Не тот год III

Глава 5

Заговор за время моего отсутствия не успел спасть с будущего фельдмаршала, поэтому следующий час я сидел за спиной финского командующего, держа ладонь на его загривке, чтобы растянуть срок действия чар. Он же листал большой блокнот с исписанными листами в разное время и разного цвета чернилами. Иногда там попадались какие-то схемы с армейскими тактическими знаками. Знай я финский, смог бы разобраться в записях. Но да ладно, когда этот тип окажется на нашей стороне фронта, этим блокнотиком там найдётся кому заняться. Несколько раз в комнату к нему заглядывали офицеры и что-то спрашивали. И каждый раз мой пленник сердито отсылал их прочь, следуя ранее заложенным установкам.

А потом раздался первый взрыв!

Жалобно зазвенели оконные стёкла, влетев внутрь, не выдержав удара взрывной волны. Буквально через пятнадцать секунд дверь распахнулась и внутрь одновременно попытались заскочить сразу трое финских офицеров. Из-за чего чуть не застряли.

— А вот теперь пошли отсюда, — шепнул я зачарованному. — Скажи, чтобы шагали впереди тебя. Сам держись за ними.

Второй и ещё более мощный взрыв застал нас всех на скрипучей деревянной лестнице, уже почти на последних ступеньках перед первым этажом. Кирпичный дом затрясся как больной в припадке. С потолка посыпалась штукатурка с побелкой, где-то над головой что-то затрещало и протяжно заскрипело как выдираемый из доски толстый и длинный гвоздь.

Лестница заходила ходуном. Никто не смог удержаться на ногах, все попадали. Самое ужасное заключалось в том, что от всего случившегося с меня слетел заговор отвода внимания. Или закончился его срок работы, а я просто в нервной беготне не уследил за этим.

Я самым первым вскочил на ноги, опередив всю финско-офицерскую братию. И поймал на себе взгляд рядового, стоявшего на посту у входной двери. В отличие от всех нас на лестнице он не упал, а устоял, прислонившись к стене во время мощного сотрясения дома после взрыва.

Он смотрел только на меня, пуча серые глаза. Наверное, пытался найти для себя аргументированное объяснение, как в толпе высших офицеров вдруг появился неизвестный в маскхалате и с русской винтовкой за спиной, потому как СВТ у финнов не было. За то время, что мы находились с Панкратовым во вражеском тылу, мне на глаза попадались лишь финские «мосинки», суоми и совсем крошечное количество английских и немецких винтовок. Ну, и пулемёты. «Максимы» и опять же английские модели, сохранившиеся, полагаю, со времён Зимней Кампании.

В тот момент, когда я собрался выхватить из-под маскировочной одежды наган и пристрелить излишне внимательного финна, на улице прозвучала череда мощнейших взрывов. На голову полетели остатки белёной штукатурки, где-то что-то тяжёлое упало, остатки стекол покинули оконные рамы, а где-то из оконных проёмов даже вылетели решётки, судя по металлическому грохоту. На стене слева от меня с треском лопнули кирпичи, и появилась трещина в несколько сантиметров шириной, сквозь которую я увидел кусочек заснеженной улицы. Я машинально съёжился и прикрыл голову левой рукой, а правой полез под маскировочную накидку за револьвером. Солдат, как и я, на несколько секунд забыл обо всём, а потом… его снесло дверью, возле которой он стоял. В первый миг я решил было, что это прилетел снаряд из подорванного эшелона. Но потом рассмотрел колесную пару от вагона. Чудовищная мощь взрыва разорвала вагон или паровоз в клочья и разбросала на многие сотни метров вокруг многотонные стальные детали.

«Чёрт, Сашка!», — мысленно охнул я, представив всё то, что сейчас творится снаружи. Разлетающимся осколкам и деталям эшелонам плевать на невидимость, а защитного оберега у напарника не было. Создавая волшебные побрякушки, я решил сэкономить и сделать упор на скрытности, которая, как полагал, будет эффективнее и полезнее. Кто же знал, что перед началом нашей диверсии сюда припрётся Маннергейм с инспекцией!

Но тут над головой затрещал потолок, на который обвалилась крыша и перекрытия второго этажа. Решив на время отодвинуть беспокойство о Панкратове в дальний угол, я подхватил с пола Маннергейма и рванул с ним на улицу сквозь зияющую дыру, образовавшуюся на месте входной двери.

Фельдмаршал что-то пытался сказать мне на своём родном языке и вяло трепыхался. Кажется, подчиняющий заговор слетел с него одновременно с заговором невидимости, но до конца пожилой мужчина ещё в себя не пришёл и потому особых проблем не доставлял. Перед тем как покинуть полуразваленное здание, я вытащил из подсумка заговорённую финскую гранату, скрутил колпачок и дёрнул за пуговицу на короткой матерчатой ленте, активируя запал. После чего снаряд полетел внутрь в сторону лестницы, где возились оглушённые взрывами финские офицеры. Они всё ещё не пришли в себя до конца и не заметили, что их ряды поредели. Взрыв растворился в серии мощных подрывов на станции. И сразу после этого тишина и покой надолго покинули станцию. С этой секунды взрывалось всё и везде. Стальные пары, двутавры, швеллера, трубы и бог знает что ещё в виде бесформенных и перекрученных конструкций летало по воздуху, словно пакеты из «пятёрочки» с ближайшей мусорки во время урагана.

Я с пленником укрывался за зданиями, постепенно удаляясь от станции. Сразу после того как оказался на улице я активировал очередной заговор отвода внимания. Финн, находясь в поле действия чар, был похож на зомби и шёл туда, куда я его тянул, не пытаясь сопротивляться и возмущаться.

Ждать Панкратова у здания, где коротал время Маннергейм, ожидания завершения ремонта, я не стал. И опасно, и народу в том месте появилось слишком много и слишком быстро. У нас имелись ещё две точки встречи в окружающем лесу на подобный случай, если вдруг по каким-то обстоятельствам разделимся. Вот на одну из них, на самую ближайшую, я сейчас и торопился.

В какой-то момент местность вдруг резко изменилась. Лес раздался в стороны, открыв моим глазам огромную и идеально круглую поляну, которую накрывал купол кроны дуба. И какой это был дуб! Настоящий патриарх. Увидь его Лев Толстой, испытал бы оргазм, не иначе! Только одному этому дереву уделил бы не меньше полноценного тома. Однозначно!

— Это ещё что за шутки? — пробормотал я себе под нос и машинально перехватил оружие, готовясь открыть огонь в любой миг, если почувствую угрозу.

Мой спутник стоял столбом, никак не реагируя на окружающий мир. Последний, к слову сказать, словно замер. Ни единой веточки не колебалось от ветра. Не мелькали птахи в голых кронах. Не падали серебристые крупинки инея или щепотки снега с сучьев.

Недалеко от дуба горел широкий костёр. Костровище окружали крупные камни со сглаженными водой боками. Бездымное пламя горело ровно, красиво, будто нарисованное опытнейшим мастером по компьютерным эффектам для фильма с бюджетом с Эверест.

Я хотел шагнуть назад и не смог. Казалось, что тело мгновенно застывало, стоило из мозга в мышцы уйти команде на отступление. Оставалось идти вперёд. А вот тут никаких проблем не возникло.

Стоило пройти пяток метров, как разум подкинул новую загадку в виде отсутствия малейших следов на поляне. А ведь кто-то должен следить за костром. Дрова — это вам не газовая конфорка, подключённая к магистрали. Два-три часа жара, а затем всё — нужно кидать новую охапку топлива.

— Ну, и где все? Что за шутки? — повторил я, повысив голос, постаравшись, чтобы фраза прозвучала грозно.

В ответ тишина. Только в костре стрельнули головешки, и вылетели несколько искр. Я дошагал до него и остановился в метре от ограждающих пламя булыжников. Здесь я ощущал исходящее от него очень приятное тепло, в котором хотелось раствориться. Одновременно ощущал прилив энергии, толкающий на действия, и негу, которой хотелось поддаться, опуститься сначала на колени перед костром, а затем лечь, сомкнуть глаза и отдаться вечности. Вот только последний путь был не мой. Интуитивно я тянулся к той части тепла, что толкала на поступки, шептала «дерзай, ты можешь всё, поверни мир вспять!». Наверное, нечто подобное почувствовал Илья Муромец после второго ковшика воды, выпитого из рук калик перехожих. Нега пропала. Осталось только желание действия и… азарт, что ли. Причём наплевательского типа. В виде: «я сейчас такого натворю и плевать на всё и всех!». Едва я только это осознал, как почувствовал ледяные мурашки под одеждой. В памяти вспылили все истории, былины, фантастические и фэнтезийные романы, где герой превращался в чистое зло, получая огромную мощь, эгоизм и отсутствие границ у морали. После чего сделал шаг назад, ещё один и ещё, пока не отошёл от костра на расстояние, с которого тепло костра не ощущалось.

— Достойный выбор! — раздался за спиной чужой мужской голос.

Резво обернувшись, я направил ствол оружия на откуда-то взявшегося высокого старика с царственной выправкой. С ног до головы он был закутан в медвежью шкуру. Её передние лапы свисали с плеч старика и опускались ниже пояса, поблёскивая желтовато-чёрными когтями, как будто покрытые глянцевым лаком. На ногах у неизвестного красовались унты или похожая на них обувь из чёрного с проседью густого и длинного меха. Голова была непокрытая, а длинные седые волосы опускались почти до плеч. Его лицо заросло густой бородой, белой как свежевыпавший снег. В правой руке старик сжимал посох из узловатой толстой жерди, покрытой по всей длине крошечными нашлёпками от срезанных сучков. Вверху посох расходился, превращаясь в рогатку. Там промеж коротких отростков устроился череп рыси. Белый-белый, какой-то нереальный и со сверкающими посильнее жемчуга клыками.

— Он выбрал свой путь! — сказал второй старик, вышедший из-за спины первого. Этот был укрыт огромной волчьей шкурой, а в развилке посоха расположилась голова филина.

— Достоин идти по нему и далее! — вынес свой вердикт третий седовласый бородач, выше ростом и крепче сложением первых двух. На плечи он накинул чёрную шкуру с короткой шерстью. Откуда-то пришло знание, что это шкура тура. У него посох венчал череп волка.

— Достоин! — кратко высказался четвёртый старик. Он выглядел самым старым из четвёрки волхвов, соизволивших явиться передо мной. Он единственный из компании не носил мехов и шкур и появился передо мной в обычной одежде. Вместо сапог или чуней — лапти. Холщовые просторные штаны, просторная рубаха навыпуск, подпоясанная тонкой веревкой, и бурый плащ длиной до середины икр. Посох был гладкий и белый, будто вышедший из-под резца станка. Между концов «рогатки» сидел небольшой сокол. И я не мог с уверенностью сказать живой он или это искусно выделанное чучело. — Запомни наши имена, ратник. Волх!

— Боян! — вслед за ним представился обладатель посоха с головой филина.

— Всеслав! — назвался тот, кто носил шкуру тура.

— Богомил, — произнёс последним тот, кто явился мне первым.

В этот самый момент за спиной в очередной раз громко стрельнуло в костре. Невольно я повернул голову в его сторону. А когда вновь развернулся к гостям через секунду, тех уже и след простыл. А вместе с ними и поляна с дубом и костром пропала.

Резко пришло осознание, что я стою вновь в финском лесу.

Когда добрался до места, назначенного для встречи, напарника там не наблюдалось. Бросив взгляд на часы, засекая время, я принялся ждать. Спустя полтора часа увидел среди деревьев движение. Напрягая глаза, сумев рассмотреть в полукилометре от укрытия чёрно-белое пятно, размерами совпадающее с габаритами человеческого тела в толстой зимней одежде. Некто шёл по прямой в мою сторону. При этом совсем не скрываясь и будто бы не торопясь.

Пару секунд я размышлял, а потом быстро привязал Маннергейма к дереву и трусцой побежал в сторону неизвестного. Уже через несколько минут в нём я узнал Панкратова. Но в каком же ужасном виде он предстал передо мной! Маскировочный костюм зиял прорехами, оставленными от огня. Левая рука свисала плетью, и с ладони капала яркая красная кровь, оставляя чёткий след на снегу. Правая половина лица бугрилась волдырями ожогов. Глаз заплыл и был совсем не виден. Может, его там вообще уже не было. Из бедра на ладонь выше колена торчала не то обгорелая чёрная щепка, не то крупный стальной осколок. Из-за этого товарищ едва шагал.

— Сашка, как ты? — я подскочил к товарищу и подставил ему плечо. Спросил для того, чтобы определить степень его состояния. Может, он уже ничего не соображает и передвигает ноги на автомате.

— Паршиво, — простонал он. — Не уберегся… попал под один из взрывов.

— Ложись, не стой. Сейчас я тебя подлатаю, — ответил я товарищу и бережно уложил его на снег. У того силы полностью закончились, как только осознал, что появилась поддержка и он больше не один. Командир упал бы как подрубленный, не придержи его я. Когда выдернул у него из ноги щепку, он даже не дёрнулся. Сразу после этого я наложил на него лечащий заговор.

Энергия ухнула в Панкратова как ведро воды в пустую бочку. Помнится, когда лечил Серёгу на хуторе у Прохора, так после первого заговора едва стоял на ногах. Правда, тогда во мне и волховской силы было значительно меньше. Сейчас же эффект от магического лечения был сильнее, но и откат тоже. Впрочем, подсознательно я знал, что сейчас истратил маны раза в три больше, чем при лечении Серёги на прохоровском хуторе. Блин, насколько же сильно Панкратову досталось⁈ У него явно и сильнейшая контузия, и внутренние повреждения. Удивительно, что он вообще смог пройти несколько километров с такими ранами и сохранить трезвость рассудка.

К счастью лечащий заговор помог. Буквально на глазах Панкратов пришёл в себя. Часть водяных пузырей высохла, от них осталась только тонкая корочка коросты. Открылся и глаз, за который я боялся больше всего. С виду он был цел, только весь белок оказался тёмно-красного цвета из-за лопнувших сосудов. Второй глаз, к слову, выглядел почти также. Может только кровавое пятно там было чуть-чуть меньше размером. Рана на ноге уменьшилась в размере и частью зарубцевалась, частью покрылась толстой коркой.

— Спасибо, — произнёс Панкратов где-то через несколько минут после лечения. — Как заново родился, — затем он попытался подняться на ноги и застонал. На ноги он смог подняться только с моей помощью, а идти ему пришлось, опираясь на кривой сук с рогулькой, заменившей ему костыль с плечевым упором. — Что с Маннергеймом?

— Все нормально с ним. Отдыхает совсем недалеко отсюда, — дал я ему ответ. — Сам как? Что болит?

— Да везде болит, — криво улыбнулся он. — До этого ничего не чувствовал, а сейчас хоть прям ложись и помирай. Тошнит, кишки крутит, дышать больно, в спине стреляет. И в ноге словно кусок стекла застрял.

— А с глазами как?

— Правый глаз видит плохо, — признался он. — Будто вода в него попала или ещё что-то. Всё размыто и зудит.

— Это ерунда, — как можно увереннее произнёс я. — Главное, что хоть что-то видит. Если глаз на месте и функционирует, то вылечить его не составит труда.

Когда мы добрались до моего укрытия, то обнаружили отсутствие третьего члена нашей группу, в которую тот вошёл не по своей воле.

— Вот же гад, — вырвалось у меня. — Из него же чуть ли не песок сыплется, откуда такая прыть?

Я пожалел своего пленника из-за его возраста, когда прикручивал к дереву. Плюс опасался, что провожусь дольше получаса с разведкой или уводом финнов — я же не знал, кто это там бредет в нашу сторону — от укрытия. И крепко связанный фельдмаршал мог замёрзнуть или лишиться рук на холоде. В итоге из-за такой жалости у врага появился шанс освободиться и удрать.

Оставив Панкратова в укрытии приходить в себя, я бросился по следам фельдмаршала. Уйти далеко он не успел, хоть и очень старался. По следам было видно, что первые сотни метров он сначала бежал, потом пытался бежать. Дальше уже просто шагал, часто хватаясь за стволы деревьев, оставляя на тех смазанные следы от ладоней в перчатках.

Уже спустя пять минут я увидел его шинель среди деревьев и лесных сугробов. Он часто оглядывался по сторонам и бросал взгляды назад. Финн тоже заметил меня, так как я не пользовался невидимостью. Поняв, что уйти не удалось или просто уже окончательно выбившись из силы, ушедшие на первый рывок, он остановился и повернулся в мою сторону. Когда я к нему приблизился, увидел в его правой руке небольшой пистолет.

«Выговор мне с занесением, что плохо обыскал», — подумал я и тут же нашёл оправдание. — «Да только такая кроха у него могла быть спрятана где угодно, даже в трусах».

Первый выстрел он сделал, когда между нами оставалось метров двадцать. Пуля прошелестела где-то в метре от меня. Возраст и торопливый шаг по зимнему лесу негативно сказались на меткости фельдмаршала.

Не став играть в гимнаста-трюкача и пытаться укорачиваться от пуль, я укрылся за деревом, достал из подсумка гранату и изо всех сил швырнул её в финна, метя в лицо. Такого хода враг от меня не ожидал. И хотя я не попал своим снарядом в его голову, но смог угодить в грудь. Удар оказался чувствительным. Финн охнул, отшатнулся назад и запнулся за отвалившийся сук, скрытый в снегу. Нелепо взмахнув руками, он полетел на землю. При этом вновь нажал на спусковой крючок.

«Надеюсь, на фоне канонады на станции эти выстрелы никто не слышал», — подумал я, подбегая к фельдмаршалу. Ногой ударил по запястью вооружённой руки, выбивая пистолет. Видимо, вложил слишком много сил в удар, так как лежащий громко вскрикнул от боли. На секунду стало жалко старика. Но через миг я вспомнил то, что происходило в Ленинграде в моей истории. Вспомнил дневник девочки, которая рассказывала в скупых строчках, как умирала от голода её семья и соседи. А потом в памяти всплыли рассказы мирных жителей с освобождённых территорий, захваченных украинскими нацистами и их наёмниками, среди которых были и финны, которые творили то же самое, чем занимаются их предки сейчас. И вместо жалости в груди вспыхнуло чувство ненависти. Даже появилось желание проломить пяткой череп пленному, лежащему у моих ног. Честно признаюсь, что справился я с этим приступом с трудом. Вся будущая ненависть к русской нации, к русской крови создаётся именно сейчас вот такими людьми как этот немолодой фельдмаршал. И на протяжении десятилетий, в течение нескольких поколений будет воспитываться в тех, кого СССР победит и мало того — освободит от нацизма и фашизма, ведь это касается не только финнов. Так что чем меньше останется тех, кого позже англосаксы превратят в лидеров и знамёна будущего русофобского движения, тем лучше. Но именно сейчас от Маннергейма всё-таки может быть польза. Пусть не в виде перехода финского главнокомандующего на сторону Советского Союза, но хотя бы секретную и важную информации этот старпёр с царскими кровями выдаст. Обязательно. Не просто же так в моей истории Маннергейма по настоянию СССР исключили из списка военных преступников Второй Мировой. Есть на что надавить у наших на фиников. Точно есть. А с пленным фельдмаршалом таких точек давления станет значительно больше.

— Вставай, пока не добавил, — обратился я к нему.

Тот медленно поднялся, не проронив ни слова.

— А теперь снимай шинель, — приказал я ему, и тут же добавил. — Буду обыскивать, чтобы найти все сюрпризы вроде этого, — и кивнул на отлетевший на два метра от нас пистолет.

— У меня больше ничего нет, — на русском ответил он мне. — Даю слово офицера. Хотя, откуда таким как вы знать о чести.

Я вновь испытал приступ злости. Шагнув к нему, я сграбастал в кулак меховой воротник фельдмаршальской шинели и дёрнул тушку в ней на себя:

— Я знаю о чести побольше всяких мразей, которые готовы обречь на смерть от голода в блокаде детей со стариками и женщинами, которые в любой войне считаются неприкосновенными, — прошипел я ему в лицо. — И не говори, что ты не догадывался о таком исходе, когда выполнял приказы своих господ, холуй немецкий.

В моём мире Гитлер осенью издал приказ о том, чтобы Ленинград был окружён, заморен голодом и уничтожен обстрелами с бомбардировками. Этот же приказ получили и финны. Как с этим обстоит здесь я не знаю, но полагаю, что реальность не сильно отличается от моей.

Тот побледнел, на скулах заиграли желваки. Попытался вырваться и чуть не упал, когда я неожиданно отпустил его.