Новые горизонты

Глава 15

Я стоял посреди самого большого склада Каменного Щита, и у меня крошились зубы от скрипа, а голова раскалывалась от нестройного гвалта. Это место, ещё вчера заваленное мешками с прелой мукой и забытым богами барахлом, теперь должно было стать сердцем нашего «военно-промышленного комплекса». Элизабет, с присущим ей аристократическим пафосом, уже окрестила его «Мануфактурой барона фон Штольценбурга». Я же про себя называл это место «Вавилонской кузницей», и это было куда точнее. Потому что здесь, под одной крышей, смешались не только языки, но и целые мировоззрения, и этот сплав грозил взорваться в любой момент.

Воздух был густым, в нём сплелись в удушливый коктейль дым десятка переносных гномьих горнов, раскалённых добела, едкий запах горячего металла, терпкий аромат свежеструганной древесины и густой, кислый дух пота существ, привыкших работать до седьмого пота. Этот смрад смешивался с лязгом молотов, визгом точильных камней и отборной, многоэтажной руганью на трёх языках, а иногда и на всех трёх сразу в одном предложении.

В одном углу, пыхтя и отдуваясь, как паровые меха, гномы Торина Каменной Бороды колдовали над заготовками для стволов. Их движения были точны, выверены, каждый удар молота был произведением искусства. Они не просто ковали. Они творили. В другом конце цеха орки Урсулы, с первобытной, дикой яростью и на удивление точными, мощными ударами, выковывали рычаги взвода и спусковые скобы. У длинных верстаков, выстроенных вдоль стены, трудились плотники, вырезая приклады и ложа из крепкого, просмоленного дуба. Все работали. Все были заняты. И всё было катастрофически неправильно.

Это был не производственный цех. Это был базар ремесленников, где каждый считал себя непревзойдённым мастером и делал всё по-своему, вкладывая в каждую деталь свою душу. И это убивало нас. Я подошёл к одному из гномов. Он с упоением, достойным ювелира, полировал войлоком с абразивной пастой ствольную коробку. Деталь уже блестела, как зеркало, отражая его сосредоточенную бородатую физиономию. Он потратил на неё три часа, хотя для функциональности требовалась лишь грубая шлифовка внутренних пазов.

— Красиво, — сказал я, и гном горделиво приосанился. — Но бесполезно. Враг не будет любоваться на блеск, он будет стрелять. Нам нужно ещё двести таких, а ты с этой одной возишься до вечера.

Гном что-то обиженно пробурчал в бороду про человеческую спешку и непонимание истинного мастерства.

Я двинулся дальше. Орк, здоровенный, как медведь, проверял прочность только что выкованной спусковой скобы. Он зажал её в тисках и с рычанием навалился всем весом, сгибая почти пополам. Скоба выдержала, и он удовлетворённо хмыкнул. Я же мысленно застонал. Он только что создал в металле микротрещины. Эта скоба могла лопнуть после десятка выстрелов, в самый разгар боя.

А человек-столяр, вместо того чтобы вырезать простое, функциональное ложе, с увлечением выводил на прикладе витиеватую резьбу в виде переплетённых листьев. Красиво. Эстетично. И смертельно медленно. Враг был почти что у наших ворот, а мы тут искусством занимались, мать его.

Моё терпение лопнуло, когда я увидел то, что окончательно вывело меня из себя. В углу, покрытый пылью и паутиной, стоял паровой молот. Моё детище, которое я спроектировал за одну бессонную ночь и который гномы собрали за две, кряхтя и ругаясь на «бездушную механику». Он был способен одним ударом делать то, на что бригада кузнецов тратила час. И он стоял без дела.

— Торин! — заорал я, перекрывая грохот цеха. — Какого чёрта⁈

Главный гном, вытирая потное лицо куском промасленной кожи, зыркнул на меня из-под своих кустистых, как два ерша, бровей.

— Чего тебе? Не видишь, мы работаем!

— Я вижу, что вы занимаетесь хернёй! — я ткнул пальцем в сторону парового молота. — Почему твои гномы до сих пор используют ручные молоты для первичной обжимки стволов⁈ Где паровой молот, почему он не работает⁈

Торин набычился, его борода, казалось, заискрилась от возмущения. Он подошёл ко мне, и мне пришлось задрать голову, чтобы смотреть ему в глаза, хотя он был на голову ниже.

— Паровой молот — это бездушная машина! — проревел он в ответ, и несколько соседних кузнецов одобрительно заворчали. — Он бьёт тупо, без мысли, без чувства! Только рука мастера может чувствовать металл! Чувствовать, как он течёт, как уплотняется под ударами! Каждый ствол, который выходит из моей кузни это песнь стали! А ты хочешь, чтобы эту песню пел безмозглый голем из железа и пара⁈ Никогда!

Я закрыл глаза и мысленно сосчитал до десяти. Я пытался объяснить ему про усталость металла, про равномерность структуры, про производительность. Но наткнулся на стену из вековых традиций и профессиональной гордости.

— Торин, — сказал я, стараясь говорить как можно спокойнее. — Мне не нужна твоя песнь. Мне нужно пятьдесят одинаковых, взаимозаменяемых, скучных, как моя жизнь, кусков металла. Иначе вся эта затея, все наши жизни, вся эта крепость, всё это пойдёт прахом. Мы не в гильдии искусств соревнуемся. Мы на войне. И у нас кончается время. Поэтому…

— Подняли свои толстые задницы и встали за паровой молот! — рявкнул на бородатых.

Мой спор с Торином, полный праведного гномьего гнева и моего не менее праведного инженерного отчаяния, был прерван самым прозаичным образом. Проблема, которую я предвидел, которую я чувствовал в самом воздухе этой кузницы, материализовалась. Она подошла ко мне на дрожащих ногах молодого парня по имени Тим, одного из моих стрелков, которого я определил в сборочный цех за его ловкие пальцы и светлую голову.

Он держал в руках почти собранную винтовку, как больного ребёнка. Его лицо было бледным, а на лбу выступила испарина.

— Барон, — виновато пробормотал он, боясь поднять на меня глаза. — Простите, господин барон, но… не идёт. Затвор клинит. Я уже и так, и эдак… Боюсь сломать.

Я молча взял у него из рук винтовку. Она была тяжёлой, пахла свежим деревом и закалённым металлом. Настоящее, добротное оружие. Но стоило мне взяться за рычаг взвода, как я понял, что это просто красивая, но бесполезная железяка. Затвор, выкованный могучими руками орков, входил в ствольную коробку, с ювелирной точностью выточенную гномами, лишь на треть, а потом застревал намертво, словно его приварили.

Я попробовал приложить усилие. Металл скрипнул, но не поддался. Ещё немного, и я бы просто погнул рычаг.

— Неси сюда, — бросил я Тиму, и направился к своему верстаку.

Вокруг меня тут же начала собираться толпа. Работа в цеху не остановилась, но стала заметно медленнее. Каждому было любопытно, в чём дело. Я положил винтовку на верстак и вытащил из своего кожаного подсумка главный артефакт из другого мира, собранный этой ночью штангенциркуль.

В наступившей относительной тишине его щелчок, когда я раздвинул губки, прозвучал оглушительно. Орки, гномы и люди сгрудились вокруг, с любопытством разглядывая странный металлический инструмент, похожий на диковинное насекомое.

Пара быстрых замеров всё прояснила. Я даже не стал перепроверять. Цифры на шкале были приговором.

— Ширина направляющей затвора на три десятых миллиметра больше, чем паз в ствольной коробке, — констатировал я вслух, и мои слова повисли в воздухе.

— Чего-чего больше? — не понял один из плотников.

Я не стал отвечать ему. Я поднял голову и ледяным взглядом нашёл в толпе две фигуры.

— Урсула! Торин! Ко мне!

Они подошли, расталкивая остальных. Орчиха скрестив на груди руки, всем своим видом излучая нетерпение. Гном же набычившись, с выражением оскорблённой добродетели на бородатом лице. Они встали по обе стороны от верстака и тут же начали сверлить друг друга ненавидящими взглядами.

— Чей косяк? — прорычала Урсула, кивнув на винтовку.

— Мои мастера делают всё идеально! — тут же взвился Торин, его борода затряслась от возмущения. — Каждая деталь выверена до толщины волоса! Это твои зеленокожие варвары не умеют держать размер! У них вместо рук два молота!

— Мои воины куют сталь, которая рубит ваши горы, бородатый крот! — оскалилась в ответ Урсула. — А не царапают железки, как вы, ковыряясь в них по три дня! Если что-то не так, то это потому, что твои карлики сделали дырку слишком маленькой!

— Размер? — перебил я их, поднимая штангенциркуль. Я чувствовал, как во мне закипает холодная ярость. — А какой у вас «размер»? Вот такой? — я показал им большой палец. — Или вот такой? — я показал мизинец. — Или, может, размером с нос барона фон Штейна? Какой у вас эталон, мастера⁈

Они непонимающе уставились на меня, потом друг на друга. И в этот момент я понял всю глубину пропасти между нашими мирами. Это была не просто разница в технологиях. Это была разница в мышлении. Они не знали, что такое стандарт. Что такое допуск. Что такое взаимозаменяемость. Каждый «мастер» делал деталь так, как чувствовал, как его учили отец и дед, а потом подгонял её по месту напильником и молотком. Но это не работало, когда одну часть делал орк в одном конце цеха, а вторую гном в другом.

— Миллиметр, — сказал я медленно, чеканя каждое слово. — Это вот такая толщина, — я показал им на шкале крошечное деление. — А вы ошиблись на треть от этого. В мире механизмов это не ошибка. Это пропасть.

Я взобрался на пустой ящик, чтобы меня было видно всем. Гул в цеху окончательно стих. Десятки пар глаз, человеческих, орочьих, гномьих, все уставились на меня.

— С этой минуты, — объявил я громко, и мой голос зазвенел от напряжения, — ваши личные ощущения отменяются. Ваше «чувство металла» можете засунуть себе в сами знаете куда!! Ваше «искусство» и «песни стали» закончились! В этой кузнице больше нет мастеров! Есть только рабочие. И есть только одно мерило. Одно мерило для всех!

Я высоко поднял над головой штангенциркуль. Он тускло блеснул в свете горнов.

— Вот оно! Его слово — закон! И я — его пророк!

Я спрыгнул с ящика и подошёл к верстаку, где лежали эталонные детали, которые я сделал сам.

— К утру я сделаю для каждого типа деталей набор калибров. Проходных и непроходных. Это просто. — Я взял две пластины с отверстиями разного диаметра. — Если деталь проходит в это отверстие, но не проходит в это — она годная. Если она не проходит в первое или проваливается во второе — она идёт в переплавку.

Я обвёл взглядом их хмурые, недовольные лица.

— А «мастер», который её сделал, — добавил я, понизив голос до ледяного шёпота, — на неделю отправляется чистить сортиры. И мне плевать, орк он, гном или человек. Мне плевать на его боевые заслуги и на длину его бороды. Это при условии, что проживёт эти дни во время осады. Возражения?

Возражений не было. Было лишь глухое, возмущённое сопение. Я видел, как сжимаются кулаки у орков, как темнеют лица у гномов, как люди отводят глаза. Я не просто вводил новую технологию. Я совершал насильственную культурную революцию. Я отнимал у них то, чем они гордились — их индивидуальность, их мастерство. Я превращал их из творцов в придатки конвейера.

Я вводил тиранию. Тиранию стандарта. И они ненавидели меня за это. Но я знал, что только эта тирания даст нам шанс выжить.

Конфликт зрел, и он взорвался. Не как пороховая бочка, до этого нам было ещё далеко, а как перегретый паровой котёл, в котором слишком долго закручивали все клапаны. Я как раз отошёл в импровизированную лабораторию к старику Альберику, главному алхимику нашей крепости, чтобы проконтролировать новую партию «Дыхания Дракона». Мы бились над стабильностью смеси, и я, используя свои минимальные познания в химии из прошлой жизни, пытался объяснить ему концепцию флегматизаторов (замедлитель горения), пока он, в свою очередь, пытался доказать мне, что всё дело в правильной фазе луны.

Именно в разгар этого научного диспута до нас донёсся шум из главного цеха. Это был не привычный рабочий грохот. Это был другой звук. Грязный, яростный. В нём не было лязга стали, а были глухие, мокрые удары кулаков по мясу, рваные выкрики и рёв, в котором ярость смешалась с болью.

Производство встало.

Я вылетел из лаборатории, как пробка из бутылки. В центре цеха, в кругу из замерших рабочих, двое катались по полу, засыпанному опилками и металлической стружкой. Они осыпали друг друга неуклюжими, но тяжёлыми ударами, рыча и пыхтя, как два дерущихся пса. Один был здоровенным орком из отряда Урсулы, его зелёная кожа блестела от пота. Второй жилистым, но на удивление крепким человеком-плотником по имени Йорген, одним из лучших мастеров в крепости. Их уже пытались разнять, но без особого успеха, дерущиеся были в том состоянии, когда не видят и не слышат ничего вокруг.

— Растащить! — рявкнул я, и мой голос, усиленный акустикой огромного помещения, прозвучал как выстрел.

Пятеро моих стрелков, которые теперь были моей личной охраной везде и всюду, среагировали мгновенно. Четверо парней, не церемонясь, вклинились в толпу, схватили драчунов за руки-ноги и без особых сантиментов растащили в разные стороны, как двух щенков.

Когда их подняли на ноги, картина была неприглядной. У орка был разбит нос, и тёмно-вишнёвая кровь текла по его лицу, смешиваясь с потом и грязью. У Йоргена была глубоко рассечена бровь, и кровь заливала ему глаз, заставляя щуриться. Оба тяжело дышали, сверля друг друга взглядами, полными чистой, незамутнённой ненависти.

— В чём дело⁈ — спросил я, подходя к ним. Мой голос был ледяным. Я чувствовал, как десятки глаз смотрят на меня, ждут моей реакции. Это был тест. Тест моей новой власти.

— Этот зелёный ублюдок… — прохрипел плотник, выплёвывая на пол сгусток крови с опилками. — Этот дикарь… он сломал мой лучший рубанок! Мой рубанок, который мне ещё от отца достался!

Он ткнул дрожащим пальцем в сторону своего верстака. Там, на полу, лежал расколотый надвое инструмент. Рукоять из резного ореха валялась отдельно от стального лезвия, которое было выщерблено и погнуто.

— А этот беззубый червь, — прорычал в ответ орк, вытирая кровь с лица тыльной стороной ладони, — назвал меня тупым животным! Сказал, что таким, как я, можно доверять только дубину! Я просто хотел снять фаску с рычага! Быстрее, чем напильником!

Я перевёл взгляд со сломанного рубанка на орка, потом на плотника. И всё понял. Я видел эту сцену десятки раз в разных вариациях. В армии, на стройке, на заводе. Это была классика.

Проблема была не в рубанке. Инструмент был хороший, из дорогой, качественной стали, и мне было его жаль. Но настоящая проблема была не в нём. Проблема была в вековой, въевшейся в кровь ненависти. В презрении «цивилизованного» человека к «варвару»-орку. В непонимании орком, для которого любой инструмент, это просто кусок железа, ценности чужого труда и наследия. В том, что один считал другого тупым животным, а второй первого слабым, изнеженным червём.

— Оба виноваты, — отрезал я, и в наступившей тишине мои слова прозвучали как приговор.

Я подошёл к орку.

— Ты виноват в порче чужого имущества и производственного инструмента. Будешь отрабатывать его стоимость. Неделю, после основной смены, будешь таскать уголь для горнов и выносить шлак. Руками.

Орк хотел что-то возразить, но, встретившись со мной взглядом, лишь злобно засопел и промолчал.

Затем я повернулся к Йоргену.

— А ты виноват в оскорблении союзника и разжигании розни, что привело к остановке военного производства в военное время. Ты тоже получаешь неделю ночных смен. Будешь помогать орку таскать уголь.

Плотник открыл рот от возмущения.

— Но, барон! Он сломал…

— Он сломал инструмент, — перебил я его, — а ты чуть не сломал наш союз. Я не знаю, что хуже. Но знаю, что наказывать за это буду одинаково. А теперь… — я сделал паузу, обводя их обоих тяжёлым взглядом, — самое главное. С завтрашнего дня вы будете работать вместе. В паре. За одним верстаком. Йорген, ты научишь его обращаться с инструментом. А ты, — я повернулся к орку, — научишься его уважать. И если я услышу от вас хоть одно кривое слово… если я увижу хоть один косой взгляд… я не буду отправлять вас чистить сортиры. Я лично отведу вас обоих на стену. В первый ряд. Без винтовок. И вы будете отбивать штурм голыми руками. У меня всё. Вернуться к работе!

Я развернулся и пошёл к своему верстаку, чувствуя на спине их взгляды, полные ненависти. Толпа молча и быстро разошлась по своим местам. Грохот молотов возобновился, но в нём появилась новая, жёсткая нотка.

Я установил закон. Суровый, но, на мой взгляд, справедливый. Вопрос был в том, как долго он продержится. Я склеил треснувшую чашку, но трещина осталась. И я знал, что при следующем ударе она может разлететься на мелкие осколки, похоронив под собой всех нас.

Я сидел над чертежами, пытаясь оптимизировать клапанный механизм для нового, облегчённого пулемёта, но мысли разбегались, как тараканы. Голова гудела после разбора полётов с драчунами. Я чувствовал себя не командиром и не инженером, а надсмотрщиком на каторге, который пытается заставить заключённых разных мастей строить корабль, пока вокруг бушует шторм. Каждый мой приказ, каждое нововведение натыкалось на глухую стену из вековых предрассудков, профессиональной гордыни и тупой, упрямой ненависти. Я был чужим, выскочкой, и мне это давали понять на каждом шагу.

В этот момент дверь в мою мастерскую, которую я велел никому не заходить, отворилась с таким скрипом, словно её не открывали, а вышибли плечом. Я поднял голову, готовый выплеснуть накопившееся раздражение на очередного просителя или жалобщика.

Но на пороге стояла не просительница.

В проёме, очерченная светом из главного цеха, стояла гномка. По крайней мере, я так решил, хотя никогда раньше их не видел. Она была почти на две головы ниже меня, но сложена неплохо, прямые ноги, таллия, не слишком широкие для барышни плечи, крепкие, мускулистые руки, ни грамма лишнего жира. Всё в ней говорило о силе и практичности. Две тугие рыжие косы, толщиной с мой кулак и перехваченные простыми кожаными ремешками, падали на мощную грудь, затянутую в прочную кожаную куртку, надетую поверх кольчужной рубахи. Штаны из грубой кожи были заправлены в тяжёлые, подбитые железом сапоги. Её лицо, покрытое россыпью веснушек и едва заметной сажей у висков, было бы даже миловидным, если бы не тяжёлый, колючий и пронзительный взгляд умных серых глаз. Она не осматривалась с любопытством. Она оценивала.

Не говоря ни слова, она вошла, и её тяжёлая, уверенная походка заставила скрипеть доски пола. Она проигнорировала меня и без лишних церемоний подошла прямо к моему столу. Её взгляд скользнул по чертежам, затем она взяла в свои мозолистые, но на удивление ловкие пальцы прототип клапанного механизма, над которым я бился последние несколько часов. Она повертела его, взвесила на ладони, постучала по нему ногтем, который был коротким и чистым.

— Брунгильда, дочь клана Железного Молота, — наконец представилась она. Её голос был звонким, хотя я ожидал услышать что-то низкое и немного скрипучее. Но чувствовалось, девушка привыкла перекрикивать грохот кузни. — Твоя невеста.

Она произнесла это как констатацию факта. Не как приветствие, не как вопрос. Как будто зачитывала спецификацию детали. Я молча смотрел на неё, пытаясь переварить информацию. Вот значит как. Моя политическая жена. Мой «поводок» от гномьих кланов. Я ожидал увидеть кого угодно, не считаясь со словами старейшин: избалованную дочь вождя, хитрую интриганку, скромную деву, принесённую в жертву политике. Но я никак не ожидал увидеть… её, действительно знающего спеца.

— Твои допуски слишком свободные, мастер, — заявила она, возвращая деталь на стол с таким стуком, который ясно говорил: «это брак». Вот это поворот! А дамочка знает, что такое допуски⁉ — Утечка давления на третьем цикле непрерывной стрельбы будет достигать пяти, а то и семи процентов. Твой уплотнитель из кожи грифона, — она презрительно ткнула пальцем в мой чертёж, — размякнет и потечёт после сотни выстрелов. Нужна двойная манжета из чего-то более плотного.

Она говорила быстро, профессионально, её палец скользил по чертежу, безжалостно вскрывая все слабые места моей конструкции.

— И почему ты используешь винтовой зажим для крепления магазина? Это долго и ненадёжно. При вибрации он ослабнет. Рычажный эксцентрик будет надёжнее и в три раза быстрее при перезарядке в боевых условиях. А вот эта тяга… — она снова взяла деталь, — ты сделал её цельной для прочности, но не учёл возможность температурного расширения. После двух минут стрельбы её поведёт, и затвор может заклинить. Здесь нужна составная конструкция с компенсационным зазором.

Она замолчала, ожидая моей реакции. И, чёрт возьми, она была права. Абсолютно, убийственно права по каждому пункту. Я смотрел на эту невысокую, коренастую девушку, и во мне боролись два чувства. Первое, это острое, как укол, раздражение от её бесцеремонности. Она только что вошла и с порога разнесла в пух и прах мою работу. Но второе чувство, куда более сильное, было чувством глубокого, неподдельного уважения инженера к инженеру. Она видела не просто железку. Она видела, как она работает. Она видела, как она сломается.

— Меня зовут Михаил, — наконец сказал я, отодвигая в сторону чертежи и протягивая ей руку. — И добро пожаловать в команду, заместитель.

Она на мгновение удивлённо вскинула брови, явно не ожидая такого ответа. Затем она посмотрела на мою протянутую руку, на свою, перепачканную графитом, и, вместо рукопожатия, просто кивнула.

— Твой верстак — вон тот, у окна. Он самый светлый, — продолжил я. — И да, ты права насчёт эксцентрика. Я думал об этом, но не смог придумать простую конструкцию. Покажешь?

В уголке её губ, впервые за всё время, мелькнула едва заметная тень улыбки. Это была не кокетливая улыбка флиртующей женщины. Это была удовлетворённая ухмылка мастера, нашедшего достойного собеседника.

— Покажу, — коротко ответила она, и, без лишних слов, развернулась и направилась к указанному верстаку.

Я смотрел ей вслед и понимал, что гномы, желая приставить ко мне надсмотрщика, оказали мне самую большую услугу. Они прислали мне не поводок. Они прислали мне союзника. Возможно, единственного разумного во всей этой крепости, который говорил со мной на одном языке. Языке чертежей и здравого смысла. Моя «железная невеста» оказалась именно тем, что мне было нужно, партнёром.

К исходу вторых суток наша «Вавилонская кузница» преобразилась. Хаос никуда не делся, но он стал упорядоченным, управляемым. Он обрёл ритм. Это был ритм войны, ритм отчаяния, ритм гонки со временем. Детали, изготовленные по единым, бездушным, но абсолютно точным калибрам, лежали в деревянных ящиках, рассортированные и промаркированные. Больше не было «гномских» деталей или «орочьих». Были «деталь номер семь», «кронштейн типа Б» и «шток клапана».

Я выстроил всех мастеров, и людей, и орков, и гномов, в одну длинную, неровную линию, протянувшуюся через весь цех. Их лица были хмурыми, на них читалась усталость и затаённое недовольство. Они всё ещё не простили мне унижения, того, что я отобрал у них «искусство».

— Это конвейер, — объявил я, и мой голос, сорванный от постоянного крика, прозвучал хрипло, но твёрдо. — Забудьте о том, что вы делали раньше. Теперь каждый из вас выполняет одну, единственную операцию. И делает её до тех пор, пока я не скажу «стоп».

Я начал расставлять их по местам, как фигуры на шахматной доске.

— Ты, Йорген, — я указал на плотника, который теперь работал в паре со своим вчерашним врагом-орком, — крепишь ствольную коробку к ложу. Три винта. Не больше и не меньше. Твой напарник, — я кивнул орку, — подаёт тебе детали. Следующий! Ты, — я повернулся к молодому гному, — устанавливаешь спусковой механизм. Один штифт. Следующий! Ты вставляешь затвор и рычаг взвода. Следующий! Ты, человек, монтируешь резервуар для воздуха.

Сначала был хаос. Они путались, мешали друг другу, роняли детали. Движения были неуклюжими, злыми. Орк едва не сломал палец гному, передавая ему тяжёлую ствольную коробку. Человек выругался, когда не смог с первого раза попасть винтом в отверстие.

— Быстрее! Точнее! Не думайте, просто делайте! — кричал я, мечась вдоль линии.

Рядом со мной, как тень, двигалась Брунгильда. Она не кричала. Она подходила, молча брала деталь, проверяла её своим калибром и либо кивала, либо с грохотом бросала в ящик с браком, испепеляя виновного таким взглядом, что тот съёживался, будь он хоть двухметровым орком или сородич гном. Её молчаливое презрение к плохой работе действовало сильнее моих криков.

И постепенно, очень медленно, процесс начал налаживаться. Движения становились отточенными, механическими, ритмичными. Скрип, удар, щелчок. Скрип, удар, щелчок. Цех превратился в единый, уродливый, но живой механизм. И вот, из рук последнего сборщика, которым я поставил того самого Тима, вышла первая винтовка.

Она не была произведением искусства. Она не была «песней стали». На прикладе не было резьбы, а металл не был отполирован до зеркального блеска. Она была тяжелее и грубее моих первых, штучных прототипов. В ней не было души. Но в ней было нечто куда более важное. В ней чувствовалась бездушная, неотвратимая мощь серийного производства.

Тим передал её мне с благоговением, как святыню. Грохот в цеху стих. Все, как по команде, остановились и повернулись ко мне. Сотни глаз следили за каждым моим движением. В наступившей тишине был слышен лишь треск углей в горнах и моё собственное дыхание.

Я взял винтовку в руки. Проверил, как сидит приклад. Как движется рычаг. Всё было туго, но работало. Я взвёл механизм. Дослал в ствол учебный болт без наконечника. Поднял винтовку к плечу, прицелился в мешок с песком, который мы специально повесили в углу цеха, и плавно нажал на спуск.

*ЩЁЛК!*

Сухой, чёткий, абсолютно идеальный механический щелчок эхом разнёсся по затихшему цеху. Это был не просто звук. Это была музыка. Музыка безупречно сработавшего механизма, собранного из деталей, сделанных разными существами, которые ещё вчера готовы были перегрызть друг другу глотки. Это был звук победы инженерной мысли над вековыми традициями. Звук новой эры.

Я опустил винтовку и обвёл взглядом лица мастеров. На них было изумление. Шок. И нечто похожее на понимание. Гном-кузнец, который так яростно защищал свою «песнь стали», смотрел на винтовку с открытым ртом. Орк, сломавший рубанок, переводил взгляд с оружия на свои руки, словно не веря, что он был частью этого. А Йорген, плотник, смотрел на меня, и в его глазах я впервые увидел не ненависть, а проблеск уважения. Они, каждый по отдельности, были творцами, ремесленниками. Но сегодня, все вместе, они стали заводом. Они стали силой.

— Отлично, — сказал я, и мой голос прозвучал неожиданно спокойно. Я вернул винтовку Тиму. — Это первая.

Я посмотрел на часы, которые смастерил для себя — примитивные, песочные, но точные.

— Нам нужно ещё сто сорок девять. К рассвету.

Война стояла у ворот. Но теперь у нас был готов наш главный, серийный, стандартный аргумент. И его имя было — винтовка модели «Штольценбург-1».