Не все мухи попадают в Ад

Глава 1

Я люблю свою жизнь. Кто бы что ни говорил, кто бы ни писал эти пасквили про упадок Империи и моральное разложение общества, – я не могу не любить этот мир. Обожаю его во всех проявлениях.

Да, порой бывает… нелегко. Особенно после сеансов с особенно «тяжёлыми» клиентами. Когда приходится копаться в самых тёмных уголках человеческой психики, вытаскивая наружу все эти страхи, комплексы, травмы… Но то сиюминутная слабость. А с ней я справлялся. Умел. Рефлексировал, анализировал, дистанцировался… в общем, делал всё, чтобы не потерять себя в этом вихре чужих эмоций. И никакие насмешки Ренов,[u1] никакие упрёки в «безродности» и «неодарённости» не могли вывести меня из равновесия так, как… отсутствие скидки в любимой пекарне на обожаемый мною штрудель. Эх, штрудель…

Работа моя прекрасна! Я чищу мир, очищая людей от «внутренних демонов». И демоны в данном случае – не метафора. Нет. За свою практику я пережил столько интересного, что меня, пожалуй, уже мало что способно удивить в человеческой психике.

Кстати, о демонах.

Месяц тому назад случился очередной прорыв из Бездны. За последние пятьдесят лет – самый масштабный. Многие, психически неустойчивые люди, подверглись настоящей ментальной агонии. И я с ними работал. Долго и упорно. Вытаскивал их, не побоюсь этой фразы, с «того света». Почему они выжили? Ну… физически, их же черти за ляжки не кусали. Только ментально.

Это только на первый взгляд кажется, с экранной проекторов и планшетов – неприглядные, грязные, да и, честно говоря, омерзительные в своем проявлении «существа», разрывающие ткань пространства, словно сильно натянутый полиэтиленовый пакет вываливаются наружу… легионом. Тысячами.

Но есть и другой вид прорыва – энергетический. Не столь разрушительный физически, но куда более коварный. Он невидим для обычного глаза, но ощутим для души. Этот энергетический поток, несущий в себе сгустки боли, отчаяния, страха… всего того, чем пропитана Бездна, воздействует на слабые точки человеческой психики. Усиливает темные желания, подпитывает скрытые грехи.

Родственники таких людей обычно говорят: «В него точно демон вселился!». Ха, И в этом есть доля правды! Энергетический сгусток находит пристанище в душе, отягощённой схожими грехами, резонирует с ней, усиливает её вибрации. Но бывает и так, что человек справляется. Справляется с этим внезапным наплывом тьмы. И никаких видимых проявлений «подселения» не наблюдается. Тема спорная. Неизученная.

Я же склоняюсь к тому, что важнее не бороться с невидимым врагом, а подготовить себя к встрече с ним. Наблюдательность и рефлексия – вот инструменты, позволяющие увидеть и понять собственные «тени» прежде, чем они овладеют тобой. И здесь, в моём кабинете, проводилась именно такая незримая работа.

И вот я сижу в кабинете, мысленно прокручивая этот клубок мыслей, дожидаясь своего клиента.

Тук-тук.

Начинаем.

***

Александр Мечников, отпрыск моих нанимателей и покровителей, нервно барабанил пальцами по подлокотнику кресла, отбивая сложный, нервный ритм. Его взгляд бегал по кабинету, ища спасения от моего внимательного взора. Он цеплялся то за картину на стене, то за пылинку, танцующую в луче солнца. Дыхание его было прерывистым, сбивчивым, губы плотно сжаты, на лбу пролегла глубокая вертикальная складка. Классические признаки внутреннего конфликта.

– Знаете, Андрей, – начал он, и голос его прозвучал неестественно высоко, словно он пытался казаться спокойнее, чем был на самом деле, – все эти разговоры… они… – он замялся, сглотнул, и я заметил, как дернулась мышца на его шее, – они мне помогают. Правда. Я начинаю… понимать себя.

Я кивнул, стараясь сохранять нейтральное, ободряющее выражение лица. Никаких резких движений, никаких эмоциональных всплесков. Только спокойствие и внимание. Начинает открываться, – подумал я. – Контакт налажен. Главное – не спугнуть.

– Вы говорили про гнев… – Александр продолжал говорить отрывисто, словно каждое слово давалось ему с трудом. – Про то, что его нужно принять… – он сжал кулаки, и костяшки его пальцев побелели. – Но как? Как принять то, что разъедает тебя изнутри?

– Мы не стремимся к тому, чтобы «принять» гнев, как нечто положительное, Александр, – мягко поправил я его, слегка наклоняясь вперёд. Это классический приём активного слушания, демонстрирующий пациенту твою заинтересованность и внимание. – Мы пытаемся понять его природу. Его корень. – Я сделал паузу, давая ему время собраться с мыслями. – Что вызывает в вас такую сильную реакцию? Какие чувства скрываются за этим гневом? Может быть страх? Боль? Обида?

Александр резко вдохнул, и его глаза на мгновение встретились с моими. В них мелькнуло что-то похожее на ужас? Отчаяние? Но в следующий миг его взгляд снова забегал по кабинету, цепляясь за мелкие детали, пытаясь укрыться за ними от меня, от себя, своих мыслей. Он начал нервно теребить ремешок своих часов, движения его стали ещё более суетливыми и беспорядочными.

– Не знаю… – пробормотал он, и голос его был едва слышен. – Пустота… словно что-то важное утеряно.

– Пустота… – медленно повторил я, давая ему время сформулировать свою мысль. Паузы в таких случаях – лучший инструмент. Они позволяют пациенту нырнуть глубже в себя, добраться до самой сути проблемы. – Расскажите об этой пустоте, Александр. Что вы чувствуете, когда она вас охватывает?

Он замолчал, теперь уже пристально глядя на меня. В его взгляде появилось что-то неприятное, холодное, отталкивающее. Будто за тонкой плёнкой здравомыслия скрывалось нечто тёмное и опасное. Зрачки его расширились, дыхание стало глубоким, тяжёлым.

– Это как дыра, – прошептал он, и голос его стал хриплым, словно он долго кричал. – Чёрная… бездонная… она поглощает всё… радость, надежду… остаётся только… голод.

– Голод? – я почувствовал, как по спине пробежал холодок. Это слово… в данном контексте звучало зловеще. – Голод чего?

– Не знаю… – он снова отвёл взгляд. – Пустота… словно… что-то важное… утеряно… После… того случая… на передовой, у Бездны… – Он замялся, сглотнул, и я увидел, как по его шее прокатилась капля пота. – Я… я сделал нечто непростительное. Один из раненых… он… был уже…ну, безнадёжен. – Александр говорил с трудом, словно каждое слово причиняло ему физическую боль. – Но он так цеплялся за жизнь, так кричал… – он содрогнулся, словно вновь переживал тот ужас. – И я… я… помог ему… уйти. Быстро. Безболезненно.

Он поднял на меня взгляд, полный безысходного отчаяния. В нём читалось раскаяние, но и… что-то ещё. Какое-то странное самооправдание, что часто бывает с людьми, пережившими подобное: они пытаются найти оправдание своим действиям в экстремальных ситуациях, списать всё на обстоятельства. Тем более, Мечниковы – известная династия лекарей. Для них такой поступок равносилен нарушению священной клятвы. А репутация для таких семей – не пустое слово.

– Вы… вы понимаете? – повторил он шепотом, и голос его дрожал. – Я… я нарушил клятву. Взял на себя право решать, кому жить, а кому умирать. И это видели другие…

– Александр, – сказал я, стараясь, чтобы мой голос звучал максимально спокойно и уверенно. Важно было не осуждать его, не давить на него, а создать атмосферу доверия и понимания. – Я не священник, я не могу отпускать грехи. И я не судья, чтобы оценивать ваши поступки. Но я знаю, что истинное искупление не в словах, а в делах. – Я сделал небольшую паузу, чтобы он успел осмыслить мои слова. – И ваше желание избавиться от этой тьмы, которая вас поглощает – это уже первый шаг на пути к исцелению.

– Исцеление… – он горько усмехнулся, и эта усмешка показалась мне ещё более болезненной, чем его слёзы. – Возможно ли оно? Когда эта пустота постоянно напоминает о себе? Она… шепчет… побуждает…

Александр сжал кулаки так сильно, что костяшки его пальцев стали совершенно белыми.

– Она говорит, что я поступил правильно, – прошептал он, и голос его был едва слышен. – Что слабые не заслуживают жизни. Что только сильные имеют право решать.

– Александр, – мягко перебил я его, стараясь не нарушать налаженный контакт. А в мыслях ставя ему предварительный диагноз – синдром Раскольникова. – Это не ваши мысли. Это эхо того, что вы пережили. Травма, которая искажает ваше восприятие реальности. Мы можем с этим работать. Мы можем найти способ приглушить этот шёпот. – Я говорил медленно, чётко проговаривая каждое слово, словно обращался к маленькому ребёнку, которого нужно успокоить, убедить, что всё будет хорошо.

– Как? – он поднял на меня взгляд, и я увидел в нём слабую искорку надежды. Маленький огонёк в бездне отчаяния. – Как заглушить голос… который звучит… внутри меня?

– Мы научимся различать ваши мысли и… навязанные вам идеи, – объяснил я. – Мы проанализируем ваши чувства, ваши страхи, мы найдём корень проблемы. И тогда… тогда вы сможете сделать выбор. Свой собственный выбор.

– Свой… собственный… выбор… – медленно повторил он, словно пробуя эти слова на вкус. И вдруг его лицо исказила злобная, отталкивающая гримаса. Глаза, ещё мгновение назад наполненные неуверенностью и надеждой, теперь горели холодным, безумным огнём. – А я уже сделал свой выбор, Андрей! – рявкнул он.

Он резко вскочил с кресла, опрокинув его на пол. Движения его стали резкими, порывистыми, словно он превратился в загнанного зверя. Александр наклонился ко мне, и я почувствовал резкий, отвратительный запах гнили, исходящий от него. Сладковатый, тошнотворный запах разложения.

Откуда...?

– Ты… ты ничтожество! – прошипел он, и его голос был полон ядовитой ненависти. – Червь, копошащийся в грязи! Ты думаешь, что можешь меня вылечить? Меня?! Мечникова?! Я же с вами знаком давно, – продолжал он, и голос его стал вязким, тягучим, словно мёд, стекающий с лезвия ножа. – Вы мне помогали. Как друг семьи… – он скривил губы в издевательской усмешке. – Наш помощник… слуга… прислужник… пешка… РАБ… НИЧТОЖЕСТВО… МРАЗЬ! РУЧНАЯ СОБАЧКА! – он практически кричал мне в лицо, брызжа слюной. – А СОБАЧКЕ РАЗВЕ РАЗРЕШАЛИ ТРАХАТЬСЯ!? ЗАВОДИТЬ ПОТОМСТВО?! – В его глазах мелькнуло что-то извращённое, болезненное. Что-то, от чего у меня волосы на затылке зашевелились.

– Знаете… я вот подумал… – он внезапно успокоился, и голос его стал вкрадчивым, ласковым. – Зачем… тебе… семья? Мм? Зачем… тебе… эта… сучка? Щенята? – Он улыбнулся, и эта улыбка была хуже любого оскала.

Я попытался встать, но он резко схватил меня за руку, сжав её с такой нечеловеческой силой, что я едва не вскрикнул от боли.

– Подожди, – прошептал он, и его дыхание обожгло мне ухо. – Не уходи. Нам нужно прояснить некоторые детали.

Меня охватила паника. Я понимал его намеки, но… Это точно блеф. Должен быть блеф. Между тем страх, холодный и липкий, словно щупальца гигантского осьминога, уже опутывал меня, сжимая в своих объятиях. Я резко вырвал руку и отшатнулся.

– Александр, успокойтесь, – пробормотал я, стараясь, чтобы мой голос звучал уверенно, хотя внутри всё дрожало от ужаса. – Давайте сделаем перерыв. Вам нужно прийти в себя.

– Перерыв? – он снова засмеялся, и этот смех был похож на скрежет металла по стеклу. – Хорошо. Перерыв.

Я поспешно вышел из кабинета, чуть не споткнувшись о собственные ноги. Сердце колотилось в груди, словно загнанная птица. Нужно было позвонить. На всякий случай. Я дрожащими руками достал телефон и набрал номер жены. Гудки. Длинные, мучительные гудки. Никто не отвечал. Тревога сжимала горло ледяным обручем.

– Опа-а-а, – раздался за спиной голос Александра, и я резко обернулся.

Он стоял в дверях кабинета, держа в руках сумку. Обычную спортивную сумку. И улыбался. Той же жуткой, нечеловеческой улыбкой, от которой меня передёрнуло.

– Я так и знал, – продолжал он, не спеша подходя ко мне. – Вот принёс тебе… передачку.

Он раскрыл сумку, и я увидел…

Я увидел то, что заставило меня закричать. Оторванная рука. Женская рука. С обручальным кольцом на безымянном пальце. И… детские части конечностей. Маленькие, окровавленные ручки и ножки…

– Упс, – произнёс Александр спокойным, ровным голосом, словно уронил что-то неважное. – Кажется, я немного увлёкся. Ну вот они… твои любимые. Можешь больше не звонить.

Он бросил сумку к моим ногам, и меня замутило. Мир поплыл перед глазами, краски потускнели, звуки превратились в неразборчивый гул.

– И ты, мразь, – прошипел он, наклоняясь ко мне так близко, что я почувствовал его горячее, прерывистое дыхание, – что-то пытаешься во мне вылечить? – Он снова засмеялся, и этот смех был похож на вой шакала. – Да мне интересно стало, как ты поможешь себе сейчас? Что ты сделаешь, а?

Он пнул сумку ногой, и рука моей жены покатилась по полу, словно сломанная кукла. Меня сотрясла судорога, горло сжало спазмом, перед глазами всё поплыло красным. Я хотел кричать, но уже не мог выдавить из себя ни звука.

– Знаешь, – продолжал Александр своим спокойным, задумчивым голосом, словно размышлял вслух о чём-то абстрактном, – я ведь… я ведь нарушил клятву. Лекарскую клятву. – Он посмотрел на свои руки, словно видя на них кровь. – И подумал… раз уж дороги назад нет, то почему бы не попробовать? Меня эта идея так манила…

Он снова улыбнулся, и в этой улыбке было что-то детское. Неподдельное любопытство.

– А это… – прошептал он, вновь наклоняясь ко мне, – это приятно. Чувствовать власть. Контроль. – Я вновь почувствовал тошнотворный смрад разложения, исходящий от него. – Видеть, как ломается… мир. Твой мир.

В его глазах мелькнуло что-то… хищное, животное. Он замахнулся и…

Но я уже действовал. Гнев. Чистый, ледяной гнев, словно поток жидкой стали, вытеснил парализующий ужас, мобилизовал тело. Александр целился мне в лицо. Я уклонился, резко пригнувшись, и его кулак просвистел в воздухе, чуть не задев мою голову. Он потерял равновесие, и я воспользовался этим. Резкий удар ногой в колено – простой, но эффективный приём, которому меня учили ещё в академии. Александр вскрикнул и рухнул на пол. Он пытался встать, опираясь на руки, но я не дал ему этого сделать. Короткий, точный удар ногой в челюсть – и он отключился.

Но я знал, что это ненадолго.

Что за чертовщина?! С таким проявлением вселения мы ещё не сталкивались. – пронеслось в голове, и меня охватила новая волна паники. Не просто паники… ужаса. Что же делать!?

Внутри всё клокотало от гнева, отчаяния… бессилия. Он… он убил их! Мою семью. Мою жену, моих детей… Эти мысли, словно раскалённые иглы, впивались в мозг, выжигая всё на своём пути. Я чувствовал, как теряю контроль. Самоконтроль, который всегда был моей визитной карточкой. Моей защитой.

Я вспомнил про пистолет, который я держал в кабинете на всякий случай. Вот он, этот «всякий случай». Глубоко вздохнув, я бросился к столу, резко выдернул ящик и выхватил пистолет. Тяжёлый, холодный металл приятно лёг в руку, обещая защиту.

Возмездие.

Александр зашевелился. Его глаза открылись, и в них… в них плескалась нечеловеческая ярость. Он пытался подняться, тело его содрогалось в судорогах.

Александр встал на четвереньки, словно дикий зверь, готовящийся к прыжку. В его взгляде, в его движениях не было ничего человеческого. Только животная ярость. И жажда убить.

Он рыкнул и бросился на меня.

Я выстрелил.

Грохот выстрела разорвал тишину кабинета. Александр остановился, словно наткнувшись на невидимую стену. В его груди зияла маленькая разорванная рана, но… он, казалось, не замечал боли и продолжал двигаться.

Ярость и отчаяние захлестнули меня. Я стрелял снова и снова, целясь в него, словно в мишень. Пули разрывали его плоть, но… он всё не падал, продолжал идти, ползти ко мне, оставляя за собой кровавый след.

Мы оба рухнули на пол. Я продолжал жать на курок, выпуская в него оставшиеся патроны. Пока не щёлкнул пустой затвор.

Александр затих. Его тело дёрнулось и обмякло. Кожа покрылась чёрными трещинами, из которых вытекала густая, тёмная жидкость, похожая на… кровь? Гной? Она растворилась в воздухе, будто сотканная из тумана, оставляя после себя лишь тёмное, маслянистое пятно и тошнотворный запах гнили.

Но в тот момент я почувствовал удар. Не физический, удар по сознанию. Мощный, сокрушительный ментальный взрыв. Как будто кто-то… вонзил в мой мозг раскалённый крюк и с силой вырвал кусок моей души.

Мир померк. И я провалился в темноту.

***

Сознание всплывало медленно, продираясь сквозь вязкую, удушливую тьму, словно росток, пробивающийся через толстый слой асфальта. Казалось, я тону в смоле, а где-то сверху, за тяжёлой завесой боли и оцепенения, ждёт нечто неизбежное.

Первым ощущением было жжение в висках – тупая, ноющая боль, пульсирующая в ритме с бешено колотящимся сердцем. Затем пришёл запах. Густой, липкий, насыщенный железом. Кровь. Но не просто кровь… гниение. Что-то прогорклое, пропитавшее воздух смрадом разложения.

Я попытался вдохнуть глубже, но горло сжалось судорожным спазмом, словно его сжали в тисках. Вкус во рту был… омерзительным. Смесь желчи, ржавчины и… чего-то сладковатого, приторного, от чего меня чуть не вывернуло наизнанку.

Веки казались налитыми свинцом, но я, преодолевая тяжесть и боль, заставил себя открыть глаза.

Первое, что я увидел, – потолок моего кабинета. Знакомый, но теперь какой-то чужой. Древесные узоры на тёмных балках, мягкий полумрак, разорванный всполохами светильников… всё, как всегда. Но что-то было не так. Что-то изменилось.

Я моргнул, пытаясь сосредоточиться, и хаос ощущений медленно начал складываться в более-менее осмысленные картины.

Кабинет был в полном беспорядке. Бумаги, словно осенние листья, разбросаны по полу, некоторые из них пропитаны чем-то тёмным и липким, словно пятна от масла. Разбитая ваза в углу, осколки которой блестят в полумраке. Опрокинутый стул. И в центре этого хаоса – неподвижное тело Александра Мечникова.

Его глаза были открыты. Пустые, немигающие, они смотрели в никуда. Лицо застыло в выражении, которое я видел в последние мгновения его жизни. Удивление. Осознание. Осознание того, что всё пошло не так.

В груди что-то дрогнуло, заныло… но я даже не попытался это осмыслить. Не было сил. Не было ничего. Только пустота. Холодная, бездонная пустота. Хах, с которой пришел бороться этот…

Память ворвалась внезапно, смывая остатки разума.

Голос Александра. Насмешливый, полупьяный… издевательский. Его слова, брошенные как что-то незначительное, но обрушившиеся на меня, словно смертный приговор.

«Ты ведь понимаешь, что их уже нет? Ни твоей жены, ни детей. Я делал это творчески, красиво было…».

Я с силой зажмурился, пытался сбросить эти образы, стереть их из памяти… но они, словно когти хищника, впивались в мой разум.

Реальность не давала мне спастись.

Жужжание… назойливое, противное жужжание заполнило внезапно наступившую тишину. Я медленно, с трудом повернул голову. В углу комнаты что-то шевелилось. Тёмная, копошащаяся масса десятков, если не сотен мух, облепивших… что-то. Или… кого-то.

Я знал, кого.

Меня передернуло от отвращения.

Я заставил себя подняться. Медленно, превозмогая тошноту и головокружение, опираясь дрожащими руками о пол. Колени подогнулись, но я, сжав зубы, удержался.

Я убил его.

Месть? Справедливость? Избавление?

Неважно.

Я медленно дополз к неприглядной куче конечностей моих родных, упал рядом с ними и тихо застонал…

Со стороны улицы уже слышалось какое-то движение.

***

Офицер Копов, гражданский служитель правопорядка в секторе А-С, получил тревожный вызов: «Вооружённый конфликт. Адрес: Проспект Волховца, 17. Дом 7». Подробностей не было. Кто? Сколько человек? Какое оружие? Была ли замешана магия? Звонок от перепуганной гражданки, которая слышала лишь раскаты выстрелов. На всякий случай, на вызов отправилась полная боевая немагическая группа – семь человек, вооружённых до зубов.

Они прибыли на место через несколько минут. Двухэтажное здание старой постройки, из тёмно-красного кирпича, с высокими, узкими окнами и тяжёлой, дубовой дверью. Фасад украшен лепниной или какими-то странными символами. Не разглядеть в сумерках. Дом молчал, не подавая никаких признаков жизни. Только толпа детей, словно стайки воробьёв, расселась на верхушках деревьев вдоль дороги, с любопытством наблюдая за прибывшими офицерами. Да пара жильцов соседних домов выглядывала из окон, обсуждая происшествие шёпотом. Но что-то здесь было не так. Дело даже не в тошнотворном запахе, исходившем от дома, а в ощущениях.

– Марк, проверь дом и территорию на предмет магического вмешательства, – скомандовал старший офицер, его голос был чётким и резким, как удар кнута. – Если найдёшь остаточные эманации, определи их природу и принадлежность. Впитай излишки. – Он бросил короткий, пронизывающий взгляд на одного из бойцов, который тут же кивнул и, не теряя ни секунды, снял с пояса небольшой, плоский артефакт-анализатор.

– Антон, оцепи территорию. Никого не впускать и не выпускать, пока не закончим, – продолжал раздавать команды офицер.

– Сергей, Влад, – он обратился к двум другим бойцам, высоким и крепким, словно высеченным из гранита, – вы – входная группа. Работаете по протоколу. Быстро, чисто, без лишнего шума. Цель – контроль ситуации внутри здания.

– Игорь, ты их страхуешь. Вторая линия. Если что-то пойдёт не так – мгновенное вмешательство. Понял?

– Дмитрий, ты снаружи. Перехват беглецов. Наблюдение за окнами и чердаком. Кто попытается сбежать – работаешь на поражение. Если потребуется.

В этот момент в тишине резко раздался звук хрустящей ветки.

— Дети! Съеб…проваливайте отсюда, живо!

Офицер быстро оглядел свою команду. Его взгляд был холодным и сосредоточенным, движения – чёткими и точными. Настоящий профессионал.

– Всё ясно? – Адресовал своей команде. Его голос звучал уверенно, без намёка на сомнение. – Работаем!

Внутри царила тишина. Зловещая, давящая тишина, от которой волосы на затылке шевелились.

Сергей, держа пистолет наготове, первым пересёк порог. Двигался он плавно, бесшумно, словно пантера, крадущаяся в джунглях. Следом за ним, прижимаясь к стене и прикрывая напарника, двигался Влад. Воздух внутри был тяжёлым, густым, пропитанным запахом пороха и крови.

В тусклом свете фонарей они увидели тело. Мужчина лет двадцати пяти, раскинувший руки. Кровь, тёмная, почти чёрная, растекалась по деревянному полу, запекшаяся вокруг множества пулевых ран.

– Контакт, – глухо сообщил Сергей в рацию. – Один «двухсотый».

Влад, не отрывая взгляда от тела, медленно повернул голову и замер. В углу комнаты, среди обломков мебели и разбросанных частей тел, лежал ещё один человек.

На первый взгляд – тоже труп. Одежда разорвана, лицо бледное, землистого цвета, в застывших, невидящих глазах – отпечаток ужаса, множество мух, облепивших его тело и все вокруг. Но когда луч фонаря Сергея скользнул по его груди они увидели: он дышит. Слабо, прерывисто, но дышит.

– Есть выживший! – бросил Влад, двигаясь в сторону человека.

И в этот момент он пошевелился. Едва слышный стон вырвался из его разбитых губ, рука слабо дёрнулась.

Выстрел прогремел мгновенно. Резко. Оглушительно.

От неожиданности палец Сергея дёрнулся на спусковом крючке. Это было рефлекторно. Инстинкт, натренированный в сотнях боёв с отродьями Бездны, подсказывал одно: если кто-то шевелится среди груды мёртвых – это угроза. Устранить. Немедленно.

Пуля вонзилась в грудь живого. Он дёрнулся и затих. Навсегда.

– Чёрт! – Влад шагнул вперёд, но было поздно.

В рации раздался голос командира:

– Докладывайте!

Сергей, бледный как полотно, сжал зубы. Сердце колотилось с такой силой, что отдавалось в висках.

– Ошибка… – с трудом выдавил он. – …«двухсотый».

[u1]Вежливое обращение к одаренному, родовитому

***

От автора: Цепляет, да? Тогда поставь лайкосик, сделаю продолжение еще ярче :D