— Как можно! — возмутилась госпожа Абрамова. — При постороннем мужчине в доме…
— Я, с вашего позволения, не посторонний мужчина, а охотник при исполнении. Кикимора может взрослого человека до смерти уходить за две ночи. Что уж говорить о ребёнке.
Тут я немного кривил душой. Та кикимора, с которой я столкнулся, была наслана колдуном с одной целью: убить. И убить именно меня. Но беда в том, что кикимора, как и все низшие твари, довольно тупа. Добравшись до места, меня она не нашла и начала убивать того, до кого добралась. В общем, сбой в программе вышел. На чём, собственно, и погорела.
А кикимора, действующая изначально по собственному разумению, вообще убивать не фанатка. Смысл? Человеческая энергия — пища для неё. Вот кикиморы и тянут эту энергию, каждую ночь понемногу. Люди просыпаются разбитыми, усталыми, с больной головой, но — просыпаются.
Однако всё это были тонкости, известные лишь охотникам. В чём я сейчас и убедился. Госпожа Абрамова поджала губы, но перечить не стала.
— Никому не запирать дверей, — уточнил я. — Чем меньше препятствий, тем больше шансов, что я закончу сегодня же. И в следующую ночь вас уже не потревожу.
Этот аргумент оказался ещё более весомым. Господин Абрамов достал из кармана кольцо с ключами и повесил его на крючок в гостиной.
Заметим и это.
Наконец, все разошлись спать. Я тоже занял отведённую мне гостевую комнату. Постель была приготовлена, но ложиться я не стал. Пункты три, четыре и пять моего великолепного плана не были основательно продуманы заранее. Я справедливо рассудил, что докручу их, когда окажусь на месте, и не прогадал. Тут открывались такие возможности, которых даже вообразить не мог.
Я прождал около часа. За этот час дважды прошёлся по дому. Без сапог мог шагать бесшумно, но всё же создавал у присутствующих ощущение, что я есть и бдю ради их благополучия. Задерживаясь возле комнат с приоткрытыми дверьми, прислушивался к дыханию.
Анна вырубилась моментально, госпожа Абрамова — тоже. Супруг её недовольно сопел.
А вот Елена… Когда я во второй раз остановился возле её комнаты, дверь отворилась. И две тонкие, но сильные руки втащили меня внутрь.
— Я вас люблю, Владимир Всеволодович…
— Вы тоже навсегда в моём сердце, Елена Афанасьевна. Эта ночь — лучшее, что я пережил за всю свою жизнь.
В принципе, даже душой не покривил. Учитывая то, что вся моя жизнь до недавних пор представляла собой лежание за печкой и философствование на потолок, Елена Афанасьевна действительно очень хорошо её украсила. Маруся тоже старалась, но у Елены явно было больше интересного опыта.
— Вы ведь возьмёте меня в жёны?
— Мне нужно будет испросить позволения у вашего папеньки.
— Ах, я так счастлива!
— А уж я-то как счастлив!
Тут я почувствовал полнейшую готовность ко второму раунду. Отставить! Я тут по делу, вообще-то. Короче, поторопился слинять из комнаты.
Однако проходя мимо комнаты горничной, словил дежавю. Дверь отворилась, и меня — в сопровождении жаркого шёпота: «Наконец-то ты пришёл, мой поросёночек!» — увлекли на второй за час алтарь любви.
Горничная быстро сообразила, что достался ей нифига не её «поросёночек», но не слишком расстроилась. Решительно заняв позицию сверху, она отработала великолепную программу, подвинув с первого места Елену Афанасьевну. И легла рядом, прижавшись ко мне горячим телом.
— А все охотники такие… сильные? — прошептала она мне на ухо.
— Без понятия, — честно признался я. — Если хочешь — поспрашиваю. Мы как раз скоро в рейд толпой пойдём.
Ответить девушка не успела. В коридоре послышались грузные шаги и шумное дыхание. Сомнений в том, кто сюда «крадётся», не оставалось.
— Ой! — прошептала горничная. — Что же нам делать⁈
— Укроемся с головой простынёй и будем уповать на чудо! — предложил я.
Поскольку более рациональных предложений не поступило, мы так и сделали.
Абрамов вошёл в комнату, прикрыл за собой дверь и запер её на ключ. Остановился возле постели.
— Спишь, заинька моя? — прошептал он. — Проснись! Твой поросёночек пришёл.
Я резким движением поднялся, задрав повыше простыню. Накинул её на голову Абрамова и с силой приложил его коленом в челюсть. С высоты кровати вышло почти как раз. Не очень сильно, однако господину градоначальнику, который ожидал совершенно иного приёма, хватило.
Ошеломлённый ударом, ослеплённый простынёй, он попятился и рухнул на задницу. Я, в сопровождении крика горничной, соскочил на пол и стремительно оделся. Отпер дверь — ключи Абрамов оставил в скважине — и сунул их себе в карман. А потом повалил пытающегося подняться Абрамова и обрушил на него серию уже серьёзных ударов. Из-под простыни раздался стон.
Тут распахнулась дверь, и в комнату ворвалась госпожа Абрамова со свечой.
— Что здесь происходит⁈
— Кикимору поймал! Вот!
Госпожа Абрамова переместила свечу и посмотрела на укрытое простынёй нечто. Этого времени как раз хватило горничной, чтобы натянуть ночную рубашку.
Свеча задрожала.
— Э-э-это ки-ки-ки-кимора⁈ — пролепетала госпожа Абрамова.
— Где кикимора, мама?
— Где, покажи!
Обе дочки оказались тут как тут.
Господин градоправитель замер под простынёй и, наверное, даже перестал дышать.
— Такая здоровенная⁈ — изумилась Анна Афанасьевна.
— Прожорливая, — объяснил я. — Насилу заломал. Убивать не стал — чтобы дома у вас не напачкать. Сейчас товарищ мой придёт, мы её утащим, да за городом сожжём.
— А можно на неё посмотреть? — вылезла из-за спины матери Анна.
— Ни в коем случае! Кикиморы обладают особой магией. Морок наведут — и от всех нас к утру останутся только хладные трупы.
Про морок кикимор слышали все. Свеча задрожала ещё сильнее. Тут во входную дверь громко постучали.
— Я открою! — подскочила горничная и унеслась.
Через полминуты в комнату ввалились Захар и Данила, приехавшие со мной. Они быстро оценили фронт работ.
— Вы — за ноги, я — за руки, — распорядился Данила, самый из нас здоровый.
Домочадцы расступились. Анна и заинька-горничная с любопытством — каждая со своим — смотрели на ещё двух «охотников», появившихся в их жизни. Мы вытащили «кикимору» в коридор.
— А где же Афанасий Александрович⁈ — спохватилась госпожа Абрамова.
— Не видел, — опять предельно честно ответил я. — Здесь где-нибудь. — И опять чистая правда.
На улице ждала моя карета. Туда мы уложили «кикимору», туда же сели вдвоём с Захаром. Данила составил компанию кучеру.
— Лежи смирно, зараза! — прикрикнул Захар и стукнул заворочавшуюся «кикимору» по маковке. — А то сейчас прям здесь спалим!
— Но-но! — возмутился я. — Я тебе спалю. Мне эту карету сам градоначальник подарил, господин Абрамов! Великая честь, между прочим. Если сгорит — как я ему в глаза смотреть буду?
— И то верно… Слыхала, тварь проклятая⁈ Смирно сиди!
Выехав за город, кучер остановился. Мы с Захаром выскочили из кареты и при помощи Данилы вытащили «кикимору», бросили на землю.
— Владимир Всеволодыч, позвольте мне, — попросил бледный, но решительный кучер.
— Угощайся, — не стал я возражать.
Кучер несколько раз от души пнул стонущую «кикимору».
— Вот тебе! Вот тебе, зараза такая! За… Да за всех людей, которых ты погубила!
Отведя душу, он вернулся за штурвал. А я, присев рядом с тем местом, где под простынёй у «кикиморы» должна была быть голова, тихо сказал:
— Сегодня я тебя отпускаю. Вот такой я великодушный охотник: поймал тварь — и отпустил. Потому что жалко мне вас, безмозглых, которые в голову только жрать умеют. Так и быть, даю тебе второй шанс. Но если ещё хотя бы раз попытаешься мне или кому-то из моих близких напакостить… Думаю, понимаешь, чем закончится. Понимаешь?
— Да, — хлюпнуло из-под простыни.
— Молодец. Сообразительная кикиморка попалась. Да же, пацаны? Нормальная бабка.
— Эт точно, — поддакнул Захар. — Иной, бывает, хоть кол на башке теши — всё едино. А тут — с понятием.
С радостным смехом мы загрузились в карету, и кучер повёз нас к Фёдору на постоялый двор. Развлеклись — и хватит. Пусть ни костей, ни родий я сегодня не заработал, но зато получил чувство глубокого морального удовлетворения. Ну и не только морального, чего уж душой кривить.
В этот раз вскакивать с утра пораньше необходимости не было. Выспался я от души. Когда спустился вниз, в харчевню, за одним из столов увидел Захара.
Он, привстав, доложил:
— Данила, как договаривались, поутру с почтовой каретой домой отправился. Кучер Антип к знакомому кузнецу пошёл. Говорит, гнедую кобылу подковать надо заново, а то как бы не захромала.
— А ты?
— А я тебя дожидаюсь.
— Понял. Вольно, садись.
Захар уселся за стол.
Рядом с нами образовался Фёдор. С поклоном подал мне чашку кофе.
— Специально для вас хлопотал, уважаемый Владимир Всеволодович!
— Я оценил. Спасибо.
— Завтрак подавать? Или подождать, покуда кофий выпьете?
— Подавай.
Фёдор, повернувшись к стойке, махнул рукой. К столу подскочил пацан лет тринадцати, с подносом в руках, и принялся расставлять блюда. Гречневая каша с грибами и подливкой, пироги, окорок, гора оладий, политых вареньем — в общем, как обычно. Обожраться и не встать.
— Смерти моей хочешь? — взглянув на Фёдора, вздохнул я.
— Что вы! Как можно-с?
— Шучу. Присаживайся. Рассказывай, как чего. Я привык за завтраком новостную ленту листать.
Фёдор уселся рядом.
— Дак, главную-то новость вы, поди, и без меня знаете. В доме градоначальника кикимору изловили.
Я кивнул:
— Это — слыхал, да, — отпил кофе.
— Его превосходительство градоначальник вашему сиятельству за кикимору до того благодарны, что пообещали дочку за вас выдать.
Я поперхнулся. Захар гыгыкнул и похлопал меня по спине.
— … хотя Анна Афанасьевна другому была обещана. Сыну Троекурова, смоленского помещика. А тот, по слухам, парень горячий. Как бы чего не вышло.
— Скажите этому парню, что пообещать — не значит жениться.
Захар заржал в голос. Фёдор покосился на него и продолжил:
— Лягухи более не безобразят. Мужики товар доставляют исправно. Всем миром просили выразить вам почтение и нижайшую благодарность.
— Передай, что принял. Если это всё, можешь переходить к прогнозу погоды.
— Не всё. Ещё барышня вас спрашивали.
— Скажи Елене Афанасьевне, что я отбыл в длительную командировку.
— Дак, не Елена Афанасьевна спрашивала. Другая. Назвалась Катериной Матвеевной.
Тут я снова чуть не поперхнулся.
— Она же должна была в Смоленск уехать?
Захар гоготнул.
— Помешало что-то. Платьем за порог зацепилась, не иначе. А может, не за порог…
Я показал Захару кулак.
Фёдор развёл руками:
— Приходили вчера. Прознали откуда-то, что вы здесь останавливаться изволили.
— И правда. Откуда бы ей прознать? У вас тут сплетни разлетаются с такой скоростью, что никакого пять-джи не надо.
— Чего говорите?
— Говорю: если ещё придёт, скажи, что как только вернусь из командировки, непременно навещу. Кстати, о Катерине Матвеевне. Где тут у вас портной Яков Брейгель?
Это имя мне назвала Катерина Матвеевна. Я запомнил.
Захар настаивал на том, чтобы дождаться возвращения кучера и ехать к портному в карете, как полагается аристократу. Я послал его лесом. За ночь отлично отдохнул, а пешком ходить приятнее, чем трястись по булыжной мостовой. Тем более, что ходу оказалось — едва ли двадцать минут.
Когда мы подходили к мастерской Якова Брейгеля, из дверей выскочил человек. И понёсся нам навстречу так радостно, как будто увидел возвращающихся после армейки родных братьев.
— Ваше сиятельство! Господин охотник! — это он орал издали, пытаясь на бегу кланяться.
— Чего это он? — спросил Захар.
Я пожал плечами.
— Крысы одолели. А может, лягухи. Или жена с упырём загуляла… Скоро скажет.
— Ваше сиятельство! — Человек доскакал до нас и поклонился. — Безумно! Безумно рад вас видеть! Идёмте же! — Он ухватил меня за рукав и повлёк к мастерской. — Разрешите представиться: Яков Соломонович Брейгель. Лучший портной в Смоленской губернии. Я как раз собирался навестить вас лично! Вот, прямо сегодня хотел отправиться в Давыдово. Хотя, конечно, это был бы тяжёлый путь. Я ведь уже очень не молодой человек.
Брейгель выдохнул, вытер с лысины пот и уставился на меня круглыми, выпученными от усердия глазами. Определить его возраст я не сумел. Может, сорок лет, а может, все шестьдесят. Ростом Брейгель едва доставал мне до подбородка. Зато в ширину опережал изрядно. Что, впрочем, на резвость перемещений не влияло никак.
— А зачем вам в Давыдово?
Брейгель всплеснул руками.
— Чтобы снять мерку, конечно же! Мыслимое ли дело — такому благородному человеку одеваться у этих аферистов в магазине готового платья? Это же уму непостижимо! — Брейгель остановился, оглядел меня с головы до ног и покачал головой. С таким выражением лица, как будто был врачом, только что поставившим больному смертельный диагноз. — Могу узнать, сколько эти аферисты слупили с вас за костюм?
— Нет. Коммерческая тайна.
— О. Понимаю. Эти аферисты просили не говорить. Можно подумать, они могут знать что-то такое, чего не знает Яков Брейгель! Заходите, прошу вас.
Брейгель распахнул перед нами дверь.
Мы вошли в помещение, увешанное тканями. Ткани тут были везде. На стенах, стульях, длинном столе, подоконнике и полу. С потолка свисали гирлянды лент и кружев. Два простенка занимали блестящие, переливающиеся островки — лоскуты ткани с пришитыми к ним пуговицами.
— И это ещё не всё! — подняв палец, объявил Брейгель. — Лучшие образцы я держу не на виду. — Он нырнул под стол и вынырнул с тремя рулонами ткани. Которые немедленно принялся раскладывать на столе поверх остальных. — Вот, обратите внимание! Если мы с вами говорим о выходном костюме, то…
— А с чего вы взяли, что мы с вами вообще о чём-то говорим?
— Помилуйте! — Брейгель прижал к груди рулон чёрного бархата. — Ви таки шли сюда. Значит, нам определённо есть о чём поговорить.
— А может, я не к вам шёл?
— Я таки вас умоляю. К кому ещё ходить на этой улице такому благородному человеку? Тут живут одни аферисты!
Брейгель прислонил рулон ко мне. Отодвинулся. Прищурился. Поцокал языком.
— Да! Это оно. Та ткань, которая вам нужна для выходного костюма. Или это так, или я больше не Яков Брейгель. Позвольте снять с вас мерку.
В руках у Брейгеля оказалась деревяшка, размеченная рисками. Длиннющая, едва ли не больше его роста. Брейгель засуетился вокруг меня, прислоняя деревяшку под разными углами.
— А если я не собираюсь никуда выходить?
— Таки не собирайтесь, кто вас неволит? Такому благородному человеку для того, чтобы выйти, совершенно не обязательно куда-то собираться. Другие благородные люди будут навещать вас сами. И любоваться костюмом, конечно же. Прошу вас, поднимите ручку. Впрочем, не надо, я сам, — Брейгель поднял мою руку и нырнул под неё, измеряя что-то подмышкой.
Захар уселся на пол, прислонившись спиной к столу. Больше в этой сплошь утыканной тканями каморке сидеть было не на чем. Глаза Захара горели. Реалити шоу Брейгеля ему определенно нравилось.
— Конечно же, у такого благородного человека не может быть один костюм, — продолжал вещать Брейгель. — Конечно же, после того, как я сниму мерку, смогу пошить несколько. Такому благородному человеку, безусловно, нужен ещё костюм для прогулок. Костюм для прогулок верхом. Костюм для дальних прогулок…
— И скафандр.
— Простите, что ви сказали?
— Что нужен костюм для полётов в космос.
— Пошью! Непременно пошью.
— А вы знаете, что такое полёты в космос?
— Нет. Но мне достаточно того, что о них знаете ви, и вам нужен для этого костюм. Почему бы, собственно, такому благородному человеку не лететь туда, куда ему вздумается?
Тут заржал уже я.
— Ладно, Яков Соломонович. Хрен с тобой, шей. Как будет готово — посмотрю. Может, и ещё чего закажу.
— Конечно, закажете. — Брейгель уже ползал вокруг меня на коленях, измеряя ноги. — Не может же такой благородный человек постоянно ходить в одном костюме.
— Я могу заказать другой у другого портного.
Яков выпрямился и посмотрел на меня так укоризненно, будто я был солдатом, обижающим ребёнка.
— Ваше сиятельство, господин охотник! — Он поднял руку с портняжным метром. — Запомните. После того, как ви закажете костюм у Якова Брейгеля, все эти аферисты перестанут для вас существовать. Они — ремесленники. Я — творец!
Брейгель воинственно взмахнул метром. В тесноте помещения треснул по лбу Захару. Тот взвыл.
— Не суйтесь под руку, молодой человек! — строго сказал Брейгель. И прижал метр к моему колену.
— А ты, стало быть, тут как тут, прохиндей, — громыхнул от входа знакомый голос. — Не успели господин Давыдов появиться в Поречье, как ты уже в ногах у него вьёшься?