Назад в СССР: Классный руководитель, том 2

Глава 17 Новое задание

Открыв дверь, я собрал все свои силы в кулак и зашагал к столу. Директор поднял на меня взгляд, в котором я с удивлением не заметил ни гнева, ни злости.

— Присаживайтесь, Олег Николаевич. Как у вас дела с постановкой спектакля по пьесе Брехта?

Поначалу я настолько опешил, что не мог подобрать слов. Считал, что меня вызвали к директору, чтобы сообщить, что я уволен из-за поступка, не совместимого со званием советского учителя. А тут спектакль.

— Да, всё в порядке, Арсений Валерьянович, потихоньку двигаемся.

— Тут такое дело. Сейчас пришла разнарядка от ГОРОНО — провести месячник, посвящённый юбилею Брехта. Мы организуем какие-то чтения. Но было бы прекрасно, если бы вы успели поставить ваш спектакль до пятницы.

С одной стороны, залила радостная волна, я ликовал, что до начальства, наконец, дошло, насколько моя идея интересна. А с другой, как выполнить подобное условие?

— К пятнице не успеем. Никак. Только начали читку по ролям.

— Значит так, Олег Николаевич, — директор взял себя в руки и голос зазвучал уверенно. — Мы освободим всех учеников, которые заняты в пьесе, от уроков. И естественно, вы тоже будет заниматься только этим. Нужна какая-то помощь? Костюмы, декорации.

— Костюмы шьём уже. Этим Ксения Добровольская занимается. Она — прекрасный модельер, сшила уже несколько костюмов.

— Это хорошо. Очень хорошо. И вот ещё что.

Директор со скрипом сдвинул ящик стола, вытащил оттуда небольшой клочок бумаги и выложил передо мной. Когда я прочёл то, что там написано, у меня волосы зашевелились на голове, и непроизвольно отвисла челюсть. Пропуск в 200-ю секцию ГУМа!

— Я дам вам мою машину, съездите туда и закупите все, что нужно для спектакля. Декорации обеспечит Сходненский мебельный комбинат. Я уже договорился. Предоставьте им чертежи, они все сделают. Вот вам координаты мастера цеха.

— Я могу взять с собой ещё одного человека? — я вспомнил о Ксении, без которой выбрать мне нужные материалы будет очень проблематично.

— Конечно, конечно, Олег Николаевич. У вас пропуск — вы плюс один.

— А бюджет? На какую сумму мы можем рассчитывать?

— Ну, если вы будете золото-бриллианты, парчу и золотое шитье закупать, то школа не потянет, — Арсений Валерьянович усмехнулся.

— Нет, бриллианты и парча не нужны. У нас вообще-то «опера нищих», нужно несколько приличных костюмов.

— Хорошо. Можете закупить там пару швейных машинок хороших. Дадим вам в помощь швею из ателье. Так что, действуйте. И ещё. Смотреть спектакль приедут представители ГОРОНО и немецкий специалист. Вы, кажется, немецкий знаете, Олег Николаевич?

— Да, знаю. Хотя, смотря на каком диалекте будет говорить этот немец.

— Ничего, ничего. На нормальном он немецком говорит. Его оценка будет самой важной, а лучшие коллективы поедут в ГДР на фестиваль самодеятельных театров. И вот ещё что, Олег Николаевич. Хочу вас рекомендовать в кандидаты в члены партии. Характеристику я подготовил. И, возможно, рассмотреть о назначении вас заведующим учебной частью.

— Третьем завучем?

— Нет, — кривая улыбка тронула его губы, он покачал головой. — Ратмира Витольдовна — хороший специалист, но она уже пожилой, не очень здоровый человек. Ей пора на пенсию. А вы, молодой, целеустремлённый, у которого есть интересные идеи. Нам нужны такие люди.

— Благодаря за доверие, Арсений Валерьянович, — мой голос предательски дрогнул, сорвался, я откашлялся и продолжил уже уверенно: — Постараюсь оправдать.

— Ну, вот и прекрасно.

Когда вышел из кабинета директора, какое-то время стоял, прислонившись к двери, не в силах усмирить сердце, которое скакало в груди, как взбесившийся конь било копытом по рёбрам. На меня пролился настоящий золотой дождь из обещаний, в которых я верил также, как в наступление конца света.

Секретарь директора прекратила на миг стучать по клавишам «Ятрани», бросила на меня изучающий взгляд и усмехнулась.

А я отправился на второй этаж, в кабинет физики, где меня ждал мой 9 «Б». Распахнул дверь, и ребята сразу поднялись со своих мест, даже как-то радостно.

— Так. Пока маленькое сообщение, — положив портфель на стол, начал я. — Директор дал задание к пятнице подготовить наш спектакль по Брехту. Это очень срочно.

— Но мы не успеем! — подал голос Бессонов.

— Арсений Валерьянович распорядился освободить всех, кто занят в пьесе, от занятий, — по классу сразу прошла волна радостных вздохов. — Потом я позанимаюсь со всеми дополнительно. Но имейте в виду, если кто-то примажется к нашим репетициям, но делать ничего не будет, выгоню к чёртовой матери! Понятно?

— Понятно! Ясно! — ответили радостным хором.

Я подошёл к парте, где сидела Добровольская:

— Ксения, мы с тобой после урока едем в ГУМ, покупать все необходимое для постановки. Собери все свои наброски костюмов, декораций, продумай, что нам надо закупить. Директор даёт машину.

— По декорациям у нас Аня Перфильева, она тоже поедет?

— Нет. Мы поедем вдвоём с тобой, — у девушки такой радостью вспыхнули глаза, разлился румянец по щекам, что меня аж в жар бросило. — Пересядьте с Аней на последнюю парту и там все обсудите. Хорошо?

— Хорошо, Олег Николаевич!

Ксения вскочила, забрав свою сумку быстро перешла на последний ряд. К ней пересела пухленькая девушка с круглым добродушным лицом, короткой стрижкой каштановых волос.

А я вернулся к столу, достал учебник, раскрыл на нужной странице и приготовился вести урок. Но тут дверь в класс распахнулась, и я вздрогнул. Прошёл Звонарёв, подошёл ближе, так что я машинально отодвинулся. Но парень отвёл глаза и невероятно вежливо сказал:

— Олег Николаевич, простите за опоздание. Это больше не повторится.

Я не верил своим глазам: передо мной стоял примерный ученик, с аккуратной стрижкой, в обычном школьном костюме, с пришпиленном комсомольским значком. И куда подевалась вся наглость?

— Хорошо, Михаил. Займи своё место.

Звонарев, подхватил портфель и отправился к своей парте. Уселся, выложив учебник и тетрадку, рядом положил пластиковый пенал.

И мне показалось, что мир перевернулся. Промелькнула мысль, может быть, я зря наговариваю на Звонарёва, и он не убивал тех девушек? Похожесть на Ксению только случайность?

— Хорошо. Давайте начнём урок. Что мы проходили в предыдущий раз?

Когда на задней парте поднялась рука, меня передёрнуло, тошнота подступила к горлу. Я откашлялся и как можно спокойней сказал:

— Звонарёв, пожалуйста, отвечай.

Парень медленно, с достоинством встал:

— Мы проходили «Силовые линии электрического поля».

— Хорошо. Выйди к доске и расскажи.

Звонарев выбрался из-за парты, одёрнул пиджак. И когда он шагал между парт, я машинально отошёл в сторону, к окну, что выглядело со стороны, наверно, глупо. Но сработал рефлекс. Сложил руки на груди и приготовился слушать.

Звонарёв уверенно подошёл к доске, взял мел и начал отвечать:

«Вначале вспомним, что такое „электрическое поле“. Это особая форма материи, существующая вокруг электрически заряженных тел. Мы не можем увидеть его непосредственно, однако его свойства и влияние на другие заряды можно изучать. Для наглядного представления о структуре и силе электрического поля Фарадеем в 19-м веке был введён метод силовых линий».

Он начал быстро рисовать на доске различные формы силовых линий. Одновременно быстро и чётко, словно читал по учебнику, рассказывал:

«Силовая линия электрического поля — это воображаемая линия, проведённая в поле таким образом, что в каждой ею точке вектор напряжённости электрического поля был направлен по касательной к этой линии. Силовые линии показывают траекторию движения заряда в электрическом поле».

Я не мог понять, что произошло. Почему парень так изменился? Отец надавил? Или Звонарёв решил во что бы то ни стало вернуться в школу?

— Хорошо. Расскажи о свойствах силовых линий.

— Силовые линии начинаются на положительных зарядах, заканчиваются на отрицательных. Силовые линии не пересекаются. Густота линий пропорциональна модулю напряжённости поля. Силовые линии непрерывны.

— Молодец, садись. Очень хорошо.

Звонарёв аккуратно положил мел, вытер руки тряпкой. Обвёл класс взглядом, особо остановившись на парте, где сидели Ксения и Аня, увлечённые своим делом. И также спокойно вернулся на свою парту, прихватив свой дневник, куда я поставил пятёрку с плюсом.

— Хорошо, — я вернулся к доске, поглядывая на Звонарёва, ожидая от него какой-нибудь подлянки, что, наверно, выглядело очень глупо с моей стороны: я боялся собственного ученика. — Теперь я расскажу дальше. Тема нашего урока: «Проводники и диэлектрики в электростатическом поле. Напряжённость электрического поля шара и бесконечной плоскости»

Я не стал пересказывать учебник, это всегда казалось мне глупым. А обратился к лекциям Фейнмана, где он рассматривал диэлектрик на молекулярном уровне. Слушали внимательно. И когда прозвенел звонок, не сорвались с места.

— Ну вот, а по учебнику параграфы с сорок пятого по сорок восьмой.

Я подождал пока все выйдут из класса, останутся только Ксения и Аня. Когда они подошли ко мне, положили толстую тетрадочку, которую я пролистал.

— Аня, спасибо большое. Теперь мы с Ксенией все это попытаемся выполнить, — я улыбнулся.

Когда Аня, взяв свою потрёпанную сумку из потрескавшегося кое-где кожзаменителя с ручками, обвязанными изолентой, с расстроенной миной, ушла из класса, я объяснил Ксении нашу задачу:

— Сейчас подъедем к тебе домой. Ты переоденешься, возьмёшь паспорт…

— Зачем, Олег Николаевич? — у девушки широко раскрылись глаза и в то же время в них засверкала нечаянная радость, словно я приглашал её в загс.

— Потому, что, Ксения, мы с тобой не в сам ГУМ едем, а в 200-ю секцию. Ты знаешь, что это такое?

— Конечно, знаю! — она задорно улыбнулась. — Заодно с моей мамой вас познакомлю.

— Действительно, я, как классный руководитель, должен был познакомиться с твоими родителями. На собраниях я только твоего отца видел.

— Он мне не отец, — холодно бросила она, настроение у девушки сразу испортилось. — Отчим. Мама второй раз замуж вышла.

Понял, что Ксения недолюбливает второго мужа своей матери. Но это бывало так часто, что я не удивился.

Во дворе школы нас действительно поджидала темно-синяя «Волга», газ-24 с шофёром — толстяком в зимней куртке с меховым куцым воротником и в кепке. Узнав, что надо подъехать к дому девушки, молча кивнул.

Ксения, как оказалось жила в одной из элитных кирпичных высоток, которые построили на конечной автобусов. Как раз откуда я уезжал в школу. Вторая дверь с кодовым замком, хотя нацарапанные рядом на крашенной в голубой цвет стене цифры легко можно было прочесть. В просторном фойе, отделанном бежевым искусственным мрамором — три лифта, один грузовой, два пассажирских. Элитный дом по советским меркам. С лязгом и грохотом спустился лифт, отошли створки, стенки из рифлёных стальных панелей, даже имелось большое зеркало, которое никто не расколотил и не изукрасил матерными фразами.

На трель звонка, похожего на пенье райских птичек, распахнулась дверь, и я совершенно ожидаемо увидел того самого врача Новикову, которая закрывала мой больничный. Значит, я не ошибся, заметив похожесть женщины на Ксению.

— Мама, это Олег Николаевич Туманов, мой классный руководитель. А это моя мама, Ольга Сергеевна Новикова.

Увидев меня, женщина явно растерялась, закусила губу, но затем постаралась улыбнуться, машинально поправила длинные шикарные волосы, которые широким, бурным потоком падали ей на плечи. Одета она была в широкий, похожий на кимоно светлый с вышивкой халат, едва запахнутый на высокой груди.

Пропустила нас внутрь. Большая прихожая, встроенный шкаф с зеркалом. На вешалке висело несколько женских шуб: из серо-голубой норки, из тёмно-коричневой, больше похожей на бобра или соболя, пальто с пушистым воротником, мужское пальто, дублёнка. На верхней полке мужская шапка из каракуля, и несколько высоких женских шапок. Под вешалкой на стеллаже высокие женские сапоги гармошкой на каблуке, мужские сапоги.

— Мама, мне нужно переодеться!

Ксения убежала по коридору, который вёл в жилые комнаты. А Ольга Сергеевна, улыбнувшись, предложила:

— Олег Николаевич, пройдёмте на кухню, угощу вас чаем. Я как раз пью.

Я прошёл вслед за ней, ощутив приятный запах ванильной сдобы — на столе около окна, занавешенного тюлем и светло-зелёными гардинами, стояло блюдо с горой булочек. Женщина взяла одну из чашек на полке, налила из приземистого из обожжённой глины чайника заварки, и кипятка из электрического самовара.

— Красиво у вас, — искренне восхитился я, пригубив из чашки.

Действительно, обстановка здесь производила впечатление, если не роскоши, то обеспеченной жизни по советским меркам. Элегантный кухонный гарнитур под резное светлое дерево — полки с витражными дверцами, за которыми виднелся белоснежный фарфор, над импортной плитой — колпак вытяжки, стальная раковина с высокими хромированными смесителями, я даже заметил маленький переносной телевизор «Юность» — моя мечта в советское время. Купить такую штуку можно было только по записи. Даже Людке этого сделать не удалось.

— Удивлены? — она присела около окна, пригубила из чашки, изучая меня взглядом из-под пушистых ресниц.

— Ну, вроде мы с вами на одном уровне — я — учитель, вы — врач, — усмехнулся я. — Но я так роскошно не живу. Завидую вам.

— Во-первых, я — не обычный врач, я — завотделением, — она будто начала оправдываться. — Кроме того, я ещё работаю в 4-м управлении.

— Да, ну тогда понятно. Большая разница с обычной поликлиникой? — задал я совершенно неуместный, скорее риторический вопрос.

Она почему-то помрачнела, и с грустью ответила:

— Никакого сравнения, Олег Николаевич. Приборы все заграничные. Если появляется что-то новое, то мы подаём заявку и нам тут же привозят.

— А как вы узнаете об новом? — удивился я.

— Там огромная библиотека с периодикой со всего мира: журналы, книги, монографии. Знаете, я за год работы в этом управлении узнала о медицине в десятки раз больше, чем из курса мединститута.

— А лекарства? Как с ними?

— То же самое. Все заграничное, появляется что-то новое, мы тут же заказываем. Так что, если что, Олег Николаевич, обращайтесь.

— Спасибо. Пока, слава богам, не нужно. Здоров как бык. А как эти, геронтократия, трудно их лечить?

— Трудно. Они, знаете, считают себя совершенно здоровыми, им ничего не нужно. Приходится идти на уловки всякие, чтобы только лекарства дать. А если сравнить с той поликлиникой, что я работаю, то просто небо и земля. Вчера привезли старичка одного с подозрением на инфаркт, даже не смогли сделать электрокардиограмму, последний прибор сломался.

— А почему его на скорой не доставили в больницу? — не понял я.

— Что вы, Олег Николаевич, — произнесла она с горьким укором. — Он же очень старенький, таких скорая даже не забирает.

— Ну и чем дело кончилось?

— Как-то смогли вывести тем, что есть, отпустили домой.

— Умирать?

Она отвела глаза, но я успел заметить, какая горечь и грусть отразилась в них. Она совсем не кичилась тем, что работает в престижном месте.

— И как с этим мириться? — бросил я в сердцах, представив этого несчастного старичка.

— А что сделать? Только уйти. У нас, знаете, уходят. Медсестры, врачи. Не выдерживают. Хотя платят хорошо, да и работа не пыльная, что называется.

Я усмехнулся, но промолчал.

— Олег Николаевич, а куда вы все-таки ведёте мою дочь? — Ольга прервала моё молчание.

— Мы едем в ГУМ, в 200-ю секцию, — объяснил я с шутливой гордостью, на фоне рассказа о работе в медучреждении для партийных небожителей, захотелось чем-то прихвастнуть.

— Серьёзно? Или шутите? — на лице женщины заиграла недоверчивая улыбка.

— Не шучу, дали пропуск, чтобы мы купили все для постановки пьесы Брехта.

— Ксюша рассказывала об этом. Говорила, что в школе все против.

— Да, а потом начальники вспомнили, что в феврале — юбилей Брехта и не только разрешили, но попросили ускорить постановку. Комиссии хотят продемонстрировать.

— Я обязательно приду на ваш спектакль, — глаза Ольги вспыхнули неподдельным интересом. — Вы будете там играть?

— Нет, ну что вы. Я слишком взрослый мальчик. В труппу актёров не впишусь. Я так, руководитель, художественный от слова «худо». А скажите, Ольга Сергеевна, если не секрет, почему у Ксении и у вас разные фамилии?

— Я развелась, вышла замуж второй раз, а Ксения поступила в школу с фамилией отца. Так бывает, — она вздохнула, поправила машинально свою роскошную гриву, вытащив из кармана халата изящную заколку, заколола высокий хвост.

Я заметил, что Ольге этот вопрос неприятен, и дальше расспрашивать не стал. Понимал, что лезть в душу, в семейные дела не стоит. И тут мысли зацепились, как шестерёнки друг за друга и всплыла рожа Звонарева, я поморщился. И решил перевести разговор на другую тему:

— Вы знаете, Ольга э…э…э… Сергеевна. Ксения — очень умная и талантливая девочка. У неё прекрасный художественный вкус. Почему бы вам не перевести её в спецшколу с углублённым изучением рисования, живописи?

— Она ходит на курсы. Но перейти из этой школы, ну, что вы, Олег Николаевич, это совершенно невозможно.

— Да почему же? — изумился я. — У вас, наверно, такие связи!

— Да при чем тут связи⁈ Она же влюблена в вас. Как же она уйдёт из школы, когда она рвётся туда каждый раз, чтобы вас увидеть.

Я прекрасно знал об этом, но напоминание об этом вызывало лишь досаду.

— Это просто влюблённость, которая со временем пройдёт. Но я хотел предупредить, что вашей дочери угрожает серьёзная опасность.

— Опасность? От кого? — Ольга нахмурилась, на переносице залегла глубокая складка.

— В классе есть парень, который в неё втюрился. До последнего времени вёл себя очень развязно.

— Звонарёв Миша? Я знаю о нём. Но не думаю, что стоит волноваться. Он не домогался Ксюши. Никакой агрессии не проявлял, — она безразлично махнула рукой.

А я подумал, что Ксения, наверно, не рассказала матери, как этот «не агрессивный» мальчик едва не убил меня из ревности.

— Олег Николаевич! — радостный голос Ксении оторвал меня от размышлений. — Ну как вам?

Я взглянул на девушку и застыл, не зная, что сказать. Ксения крутилась то вправо, то влево, демонстрируя костюм, мягкая бархатная ткань которого подчёркивала все прелести его владелицы. Это была не девушка, не ученица, это была валькирия, нимфа, русалка, чувственная, манящая своей красотой и совершенством, из-за которой на ум приходили строчки: «я душу дьяволу готов продать за ночь с тобой». Она выглядела невинной, чистой, но с оттенком порока, сладострастного греха, который манит и лишает разума. Но я сдерживал себя, и для этого мысленно заключил Ксению в хрустальный футляр, чтобы любоваться ею, как прекрасной розой, растущей в саду, укротив желание сорвать ей и погубить.

— Ксения, это просто великолепно. Но не очень подходит.

— Почему? Разве плохо? — девушка остановилась, явно расстроенная.

— Понимаешь, лучше, если все-таки вместо брюк будет юбка. Брюки — это слишком смело для такого места.

— Хорошо! Я переоденусь!

Она убежала, а Ольга взглянула на меня со странной грустной улыбкой:

— Она вас слушается, как отца. А вот отчима вообще не слышит. Будто он — пустое место. Он ей подарки дарит. А она просто складывает коробки у двери своей комнаты, и даже не открывает.

— Я понимаю. Ксения просто не смогла принять ваше решение. Ваш второй муж — большой чиновник? Вы с ним в клинике 4-го управления познакомились?

— Да, вы правильно всё понимаете, — Ольга взяла чашечку со стола, сделала пару глотков. — Вы меня осуждаете? Как будто я продалась? Правда?

Не знал, что сказать, кроме банальности:

— Я не осуждаю. Это ваше решение и лезть в это не хочу. Главное, она любит вас.

Когда Ксения вернулась уже в другом, более скромном, но все равно отлично сидевшем на ней костюме — приталенный темно-синий пиджак, юбка, тёмные колготки, и я одобрил, мы собрались уходить.

Девушка сняла с вешалки пальто с густым темным мехом, надела меховую шапочку. И радостно воскликнула: «Мама, мы пошли!», поцеловала Ольгу в щёку, и мы вышли в коридор. Спустились на лифте, Ксения пребывала в каком-то возбуждённом, радостном ожидании, словно вёл ее не в магазин, а в парк развлечений.

Шофёр ни слова не сказал, не упрекнул, что мы долго возились. Только у машины я заметил кучу окурков. «Волга» быстро пронеслась по проспекту, выехала на Ленинградское шоссе. И вновь тот же путь: через мост, мимо магазина «Ленинград». Но чем дальше мы уезжали, тем сильнее во мне росло напряжение, спазмом скручивало желудок. Почему-то стало казаться, что это какой-то обман, розыгрыш. И в 200-ю секцию ГУМа мы не попадём. И будет стыдно и перед Ксенией, и перед ее матерью. Я вспомнил, что пропуск в эту секцию давали только с разрешением ЦК. Кто же мог выписать пропуск мне, простому учителю провинциальной школы? Мельников обеспечил? А вдруг это был Звонарёв-старший? Этот таинственный «член ЦК», как назвал его майор Сибирцев, постоянно всплывал в моей памяти, но я не мог понять, какой пост занимал отец Звонарёва. Все это так мучило меня, что я стал желать, чтобы мы попали в аварию, и не доехали до нужного места. Чтобы не переживать позор поражения, не уронить себя в глазах Ксении и её матери.

Мы неслись по Ленинградскому проспекту, на удивление пустынного, где основном урчали снегоуборочные машины, а легковых было совсем немного, в основном «газ-24» канареечного цвета с шашечками на борту, грузовики, фургоны, пикапы, развозившие продукты и товары. Один из таких пикапов стоял у магазина с надписью «Галантерея», когда мы проехали метро Войковская. Что может перевозить целый фургон? Молнии, пуговицы, какие-то крючки? Проехал, стуча на стыках рельс, бело-красный трамвай, отвернул в сторону. Наша машина обогнула троллейбус, со штанг сорвался фонтан искр.

Никак не мог привыкнуть к тому, что время стёрло красочно украшенные торговые центры, громадный куб «Метрополиса» из металла и стекла, обычно вечером подсвеченный тысячью огней, высотные офисные здания, живую рекламу. Вместо этого по обеим сторонам тянулись бесконечные стенды, где на выцветшем красном фоне белыми буквами были вырублены лозунги: «Решения XXV съезда партии в жизнь!», «Партия — бессмертие нашего дела!», «Планы партии — планы народа», «Пусть живет в веках имя и дело великого Ленина!», «Мы строим коммунизм». Ловил себя на мысли, что только я один вижу эти плакаты, остальные привыкли настолько, что даже не замечают. Кто из тех прохожих, что спешили по заснеженным тротуарам в драповых пальто, куртках, шубах, покупали в киосках «Союзпечати» свежие газеты и журналы, верил, что наша страна действительно строит коммунизм?

Мы выехали на улицу Горького, и здесь обнаружился довольно плотный поток из легковушек, рейсовых автобусов «ЛиАЗ», и грузовиков. И шофёр тихо выругался. А я вспомнил, что обычно через центр ехать было совершенно бессмысленно, застрянешь в пробке, через которую приходится тащиться часами.

Чем ближе к Кремлю, тем монолитнее и единообразнее становились здания, а под конец осталась только старая застройка из домов, напоминающих дворцы.

И вдруг мы остановились. Я решил, что перед светофором, но простояли минуту, две, пять, и не двигались с места.

— В чем дело? — не выдержал я.

Шофёр, схватив с торпедо пачку папирос «Богатыри», вытащил одну, чиркнув спичкой, распространившей острый запах серы, закурил, выпуская дым в открытое окно, хотя часть просочилась в салон, распространяя на удивлении пряный, благородный аромат с еле заметным влиянием сигарного табака.

— Дорогой Леонид Ильич со товарищами, видать должен проехать, — лениво объяснил водитель. — Придётся подождать.

Я бросил взгляд на Ксению, которая расслабленно сидела на заднем сидении. Она улыбнулась мне в ответ, и покорно прикрыла глаза.

Да что ж такое! Почему во все времена надо перекрывать движение, мучить людей, чтобы дать возможность проехать этим «слугам народа»⁈ Хотя я вспомнил, как в 1969-м году по такому кортежу стрелял лейтенант, хотел убить Брежнева. Не удалось. А я представил, что, если бы Брежнев действительно умер, а на его место пришёл бы молодой, энергичный, умный лидер, и смог бы стронуть все это болото с места?