Назад в СССР: Классный руководитель, том 2

Глава 11 Праздничный ужин. Начало

От всех этих качаний вверх-вниз я задремал, и проснулся, когда раздался резкий хлопок, машина затормозила, пошла юзом, едва не врезалась бортом в ствол огромного дуба. Огляделся, но не увидел ничего, кроме темнеющих силуэтов стволов деревьев на фоне сугробов и сизого неба.

— Боря, что случилось? Боря!

В ответ — тишина. Я перегнулся через сиденье и замер — Борис уткнулся в руль, а чуть ниже виска зияло пулевое отверстие, торпедо, сиденье забрызгано сгустками крови и мозгов. Меня будто окатило ледяной водой. Я выскочил из машины, кинулся к водительскому сидению. Открыл дверь и сдвинул тело Бориса на пассажирское. Попытался завести машину, но стартер издавал лишь противные скрежещущие звуки.

И тут послышались хруст снега под тяжёлыми шагами. Просвет перекрыла чья-то тень, распахнулась дверца и меня выволокла наружу неведомая сила. Когда я встал, отряхнулся, увидел, как невдалеке, между деревьями, возникла толпа людей, и все мне хорошо знакомы — Злата-Машка, тот мужик с почты, Сибирцев, Звонарёв, главарь бандитов. Но выглядели они странно, будто не живые люди, а голограммы, по ним пробегали огоньки, на миг все изображение искажалось, искривлялось, но потом вновь восстанавливалось.

Рядом с машиной стоял высокий человек, одетый в нечто, смахивающее на облегающий тонкий скафандр белого цвета. Он снял шлем, я попытался разглядеть лицо, но не смог. Черты смазывались, расплывались, потом собирались вновь.

— Вы кто? За каким чёртом убили Бориса? — спросил я, стараясь придать голосу твёрдость.

— Я — Комиссар Времени, — отчеканил он, и я даже не смог понять, говорит он это, или мысли сразу попадают в мозг, пронзая острой болью. — Туманов, ты нарушил несколько статей Кодекса Времени. Из-за твоих поступков эта реальность начала меняться. И волна изменений прошлась по другим Вселенным. Некоторые из-за этого начали разрушаться.

Я лишь покачал головой, звучало слишком театрально, чтобы воспринимать серьёзно эту пафосную речь.

— Интересно, как это возможно? Повлиять на другие Вселенные?

— Чтобы тебе было проще понять, я опишу это так, как сделал учёный, которого вы называете Никола Тесла. Он описал схему взаимодействия Вселенных. Все они нанизаны на единый стержень, и каждая отстоит друга от друга на одну фазу. Насильственное изменение в одной, меняет что-то и в других. Это закон Времени и пространства.

— И что вы от меня хотите?

— Мы хотим убрать тебя из этой Вселенной, пока не поздно. Ты вернёшься в своё настоящее и больше никогда не будешь перемещаться в другие альтернативные реальности.

— Убьёте меня? Тогда я попаду в капсулу времени в вновь выберу этот год. Сначала, или в конце этого периода.

— И мы вновь тебя убьём. Пока ты не поймёшь, что все это бесполезно.

— И все-таки зачем вы убили Бориса? Он-то вам что сделал? Или он тоже попаданец? Вы могли просто его усыпить.

— Нет. Это неприемлемо. Если бы мы его усыпили, он бы проснулся и увидел тут твой труп. Было бы расследование. А так здесь будет два трупа, и никто не будет знать, что тут произошло.

— Для вас жизнь человека ничего не стоит?

— Как и для тебя. Ты же убивал людей, — этот странный субъект махнул рукой в сторону, и я увидел, как голографическая стена пошла волнами и сквозь зеленоватый муар проступили лица тех, с кем я расправился — мужики, что утонули в реке, и тот отморозок, что напал на Тетерина.

— Я убивал мразей, подонков, они получили своё по заслугам. А сейчас вы убили обычного человека, который ничего плохого не сделал. Только, чтобы прикрыть свои делишки.

— И в смерти Бориса тоже есть твоя вина.

Он вскинул оружие, которое смахивало на бластер из фантастических фильмов. И меня будто парализовало, ноги словно примёрзли к земле, не мог пошевелиться ни рукой, ни ногой. Только ждал, когда странный субъект нанесёт удар.

Обожгла вспышка, но боли не ощутил, только стало трясти, все сильнее, сильнее, словно через тело пропускали электроразряды. Я качался, мотал головой туда-сюда. В глазах потемнело, будто сверху набросили мешок. Стало не хватать воздуха. Схватился за горло.

И проснулся, увидев перед собой бледное, вытянутое лицо живого и невредимого Бориса. Схватив за плечо, он тряс меня, как тряпичную куклу. Заметив, что я открыл глаза, отпустил, тяжело дыша, быстро-быстро моргая.

— Фу, напугал меня, чувак, — выговорил он с трудом. — Трясу тебя, как грушу, а ты как будто не живой. Головой мотаешь и всё. И даже вроде и пульса у тебя нет.

— Да, разморило меня, извини. Пока ехали, укачало.

Машина уже стояла в подземном гараже — круглые выпуклые лампы с плафонами из молочного стекла, встроенные в бетонные стены, заливали ярким светом просторное помещение, потолок подпирали колонны квадратного сечения. Рядами выстроились машины, в основном «Волги», хотя я увидел парочку «Жигулей», и также, судя по элегантными силуэтам — иностранные. И в самом конце, у стены гордо возвышалась красавица «Чайка» старого образца. И тут я представил, как бы среди них стоял бы мой «пёс». Хотя теперь я понимал, доехать на мотоцикле сюда я бы не смог по всем этим разбитым просёлочным дорогам. И стало так жалко себя, нищий учитель среди партийных небожителей.

— Слушай, Боря, я у тебя оставлю футляр.

— Оставь. Мне все равно тебя обратно везти. А у тебя там что?

— Гитара.

— Ну, так ты её с собой возьми. Сбацаешь что-нибудь.

— Настроения нет.

— Чего это у тебя настроение пропало? — удивился Боря. — Давай-давай, тащи с собой. Там гардероб есть. Оставишь там. Чего-то ты так расклеился?

Я промолчал, и мы вышли наружу. За чернеющими силуэтами деревьев, на фоне темно-синего неба возвышалось здание из двух ярко-освещённых этажей, на козырьке, которым кончалась плоская крыша, горела надпись: «Ресторан Архангельское». Когда мы подошли ближе, я понял, что у каждого из этажей есть летняя веранда, но они пустовали. Все веселье происходило внутри.

Пока шли по тропинке, мысленно возвращался к своему сну. Что это могло быть? Просто моя фантазия? Но почему такая странная? Если бы я читал об этом или смотрел фильмы, то понятно, что мозг мог подкинуть подобную фантасмагорию. Но я никогда ничего не слышал об этом. Может быть, это было предупреждение на будущее? Но, что я мог изменить в этой реальности? Я не сдвинул ни на йоту технический прогресс или систему образования. Я здесь просто жил. Да, пришлось лицом к лицу встретиться с бандюками, хулиганами, познакомиться с дочкой второго человека в области. Но как это могло изменить что-то в ткани времени и пространства? Хотя, если меня убьют, то, может быть, это к лучшему. Бандюки могут узнать о моих чувствах к Марине, и она пострадает. Нет, я становлюсь слишком опасным человеком.

На входе нас встретил плотный широкоплечий охранник в спецодежде, он сидел за столиком, где лежала толстая канцелярская тетрадь. Когда мы вошли, он грозно спросил:

— Кто такие?

— Олег Туманов и Борис Островой, — сказал Боря.

Охранник сунул нос в книгу, провёл толстым пальцем и нашёл мою фамилию, поставил галочку. Искать Бориса он не стал, просто буркнул:

— Проходите.

В конце коридора обнаружился просторный гардероб за раздвижными дверцами с огромными зеркалами. Я оставил там свой полушубок и повесил футляр гитары на крючок вешалки. На остальных висели норковые и собольи шубы, и не такие уродливые квадратно-гнездовые, как их шили в советское время для простых людей, а элегантные, явно пошитые на заказ в ателье, или привезённые из-за бугра. Дублёнок хорошей выделки я заметил немного, моя не выделялась из остальных — Людка достала отличную вещь, но все равно смотрелся мой полушубок как-то убого и жалко на фоне роскошных шуб.

Я вытащил из коробки лилии, от них сразу распространись волны яркого медово-ванильного пьянящего аромата, от чего даже закружилась голова.

— Ух ты, какие цветочки, — восхитился Борис. — Где ж ты их зимой достал? Красота. Шик.

Я лишь постарался таинственно усмехнуться, сделав вид, что вдаваться в подробности не хочу. Борис повёл меня наверх, по широкой мраморной лестнице с такими монолитными перилами, будто вначале её должны были установить во дворце. Хотя я видел сквозь полуоткрытую дверь, что на первом этаже тоже есть зал, где рядами выстроили круглые столики, покрытые зелёными скатертями, рядом стояли простые стулья с деревянными спинками.

Второй этаж занимал большой зал с рядами квадратных столиков, застеленных накрахмаленными белыми скатертями, но кресла из чёрного пластика выглядели как-то простовато. Стены украшали узкие высокие панели из светлого дерева, у потолка — красочные панно в стиле Палеха. По центру зала в нише, отделанной темно-синей плиткой, на небольшой эстраде — барабанная установка, пюпитр с нотами, гитары, синтезатор. Музыканты в светлых брюках и темных пиджаках сидел за столиками, и о чем-то разговаривали. По залу прохаживались парами гости, солидные мужчины, почти все в темных официальных костюмах, с галстуками. Я поискал глазами Марину, но найти не успел, как рядом будто из-под земли выросла официантка в белой блузке, поверх которой была надет светло-голубой сарафан с вышивкой.

— Ваши имена, товарищи? — спросила она вежливо.

— Олег Туманов и Борис Островой, — опередил меня Борис.

Девушка подвела нас к столику, где я увидел таблички с именами и подумал, что все предусмотрено — гостей рассаживают по их чинам. Нас с Борей, как обслугу, в самом конце зала. Я уселся за столик, в центре которого стоял хрустальный графинчик с прозрачной жидкостью, бутылка «Боржоми», графин из цветного стекла, полукругом стояли хрустальные вазочки с чёрной и красной икрой, на фарфоровых тарелках — нарезка из сыро-копчённой колбасы нескольких видов, красной и белой рыбы, красиво украшенные овощные салаты — один в виде красного рака из нарезанных помидоров, который возлежал на импровизированном «пляже» из зёрнышек кукурузы. Всё это источало такой одуряющий аромат, что хотелось съесть это все сразу, даже без хлеба. С утра я ничего не ел — не успел пообедать. А бешеная скачка по просёлочным дорогам только усугубила аппетит. Но Борис лишь наложил себе на фарфоровую тарелку салат и рыбу, а икру брать не стал. Положил кусочек красной рыбы в рот и стал меланхолично жевать.

— Ты не любишь икру? — поинтересовался я.

— Нет. Ненавижу. Тошнит от неё уже. Ешь сколько хочешь. Ещё принесут.

Я решил тоже не показывать виду, что дико голоден. Но от икры не отказался. Особенно чёрной — настоящей икры в своей жизни я не видел никогда. В советское время продавали какие-то белёсые шарики, которые зачастую сцеплялись в безвкусные твёрдые комочки. Болтали, что искусственную икру делают из нефти. На самом деле, та чёрная икра, что продавалась в магазинах, была просто из перемолотой рыбы, и с помощью каких-то ухищрений наших химических НИИ она выглядела шариками. А та, что я попробовал, просто таяла во рту. И почему-то на ум пришли строчки из юморески Жванецкого, которую гениально озвучил Аркадий Райкин — «я через завсклада, через директора магазина, через товароведа, через заднее крыльцо достал дефицит! Слушай, ни у кого нет — у меня есть! Ты попробовал — речи лишился! Вкус спецфический! Ты меня уважаешь. Я тебя уважаю. Мы с тобой уважаемые люди.»

И я тоже лишился речи на мгновение, пока поглощал всё эти деликатесы. Нет, в моё, современное время, я бы все это смог купить без проблем. Хотя и чертовски дорого. Ну, кроме чёрной икры, конечно, которая так и оставалась искусственной. Но тут я ощутил себя реально голодранцем, которого подпустили к столу, за которым ест знать.

Прожевав несколько кусочков, Борис взял хрустальный графинчик с прозрачной жидкостью и спросил:

— Будешь?

— А это что?

— Водка. Так себе. Пить можно под закуску.

— Я не пью алкоголь, — покачал головой.

— Ну, не пьёшь, значит, не пьёшь, — Боря даже спрашивать не стал, почему я отказываюсь от водки, просто поставил на стол, наколов на вилку кусок колбасы, отправил в рот. — И мне нельзя.

Взяв со столика бутылку боржоми, Борис открыл, помотал передо мной, предлагая, когда я отказался, налил себе. А я решил попробовал, что налито в стеклянный графин — виноградный сок, настоящий, не разбавленный, словно только, что выжатый из свежих ягод.

Я уже заметил, что напротив нас, у стены установлен длинный стол, застеленный светло-бежевой льняной скатертью с бахромой. В центре, как королева, восседала Марина в открытом золотистом платье, слева ее отец, справа — муж, почему-то с такой кислой физиономией, будто сделал большое одолжение присутствующим, что пришёл на праздник. Над столом висел дугой транспарант с надписью «Поздравляем с днём рождения нашу несравненную Марину Кирилловну!», украшенный разноцветными воздушными шариками. Подняв глаза к потолку, девушка задумчиво слушала разговор мужчин и явно скучала. Ринуться к ней с цветами я постеснялся, сидел и смотрел на неё, ощущая как досадой заполняется душа, жжёт боль из-за моего унизительного положения. Марина вдруг заметила меня, расплылась в радостной улыбке, призывно помахав рукой.

— Олег Николаевич! — рядом с нашим столиком возникла фигура мужчины в роскошном тёмно-синем костюме и галстуке-бабочке — прямо вылитый метрдотель из ресторана «Яръ» начала века. — Вас приглашают. Пройдёмте.

Он провёл меня в коридор и я, прислонившись к стенке, старался унять сердце, которое колотилось у самого горла. Дверь распахнулась, выпорхнула Марина и я протянул ей букет дрожащими руками.

— Ой, какая красота! — она прижала букет, прикрыв глаза, вдохнула аромат. — Откуда вы узнали, Олег? Я обожаю эти цветы. И где вы их достали? Поверить не могу. Спасибо.

— А это вот, — я неуклюже вытащил из кармана пиджака футляр с кулоном.

— Это что? Подарок? — она нахмурилась, но открыв коробочку, вдруг замерла.

— Это маленький сувенир, ничего особенного, — выпалил я, ощущая, как жаром запылали щеки и кончики ушей. — Из коллекции моей прабабушки, она дворянкой была, — соврал я.

Дверь распахнулась вновь, вышел Мельников, подошёл ко мне, протянув руку, которую я пожал. Марина передала отцу букет и стала рассматривать кулон с таким серьёзным выражением лица, будто я предложил её купить украшение за миллион баксов.

— Я давно такой искала, — дрогнувшим голосом, наконец, прошептала она. — Это просто… — у неё сорвался голос.

Она надела кулон, опустив в нежную ложбинку, обвила меня руками за шею и поцеловала в небритую щеку, провела губами и коснулась моего рта. Но потом резко оторвалась, задышала прерывисто, кусая губы. Отпрянула, словно я обжёг её, прислонилась к стене, прижав ладони.

— Папа, ты обещал Олегу сюрприз.

— Ах, да, — Мельников на минуту исчез и вернулся с листом бумаги, протянул мне: — Только не благодарите, Олег. Тут нет никакой моей заслуги.

Я взял из его рук бумагу и замер, прочитав короткий текст несколько раз, сглотнул комок в горле. Я держал в руках, которые ходили ходуном, как у пьяного, вожделенный ордер на установку домашнего телефона.

— Не знаю, как благодарить вас, Кирилл Петрович, — пробормотал я срывающимся голосом. — Но наш дом не телефонизирован. Как это сделать?

— Ничего, перекинут кабель — «воздушку», — спокойно объяснил Мельников. — В вашем доме у некоторых есть телефоны. А благодарить меня не за что. Этот ордер был выдан вашему отцу давно, но он не захотел им воспользоваться. Как у вас дела в школе?

— Всё нормально. Были небольшие проблемы. Но после вашего звонка все решилось.

— А что были за проблемы? — мой ответ Мельникова не удовлетворил, скорее даже заинтересовал.

— Мы хотели с ребятами поставить пьесу Брехта «Трехгрошовая опера», завуч не разрешала, но, а потом директор это дело уладил.

— Пьесу Брехта? Запретила завуч? — седые брови Мельникова поднялись, глаза округлились, потом сузились. — Странно, очень странно. Как раз сейчас проходит под эгидой Министерства культуры месячник, посвящённый юбилею Брехта. Вас должны были на руках носить за вашу инициативу.

— Ну, вот так получилось.

— Вам нужна какая-то помощь в постановке?

— Да нет, мы сами справляемся. Костюмы шьём. У меня в классе ученица есть, Ксения Добровольская, она прекрасный модельер, костюмер. Ну, и декорации надо сделать. У нас в шефах мебельный комбинат на Сходне. Там постараемся заказать.

— Ясно, — Мельников задумался, подёргал себя за подбородок. — Я думаю, что смогу вам помочь.

Достал из кармана пухлый еженедельник в бордовой обложке, полистал и что-то записал туда. Меня это напрягло, постоянно быть обязанным в чем-то Мельникову совсем не хотелось.

Мы вернулись в зал, и когда я присел за наш с Борей столик, заметил, что произошла перемена блюд. Вместо красного рака из помидоров, съеденного лишь наполовину, теперь стояло несколько хрустальных мисок, наполненных салатами. Стараясь не удивляться, наложил себе из каждой. Салат из курицы с грибами, из цветной капусты и зелёного горошка, из яблок с грецкими орехами, из нежной белой рыбы, приправленной тонкими ломтиками помидоров, красного перца, кукурузы. Чего я не увидел, так традиционного салата «оливье». А вот тарелочка с золотистыми тушками шпрот как раз имелась.

— Ты этих салатов не наедайся, — назидательно подал голос Борис. — Тут ещё будет три перемены вторых блюд — рыба, осётр, наверно, или лосось, курица. Шашлык не знаю, сегодня из чего будет. Может из оленины, или из медвежатины. Чего там, — он показал указательным пальцем наверх, — Охотники убили, то и будет. Десерт будет. Пирожные, мороженое, торты.

— А если никого не убили, из чего будет? — усмехнулся я.

— Тогда просто из баранины, телятины и свинины. По-простому.

Я лишь покачал головой от «простоты» блюд, которые подавали здесь. Какая-то мысль засела у меня занозой в голове.

— Боря, скажи, а вот почему за столом нет матери Марины? Она почему не пришла. Ты знаешь?

— Знаю, конечно. Она умерла несколько лет назад. Кирилл Петрович очень переживал, но помочь ничем не смог.

— А Марина? Она как?

— Ну, Марина так страдала, и не передать. Вот и выскочила замуж за этого обормота Игоря, уж очень он её утешал.

Выяснить, как конкретно «обормот» утешал Марину, я не успел, погас свет, но тут же включились софиты, залившие ярким болезненно-белым светом оркестровую «нишу», где ансамбль грянул туш. Особенно старался барабанщик, наяривая на ударных нечто разухабисто-весёлое.

Когда какофония смолкла, луч света высветил в центре зала фигуру мужчины в элегантном темно-синем концертном костюме, с бабочкой, на брюках — лента лампасов. Он жизнерадостно воскликнул хорошо поставленным театральным голосом:

— Мы начинаем наш праздничный вечер, посвящённый несравненной Марине Кирилловне, которая сегодня в пятый раз справляет своё совершеннолетие.

Я прикинул, что следует из этого хитрого эвфемизма — Марине — двадцать три. Но она казалась старше. Впрочем, у женщины невежливо указывать возраст. «Если женщины не скрывает свой возраст, она слишком молода, и ей нечего скрывать. Или слишком стара, и ей нечего терять».

Тем временем ансамбль вновь заиграл бравурную мелодию, хотя и несколько вразнобой, вперёд вышел коротко стриженный брюнет в таком же концертном костюме, что и все остальные члены ансамбля: белые брюки, черный пиджак и галстук. Только рубашка красного цвета, а не белого. Песню я узнал по первым же аккордам — «Королева красоты», которую Муслим Магомаев сделал хитом. Но солист явно не дотягивал по вокальным данным до «бакинского принца», который мог бы петь даже в опере, но делать этого не захотел.

Фразу: «И даже сам я не заметил, как ты вошла в мои мечты. Ты милее всех на свете королева красоты» солист уже спел напротив стола, где сидела Марина. Я не мог разглядеть её лица, что тонуло в полутьме.

Когда солист закончил петь, послышались аплодисменты, и, хотя мне исполнение не понравилось, я тоже похлопал. Борис оторвался от ковыряния вилкой в салате и бросил на меня снисходительный взгляд.

Пока ансамбль исполнял инструментальную пьесу, в которой я расслышал несколько мелодий к хитам 1970-х, рядом с нами нарисовалась официантка с подносом, на котором стояли глубокие тарелки.

— Что будете есть? — вежливо спросила она. — Борщ, суп-харчо, консоме из цыплёнка?

Борис сразу нашёлся:

— Суп-харчо. А тебе что? — повторил вопрос официантки, видно, увидев мою растерянность. — Борщ возьми. Вкусный. Настоящий, из говядины. А консоме — это так, одно название. Куриный суп с лапшой, чесноком и сельдереем.

— Мне борщ.

Официантка аккуратно поставила передо мной глубокую тарелку с рубиновой жидкостью, в которой плавало несколько больших кусков мяса, и айсберг из сметаны. А перед Борисом выставила другую, от которой исходил резкий аромат приправ, у меня засвербело в носу, и я едва сдержался, чтобы не чихнуть.

Ансамбль бросил играть, и ведущий вновь взял микрофон и объявил:

— А теперь перед нами выступит приглашённый гость! Встречайте! Юрий Антонов!

Эти слова не возымели никакого действия на Бориса, который так и продолжал с аппетитом хлебать жутко острый суп, а я едва ложку не выронил. Лихорадочно пытаясь вспомнить, насколько Антонов был популярен в это время. Я-то помнил его чудовищную популярность, с которой даже пыталась бороться пресса.

Когда барабанщик на ударных сыграл громко туш, из двери позади ансамбля выскочил довольной стройный парень с круглым лицом в обрамленье темных длинных волос, крупным носом, одетый в белый костюм и черную рубашку в стиле «Криминального чтива». Поначалу я даже решил, что в этой реальности Юрий Антонов совсем иначе выглядит. Но когда он вошёл в круг света, понял, что это именно тот самый певец, который пел эти песни «в три аккорда»: «Летящей походкой, ты вышла из мая и скрылась из глаз в пелене января» и « Мы все спешим за чудесами, но нет чудесней ничего, чем та земля под небесами, где крыша дома твоего».

Антонов подошёл к микрофону, перекинул со спины электрогитару и воткнул штекер в ящик усилителя. Провёл по струнам, и начал исполнять одну из самых известных песен Давида Тухманова:

Для меня нет тебя прекрасней,

Но ловлю я твой взор напрасно.

Как виденье, неуловима,

Каждый день ты проходишь мимо.

Борис, отщипнув кусочек хлеба, положил в рот, и отправил туда же ложку харчо, прожевав, бросил на меня взгляд с усмешкой:

— Чего не нравится?

— Не очень, — честно сказал я. — Пара самых простых аккордов, минорных.

— Ага. А чего тебе нравится?

— Ну, не знаю. Я западную музыку люблю. Рок-музыку, джаз, кантри. А из наших. Высоцкий, Пугачёва, Пьеха, ну и Мулерман.

— Ну, Пьеху тебе не обещаю, — Борис взял салфетку, промокнул губы и откинулся на спинку кресла, изучая меня с хитрецой в глазах. — А вот остальные должны прибыть.

— Серьёзно? — не поверил я. — Шутишь что ли? Или эта унылая гоп-компания ресторанная будет их песни исполнять?

— Нет, — Борис помотал головой. — Должны приехать. А ты, я смотрю, разбираешься. Так может сам покажешь мастер-класс? Как надо петь?

В голосе парня я услышал издевательские нотки, но не показал виду.