Ополченец

Глава 6

— Отлично, — буркнул я. — А если бы я не приехал — ты про это «письмо» вспомнил бы, вообще?

— Вы читайте, — уклончиво отозвался управляющий, — там всё сразу понятно будет.

Я сломал печати.

'Я, Императорскою милостию граф Давыдов Алексей Михайлович, завещаю всё свое движимое и недвижимое имущество отроку по имени Владимир.

Сей отрок трёх недель от роду, в ночь на Крещение Господне, года от рождества Христова 178… был по моему распоряжению отдан на попечительство в деревню Дубки. Ежели я помру, а отрок сей будет жив и здрав, способен ногами ходить, руками двигать, а головою — рассуждать ясно, приказываю ему тот же час вступить в наследство всем, чем владею.

Если же отрок сей лежать будет колодою, письмо это моё уничтожить и никому о нём никогда не рассказывать. Отрока умертвить.

При написании сего нахожусь в здравом уме и твёрдой памяти.

Заверено управляющим моим Аверьяновым Иваном и ключницей Боковой Натальей'.

Внизу письма стоял витиеватый росчерк.

Н-да, действительно. «Отрока умертвить»… Куда уж понятнее.

— Я уж и разузнать послал, живы ли вы, — виновато сказал управляющий. — Сам-то не верил, конечно, уж простите великодушно. Двадцать лет пролежали — шутка ли? Но волю покойника выполнить обещался. Кто ж знал, что вы не только на ноги поднялись, но уже и самолично сюда направляетесь?

— Никто, — согласился я.

Ясности относительно лица военной наружности, притащившей какого-то мутного младенца в Смоленскую глушь, не было пока никакой. Зато внезапно свалилось на голову графское наследство. Прямо скажем, очень вовремя.

— То есть, теперь это всё, — я обвел рукой кабинет, — моё?

— Выходит, так.

— Слышал? — обращаясь к закрытой двери кабинета, бросил я.

Ответа не последовало.

Я встал, быстро прошагал к двери и распахнул её настежь. Мандест Давыдов, подслушивавший с наружной стороны, ввалился в кабинет и с трудом устоял на ногах.

— Слышал? — повторил вопрос я.

— Это… — кудахтнул он. — Этого просто не может быть!

— Соболезную. Бабло за усадьбу уже, поди, считанное было?

— Я этого так не оставлю!

— Да понятное дело, что не оставишь. Таких, как ты, хлебом не корми — дай по судам побегать. Поэтому знаешь, что мы с тобой сейчас сделаем?

Мандест настороженно уставился на меня.

— Я сверну тебе шею, — любезно объяснил я. — Если спросят, скажу, что ты с лестницы упал. Тихоныч — свидетель. Будешь свидетелем, Тихоныч?

— Э-э-э, — сказал управляющий.

— Ну вот, видишь, — улыбнулся я, — Тихоныч не возражает. И ты не возражай. На том свете — хорошо. Спокойно… Никуда бегать не придётся.

С этими словами я шагнул к Мандесту.

Тот, побледнев как полотно, рухнул на колени. Взвизгнул:

— Не губи!

Ишь ты. Дурак дураком, а когда надо, соображает. Мгновенно вдуплил, что власть поменялась. И мне действительно ничего не стоит сделать так, чтобы он оставил меня в покое раз и навсегда.

— Не губи! — Мандест явно собрался целовать мои сапоги.

Я брезгливо отодвинулся. Приказал:

— Поклянись, что не будешь предъявлять.

— Клянусь! Всеми святыми клянусь!

Мандест перекрестился.

— Ладно. Допустим, верю. Вставай и вали отсюда.

Мандест вскочил и свалил. Аж пятки засверкали.

— Шустёр бобёр, — похвалил я.

Заметил, что всё ещё держу в руках завещание покойного графа, бросил лист на стол. Повернулся к управляющему.

— Слушай, Тихоныч. Мне бы шмот сменить на что-нибудь поприличнее. — Я показал на залатанные крестьянские штаны. — А то мало ли, какой ещё Мандест нарисуется. Пусть сразу видит, кто перед ним. Во избежание, так сказать.

— Понял, ваше сиятельство. — Тихоныч вытянулся в струнку. — Не извольте беспокоиться! Сообразим.

— Спасибо. И пожрать тоже не мешало бы.

Я вдруг понял, что не ел со вчерашнего вечера.

— Понял. Сей момент тётку Наталью позову. — Тихоныч устремился было к двери.

— А чего меня звать? — послышался из коридора голос. — Я — вот она, вся тута.

В кабинет вплыла статная, красивая женщина лет тридцати пяти. Грудь, бёдра, румянец на щеках — всего в достатке. Чтобы не сказать «в избытке». Хотя тут, конечно, смотря на чей вкус. Это пышущее здоровьем жизнелюбие не смогли притушить даже чёрное траурное платье и чепец. У пояса женщины я заметил увесистую связку ключей. Сомнений, кто передо мной, не осталось.

— Здрасьте, — сказал я.

Женщина поклонилась. Осанка у неё была уверенная, движения ловкие, а взгляд — очень неглупый. Так вот кто в этом доме настоящий хозяин.

— Вы, насколько понимаю, тётка Наталья? Мне вас так и называть?

— Как вам будет угодно, — Женщина снова поклонилась. — А вас как величать прикажете? Ежели по имени-отчеству?

Я задумался. Отчество находилось пока в глубоком тумане. Решил:

— Не надо отчества. Зовите Володей. Можно Вовой… Это. Так что там насчёт пожрать? И где тут у вас руки моют?

Как выяснилось вскоре, обед графу Давыдову накрывали в малой столовой. Была ещё большая столовая, и много чего другого, но находилось это всё в левом крыле дома. В которое, как я понял из рассказа тётки Натальи, нога человека не ступала с тех пор, как умерла престарелая матушка последнего графа Давыдова.

Ладно, с обиталищем ещё будет время разобраться. А сейчас — пожрать. Голоден, как сволочь. И не я один, как выяснилось. По дороге в столовую меня перехватил Мандест.

Заискивающе спросил:

— Не изволите ли пригласить к обеду? Мои вещи пока укладывают, а путь предстоит неблизкий.

— А ты тут уже и вещички разложил?.. Способный.

— Покойный дядюшка сам предложил погостить! Отказываться было невежливо.

— Угу. Ещё скажи, что он сам тебя сюда из столицы выписал… А где у вас, кстати, столица? В Москве или в Питере? Я вечно путаю.

Мандест поперхнулся. Пробормотал:

— В Санкт-Петербурге…

— Понял.

Кормить этого мозгляка мне не было никакого резона. Но всё же на обед я его оставил. Решил проверить кое-что.

В еде я, в целом, неприхотлив. Жизнь заставит — могу хоть концентратами питаться, хоть вовсе голодать. Но если есть возможность пообедать по-человечески, не откажусь.

Увидев накрытый стол, я аж крякнул. Два графина — один с прозрачной, как слеза, жидкостью, другой с тёмно-красной. Блюда с нарезанной бужениной, ветчиной, копчёной рыбой и соленьями. Свежий хлеб с аппетитной корочкой. И это всё, видимо — только размяться. На закуску.

Я взялся за прозрачный графин. Вынул пробку, понюхал. Ух! Повернулся к тетке Наталье.

— Вашего производства?

— А то чьего же. — Тётка скромно потупилась. — И наливочка своя, — показала на второй графин, — извольте откушать!

— Изволю. Непременно.

Я налил себе водки. Выпил. Мандесту не предлагал, у нас самообслуживание. Принялся закусывать. Вкуснота! Вот что значит натуральные продукты.

На первое предлагались ароматные, изумительно наваристые щи. На второе — гусь, запеченный с яблоками.

Я с удовольствием насыщался. Мандест почти не ел, в основном таращился на меня. Пытался вести светскую беседу, но быстро сдулся. Я-то, когда ем, глух и нем.

У стола крутилась Маруся. Она исполняла тут, насколько я понял, в числе прочих обязанности горничной. И тоже глядела на меня во все глаза. Ну, пусть глядит. Мне не жалко.

Насытившись, я отодвинул от себя тарелку. Мандест, похоже, только этого и ждал. Предложил:

— Не хотите ли сигару?

Махнул рукой. К столу подскочил какой-то хлыщ в ливрее, открыл деревянную коробку с сигарами.

— Не курю. Спортсмен.

— О…

Впрочем, расстроился Мандест ненадолго. По следующему взмаху руки перед нами на столе появилась фляжка в серебряной оправе и две хрустальные рюмки.

— Не изволите ли отведать? Португальская мадера.

Лакей наполнил рюмки. Мандест взял свою.

— Дядюшку ты тоже ей угощал?

Я взял рюмку. Посмотрел, понюхал.

— Д-да, — крякнул Мандест. Он вдруг насторожился.

Я поставил рюмку обратно на стол. Взял фляжку, отдал Марусе.

— Отнеси-ка в дядюшкин кабинет. И дверь запри. Забираю на экспертизу. — Прихватил коробку с сигарами. — И это тоже.

Мандест захлопал глазами. Слово «экспертиза» ему вряд ли было знакомо, но суть, видимо, уловил.

— Этого, — я ткнул пальцем в Мандеста, — заприте где-нибудь до выяснения. Есть, куда запереть?

— В чулан? — предложила тётка Наталья.

— Да сами решайте. Главное — не в той комнате, где я спать буду.

— Будет сделано, ваше сиятельство. Данила! Запри их благородие в чулане!

Появившийся крепкий детина заломил Мандесту руки назад. Тот попытался вырываться и визжать, что ни в чём не виноват. Пришлось съездить ему по роже. И пообещать, что если не заткнётся, добавлю сапогом. После этого Мандест умолк.

Что характерно — ни вопросов, ни комментариев относительно моего самоуправства от присутствующих не поступило. Тихоныч промолчал. Маруся тоже молчала, глядя на меня горящими глазами.

Тётка Наталья дождалась, пока в коридоре стихнет топот Данилы. Поклонилась.

— Опочивальня вам уже приготовлена, ваше сиятельство.

— Вот это скорость! — оценил я. — Вот это я понимаю, эффективная работа. Спасибо, тётушка.

Тётушка довольно зарделась. Приказала:

— Маруся! Проводи.

Маруся отвела меня в приготовленную комнату. Пояснила:

— Это гостевая, на время. После-то ты, поди, в их сиятельства спальню переберёшься? То есть… — Она охнула. — То есть, вы, ваше сиятельство! Простите великодушно! Не ожидала я…

— Да ладно. Я сам не ожидал. Куда уж тебе-то.

Комната оказалась небольшой, но уютной. Я сел на приготовленную постель.

Красота! Чисто, травами какими-то пахнет. Это тебе не в крестьянской избе клопов кормить. Посмотрел на застывшую у двери Марусю.

— А ты чего ждёшь? Пока раздеваться начну? С берега плохо видно было?

Девушка вспыхнула. Пролепетала, теребя подол:

— Вам, может, надобно чего…

— Может, и надобно, — обнадёжил я. — Только не сейчас. Сказал же, к ночи приходи.

Маруся присела в подобии реверанса и порхнула за дверь. А я ни раздеваться, ни ложиться не стал. Приготовился ждать.

Будь на месте того, кого дожидался, сам — появился бы где-то через час. Дал бы жертве время на то, чтобы заснуть покрепче. У этого выдержки не хватило.

Уже через полчаса витая бронзовая ручка двери дрогнула. Тихо, осторожно пошла вниз. Дверь приоткрылась ровно настолько, чтобы можно было посмотреть, что происходит в комнате. Потом открылась шире.

Тот, кто ломанулся внутрь, по сторонам оглядываться не стал. Сразу бросился к моей кровати. А в следующую секунду мне в спину воткнули кинжал.

— Ай-яй-яй, — пожурил я. — Спящего! Нехорошо.

Обалдевший Мандест развернулся. Я шагнул к нему из-за двери, за которой стоял. Ухватил руку, держащую кинжал, вывернул за спину.

Мандест ошалело смотрел на лежащую на кровати, укрытую одеялом «куклу», которую я скрутил из покрывала. Пальцы его разжались. Я рассмотрел кинжал. Рукоять была украшена такой же золоченой башкой зверюги, что и трость. То есть, это у нас комплект, получается. Красивое.

Напротив кровати стоял комод. Над ним висело большое зеркало.

— Значит, так, — сказал я. Подвёл Мандеста к комоду. Теперь видел его рожу в отражении. — Обвинение зачитывать не буду, сам всё знаешь. Приговор оглашать — тоже. Тут уж совсем идиотом надо быть, чтобы не догадаться.

— Не губи! — всхлипнул Мандест.

— Уже было. Повторяешься. Знаешь, самое смешное в том, что я тебя правда отпустил бы. Если бы ты сразу свалил и никогда больше на моём пути не попадался, я бы про тебя просто забыл. То, что ты дядю отравил — это ваши с ним разборки. Лично я этого дядю в глаза не видел, и неизвестно ещё, какой у нас разговор получился бы, если бы живым застал. Он меня, так-то, умертвить завещал. Лежачего, недееспособного. Тот ещё гусь. Но ты — ты этому дяде сто очков вперёд дал. Когда меня за идиота держат, сперва отравить пытаются, а потом заколоть во сне — тут мне уже совсем неприятно.

— Не губи! — повторил, как заевшая пластинка, Мандест.

Он меня, кажется, не слышал. И не слушал. Решил, видимо, что если один раз проканало — то вот она, волшебная кнопка. Стоит сказать «Не губи!», и его опять отпустят. А он отряхнётся, причешется и попробует меня убить как-нибудь по-другому.

— Дурак, — вздохнул я.

Мандест, видимо, решил, что этот вздох — признак ослабления внимания. И что есть силы двинул ногой назад, целясь мне по колену. Не попал, но из захвата вырвался. Схватил стоящую на комоде каменную вазу, попытался огреть меня по голове. Если бы сумел — от головы бы мокрое место осталось. Но история, как известно, сослагательных наклонений не знает. От удара я уклонился.

А кинжал с золочёным набалдашником вошёл в сердце Мандеста точно и аккуратно.

Я, не вытаскивая лезвие, потащил обмякшее тело к двери. Нужно было вынести его из дома, пока кровь не потекла на пол. А то некрасиво получится.

Мандеста я вытащил через чёрный ход на задний двор. Сам вернулся в дом. Он был пуст — прислуга, прибрав со стола, утекла к себе во флигель. Хозяин спит, а готовить ужин, видимо, пока рано. Рядом с кухней я обнаружил каморку без окон, тот самый чулан. Дверь чулана была распахнута настежь.

Ну, ожидаемо. Какие-никакие, а мозги у Мандеста были. И лакей, опять же, на свободе остался. Я, собственно, распорядившись запереть этого говнюка, и не рассчитывал, что замок его удержит. Просто хотел окончательно убедиться в том, что пока Мандест жив, покоя мне не будет. Убедился. Вопрос решил. Теперь осталась сущая ерунда.

Данилу я нашёл возле каретного сарая. Парень рубил дрова. Крепкий детина, лет на пять постарше меня.

— Идём со мной, — позвал я.

Что мне понравилось в усадьбе Давыдова — все её обитатели признали во мне хозяина сразу, без малейшего сомнения. Трёх часов не прошло, а я тут уже распоряжаюсь, как у себя дома.

Данила исключением не являлся. Молча отложил топор и пошёл за мной. Увидев Мандеста с торчащим из груди кинжалом, сказал:

— Угу.

— Упал, — объяснил я. — Неосторожное обращение с оружием.

— Это мы понимаем, — кивнул Данила. — Ясное дело, что упал. А вот как этот прохиндей из чулана выбрался?

— Ну, так чулан, поди, не каземат, не под то строился.

— Ох ты ж. — Данила хлопнул себя по лбу. — Точно! Я и не подумал, что открыться сумеет. Надо было караулить, да? — Он виновато посмотрел на меня. — Не серчайте, ваше сиятельство!

Не похоже было, что смерть Мандеста Данилу огорчила. А вот моё возможное недовольство — вполне. Это, видимо, другое.

— Если бы надо было караулить, я бы так и сказал, — успокоил я. — Ты не виноват. Подумай лучше, куда его девать.

— Сейчас лопату принесу.