Новые горизонты

Глава 16

На третий день они пришли.

Рассвет подкрался к нам, как вор. Не было ни пения птиц, ни золотистых лучей, пробивающихся сквозь утреннюю дымку. Лишь серая, промозглая мгла, пропитанная запахом страха и холодного железа, медленно сползала с предгорий, обнажая равнину перед нами. Я стоял на самой высокой башне центрального донжона, превращённой в мой командный пункт. Рядом со мной, облокотившись на каменный парапет, застыл барон фон Штейн. Внизу, в тумане, крепость затаила дыхание. Десять тысяч душ, готовых к смерти.

Именно тогда мы их и увидели. Они появились не из тумана. Они сами были туманом. Чёрным, плотным, который медленно, но неумолимо заполнял собой весь горизонт.

Это была не орда варваров, несущаяся с дикими криками. Это не была лавина дикарей, жаждущих крови и грабежа. То, что мы увидели, было страшнее. Это была армия. Профессиональная, дисциплинированная, двигающаяся как единый, отлаженный механизм. Тёмная река стали и ненависти, которая не неслась, а текла, обтекая холмы и рощи, заполняя собой каждую низину. Двадцать тысяч. Я не видел их всех, но я чувствовал их. Чувствовал, как дрожит земля под их мерной, безжалостной поступью.

— Святые предки… — выдохнул фон Штейн, и пар от его дыхания смешался с утренней изморозью. — Их действительно столько.

— Даже больше, — хрипло ответил я, не отрывая от глаз подзорной трубы, которую смастерил из пары линз, найденных в лаборатории алхимика. — Смотрите. Это авангард. А там, сзади, — я чуть сместил трубу, — обозы, осадные команды, полевые кузни. Они притащили с собой всё. Они не собираются просто взять нас штурмом. Они собираются здесь жить. На наших костях.

Я смотрел не на толпу. Я смотрел на структуру. Чёткие «коробки» пехоты, ощетинившиеся лесом копий. Мобильные отряды лёгкой кавалерии на флангах, похожие на стаи хищных ящеров. А в центре, как становой хребет этого чудовища, медленно ползли гигантские, крытые повозки, в которых, я был уверен, везли разобранные осадные машины. Впереди основной массы двигались группы, которые я мог идентифицировать только как сапёров. Они несли с собой инструменты, размечали что-то на земле флажками. Они не готовились к атаке. Они разбивали лагерь.

И это пугало больше всего.

Они не спешили. Методично, с нарочитой, оскорбительной точностью, которая вызвала у меня невольное уважение, они начали разворачиваться в боевые порядки, а затем — в осадный лагерь. Чёткие линии будущих палаточных улиц, рвы, частоколы, позиции для требушетов и катапульт — всё появлялось на равнине, словно на чертеже безумного архитектора. Лагерь армии, которую мы разбили и рядом не валялся с тем, что создавали наши новые гости.

— Проклятые остроухие, — прорычал фон Штейн. — Даже лагерь разбивают так, будто чертят по линейке.

— В этом-то и проблема, барон, — ответил я, опуская трубу. — Они знают не просто знают, что делают. Они учли ошибки предыдущих штурмов. И они знают, что мы заперты здесь, как крысы в ведре. Им некуда спешить.

В крепости воцарилась напряжённая, звенящая тишина. Каждый солдат был на своём посту, каждый лучник застыл у бойницы, держа стрелу наготове. Расчёты катапульт, укрытые за стенами, ждали моей команды. Мы ждали штурма. Ждали воя сигнальных рогов, криков, лязга стали, свиста стрел. Но ничего не происходило.

День медленно тянулся, превращаясь в пытку. Враг просто сидел в своём лагере, который рос на глазах, как раковая опухоль. Их было так много, что к полудню равнина перед нами превратилась в шевелящийся муравейник. А они всё продолжали прибывать. Это было хуже, чем бой. Это была психологическая война. Ожидание выматывало, заставляло нервы натягиваться до предела, пока они не начинали звенеть. Я видел, как солдаты на стенах начали перешёптываться, как их взгляды становились затравленными. Они вглядывались в темноту вражеского строя, где за каждым щитом им мерещился готовый к броску убийца.

— Что они делают? — спросила Элизабет, подойдя ко мне. Она была в полном боевом доспехе, без шлема. Ветер трепал её светлые волосы. — Почему не атакуют?

— Играют с нами, — ответил я, указывая на вражеский лагерь. — Показывают свою силу. Дают нам время осознать свою обречённость. Хотят, чтобы мы сломались ещё до первого удара. Чтобы наши солдаты начали пытаться сбежать или сошли с ума от страха. Классика.

— И у них получается, — тихо сказала она. — Я вижу это в глазах своих людей. Уверенность, появившаяся после последней победы, тает с каждым часом. Что мы можем этому противопоставить?

— Только одно, — я посмотрел на неё. — Работу. Пусть каждый будет занят. Укрепляйте стены, таскайте камни, чистите оружие, варите смолу. Чем меньше у них времени думать, тем лучше. А я… я им сейчас кое-что покажу.

Я подошёл к переговорной трубе, ведущей на южную стену, где под брезентом стояло моё главное сокровище.

— Урсула! Слышишь меня?

— Громче, чем хотелось бы, мастер!

— Твои «Железные Клыки» готовы?

— Они родились готовыми!

— Отлично. Выбери цель. Самую жирную. Командный шатёр, знаменосца, офицера на красивой лошадке. И дай один залп. Хочу напомнить этим ублюдкам, что они пришли не на парад.

Через минуту со стены донёсся сухой, отрывистый шелест двадцати пяти винтовок. Звук был не громким, почти потерялся на фоне шума ветра. Но я видел в трубу результат. В самом центре вражеского лагеря, где группа офицеров в блестящих доспехах собралась вокруг стола с картами, несколько фигур внезапно рухнули на землю. Их ряды на мгновение смешались. Это не нанесло им серьёзного урона. Но это был укол. Болезненный укол в самое сердце их самоуверенности. Я показал им, что даже такая дистанция для нас не проблема.

День сменился ночью. И стало только хуже. Равнина, до этого бывшая просто тёмным пятном, расцвела тысячами огней. Сотни костров казались насмешливым, уродливым отражением звёздного неба. Словно сами звёзды спустились на землю, чтобы осадить нас. Каждый костёр — это десяток, а то и два десятка врагов. И этих костров было так много, что они сливались в единое, дрожащее зарево.

Я не уходил с башни. Страх как зараза, и если командир показывает его, он распространяется быстрее чумы. Я должен был быть здесь. Спокойный, уверенный, всё контролирующий. Хотя внутри у меня всё сжималось в ледяной комок. Я снова и снова пересчитывал наши шансы. Сто пятьдесят винтовок. Десять катапульт. Две «Мясорубки» у ворот. Десять тысяч бойцов, из которых хорошо обученными можно было назвать от силы половину. Против двадцати тысяч вышколенных солдат. Расклад был дерьмовый.

Это затишье было обманчиво. Я чувствовал это кожей. Это была не тишина мира. Это была тишина перед прыжком кобры. Они не просто ждали. Они что-то готовили. Что-то, чего мы не видели. Что-то грязное и подлое.

Часы тянулись, как расплавленная смола. Солдаты на стенах менялись, их лица под светом факелов были похожи на серые маски. Они уже не перешёптывались. Они просто молчали, глядя на море вражеских огней. Враг не издавал ни звука. Ни песен, ни пьяных криков. Лишь ровный, низкий гул огромного, живого организма.

Я провёл рукой по холодным камням парапета. Две недели назад я был инженером в своём мире. Сегодня я барон, командующий обороной крепости на краю гибели. Я создал оружие, чтобы дать этим людям надежду. Но глядя на это море огня, я впервые за всё время задал себе вопрос: а что, если этой надежды будет недостаточно? Что, если всё, что я сделал — это лишь отсрочил неизбежное?

Хищник не спешил. Он наслаждался моментом. Наслаждался нашим страхом. И я знал, что когда он нанесёт удар, он будет целиться не в стены. Он будет целиться в самое сердце.

Первый удар пришёлся не по стенам. Он пришёлся по нашему чувству безопасности, по самой основе нашего мира, по твёрдой земле под ногами.

Глубокой ночью, когда крепость наконец погрузилась в тревожный, прерывистый сон, я всё ещё был на башне. Я не мог спать. Я сидел, прислонившись к холодным камням, и смотрел на море вражеских огней, пытаясь разгадать их замысел. Тишину нарушал лишь свист ветра в бойницах да храп часового, уснувшего на посту. Я не стал его будить. Все были на пределе.

И тут я это услышал.

Это был не звук. Это была вибрация. Низкая, утробная, прошедшая сквозь камень башни, сквозь мои кости, заставившая зубы заныть. Словно где-то в глубочайших подвалах мира проснулся гигантский механизм и с натугой провернул свои каменные шестерни. Я вскочил на ноги, вглядываясь в темноту двора. Ничего. Но вибрация повторилась, на этот раз сильнее, и к ней добавился звук. Скрежет. Отвратительный, царапающий звук, будто кто-то водил гигантским ногтем по стеклу. Звук шёл из-под земли.

Именно в этот момент земля во внутреннем дворе, прямо на главной площади, вздулась.

Это было самое противоестественное зрелище, которое я когда-либо видел. Не как от землетрясения, когда всё дрожит и трескается. Нет. Брусчатка, веками лежавшая на своём месте, начала медленно подниматься, образуя уродливый, пульсирующий холм. Камни скрежетали, швы между ними расходились, выпуская струйки пыли. Словно под кожей крепости проснулось нечто огромное, живое, и оно потягивалось перед пробуждением.

— Тревога… — хрипло выдохнул я, но мой голос утонул в оглушительном треске.

Холм лопнул. Камни, земля, обломки древнего фундамента разлетелись в стороны, как от взрыва фугаса. Из дыры в земле, извергая комья жирной, чёрной грязи, на поверхность вырвалось… оно.

Я видел много ужасов на своём веку. В Чечне я видел то, что нормальному человеку не должно сниться даже в самом страшном бреду. Но ничего подобного я не видел никогда. Это был ночной кошмар, сошедший со страниц Лавкрафта и воплощённый в хитине и стали. Гибрид гигантского скорпиона и бронированного таракана, размером с племенного телёнка. Чёрный, маслянисто блестящий в свете факелов хитиновый панцирь, казалось, поглощал свет. Множество тонких, суставчатых ног, как у сороконожки, быстро-быстро перебирали по земле, неся это чудовищное тело с противоестественной скоростью. Огромные, клацающие жвалы, способные, казалось, перекусить стальной брус. И вместо передних конечностей два длинных костяных лезвия, каждое размером с человеческий рост.

Тварь издала пронзительный, стрекочущий визг, от которого заложило уши и кровь застыла в жилах, и, не раздумывая ни секунды, бросилась на ближайших стражников, выбежавших из караульного помещения на шум.

Это была не атака. Это была резня.

Один из стражников, ветеран с седыми усами, с боевым кличем выставил вперёд копьё. Он был храбрым человеком. И он был мёртв. Тварь даже не замедлила ход. Одно из её лезвий мелькнуло в воздухе с такой скоростью, что глаз едва уловил движение. Раздался сухой треск. Копьё, его древко, а заодно и сам стражник вместе с его стальным нагрудником, были перерублены пополам. Верхняя часть его тела просто исчезла, отброшенная куда-то в темноту.

Паника была мгновенной и всепоглощающей. Солдаты, ещё секунду назад бывшие дисциплинированной боевой единицей, превратились в обезумевшую толпу. Они разбегались от этого ночного кошмара, который появился из-ниоткуда в самом сердце нашей цитадели. Их мечи оказались бесполезны. Я видел, как другой солдат нанёс отчаянный удар по панцирю твари. Меч со звоном отскочил, высекая сноп искр, словно ударился о наковальню. А в следующую секунду второе лезвие монстра пронзило его насквозь и с лёгкостью подняло в воздух, как насаженное на вилку насекомое.

Я понял их план. Вся эта армия снаружи, всё это психологическое давление… это была лишь ширма. Главный удар они нанесли изнутри. Враг был уже здесь.

Адреналин ударил в кровь, как разряд тока, выжигая остатки сна и оцепенения. Я был на стене, когда раздался визг и первые предсмертные крики. На мгновение мой мозг, привыкший к земной логике, отказался верить глазам. Но тело, натренированное годами службы, уже действовало.

— К бою! — заорал я, и мой голос, усиленный акустикой башни, прокатился над крепостью, как набатный колокол. — Всем стрелкам занять позиции на галереях! Внутренний двор! ВРАГ ВНУТРИ!

Я не стал ждать. Схватив свою личную, доведённую до ума винтовку, я бросился вниз по винтовой лестнице, перепрыгивая через три ступеньки. Камни под ногами были холодными и скользкими, но я не замечал этого. Перед глазами стояла картина резни. Я сбежал по лестнице в тот самый момент, когда тварь насадила второго стражника на своё костяное лезвие. Двор был хаотичным. Десяток солдат, преодолев первоначальный шок, пытались окружить монстра, но их атаки были жалкими и бесполезными. Их мечи со звоном отскакивали от чёрного панциря, не оставляя на нём даже царапин. Это было похоже на попытку зарубить танк перочинным ножом.

— Назад! Рассредоточиться! — ревел я, выбегая во двор. — Не лезьте в ближний бой, идиоты!

Мои ребята, мой личный отряд, уже были на местах. Они не бежали в паникующей толпе. Они занимали позиции на деревянных галереях второго яруса, выходящих во двор. Быстро, слаженно, как я их учил. Двадцать пять человек, лучшая часть гарнизона. Их лица были бледными, но в глазах горела не паника, а злая, сосредоточенная решимость. Они ждали приказа.

— Цель — суставы! — заорал я, вскидывая винтовку и занимая позицию у основания лестницы, прикрываясь каменной колонной. — Сочленения ног! Голова! Брюхо, если подставит! Работаем по готовности, огонь!

Я поймал в прицел место, где одна из многочисленных ног твари крепилась к туловищу. Там хитин был тоньше, образовывая гибкую складку, чтобы обеспечить движение. Я задержал дыхание и плавно нажал на спуск. Сухой, хлесткий выдох сжатого воздуха. Мой стальной болт, способный на двухстах метрах пробить рыцарский доспех, как бумагу, невидимой чертой прочертил воздух и ударил точно в цель.

И отскочил.

Я собственными глазами видел это. С оглушительным визгом рикошета болт ударился о хитин, высек сноп оранжевых искр, словно я стрелял в бронеплиту, и улетел куда-то в стену. На панцире не осталось даже вмятины.

Почти одновременно выдохнули винтовки моих стрелков. Десятки стальных жал устремились к монстру. И каждое из них было встречено с тем же презрительным равнодушием. Визг, искры, отскок. Винтовки, наше чудо-оружие, наша надежда, оказались против этой твари не эффективнее зубочисток. Слоистая композитная броня, мать её за ногу. Природа — лучший инженер.

— Не берёт, командир! — крикнул сверху Тим, мой лучший стрелок. В его голосе было отчаяние и недоумение. — Отскакивает!

Монстр, до этого игнорировавший нас, как назойливых мух, пришёл в ярость. Бесполезные уколы, видимо, разозлили его. Он издал новый, ещё более пронзительный стрекот, от которого, казалось, затрещали камни, и, отшвырнув тело одного из солдат, двинулся в нашу сторону. Его целью были не разбегающиеся воины во дворе. Его целью были мы. Стрелки на галереях. Он понял, откуда исходит главная угроза.

— Назад! В укрытие! — заорал я, но было поздно.

Тварь с неестественной скоростью подскочила к одной из деревянных опор, поддерживающих галерею. Её костяные лезвия мелькнули. С оглушительным треском дубовая балка, толщиной в два моих обхвата, разлетелась в щепки. Участок галереи просел, и трое моих стрелков с криками полетели вниз, прямо под ноги чудовищу.

В этот момент громовой, полный ярости и отчаяния рёв перекрыл все остальные звуки.

— БАЛЛИСТУ! СЮДА, ЖИВО! ВО ИМЯ ВСЕХ СВЯТЫХ, ТАЩИТЕ СЮДА БАЛЛИСТУ!

Это был сир Гаррет, комендант крепости. Старый воин, чьё лицо было сейчас пепельно-серым, стоял посреди двора, указывая своим мечом в сторону стены, где были установлены лёгкие противопехотные баллисты.

Его приказ вырвал солдат из ступора. Десяток человек, рискуя жизнью, бросились к стене. Тварь, закончив расправу с упавшими стрелками, уже ломала вторую опору. Ещё мгновение — и вся галерея рухнет, похоронив под собой моих лучших бойцов.

— Прикрыть их! — прорычал я. — Огонь по глазам! По жвалам! Отвлечь его!

Мы открыли беглый, отчаянный огонь. Болты градом посыпались на голову монстра. Они по-прежнему не причиняли ему вреда, но отвлекали. Тварь закрутилась на месте, пытаясь прикрыть свои немногочисленные уязвимые места, и это дало солдатам несколько драгоценных секунд.

Скрипя и стеная, они подкатили к месту боя лёгкую баллисту. Это была уродливая, но эффективная машина, похожая на гигантский арбалет на колёсах. Пока двое натягивали тетиву, вращая ворот, третий уже вкладывал в ложе тяжёлый, окованный сталью огромный болт.

— Быстрее, быстрее, проклятье! — шептал я, перезаряжая свою винтовку.

Тварь, поняв, что мы её просто отвлекаем, снова развернулась к опорам.

— ОГОНЬ! — взревел сир Гаррет.

Раздался оглушительный, гулкий удар, словно лопнула гигантская струна. Тяжёлый болт, сорвавшись с ложа, пролетел десять метров, отделявшие его от цели, за долю секунды. Выстрел в упор был чудовищной силы.

Болт ударил тварь в бок с такой силой, что её огромное тело отбросило на несколько метров в сторону. Раздался тошнотворный хруст, будто сломали гигантскую кость. Хитин, который не брали мои винтовки, треснул. Из раны, скорее дыры в теле, размером с мою голову, хлынула не кровь, а густая, жёлто-зелёная, пузырящаяся жидкость с отвратительным запахом.

Тварь задёргалась в конвульсиях. Её стрекот перешёл в булькающий, предсмертный хрип. Она била по камням своими ногами и лезвиями, оставляя на них глубокие борозды. Через минуту её конвульсии прекратились, и она затихла, превратившись в уродливую груду хитина и мяса.

Мы победили.

Но победа оставила горький привкус пепла и крови. Я оглядел двор. Двенадцать трупов, из них трое моих стрелков, чтобы убить всего одно это чудовище. Обмен один к семи в обороне — это не победа. Это разгром.

Я посмотрел на дыру в земле, из которой оно вылезло. Чёрный, зловонный провал, ведущий в неизвестность. И холодная, липкая мысль, страшнее любого монстра, пронзила мой мозг.

А сколько их ещё там, под землёй?

Следующая ночь превратила крепость в ад.

Мы не спали. Никто не спал. Каждый шорох, каждый скрип половицы заставлял вздрагивать и хвататься за оружие. Мы расставили двойные посты, приказал жечь костры во всех дворах, превратив нашу твердыню в один большой, освещённый факелами лагерь. Но это не помогало. Мы смотрели на стены, ожидая штурма, но настоящий враг таился в темноте под нашими ногами. И он не заставил себя долго ждать.

Первый визг раздался со стороны конюшен. Это был не человеческий крик. Это было пронзительное, полное ужаса ржание боевого коня, срывающееся на булькающий хрип. Мы бросились туда, и картина, открывшаяся нам, была ещё одним кругом преисподней. Пол конюшни, вымощенный толстыми дубовыми плахами, был проломлен изнутри. Из дыры, извергая фонтаны щепок и конского навоза, торчала половина туши ещё одной твари. Она застряла, но её костяные лезвия яростно молотили по всему, до чего могли дотянуться.

Вокруг царил хаос. Лошади, гордость тяжёлой кавалерии барона фон Штейна, обезумели от страха. Они бились в своих стойлах, ломая перегородки, их глаза были белыми от ужаса. Несколько уже лежали в лужах крови, разрубленные чудовищными лезвиями. Конюхи, вооружённые вилами и топорами, метались, пытаясь успокоить животных и одновременно отбиться от монстра.

— Назад! Увести лошадей! — ревел барон, его лицо было искажено яростью и болью. Каждая потерянная лошадь для него была как потерянный солдат. — Занять галереи! Бить по твари!

Но стрелять было почти невозможно. В тесном пространстве конюшни, среди мечущихся животных, любой выстрел мог поразить своих. Тварь, яростно шипя, наконец-то вырвалась из пролома. Она была чуть меньше первой, но от этого не менее смертоносной. Она бросилась на ближайшее стойло, и с треском, похожим на выстрел пушки, дубовые брусья разлетелись в щепки. Боевой жеребец, стоивший как небольшая деревня, взвился на дыбы и рухнул с перерубленным позвоночником.

— Давите её! — заорал я, понимая, что стрелковое оружие здесь бесполезно. — Балки! Обрушить на неё крышу!

Это был отчаянный, безумный план. Солдаты, забравшись на сеновал под самой крышей, начали рубить топорами несущие опоры. Тварь, опьянённая кровью, не обращала на них внимания, продолжая свою резню. С оглушительным треском огромная дубовая балка рухнула вниз, прямо на спину монстра. Раздался тошнотворный хруст. Хитиновый панцирь треснул. Тварь взревела, её визг смешался с предсмертным хрипом, и она рухнула, придавленная многотонной тяжестью.

Мы убили её. Но цена снова была слишком высока. Дюжина лучших боевых коней, половина конюхов, разрушенная конюшня. Тёмные эльфы ещё не сделали ни одного выстрела по стенам, но уже лишили нас частички кавалерии.

Второй удар был тихим, подлым и куда более страшным. Его обнаружили под утро. Один из моих стрелков, посланный на продовольственный склад за мешками для баррикад, вернулся бледный, как полотно.

— Барон… там…

Мы вошли в огромное, пахнущее мукой и сушёным мясом помещение. На первый взгляд всё было в порядке. Мешки с зерном стояли ровными рядами, с потолка свисали окорока. Но потом я увидел это. В дальнем углу, за штабелями бочек с солёной рыбой, зияла ещё одна дыра в полу. Она была меньше, чем остальные, и вела прямо в подвалы. А вокруг неё… всё было испорчено. Мешки были вспороты, и зерно смешалось с землёй и какой-то слизью. Бочки были пробиты, и рассол вытек, превратив пол в грязное болото. Окорока были сорваны и изгрызены, валяясь в грязи.

Это была не атака. Это была диверсия. Они не просто убивали. Они уничтожали наши драгоценные запасы. Они морили нас голодом. Я подошёл к одному из мешков. Из прорехи на меня пахнуло гнилью. Они не просто высыпали зерно. Они чем-то его заразили.

— Всё, что в радиусе десяти метров, — сказал я, и мой голос прозвучал глухо. — Сжечь. Немедленно. И проверить каждый мешок, каждую бочку во всём складе.

Мы потеряли почти треть наших запасов муки и половину солёного мяса. В условиях осады это был смертный приговор, лишь отсроченный во времени.

Но самый страшный удар был нанесён по самому беззащитному месту в крепости. По лазарету.

Он располагался в отдельном, одноэтажном здании у западной стены. Там лежали раненые после прошлых стычек, больные, женщины, помогавшие лекарям. Это было место, которое даже по самым варварским законам войны считалось неприкосновенным.

Но для этих тварей не было законов.

Мы услышали крики. Не яростные боевые кличи, а полные ужаса и боли вопли беззащитных. Когда мы подбежали, дверь лазарета была выбита. Изнутри доносились звуки борьбы и тошнотворный хруст ломаемых костей.

Именно тогда я увидел настоящий героизм. У входа, перегородив проход своими телами, стояли трое. Трое орков из отряда Урсулы, которых она поставила охранять лазарет. Они были вооружены лишь своими секирами. Против них, пытаясь прорваться наружу, билась ещё одна тварь. Она была уже внутри, среди коек с ранеными, и теперь пыталась выбраться.

Орки не отступали. Они знали, что их секиры бесполезны против панциря. Но они стояли. Один из них, потеряв оружие, просто бросился на монстра, вцепившись в его жвалы своими мощными руками, пытаясь их разжать. Тварь мотнула головой, и орк отлетел в сторону, ломая шею от удара об стену. Второй, с яростным рёвом, нанёс удар секирой по сочленению ноги. Лезвие застряло в хитине. Монстр развернулся и одним ударом лезвия снёс ему полтуловища.

Остался один. Он был ранен, его плечо было разорвано. Но он не бежал. Он поднял свою секиру и, глядя прямо в безглазую морду чудовища, взревел:

— ЗА КРОВЬ И ЧЕСТЬ!

Он бросился вперёд, но не для атаки. Он бросился под ноги твари, подставляя своё тело под её удар, чтобы выиграть ещё несколько секунд. Чтобы дать нам время подтащить баллисту.

Мы успели. Выстрел в упор разнёс монстру голову. Но когда мы ворвались внутрь, было уже поздно. Лазарет превратился в бойню. А у входа, в луже собственной крови, лежали три зеленокожих героя, которые до последнего защищали тех, кого считали слабыми.

К рассвету всё стихло. Но это была тишина кладбища. Крепость перестала быть крепостью. Она превратилась в минное поле, где в любой момент под ногами могла разверзнуться земля и выпустить на волю очередное порождение кошмара. Люди боялись ходить поодиночке. Солдаты спали, не снимая доспехов, сбившись в кучи в самых больших залах. Каждый скрип, каждый шорох заставлял их вздрагивать и хвататься за мечи.

Психологическое давление было чудовищным. Мы выигрывали каждую отдельную стычку, но с треском проигрывали войну под собственными ногами. Тёмные эльфы даже не начинали штурм, а уже сеяли в наших рядах смерть, панику и отчаяние, превращая нашу твердыню в нашу же тюрьму. Война за стены ещё даже не началась, а мы уже проигрывали войну за землю под ногами.

Экстренный военный совет собрался в главной башне донжона. Воздух в зале, обычно наполненный запахом воска от карт и старой кожи, сегодня был густым и кислым. В нём смешались запахи пролитого вина, нервного пота и удушливой, всепроникающей безнадёжности. Победный дух, который мы с таким трудом выковали в горниле прошлой битвы, испарился без следа, улетучился, как дым от потухшего костра.

Лица у всех были мрачными, похожими на высеченные из серого камня маски. Барон фон Штейн, обычно невозмутимый, как скала, сидел, сжав кулаки так, что побелели костяшки. Сир Гаррет, сменивший на посту коменданта павшего героя, выглядел постаревшим на десять лет. Даже Урсула, чьи орки проявили сегодня чудеса храбрости, молча скалила клыки, и в её глазах горел холодный огонь скорби и ярости. Элизабет сидела во главе стола, прямая, как струна, но под её глазами залегли тёмные, похожие на синяки, тени.

— Мы не можем так продолжать! — тишину взорвал барон фон Штейн. Он с грохотом ударил закованным в латную перчатку кулаком по дубовому столу. Бокалы подпрыгнули, расплескивая вино. — Это не война! Это какая-то проклятая бойня! Мои люди боятся спуститься во двор! Они боятся сходить в сортир, потому что не знают, не вылезет ли из дыры очередная тварь! Каждую ночь мы теряем солдат, лошадей, припасы! Что это за чудовища⁈ Откуда, во имя всех преисподних, они взялись⁈

Его крик, полный праведного гнева и бессилия, повис в воздухе. Он был солдатом, привыкшим сражаться с врагом, которого видит. Он знал, как держать строй, как штурмовать стены, как рубить в конном строю. Но как сражаться с врагом, который нападает из-под твоих собственных ног? Как воевать с самой землёй?

— Это магия, — тихо, почти шёпотом, произнесла Лира. Она стояла в тени у стены, и её голос, лишённый обычной насмешливой нотки, звучал как шелест сухих листьев на могиле. Все взгляды обратились к ней. — Грязная, древняя. Они не призывают их откуда-то. Они их не создают в привычном смысле. Они их… выращивают.

— Выращивают? — переспросил сир Гаррет, его густые брови сошлись на переносице. — Как… как грибы?

— Именно, — кивнула кицуне, и её хвосты нервно дёрнулись. — Как ядовитые грибы в тёмном, сыром подвале. Они находят подходящее место, узел силы земли, и засеивают его спорами, окроплёнными жертвенной кровью. А потом просто ждут, пока кошмар созреет и прорвётся на поверхность. Это оружие террора, созданное не только для убийства, сколько для того, чтобы свести нас с ума.

В зале снова повисла тишина, ещё более тяжёлая, чем прежде. Объяснение Лиры не принесло облегчения. Наоборот, оно сделало угрозу ещё более чудовищной, иррациональной.

— И наши винтовки против них бесполезны, — добавил я, нарушая молчание. Все повернулись ко мне. Я чувствовал на себе их взгляды, полные отчаянной надежды. Надежды на то, что у «Инженера Войны» есть очередной фокус в рукаве. Но сегодня у меня не было фокусов. — Хитиновый панцирь слишком прочный, многослойная броня. Мои болты просто отскакивают. Баллиста их берёт, но она слишком громоздкая и медленная. Пока мы подтащим её к одной дыре, твари вылезут в трёх других местах. Нам нужно либо оружие гораздо большего калибра, либо… что-то принципиально иное.

Я смотрел на их растерянные, осунувшиеся лица. Они были командирами, воинами, политиками. Они привыкли сражаться с врагом, которого понимают. С эльфом, орком, человеком. У того есть оружие, доспехи, тактика. Но как сражаться с этим? С живым оружием, выросшим из-под земли, которое не подчиняется законам физики и тактики?

И тут в моей голове, привыкшей искать не мистические, а технические решения, что-то щёлкнуло. Я думал не как солдат. Я думал, как инженер.

— Чтобы победить врага, нужно его понять, — сказал я, медленно поднимаясь со своего места. Мой голос прозвучал неожиданно твёрдо и уверенно в этой атмосфере всеобщего уныния. — Мы пытаемся разбить молотком стену, не зная, из чего она сделана. Это глупо.

— Что ты предлагаешь, Михаил? — спросила Элизабет, и в её голосе впервые за этот вечер прозвучала не только усталость, но и живой интерес. — Устроить засаду?

— Нет. Хуже. Или лучше, смотря как посмотреть, — ответил я. — Я хочу провести вскрытие.

— Вскрытие? — не понял фон Штейн. — Что это значит?

— Это значит, что я хочу разобрать одну из этих тварей на запчасти, — пояснил я. — Как я разбираю механизм, чтобы понять, как он работает. Я хочу изучить её. Найти её слабые места. Понять, из чего сделан её панцирь, как работают её мышцы, есть ли у неё внутренние органы, нервная система. Где-то, в этой уродливой конструкции, должен быть изъян. Любой механизм, даже биологический, имеет свои уязвимости. Нужно просто их найти. Мне нужна туша одного из этих монстров. Мне нужна лаборатория старого Альберика со всеми его склянками и инструментами. И мне нужна пара толковых ассистентов с крепкими желудками и острыми ножами.

Моё предложение повисло в воздухе. Я видел, как на лице барона отразилось отвращение. Копаться во внутренностях этой мерзости? Для благородного рыцаря это было немыслимо. Но Элизабет смотрела на меня иначе. В её глазах, уставших и полных мрака, медленно разгорался огонёк. Не надежды, нет. До неё было ещё далеко. Это был огонёк холодного, прагматичного расчёта. Она, в отличие от барона, поняла суть моего предложения.

— Вы её получите, барон, — наконец произнесла она, и её голос обрёл прежнюю твёрдость. Она впервые назвала меня по титулу не на официальной церемонии, а на военном совете, подчёркивая мой новый статус. — Тушу, лабораторию, людей. Делайте, что должны.

Она обвела тяжёлым взглядом всех присутствующих.

— Потому что, если мы не найдём ответ в ближайшие сутки, эта крепость падёт. Не от штурма снаружи, а от ужаса изнутри.