Назад в СССР: Классный руководитель, том 2

Глава 13 Песня для Марины

Под своды зала ворвалась песня о самолёте-истребителе, который решил, что лётчик ему не нужен.

Я — «ЯК» — истребитель, мотор мой звенит,

Небо — моя обитель.

А тот, который во мне сидит,

Считает, что — он истребитель.

В этом бою мною «юнкерс» сбит, —

Я сделал с ним, что хотел.

А тот, который во мне сидит,

Изрядно мне надоел!

https://vk.com/video-23485125_456240636

Высоцкий рвал струны щепотью, пел, или, скорее хрипло чеканил четверостишья с такой невероятной мощью, что волна от каждой произнесённой фразы била в меня наотмашь, заставляя вибрировать каждую клеточку тела, словно я сам превратился в струнный инструмент. На шее вздулась жила, лицо побагровело и перекосилось, выступили бисеринки пота на лбу. Владимир Семёнович выжимал из себя, из своего естества, своей сущности все силы, чтобы преобразовать каждый аккорд в сгусток эмоций. Уровень выбрасываемой энергии усиливался, достигал пика. И обрывался на финале, когда после гибели лётчика, сам самолёт уходит в смертельное пике.

Последней песней Высоцкий исполнил «Дом хрустальный»:

Если я богат, как царь морской,

Крикни только мне: «Лови блесну!» —

Мир подводный и надводный свой,

Не задумываясь, выплесну.

Дом хрустальный на горе для неё,

Cам, как пёс бы, так и рос в цепи.

Родники мои серебряные,

Золотые мои россыпи!

https://music.yandex.ru/track/367016

Слушая все эти песни, я сожалел, что меня с собой нет такого диктофона, который один из моих учеников пытался использовать, как шпаргалку. Сколько лет придётся ждать, когда записи Высоцкого уйдут вначале на винил, а потом и на CD, будет издано полное собрание сочинений стихов, которого Владимир Семёнович так и не дождётся — даже небольшой сборник «Нерв» выйдет только после его смерти. Мне достанется лишь размноженная на ротапринте копия. Эх, время, время. Оно словно огромный айсберг разделяет меня с техническим прогрессом и придётся мучительно долго ждать, когда лёд растает.

Высоцкий поблагодарил всех, отошёл к столу, где сидел Мельников, пожал ему руку, когда тот привстал. И вместе с Мариной Влади они удалились.

У нас же на столе с Борисом произошла новая перемена. Мангал с мясом исчез, на его месте возник маленький серебристый самовар с кипятком, заварной чайник с росписью под Гжель и высокий фарфоровый кофейник. Принесли пирожные на большом плоском блюде: песочные, бисквитные и безе с кремом, видимо, «Полёт» и «Киевский», в высокой вазочке лежал россыпь шоколадных конфет: «Мишка косолапый», «Красная шапочка», «Грильяж», 'Белочка.

— Вот это не настоящий «Киевский», — определил я, откусив кусочек пирожного. — Настоящий «Киевский» должен быть с каштанами. А не с арахисом.

— А откуда ты знаешь? — хмыкнул недоверчиво Борис.

— Бабушка привозила из Киева со специализированного завода, который настоящие «Киевские» торты делает.

Хотя, надо сказать, все равно пирожное было вкусное — нежное безе, много тёмного шоколадного крема, красиво оформленные белые и розовые розочки. Налил себе в маленькую чашечку из кофейника, пригубил. Да, кофе тоже порадовал, настоящий, крепкий, пряный, сильный вкус. Не то дерьмо, которое продавали в жестяных банках, растворимый. У него и запах был другой, какой-то металлический. А здесь, просто блаженство.

После ухода Высоцкого в оркестровой нише установили бытовую катушечную деку, я не смог разглядеть марку, но видимо, какую-то японскую. Но звук она давала через колонки вполне неплохой.

Нам также принесли несколько пачек сигарет: «Мальборо», «Кент», зажигалку «Зиппо», пепельницу из гранита. Борис закурил, и откинувшись на спинку кресла, флегматично выпускал в воздух седые струйки дыма.

Я обратил внимание, что в зале публика поредела, остались к десерту немногие. И самое главное, исчез Кирилл Петрович и Игорь. Марина сидела в одиночестве, пила что-то из маленькой чашечки в глубокой задумчивости.

— А куда остальные делись? — поинтересовался я.

— А? Что? — Борис не сразу среагировал на мой вопрос, но тряхнул головой и ответил: — На первый этаж пошли.

— В карты играть? — предположил я, вспомнив столики, покрытые зелёной скатертью.

Борис криво усмехнулся:

— А что хочешь присоединиться? Если маней много, то попробуй.

— Нет. Деньги есть. Но я больше по шахматам. В карты не играю. Не люблю.

— У, сколько у тебя достоинств. Ещё и шахматист. Вон смотри, Марина нас зовёт. Пошли, посидим с ней.

— Я ещё кофе не допил.

— Там допьёшь. Если дама зовёт, надо идти.

С Борей мы уселись рядом с Мариной. Официантка в голубом сарафане профессионально быстро и аккуратно выставила перед нами ещё одной блюдо с пирожными, кофейник. Налила мне в чашку кофе. Исчезла.

— Олег, как вам понравился вечер? — спросила Марина, нежно взяв меня за руки, от чего мурашки пробежали по всему телу, полыхнуло жаром в паху.

— Прекрасно. Никогда не получал такого удовольствия. Все просто на высшем уровне, и еда, и музыка. Даже не знаю, как вас благодарить.

— А кто вам особенно понравился из певцов?

— Да все понравились.

— Ну, кроме Антонова, — встрял Борис. — Олег Николаевич считает, что он лучше может спеть и сыграть.

Я бросил на парня уничтожающий взгляд, но он только весело оскалился, показав два золотых зуба слева от клыка. Я погрозил парню кулаком, так чтобы не видела Марина, сделал движение, что шею сверну, как цыплёнку.

— Правда, Олег, вы поёте? — Марина даже обрадовалась, заинтересовалась. — А играете на чем?

— Олег Николаевич и гитару с собой привёз. Хотите принесу? — тут же нашёлся Борис.

Я постарался прожечь его таким взглядом, чтоб били бы из моих глаз лазерные лучи, этого наглеца просто напополам разрезал.

— Да, я сам принесу. Извините.

Я вылез из-за стола, за спиной Марины погрозил Борису кулаком, но парень лишь нагло ухмыльнулся, мол, уел я тебя.

Я спустился вниз, дошёл до гардероба, снял футляр с вешалки и направился обратно. Но не успел сделать и пары шагов по коридору, как распахнулась дверь нижнего зала и оттуда вывалился Игорь. В очень плохом настроении, лицо бледное, синие круги под глазами. Увидев меня, он весь напрягся, сжал челюсти. Кинулся ко мне, прижав к стене. Прошипел, брызгая слюной мне в лицо:

— Слышь парень, будешь приставать к моей жене, яйца тебе оторву, понял? А без них ты ей не нужен.

Я поставил футляр рядом, сделал руку «уточкой», и всем корпусом развернулся, оттолкнув Игоря, так, чтобы удар пришёлся по шее и нижней челюсти. Но видно не рассчитал, столько злости скопилось в душе на этого ублюдка. Парень, взмахнув руками, отлетел к противоположной стене, шмякнулся спиной и сполз вниз. Я подскочил к нему, поднял за шиворот и отчеканил:

— Ты меня не пугай, гребанный ублюдок. Я — пуганный. Запомни, я — бывший десантник. Так отделаю, родная мать не узнает. Понял?

Отпустил Игоря и тот вновь соскользнул по стене, уселся на пол, повесив голову, разбросав широко ноги. Перешагнув через них, я подхватил футляр с гитарой, быстрым шагом прошёлся по коридору и легко взбежал по лестнице на второй этаж.

Но вступив внутрь, понял, что-то произошло. В зале царила полутьма, разгоняемая светом множества свечей. Жёлтые язычки пламени выхватывали лишь небольшой круг света и казалось, что я в тёмном лесу, где летает рой светлячков. Я добрался до стола, где сидела Марина и Борис.

— Что случилось? — поинтересовался, поставив футляр около кресла.

— Освещение вырубилось, — объяснил Борис. — Свечи поставили. Вон и шарманка сдохла. Так что давай, твоя очередь развлекать.

— Да, Олег, — Марина положила мягко ладонь на мою руку. — Спойте что-нибудь.

Я вытащил гитару из футляра, провёл по струнам, попытался подстроить чуть ниже, подкрутил колки. Свечи в высоких подсвечниках чуть разгоняли полутьму, и мне не так страшно выступать, провёл по струнам, напел первые строчки:

Капризная, упрямая,

Вы сотканы из роз.

Я старше Вас, дитя моё,

Стыжусь своих я слез.

Капризная, упрямая,

О, как я вас люблю!

Последняя весна моя,

Я об одном молю:

Уйдите, уйдите, уйдите…

https://vkvideo.ru/video-218942769_456239025

Марина почему-то нахмурилась, отвела глаза, и настроение у меня совсем упало. Подумал, что зря вообще я тащил эту гитару, пытался рассказать о своих чувствах. Когда закончил, и отзвенела последняя тронутая струна, я заметил, что у Марины в глазах дрожат слезы.

— Вам не понравилось? — я постарался придать голосу твёрдость, скрыть досаду и огорчение.

— Нет, очень понравилось, Олег. У вас такой приятный баритон, глубокий, бархатный. И на гитаре вы хорошо играете. Вы учились где-то?

— Да, пару лет в музыкальной школе.

— Это заметно. Но почему вы такую песню выбрали? Она ведь о последней любви человека уже немолодого.

Меня в жар бросило, я ведь реально на самом деле немолод, совсем немолод. Просто внешняя оболочка изменилась, а внутри я остался седым стариком. И я попытался улыбнуться, придумать какую-то шутку, но ничего, как назло, в голову не приходило.

— Да, просто мне нравится этот романс. Он старинный, красивая мелодия, на гитаре ее легко исполнить. А никаких задних мыслей не было о возрасте. Поверьте, Марина.

Получилось слишком горячо, будто я оправдывался. Машинально взглянул на свои руки, на миг испугавшись, что они вновь пойдут морщинами, выступят синие прожилки, искривятся, распухнут от артрита пальцы. Нет, все в порядке, и я легко выдохнул. Лихорадочно пытался придумать, что же ещё исполнить, чтобы хоть как-то изменить настроение Марины, которая явно была расстроена.

— Извините, — напротив нашего стола возник мужчина. — Я слышал, вы пели романс Лещенко, Петра Лещенко.

— Этот романс не только он пел, — ради справедливости сказал я.

— Да-да, верно. Но не могли бы вы ещё что-нибудь спеть из его репертуара?

— Да, Олег, спойте что-нибудь, — оживилась Марина. — И лучше не здесь, а там, где оркестр выступал.

— Меня там слышно не будет, — выходить в центр зала мне совсем не хотелось. — Там все равно микрофон не работает, ни усилитель, ни колонки.

— Ничего, ничего! Там акустика в центре хорошая. Пожалуйста.

Я взял гитару, и прошёл на место, где умолкла стереодека. Здесь на табуретках поставили два высоких канделябра, свечи создали атмосферу старины, будто мы переместились на пару веков назад, в усадьбу графа или князя. Впрочем. Архангельское, на территории которой и построили этот ресторан, как раз и был усадьбой князя Юсупова, которую большевики реквизировали. Правда, не снесли, а превратили в музей. Я притащил кресло и поставил между табуретками.

Медленно, сгорбившись, приволакивая правую ногу, подошёл тот мужчина, что просил исполнить романс Петра Лещенко. В трепещущим пламени свечей, бросающих неверный свет, я увидел, что это глубокий старик, с опущенными костлявыми плечами, на которых висел пиджак из отличной ткани, будто поникший флаг. Сквозь жидкие седые волосы прогладывала розовая кожа, лицо морщинистое, тяжёлые набрякшие веки, на худой шее — глубокие вертикальные складки. Я подумал, что уж этот старик точно мог носить бревно вместе с Лениным. Интересно, кем он был в Первую мировую? На чьей стороне воевал в Гражданскую?

— Какой романс вы хотите, чтобы я исполнил? — спросил я.

Старик закашлялся, прочистил горло и проговорил скрипучим, сиплым голосом:

— «Моя Марусечка», пожалуйста, молодой человек, — дрожащими руками залез в карман, вытащил купюру, протянул мне.

— Тут скрипка нужна, — задумался я, отстранил руку старика, но тот резким движением всунул мне в карман пиджака. — Гитары мало будет.

— Ничего, ничего, пусть будет гитара, — с радостью пробормотал старик.

— Скрипка нужна?

За столом, где ужинали музыканты ансамбля, развернулся к нам длинный худой парень с густой шевелюрой русых волос. Вскочил, оказавшись около оркестровой ниши, вытащил скрипку. Приложил к плечу и энергично сыграл проигрыш «Марусечки».

— Виртуоз, Паганини, — искренне восхитился я. — Как звать?

— Алексей. Алёшка, — представился он, опустив скрипку, снисходительно улыбаясь.

— А меня — Олег, будем знакомы, — я протянул ему руку, которую он сжал тонкими, длинными, но сильными пальцами. — Зачем же ты в кабаке лабаешь? Тебе прямая дорога на конкурсы.

— У-у-у, конкурсы. Там все забито, не протолкнёшься. А я здесь в десять раз больше получаю, чем в консерватории. Ну, давай, попробуем что ли.

Я устроился удобно в кресле, повесил гитару на ремне на плечо, провёл по струнам, вспоминая мелодию. Но тут Алёшка приложил скрипку к плечу, и начал резво водить по струнам, задавая ритм. Окрылённый музыкой, я провел по струнам, запел, пытаясь подражать Петру Лещенко, хотя у меня голос ниже, чем у него.

Как-то вечерком

С милой шли вдвоём,

А фонарики горели.

И при виде их

Я на момент притих

И сердца наши сомлели.

Люди в масках,

В разных красках

Дружно начали плясать.

https://vk.com/audio-2001830250_50830250

Алексей умело включался в нужном месте, выдавая невероятно сильный и эффектный проигрыш, а я исполнял эту простенькую песенку. Моя гитара выплёскивала яркие, глубокие звуки, а струны на втором грифе резонировали и придавали удивительно проникновенное звучание.

Закончив петь, я взглянул в зал, увидел, что оставшиеся пересели ближе к оркестровой нише и слушали с вниманием. Бедный старичок сидел на кресле у стола, опустив голову, руки висели плетьми. Поднял лицо — две дорожки слез блестели на его дряблых щеках. Марина вскочила со своего места, встала на колени рядом:

— Пётр Сергеевич, вам плохо? — с каким-то испугом спросила, сжав его тощую руку.

— Нет, нет, Мариночка, все так чудесно, — захлёбываясь в словах проговорил он, погладив руку Марине. — Как душевно пел этот молодой человек. Так щемит душу.

Он вытащил из кармашка большой клетчатый платок, начал вытирать слезы, всхлипывая.

— Может чего-нибудь весёлое сыграть?

— Да-да, сыграйте ещё что-нибудь.

Я взял энергичный аккорд и запел куплет из фильма «Я — Шаповалов Т. П.», которым там поёт Вадим Мулерман.

Наш командир удалой,

Мы все пойдём за тобой,

Если снова труба позовёт.

Если пуля убьёт,

Сын клинок подберёт

И пощады не будет врагу.

Пётр Сергеевич встрепенулся, бросил на меня радостный взгляд, оживился, на лице возникла слабая улыбка.

— Да-да, это хорошо. Это правильно, — пробормотал он и тонким, квакающим голоском напел: «Мы — красные кавалеристы, и про нас былинники речистые ведут рассказ»

А я продолжил уже громко:

О том, как в ночи ясные,

О том, как в дни ненастные

Мы гордо и смело в бой пойдём!

Веди, Будённый, нас смелее в бой!

— Как хорошо, — покачал головой старичок. — Вспомнил молодость, как я полком командовал в Гражданскую. Эх, какое было время. Молодость, молодость.

Я уж решил, что, выполнив пожелание, смогу наконец, спеть для Марины «Признание» Заболоцкого, как рядом обнаружил плотную фигуру мужчины за пятьдесят, сильные залысины, ещё тёмные волосы, но виски уже обильно посеребрила седина. Пиджак расстегнут, показывая довольно обширный живот, шея и лицо уже багровая от выпитого, несло от него дорогим табаком и коньяком.

— Слушай, парень, а ты чего-нить забугорное можешь сбацать? — он вытащил из кармана две салатовых бумажки с портретом Ленина, бесцеремонно засунул мне в карман пиджака.

— Битлов? Итальянцев?

— Да чо хочешь.

Я набрал побольше воздуха в лёгких, выдохнул резко. Ударив по струнам, начал аккорд за аккордом выдавать «Crazy Little Thing Called Love», стараясь не выпадать из рисунка мелодии, когда Фредди исполнял эту песню на Live Aid в 1985-м году. Повторить студийную запись к клипу, я, разумеется, не мог. Когда нужно было имитировать проигрыш Брайана Мея, ко мне вдруг подключился Алёшка и довольно точно воспроизвёл на скрипке и так виртуозно, что у меня аж мурашки пронеслись по спине.

Когда отзвучал последний аккорд под сводами, я взглянул на мужика, он стоял ошарашенный, челюсть чуть отвисла, моргал быстро, словно соображал что-то.

— А ты откуда взял эту песню? — поинтересовался он через мгновение.

— Это песня Queen, Фредди Меркьюри сочинил.

— Чего-то я у них такого не слышал. Круто. Маладца, — он похлопал меня по плечу. — Слушай, а цыганщину сможешь изобразить?

Мне хотелось послать мужика куда подальше, но я не мог это сделать, не зная, какого уровня партийный чиновник передо мной. Марина вернулась за наш столик, положив головку на поставленную на стол руку, и словно изучала меня, кусая губы.

Я подошёл к Алексею и проиграл ему мелодию «А цыган идёт», сможет он мне помочь на скрипке, а в этой песне она так мощно и энергично звучит. Но музыку, которую Андрей Петров напишет лишь в начале 80-х, Алёшка никогда не слышал. Лицо у парня стало серьёзным, попросил повторить напев, потом кивнул:

— Попробую.

Объявлять название я не стал, все равно стихи Киплинга вряд ли кто-то читал, а сама песня появится лишь через пять лет. Но была-не была, все равно все пьяные, и, если я не вытяну, меня за это не побьют. Но по крайней мере, эту балладу я могу посвятить Марине. И голос у меня все-таки был помощнее, чем у Никиты Михалкова.

Я набрался смелости, запел вначале тихо, речитативом, а потом разошёлся и начал уже выдавать приличный вокал:

Так вперёд — за цыганской звездой кочевой, —

Hа закат, где дрожат паруса,

И глаза глядят с бесприютной тоской

В багровеющие небеса!

После этого куплета нужен был мощный проигрыш скрипки, да такой, чтобы душу рвало на части. Я на миг замешкался, бросил взгляд на Алёшку, и он понял меня, чертяка, словно мысли мои прочёл. Сыграл так энергично и красиво, что я не удержался от довольной улыбки. А потом уже в последнем куплете выдал такое глиссандо, что едва голос не сорвал. Едва отдышался, как мужчина подошёл ко мне ближе и заговорщицки, тихо спросил:

— А ты цыган? Или еврей?

— Я — русский.

— Неет. Так русские петь не умеют, — протянул он, качая головой, но ушёл, довольно ухмыляясь.

И я уже решил ударить по струнам и спеть, наконец «Очарована, околдована», но сбоку нарисовался тип довольно приметной внешности: высокий и худой, через все лицо проходил бугристый шрам, начинался над левой бровью, потом по щеке и заканчивался на шее. Прекрасно сшитый тёмно-синий костюм с планками орденов и медалей, а левый рукав, пустой, пришит к карману пиджака. Я вспомнил, что, когда он шёл, слышал едва заметный скрип: звук протезов, у моего одного деда были такие — ему ноги отрезало электричкой. И самое главное, этот человек напоминал Мельникова и Марину, и я решил, что это брат Кирилла Петровича.

— Олег, — обратился он тихим, едва слышным голосом, так что мне изо всех сил пришлось напрячь слух. — Спойте какую-нибудь песню о войне. Что-нибудь.

— А что именно? — песен я знал много, выбрать было из чего.

— На ваш вкус.

Я обратил внимание на одну из наградных планок на груди мужчины — голубая с синими полосками — «За взятие Вены» и вспомнил песню, которую бабушка любила слушать в исполнении Ярослава Евдокимова «Майский вальс». Когда мы приходили к ней в гости, она обязательно ставила пластинку с этой песней. И мне она нравилась, так что я подобрал аккорды на гитаре. Но я лихорадочно пытался вспомнить, когда эта песня появилась? Вдруг я промахнусь, как с песней Queen? Но если моя бабушка слушала, наверняка, песня старая. Я взял первый аккорд Ля минор, проиграл вступление, ритмично, жизнерадостно:

Весна 45-го года

Как ждал тебя синий Дунай

Народам Европы свободу

Принёс жаркий солнечный май

https://vk.com/audio-2001151675_123151675

Но допеть не успел, после фразы: «А парень с улыбкой счастливой гармонь свою к сердцу прижал, как будто он волжские видел разливы, как будто Россию обнял» мужчина стал белым, как мел, пошатнулся и стал оседать на пол. Я бросился к нему, успел подхватить и усадить на кресло. И услышал отчаянный крик Марины: «Дядя!», она сорвалась с места, кинулась к нему, упала на колени рядом, распахнув полу пиджака, ослабила галстук, из внутреннего кармана вытащила металлический тюбик, дрожащими руками вытряхнула пару таблеток, сунула ему в рот. К нам уже подбежала немолодая женщина в накинутом на плечи халате, схватила за руку мужчину, отсчитала пульс. Из пластикового бокса вынула флакончик темно-жёлтого стекла, вылила на салфетку. И я ощутил едкий запах нашатыря. Мужчина поднял голову, взглянул на меня какой-то странной улыбкой, слабой, но счастливой. На иссиня-белом лице начал проступать румянец.

А я на подкашивающихся ногах доплёлся до стола и плюхнулся на кресло, поставив рядом гитару, которую уже, кажется, ненавидел. Марина подошла ко мне, села напротив, я даже не хотел видеть ее лица.

— Извините, я не хотел…

— Олег, вашей вины тут нет, — она положила свою руку на мою, сжала. — Такая прекрасная песня. Это же про моего дядю. Это он в Вене играл на баяне. Он был комиссаром полка.

— Политруком? В частях НКВД?

Она поморщилась, поджала губы:

— Да нет! Он был просто полковым комиссаром, — объяснила она с долей раздражения. — Потом дядя участвовал во взятии Берлина, а там его тяжело ранило. Ему ампутировали руку, ноги, левый глаз потерял. Но он вернулся, живой. А в Вене они там освободили семью музыканта и те стали играть на разных инструментах, а мой дядя — на баяне.

— Марина, это со мной впервые. То кто-то рыдает над песней, то в обморок падает. Я хотел лишь для вас спеть. А тут… — я махнул рукой.

— Ну, так спойте, — попросила она. — Я не буду рыдать и падать в обморок.

Подошёл Борис, присел за стол, сказал серьёзно:

— Марина Кирилловна, с Ильёй Петровичем все в порядке. Пришёл в себя. И сейчас свет включат.

И действительно, Борис успел лишь присесть в кресло, как вспыхнул свет, болезненно хлынул в глаза, после полутьмы, разгоняемой лишь слабым пламенем свечей. Быстро прошли официантки, убирая свечи. Потом сменили всё на столах. Борис тут же налил себе из кофейника чашку горячего кофе, пригубил. Схватив со стола пачку сигарет «Кент», закурил.

Кажется, Марина даже не обратила внимания на всю суету, не сводила взгляда с меня:

— Олег, спойте, пожалуйста, — попросила вновь.

При ярком свете я стал стесняться, оглянулся, но оставшиеся гости увлеклись пирожными, чаем, разговорами, тихий шелест наполнял зал. Я вновь надел ремень гитары, провёл по струнам, который отозвались жалобным звоном, или мне показалось? Спел:

Очарована, околдована,

С ветром в поле когда-то повенчана,

Вся ты словно в оковы закована,

Драгоценная, ты, моя женщина

https://vk.com/audio1020112541_456359349_e22ed7266c915763b8

Марина слушала так внимательно, словно пыталась запомнить каждое слово. И я с сожалением заметил, как у неё начали дрожать слезинки в глазах, одна скатилась по щеке, упала каплей на скатерть, другая осталась на пушистых ресницах. И внутри начала вновь подниматься досада, что я постоянно кого-то огорчаю.

Я закончил энергичным аккордом, и прижал ладонью струны. Решительно встал:

— Извините, Марина. Разрешите, я отнесу гитару обратно в гардероб?

— Олег, ты чего? — вмешался Борис. — Ну, споёшь ещё что-то. Посмотри, как всем понравилось.

— Нет-нет, Олег, вы устали, действительно отнесите гитару назад.

Марина почему-то поддержала мою мысль, но как-то странно смотрела на меня: быстрый взгляд, потом опускала глаза. И вновь бросала взгляд.

Я убрал гитару в футляр, и направился рысью по коридору. Перед входом в зал первого этажа, задержался, прислушался к гулу голосов. Кажется, игра продолжалась, так что я прокрался мимо и почти бегом добрался до гардероба, влетел туда. Повесил футляр и вышел наружу.

Около стены меня поджидала Марина, стояла прижавшись. Но стоило мне выйти, она стремительно бросилась ко мне, обвила руками за шею, впилась в губы. Оторвавшись, прошептала горячо в ухо:

— Пошли. Быстрее!

Схватив меня за руку, потащила в конец коридора, мы свернули за угол, и в нос ударил запах сырости. Оказавшись около одной из дверей, Марина вынула из маленькой сумочки ключ, вставила в замочную скважину, и почти втолкнула меня внутрь.

Небольшая комнатка, оформленная под зону отдыха в бане, или сауне. Стены и пол декорированы панелями из светлого обожжённого дерева, грубая скамья, столик с выставленным на нем вазочкой с сухоцветами. Длинный диван.

Я заглянул в дверь — отделение для бани с полоками, маленький бассейн, сквозь невероятно чистую прозрачную воду просвечивало дно, выложенное голубоватой керамической плиткой, туда спускались ступеньки.

— Олег, помоги мне! — властно приказала, повернувшись ко мне спиной. — Молнию расстегни!

Осталась в короткой кружевной комбинации, сквозь которую просвечивали маленькие трусики. Прильнула ко мне, обвив за шею, начала лихорадочно стаскивать с меня пиджак, рубашку. От её прикосновений всё сильнее и сильнее охватывало нестерпимое желание. Я не выдержал, отстранив её, быстро разделся сам. Подхватив, как пушинку её просто невесомое тело, отнёс на диван. Но когда уже моя страсть вырвалась бесконтрольно наружу, Марина вдруг решительно отодвинула меня. Соскользнув с дивана, вытащила что-то из маленькой тумбочки. Протянула мне:

— Знаешь, что это?

— Знаю, — раздражённо бросил я. — Но ты же ребёнка хочешь, зачем тогда…

— Не сейчас, дорогой, я слишком пьяна. Нельзя…