Назад в СССР: Классный руководитель, том 2

Глава 9 Воскресные хлопоты

Я вернулся домой после репетиции в прекрасном расположении духа и возбуждённым, почти выбросив из головы смертельную угрозу, которая нависла надо мной. Решил просто делать всё, как раньше — спектакль, зимний поход, посещение обсерватории. И журнал! Как же, чертовски сильно хотелось, подержать в руках, полистать, пахнущий типографской краской настоящий журнал.

Дома я решил нажарить себе картошки, варёной колбаски, как люблю, сварганить пару бутербродов, и выпить чаю. Кофе на ночь лишило бы меня последнего желания спать. Завтра — воскресенье и я хотел отоспаться, наконец.

Пока уминал ужин, услышал, как хлопнула дверь и в кухню вплыла жена в новом халате, чем-то напоминающим индийское сари ярко-красного цвета с узорами, вышитыми золотыми нитками. На голове жёстко накрученные на бигуди локоны. Подошла к окну и какое-то время то наблюдала за мной, как я уминаю картошку, то смотрела во двор. Утолив голод, я соизволил поднять на неё взгляд, пытаясь понять, чего она на этот раз хочет от меня.

— Не хочешь узнать, что сказал Пётр Михайлович о твоём посещении? — наконец, подала она голос.

— Он пришёл в ужас? От моего невежества?

— Нет, — жена поджала губы, не оценив мою иронию. — Он остался очень доволен.

— Правда? Не ожидал. Вроде ничего особенного я не делал.

— Он сказал, что ты — отличный специалист. И ему хотелось привлечь тебя в качестве консультанта для закупок техники его трестом за границей. Но посетовал, что у тебя нет партбилета.

— Ну, а в чем же дело? — я откусил большой кусок бутерброда с сыром и колбасой, зажмурившись от удовольствия, прожевал. — Пусть берут консультантов с партбилетом.

— Олег, ты иногда реально выглядишь идиотом, — она усмехнулась, но в голосе не было обычной злости. — Естественно, у них таких консультантов с партбилетом пруд-пруди. Но ему нужен специалист, а не очередной партийный чиновник.

— Интересно, а почему он мне лично об этом не сказал?

— Потому что, не успел. Нужны были согласования там-сям.

— Но к моему сожалению, дражайшая супруга, выехать за бугор я не смогу. По той простой причине, что с такой характеристикой, какую мне дал ректор МГУ, меня просто из страны не выпустят.

— Надо с этим что-то сделать, — задумчиво пробормотала Людка. — Это твоя характеристика уже поперёк горла встала.

— Увы, дорогуша. Я из-за этого не могу стать секретарём-референтом у одного известного учёного, который метит в члены Академии Наук СССР! Вот! — я важно поднял вверх указательный палец. — Он мне тоже предлагал ездить за границу. Так что карьера учёного мне тоже не светит.

Она почему-то не стала орать, что я — идиот, что испортил жизнь себе и ей, что она потратила на меня лучшие годы, глаза сузились, ушла в себя, будто обдумывала какой-то план.

— Ну, ладно, посмотрим, — наконец, сказала она. — Приятного аппетита.

И уже собралась выплыть из кухни, но я решил её затормозить:

— Люда, слушай. Мне тут поручили в школе букет найти для нашей одной учительнице. У неё юбилей. Не знаешь, где можно купить свежие цветы? Розы там или гвоздики.

Людка коротко рассмеялась:

— Мог, что-нибудь более убедительное придумать. Деваху какую решил охмурить? Да ладно, знаю я вас, псов шкодливых.

Она вышла из кухни, вернулась через пару минут и выложила передо мной две бумажки:

— Вот талон. Вход со двора. Позвонишь и скажешь, что от Степана Игоревича. А это адрес.

Я схватил оба листка, пробежал глазами:

— Там за чеки или за рубли?

— А у тебя и чеки имеются? — выщипанные дугой брови жены поднялись аж до самой линии волос. — Ого, вижу мой муж становится приличным человеком. — За рубли там.

— Отлично! Спасибо, дорогая! Ты просто прелесть.

Жена как-то странно хмыкнула, скорее с грустью, чем с обычным для неё презрением и вышла.

А я после её ухода быстро все убрал со стола, и вытащил стойку для пересъёмки, фотоаппарат «Зенит-Е» (у него съёмный объектив), пачку журналов, которые дал мне Бессонов, лампы. Вытащил из своих закромов несколько черно-белых фотоплёнок «Свема» низкой чувствительности — 100 единиц, прихватив и пару цветных «Орво». Мышечная память позволила мне сразу зарядить плёнку. Но тут же я задумался. Как определить с какой диафрагмой снимать? Выдержку я всегда для такого случая ставил 1/25. Ведь результат я увижу только после того, как проявлю плёнку. Да, это проблема. Но тут вспомнил, что у меня где-то валялся экспонометр. Решил сделать несколько снимков одной и той же картинки, но с разной диафрагмой. Проявлю плёнку, посмотрю. Вытащив несколько пакетиков с проявителем и фиксажем, сразу их развёл в воде, как указывалось на этикетке. Решил, что буду снимать всю плёнку и сразу проявлять.

И тут же с сожалением осознал перед тем, как печатать, плёнку нужно хорошо просушить, поэтому напечатать фотографии — увы, не успею. А я уже разогнался, представляя, как буду священнодействовать в ванной при красном свете, наблюдая, как проявляется картинка в ванночке. И ощущать совершенно непередаваемый какой-то даже пьянящий химический запах реактивов. Хотя. Ехать на день рождения Марины где-то после обеда. Может быть, и успею днём что-то сделать, если смогу справиться с волнением. Я пытался представить место, где отец Марины, второй человек в области, мог устроить праздник для своей дочери? В собственном доме, в ресторане, в кафе? Кого я там увижу? Лишь членов семьи, или каких-то известных людей? Подумал с иронией, что переживаю, как Наташа Ростова перед первым балом.

Штатив для пересъёмки я нашёл на нижней полке — деревянная доска с планками, к которой с краю по центру крепился стержень с рамкой. И всё! Никаких электронных примочек, ничего. Естественно, объектив «Гелиос-44», который стоял на моем «Зените», ни в какую не хотел фокусироваться на маленькой картинке. И тут я вспомнил, что для этого нужны переходные кольца. Их я нашёл в одном из отделений старого серванта в коридоре.

Поэкспериментировав с парой штук, сумел сделать так, что изображение полностью попало в объектив. И сделал снимок. И тут же понял, что как я не стараюсь, но все это хлипкое сооружение дрожит от щелчка затвора. Лихорадочно начал вспоминать, существовали ли в этом времени дистанционные пульты, и тут же едва не расхохотался. Какие пульты? У нас даже для телевизора не было пульта, а уж тем более для фотоаппарата. Поискав в ящике, где хранил всякие прибамбасы, обнаружил пару тросиков. Один из них уже совсем разлохматился, обнажив металлическую трубочку. Но зато один оказался совсем новым. Я прикрепил его к фотоаппарату и дело пошло на лад. Щелкал несколько раз одну и ту же картинку с разной диафрагмой. Экспонометр, который я нашёл, показывал какую-то чушь, пришлось действовать по наитию.

Отщёлкав все тридцать шесть кадров плёнки, ушёл в ванную, и зарядил в бачок, аккуратно влил проявитель, зафиксировал время. Решил не отвлекаться на пересъёмку и вначале все сделать правильно — аккуратно вращал катушку с намотанной на неё плёнкой. И вот, наконец, знаменательный момент моей новой жизни — после проявителя, тщательной промывки, залил фиксаж. И через отмеренное время, с замиранием сердца, наконец, открыл крышку и снял плёнку, ставшую из серо-стальной черной с белёсыми пятнами. Повесил на струну кухонной шторы, стал рассматривать с лупой. Понятно, что некоторые кадры получились слишком темными, некоторые слишком светлыми, но всё-таки я угадал с диафрагмой. Успех окрылил меня так, что я очень быстро справился со всеми картинками. Принёс ещё пару своих конвертов с пластинками и переснял их.

Но потом решил сделать и пару цветных плёнок. Нашёл среди штабелей коробочек негативную цветную плёнку «ORWO» и нащёлкал цветных картинок. Подумав с сожалением, что на заводской типографии Тетерина вряд ли есть цветная печать, но вдруг это пригодится на будущее?

Удовлетворённый своей работой, унёс все проявленные плёнки в свою комнату, повесив их аккуратно на натянутые бельевые верёвки. Оставлять в кухне побоялся, жена могла их сдвинуть, уронить, прилипла бы пыль. Не хотелось терять результаты своего труда.

Только ко второму часу ночи, но совершенно счастливый, я добрался до своего продавленного дивана, залез под одеяло, и мгновенно провалился в сон. Меня больше не мучила бессонница, я засыпал почти мгновенно — прекрасное свойство молодости.

Проснулся часов в десять, без будильника, решил, что вначале съезжу за цветами. Хотя внутри ворочался червячок сомнения, не обманула ли меня жена, не дала ли адрес какой-нибудь халупы, или вообще не существующего дома. Но когда я раскрыл карту Москвы, то обнаружил, что дом такой имеется. Находится в центре Москвы, так что, если я даже и проедусь зря, потеряю не так уж много времени. Заглянул осторожно в большую комнату — Людка куда-то уже намылилась, постельное белье было сложено в тумбочку, царила тишина и порядок.

Радовал февральский день, заполненный пронзительно-ярким, на удивление жарким, солнцем, сверкающим под его лучами снегом. Пока готовил завтрак, наблюдал, как пацаны играют в хоккей на катке, обнесённом деревянным заборчиком. Приоткрыл створку окна, ворвался морозный, но чистый и свежий воздух, обжёг лёгкие. Усилились звуки, что доносились со двора — стук шайбы о клюшку, удар в ворота, так что резиновый диск проскакивал мимо вратаря и ударялся со страшным грохотом о доски.

За катком дети на санках катались с горки. Визжали, кричали, падали. Рядом я заметил скучающих родителей — женщину в сером пальто и с черным меховым воротником, в высокой темной шапке и лысоватого мужика, который с ленцой наблюдал за тем, как дети валятся в одну кучу, барахтаются.

Из подъезда дома слева выбежала кампания ребятни, в серых, коричневых пальтишках, начали лепить снежки, бросать друг в друга с криками. Двое сцепились, упали в снег, руками и ногами начали мутузить друг друга, но совсем не злобно. Распахнулось окно в доме, пронзительный женский крик огласил двор: «А ну, перестали драться! Сейчас выйду, всыплю обоим!» Пацаны тут же замерли в снежной каше, вскочили, отряхнулись и отбежали в стороны, чтобы набрать побольше снега, слепить здоровенный ком и бросить в товарища.

Из последнего подъезда вышла семья — высокий мужчина в куртке, толстых зимних штанах, стройная женщина в элегантном красном комбинезоне, несли на плече широкие, деревянные лыжи. Женщина держала за руку пацана лет пяти в темно-красном ватном пальтишке и шапке-ушанке, он тоже важно тащил маленькие лыжи.

Справа от катка на снегу, как оазис посреди пустыни, распластался большой ковёр, который пластиковой выбивалкой колошматил плотный с большой лысиной мужик, одетый только в свитер и тёмные штаны. И я подумал, что надо бы то же самое сделать с тем ковром, что висит на стене над диваном — наверняка в нем накопилось уйма пыли.

Женщина в шубе-чебурашке с усилием тащила санки по дорожке, засыпанной снегом. Там восседал закутанный в серое ватное пальто и шапку-ушанку ребёнок.

Откуда-то издалека, со станции, слышался стук колёс электрички.

Два пацана, один в красной куртке и черных штанах, другой — в синем комбинезоне на лыжах крутились вокруг катка, видно, устроили соревнование. Работали палками, как одержимые, словно хотели выиграть турнир по биатлону.

Где-то за стенкой, у соседей ревел, как раненный зверь, пылесос, перекрывая звуки музыки, которые шли сверху: кто-то уныло на рояле разучивал гаммы. К этим звукам примешивалась какофония из телевизоров, радиоприёмников.

Вся эти маленькие радости обычных людей рождало ощущение спокойствия, умиротворения. Воскресенье не просто день отдыха, это время простых радостей и маленьких личных дел.

Шипенье, словно за спиной проснулся большой клубок змей, оторвало меня от бездумного созерцания, и я еле успел схватить за ручку турки, чтобы кофе не залил плиту. В другой кастрюльке закипела вода и я засыпал туда вермишель. Масло, сыр, колбаска, наделал бутербродов и уселся с удовольствием за стол, который, кажется, хранил едва заметный запах плёнки, которую я проявлял ночью.

После завтрака я отправился по адресу, который дала жена. Решил не ехать на мотоцикле, а добраться на метро. Когда к остановке подкатил грязно-оранжевый «Икарус» с номером «343-к» я даже поначалу не понял, что он-то мне и нужен. Но потом вскочил на подножку, буквально за секунды, как водитель захлопнул двери. На кассе заметил «ценник»: «Проезд до Кольцевой дороги — 5 коп, далее — 10 коп». Да, точно, до метро «Речной вокзал» приходилось платить в два раза больше. Я бросил два пятака, открутил два билета и уселся у окна. После того, как проехали магазин «Ленинград», автобус свернул и покатил по узкой улице мимо кинотеатра «Нева», за которыми виднелся ряд «хрущёвок». Я помнил, их снесут уже в 21-м веке, построят современные дома.

Но решил до конечной не ехать, а выйти на метро «Беломорская», та же линия, но не тащиться через все переулки в вонючем и жутко холодном салоне. Но когда автобус остановился, и я выскочил, то с удивлением огляделся вокруг и поёжился. Возникло ощущение, что попал куда-то в захолустье. На другой стороне торчало ряд одинаковых «брежневских» девятиэтажек, но никакого входа в метро я не увидел. С этой стороны посреди голой пустыни возвышался лишь киоск «Союзпечати». Я наклонился к окошку и спросил, как можно вежливей: «Не подскажите, где здесь метро?» Киоскёр — немолодой, какой-то выцветший, как старый журнал на солнце, дядька, недовольно воззрился на меня и ответил:

— Вы не доехали, молодой человек. Садитесь в любой автобус и доедете до метро.

— Нет, мне до конечной не надо, — настаивал я. — Мне нужна «Беломорская». Метро.

Мужик пожал плечами и углубился в разгадывание кроссворда. И тут меня озарило, что я — идиот! Метро это построят только в 21-м веке при Собянине, а я — пришелец из будущего опять ошибся. Подавился смешком, и лишь хмурый взгляд киоскёра заставил меня заткнуться. Я осмотрел прессу, которая осталась лежать до воскресенья и заметил, что осталась только «Правда» за воскресенье. Не пожалел трех копеек и купил. И когда подошёл автобус, забрался в него и начал просматривать. Передовица называлась «Сельскому жителю» и рассказывала о том, как партия и правительство заботится о культурном просвещении трудящихся села, в конце статейки, конечно, оказался текст:

«В постановлении ЦК КПСС „О мерах по дальнейшему улучшению культурного обслуживания сельского населения“ предусмотрен ряд конкретных мер, которые позволят поднять на новую, более высокую ступень всю культурную работу на селе, в том числе и кинообслуживание».

Но рассказ о киноустановках и киномеханиках на селе почему-то отозвался щемящей болью в сердце, когда вспомнил о Глафире, которая приютила меня, вылечила, а уже начал забывать о ней. Обещал, что буду навещать одинокую женщину, которая привязалась ко мне, как к сыну. И не выполнил обещания, урод. Но сделал себе заметку, что обязательно устрою зимнюю прогулку до этого села, и тогда обязательно навещу Глафиру. И тем себя хоть немного успокоил.

Пробежался по заголовкам других статей — ничего интересного: поздравление ЦК Парагвайской коммунистической партии. Где вообще находится этот Парагвай? И зачем им там коммунистическая партия? «Солидарность с тружениками Ольстера» — воюют эти ирландцы так долго, что удивительно, что до сих пор не перебили друг друга.

А вот это меня заинтересовало: «Десять недель в космосе» — заметка о работе экипажа космического комплекса «Салют-6»-«Салют-27». Подробный отчёт, вплоть до частоты пульса у Романенко и Гречко. Сейчас это уже мало, кого волнует. И ещё одно сообщение я нашёл: «Сообщение ТАСС, 17 февраля 1978 года в Советском Союзе произведен запуск очередного искусственного спутника Земли 'Космос-990».

Но больше всего меня порадовала крошечная заметка, напечатанная мелким шрифтом:

«Увлекательно проходят занятия в студенческом астрономическом кружке педагогического института имени В. Г. Белинского в городе Николаеве. В учебно-научной обсерватории студенты наблюдают за Луной, кометами, туманностями, исследуют спектры звезд и планет».

В каком-то Николаеве есть не просто астрономический кружок, но и обсерватория? Как же хотелось создать такую обсерваторию, поставить там мощный телескоп, чтобы показать ребятам, как прекрасно живое небо, добыть хорошую камеру, чтобы снимать все эти звезды, туманности. Эх, мечты, мечты.

Дочитав до последней страницы, где обычно и печатали самое интересно, я едва не подпрыгнул от радости, увидев название заметки: «Берлин: ПОСВЯЩАЕТСЯ БРЕХТУ», где говорилось:

«Общественность немецкого рабоче-крестьянского государства широко отметила 80-летие со дня рождения этого замечательного художника-антифашиста, лауреата международной Ленинской премии „За укрепление мира между народами“. Важным событием в культурной жизни столицы явилось торжественное открытие дома-музея Брехта, в котором приняли участие партийные и государственные деятели республики».

А я ведь забыл о том, что у Брехта — юбилей. Суну под нос Витольдовне и Аглае эту статью, чтобы они, наконец, поняли, Брехт — великий писатель и наша школа просто обязана поставить спектакль к 80-летию драматурга.

К моему удивлению, автобус вовсе не стал петлять по узким улочкам, а просто свернул на Фестивальную и докатил до конечной, прямо напротив входа в метро. Когда вылез, на какие-то секунды увидел огромный торговый центр в четыре этажа, звучные названия компаний, выстроившиеся рядами на фасаде. И все это исчезло, растворилось в сизом февральском небе.

— Вы что-то ищете, молодой человек? — рядом остановилась немолодая дама в сером пальто с сильно побитым молью рыжим воротником.

— Нет- нет, спасибо, — улыбнулся я. — Я тут всё знаю.

— Но вы так странно оглядывались, будто искали что-то. И лицо у вас такое. Удивлённое.

Не мог я сказать доброй женщине, что ищу здесь будущее, из которого прибыл. Что не могу не сравнивать то время и сейчас. Для них, тех, кто здесь живёт, ничего не менялось, а для меня, путешественника из будущего, постоянно что-то вызывало удивление. Моя память накладывала матрицу моего настоящего на прошлое, и я видел результат. И что-то сосало под ложечкой, когда я осознавал, что опять потерял что-то.

Я прошёл через турникеты, с опаской, вдруг что-то не сработает, выскочат злые челюсти, прищемят самое дорогое и болезненное место. Откуда возник этот страх? Из каких глубин воспоминаний моего детства?

Когда подошёл поезд, я нашёл местечко у окна, вытащил опять «Правду», чтобы просмотреть ещё раз, может быть, найду что-нибудь интересное. Прочёл заметку о том, как «США покрывают убийц», а именно братьев Бразинскасов, которые восемь лет назад угнали самолёт, тогда погибла стюардесса, которая пыталась остановить террористов. И особенно меня заинтересовала рецензия на спектакль Ленкома в постановке Марка Захарова «Парень из нашего города». Я почему-то плохо помнил об этом спектакле, но прочитав о постановке, решил посмотреть. Хотя, скорее всего Ленком уже был настолько популярен, что билеты придётся доставать через жену, а этого мне делать совсем не хотелось.

Услышал, как женский голос диктора объявил: «Станция Маяковского. Следующая станция 'Площадь Свердлова» и замер. Мне же надо было выйти на станции «Горьковской», перейти на «Пушкинскую», чтобы добрать до «Краснопресненской»! Ничего не понимаю. И только тут вспомнил, что никакой «Горьковской» в помине нет. Не построили! Подскочил к схеме метро и понял, что я — балбес, нужно было выйти на «Белорусской», перейти на Кольцевую линию. А теперь придётся возвращаться. И я с сильнейше досадой ощутил себя чужаком здесь, который постоянно путается в элементарных вещах.

До «Краснопресненской» я добрался уже в сильном раздражении. Публики в вагоне прибавилось, в основном родители с детишками, видно, которых решили сводить в зоопарк. Дети шумели, забирались с ногами на скамейки. А я сидел в самом конце вагона, вжавшись в угол, стараясь не обращать внимание на милого мальчика лет пяти, который плюхнулся рядом со мной, подскакивал на месте, болтал ногами, и постоянно задевал меня красными сапожками, оставляя на моих брюках полоски грязи.

Когда поезд, наконец, остановился на «Краснопресненской», я с трудом пробрался сквозь толпу родителей с галдящими детьми к эскалатору и вышел наружу, вдохнув свежего воздуха. Через парк с голыми деревьями, на ветках повисли снежные хлопья, вышел на другую улицу и действительно обнаружил магазин с вывеской «Гастроном». Заскочил туда и замер. Ничего похоже на цветы я не обнаружил. Обычный советский продуктовый магазин, смахивающий на сарай, тёмный, пропитанный запахами обёрточной бумаги, половой тряпки, варёной колбасы, металла консервных банок, которые выстроились красивыми пирамидами во всех отделах.

Рядом с одним отделом толпился измученный народ: мужчины, женщины в пальто, шубах. Мельком взглянул, что дают. Кажется, бройлерных цыплят, чьи бело-розовые пупырчатые тушки были свалены кучей на подносе за спиной продавщицы, дородной женщины с высокой замысловатой причёской, заколотой безвкусной пластиковой заколкой, с усталым лицом, на котором явно проступала мысль: «за каким чёртом я работаю в воскресенье?» Пробираться сквозь толпу и спрашивать, где здесь цветы, я просто побоялся. Выругался про себя матерно, что Людка все-таки меня надула, и я проделал столь длинный путь, чтобы наткнуться на обычную очередь в гастрономе.

— Пожалуйста, дайте мне две штуки, — расслышал я плачущий женский голос, больше напоминающий стон.

Рядом с прилавком стояла молодая женщина, в распахнутой на груди искусственной под каракуль шубке. Лицо бледное, измученное, без макияжа, светлые волосы собраны в пучок, закреплённые чёрной аптекарской резинкой. Она прижимала к себе сумку и смотрела жалобно на продавщицу, у которой на весах лежала маленькая тушка.

Толпа зашумела, загалдела: «По одной в руки!», «Всем не хватит!»

— Товарищи, у меня дома трое детей. Мне нужно две штуки. Дайте, пожалуйста.

— У всех трое детей! — отозвалась рядом стоящая старушка в тёмном пальто и каком-то немыслимом капоре. — Все так просют, а потом выходят и продают втридорога.

Ком застрял у меня в горле, стало не хватать воздуха, не потому что здесь он был такой спёртый, просто весь негатив этих людей хлынул в душу, залил досадой, жалостью, переходящие в бессильную ярость.

— Мужчина, а вам чего здесь надо? — на меня злобно зыркнула полная дама в длиннополом пальто с огромной брошкой на груди, изображавшей то ли паука, то ли экзотический цветок. — Чего стоите, глазеете? Без очереди не пустим, — сказала, как отрезала.

Я лишь тяжело вздохнул, качнул головой. Развернулся и вышел наружу. Запахнувшись поплотнее, побрёл обратно к метро.