем я сейчас располагаю — три серебряных рубля, полученные от Прохора.

Несерьёзно, конечно. Прямо скажем, такой себе капитал. Хотя, справедливости ради, я здесь в дееспособном виде и двух суток не провёл. А тварей по окрестностям шарахается, если верить Егору, хренова тьма. И даже самая распоследняя Низшая носит в себе серебряный рубль.

Как я успел узнать от того же Егора, рубль — сумма не сказать чтобы приличная, но на пару недель проживания на постоялом дворе с обедами хватит. Если не шиковать.

Шиковать я не собирался. Жить на постоялом дворе, впрочем, тоже. Крыша у меня над головой есть, кормят на убой. В бане парят, обстирывают. Свято верят в то, что в усадьбе я появился с единственной целью — порешать все насущные вопросы.

Ну, порешаю, чё. Мне не трудно. Я отложил справочник и задул свечу. Двадцать лет колодой пролежал, наотдыхался — на век вперёд. Тело жаждет движухи. И, кстати, не только её… Я потянулся.

То, что за дверью тихонько перетаптываются, расслышал еще минут пять назад. Погасив свет, подождал немного. Тишина.

Я решил, что ждать мне надоело. Тихо встал, подошёл к двери, и так же тихо её открыл. Встав при этом сбоку — так, чтобы снаружи показалось, будто дверь открылась сама.

В коридоре негромко ойкнули. А потом в комнату шагнула стройная фигурка в ночной рубашке.

Войдя, Маруся заозиралась. В кровати меня не увидела, за дверь заглянуть не сообразила. Хотя и видела в темноте, наверное, не так хорошо, как я. Пробормотала:

— Ваше сиятельство?

— Я здесь, — глухим, низким голосом отозвался из-за двери я. — Дух покойного графа Давыдова! Зачем тревожишь мой покой?

В следующую секунду понял, что перестарался. Маруся сейчас завизжит так, что услышат в деревне Дубки.

Шагнул к девушке, зажал ей ладонью рот. Другой рукой обнял со спины, прижал к себе.

Тело здорового двадцатилетнего парня, за все двадцать лет не обнимавшего девушку ни разу, отозвалось мгновенно. Аппетитным изгибам Маруси бурно обрадовалось.

Маруся эту радость почувствовала. Сначала напряглась под моей рукой — со страху. Решила, видимо, что я и правда дух покойного графа. Дремучесть, суеверия — что с них взять? Им до лампочки Ильича ещё жить да жить. Хотя Маруся оказалась девчонкой не трусливой.

Постояв немного в моих объятиях, рассудила, видимо, что поглаживающая её грудь рука вполне материальна. И то, что упёрлось сзади в ягодицы — тоже не иллюзия. А стало быть, духу принадлежать не может. Маруся расслабилась и сама прильнула ко мне. Я понял, что визжать она передумала. Убрал ладонь, зажимающую рот.

— Озоруете, ваше сиятельство? — прошептала Маруся.

— Да кто ещё озорует? Ты ведь давно пришла. Почему не заходила?

— Помешать боялась. И тётка Наталья в кладовке возилась, я ждала, пока уйдёт.

— Это правильно, — решил я. — Тётка нам здесь ни к чему.

Маруся улыбнулась. Потянулась губами к моим.

— Секунду, — остановил я. — Важный момент. Ты возраста согласия достигла?

— Чего? — Маруся захлопала длиннющими ресницами.

— Лет, говорю, тебе сколько?

— Восемнадцать. На Пасху исполнилось. Пасха в этом году ранняя, ну да…

— Всё. Подробностей не надо. Восемнадцать — прекрасный возраст.

Марусю я любил со всем двадцатилетним нерастраченным пылом. Надеюсь, что тётка Наталья в кладовку больше не наведывалась. А то много интересного услышала бы.