Мы, монстры. Книга 2: Иные

Глава 21. Заррэт

Заррэт сидел на пригорке и глядел исподлобья на кузню, вмурованную в склон горы, утопающую в высоких травах. Она могла бы показаться случайному путнику — будь здесь такие — огромным черным камнем, если бы не дым.

Дым валил из трубы, грохотало что-то внутри раскатами грома, и гром отвечал с небес. Молнии разрезали небо, а одна, особо настырная, даже пару раз ударила в землю рядом с ним, будто пыталась обратить на себя внимание. Но Заррэту было не до ручных молний.

“Кто там, в кузне? — думал Заррэт. — Если я здесь, то кто там?”

— И чего вы так привязались к прошлому? — весело спросили за спиной, и Заррэт поморщился. — Лаэфу трон его драгоценный снится, вообще с него не слезает. Сядет — и сидит, и сидит! Тебе вот — кузня твоя…

Ух’эр шагнул из-за спины, принялся усаживаться рядом. Покрутился, будто место подбирал, присел на здоровой ноге, рукой принялся щупать позади себя, будто искал, куда падать помягче. Нет, оно, конечно, понятно: хромому сесть трудно. Но почему не щелкнуть пальцами и не призвать какой-нибудь стул, как он делал всегда?

Сил уже и на это не хватает?

— А что снится тебе? — мрачно спросил Заррэт, и Ух’эр все-таки упал, выставив больную ногу вперед. Медленно распрямил здоровую, медленно развернулся к Заррэту, на бледном лице вспыхнул безумный оскал.

— А это — не твое дело, брат, — доверительно прошептал.

Заррэт усмехнулся в бороду, а Ух’эр спрятал кривые зубы так же внезапно, как показал, и громко, беззаботно продолжил:

— Я вообще-то как раз об этом пришел с тобой поговорить, — и ткнул пальцем в кузню.

— О кузне? — мрачно спросил Заррэт. Чего еще этот безумный удумал?

— Не совсем, — мягко поправили с другой стороны, и из тени, что отбрасывала нависшая скала, шагнул Лаэф. Не сел рядом — остался стоять. Возвышаться. — Наш младший брат, как обычно, не в состоянии ясно донести свою…

— Меч! — перебил Ух’эр, и Лаэф тяжело вздохнул, но промолчал. А Ух’эр продолжил. — Ты его сотворил, ты можешь что-нибудь с ним сделать? Затхэ носится с этим мечом, как с любимой игрушкой, роняет, правда, иногда, но потом опять носится, даже имя ему придумал, так носится. И это нам очень не нравится. Он же сейчас совсем дурак сделался, ткнет еще в кого не надо…

— Сделать — что? — угрюмо уточнил Заррэт.

— Ну, расплавь его обратно, что ли? — пробормотал Ух’эр. И забормотал дальше, еще тише, себе под нос. — Выковал непойми что, непойми зачем…

Заррэт сжал кулак, громыхнуло прямо над головами, молния метнулась с небес к Ух’эру. Ударила бы — но тот успел щелкнуть пальцами — и в последний момент между ним и молнией пронеслась каменная глыба, приняла на себя удар, влетела в кузню. Там загрохотало — и кузня рухнула, осыпалась черными камнями.

Взвился тонкими струйками дым над ними.

— Ос-сторожнее, брат, — прошипел Ух’эр, круто развернувшись и прищурившись — точно как Лаэф. — Я хозяин снов. И твоих тоже. Не забывай.

— Я помню, зачем выковал меч, — процедил Заррэт. — И Лаэфу он пригодился в Последней битве.

— Ну-у… — тут же протянул Ух’эр, вновь меняясь внезапно: теперь — по-шутовски улыбаясь. — Пригодился, конечно… Если бы Лаэф еще не промазал…

— Умолкни, — ровно приказал Лаэф.

Он так и стоял над ними. Не шелохнулся. Но Заррэт почувствовал: Лаэф разозлился. Заледенел. Окаменел. И пусть Ух’эр хоть десять раз хозяин их снов — не стоит ему больше касаться этой темы. Еще слово — и несдобровать здесь никому.

Ух’эр, впрочем, тоже был не дурак. Безумец — но не дурак.

Замолчал.

— Ты можешь уничтожить меч? — тем же ледяным тоном спросил Лаэф. — Повредить его? Выбить из рук звереныша?

Заррэт покачал головой.

— Это можно сделать лишь в кузне, — сказал он. — А чтобы добраться до кузни, мне нужно подняться. Из сна — не дотянусь. А если и выбью… Он же поднимет.

— Вопрос в том, на кого, — задумчиво пробормотал Ух’эр.

И хорошо, что не добавил ничего о том, что может промахнуться.

А Заррэт подумал о том, что как бы там ни было, но Затхэ имеет право поднять этот меч. Это — и его меч тоже.

***

Заррэт любил тот меч.

Оружие, созданное вместе с Затхэ. Живое и настоящее.

Пламя кузни светилось тогда в желтых глазах звереныша не ровно — то едва горело, то вспыхивало с такой силой, что казалось, будто в нем полыхает огонь безумия Ух’эра. Возможно, так и было. Скорее всего, так и было.

Но Заррэт все еще держал детеныша рядом, учил, пытался стать лучшим отцом, потому что — чему научат Тьма да Смерть? А кроме них там — одни бабы, одна другой ненормальнее.

Детеныш приходил к нему, почти не говорил, молча помогал работать, и Заррэт думал, что здесь ребенок отдыхает от вечного трепа на склонах Гьярнорру. Только потом он понял: Затхэ молчал рядом с ним, потому что молчал он сам. Так звереныш жил: будто самого его никогда не существовало, всегда — чье-то отражение. И в глаза заглядывал, словно внутрь заглянуть хочет, под кожу. Наверное, не знал, что в собственном взгляде полыхает желтый огонь так ярко, что в его глаза смотреть не хочется — обожжешься.

Заррэт как раз поднял молот, когда детеныш, вертящий в руке кинжал, случайно полоснул себя по пальцу. Тут же кинжал отбросил, и Заррэт не рассмотрел в полумраке кузни, но что-то случилось. Что-то случилось именно тогда, что меч получился живым. Верно, капля крови мальца отлетела так, что попала на заготовку для меча, который должен был быть просто мечом.

Не могло же дело быть просто в том, что Затхэ помогал ковать этот меч. Не дыханием же он его оживил, не пламенным взором. Чай, не Д’хал, хотя метил же, гаденыш, с детства на самый верх метил, всё пытался быть лучше и умнее всех. Потому за всеми повторял, потому так болезненно в глаза заглядывал… Но это Заррэт понял гораздо позже.

А тогда прикрикнул на Затхэ, мол, хорош железки в руках крутить, помоги лучше. А тот в глаза снова уставился, будто не поверил сначала: “Я? Помочь? А можно?”

Но промолчал — он ведь молчал рядом с Заррэтом — и осторожно принял из его рук молот. Размахнулся. Ударил…

Заррэт любил тот меч.

Помнил, как стоял чуть поодаль, скрестив руки на груди и с гордостью смотрел, как Затхэ наносит один за другим тяжелые удары, как жарко было в кузнице, как выли меха, устало ныла печь, звенел радостно молот, плакал металл, все еще упрямый, но не с детенышем богов ему в упрямстве тягаться.

Помнил и приятную тяжесть в ладони, когда вышел на небо Ирхан, когда вышли оба из кузни, и Затхэ протянул ему свое детище — первое оружие, созданное им. Помнил, как легко скользила рука по плоскому, отражающему не хуже любого зеркала, лезвию.

Помнил, как запела сталь.

Тогда Заррэт понял: не просто меч он держит в руке. Тогда и про кровь понял, и о том, что выкованное в крови их общего чада оружие, скорее всего, способно и кого-то из них поразить. Вот, к примеру, Эйру… А может, и саму Сорэн?

То было время затишья. Может даже, благодаря этому ребенку, они на какое-то время перестали постоянно ссориться. Но Заррэт был Войной, потому знал — Война будет всегда. Отойдет на пару шагов в сторону, отдохнет — и вернется с новыми силами. А значит, будет бой. И он, Заррэт, должен победить, обязан. Он один знает, что делать дальше. Он не безумец, не слепец, не сумасшедший… Ему есть дело до людей, в отличие от остальных, есть! Он сможет не просто победить, он сможет править. Он умеет ценить, что дано, знает вес монет и слов, жизней и смертей.

Да и сильнее он каждого из них, гораздо сильнее.

Может, думал он, детеныш не напрасно пришел ко мне? Может, на то воля отца Д’хала или Мирдэна-деда? Может, в помощь послали Затхэ, может, знали, что порежется, что кровь его попадет на лезвие, и лезвию будет суждено уничтожить всех этих безумных лживых слабаков да сумасшедших баб, что вперед мужей на трон лезут?

Что ж, он справится, со всеми справится…

“Лаэфа разве что мечом не получится, — подумал, презрительно сморщившись. — Тень не проткнешь, ее топтать надо…”

Но это будет потом. Пока как раз Лаэфу и нужно отдать меч. И сказать, что с ним он победит Сорэн. И так проверить, что именно под силу клинку. Потому что если клинок с ней не справится, уж она-то справится с Лаэфом наверняка. В любом случае, один из самых сильных противников выйдет из игры…

Но — позже. Немного позже. Когда детеныш с мечом наиграется…

Заррэт развернулся к Затхэ, протянул меч рукоятью вперед и тот схватился радостно, взмахнул, и лезвие отразило свет Ирхана, полыхнув точно так же, как глаза детеныша полыхали всю ночь, то ли отражая пламя, то ли поглощая его.

Заррэт усмехнулся в бороду.

Да, он привязался к ребенку.

***

Наверное, потому потянулся к Эйре, когда все случилось. Не он ее утешал — она его.

Но Заррэт не думал об этом, просто был рядом. Гладил коротко остриженные рыжие волосы, смотрел в бесконечно зеленые глаза и обнимал, и носил на руках, и любил. Даже, наверное, любил. Конечно, скорее, как дитя неразумное, не как деву, потому что — ну какая из нее дева? Всё хохочет да яблоки жует. А бывает, расхохотавшись слишком сильно, срывается в слезы — и снова нужно утешать.

Но Эйра не была ребенком.

И однажды, утомившись от бесконечного смеха пополам со слезами, он не прижал к себе, как обычно, а отошел в сторону. И узрел: глаза холодны. Холодные глаза расчетливого чудовища. Будто пьяным был всё это время, а тут вдруг стал трезв. Рассмотрел младшую сестренку во всей ее красе.

Тихо спросил:

— Что тебе нужно?

И она, всхлипнув еще пару раз для приличия, тоже поняла, что пелена спала, что Заррэт видит всё ясно, чисто, кристально.

Больше не прикидывалась: поджала губы — научилась у Сорэн, — пожала плечами:

— Защиты, брат, — и сочувственно добавила. — Чего еще от тебя я могу желать?

— Уходи, — мрачно сказал Заррэт. — Не желаю больше видеть тебя. Насмотрелся.

— А куда ты денешься? — пожала Эйра хрупкими плечами. — Все на одной горе живем…

Горечь в последней фразе была неподдельной. Или так ему показалось.

***

А меч он спрятал.

Потерял Затхэ — не хотел терять и меч. Все уверял себя: до поры. Придет время — Лаэф возьмет его в руки. Но время шло, а с Лаэфом говорить так и не решился. Не потому что Лаэф был противен — хотя и это тоже. Не потому что был страшен — хотя и это тоже.

Просто раньше у Заррэта была Эйра. Теперь в память о Затхэ остался лишь меч.

Тэхэ заговорила о мече первой. Гуляя, будто невзначай, вдоль ручья, вышла из своих лесов. И добрела против его течения до склона — того самого, где стояла кузня. Стоило Заррэту выйти навстречу, спросила, сразу, глядя прямо в глаза:

— Мне нужно оружие, брат.

Тэхэ всегда нравилась ему больше остальных. В ней не было лжи и фальши. В ней были тишина и покой. И если о чем-то хотела попросить — просила, глядя прямо в глаза. А не вешалась на шею с рыданиями.

— Зачем? — спросил Заррэт.

Одно дело, если ей какого медведя бешеного зарезать, другое — кого-то из своих. Тогда Заррэт должен знать, кого.

— Чтобы убить, конечно, — удивилась вопросу она.

— Кого? — спросил Заррэт.

Тэхэ кивнула на дверь кузни. Вошла первой. Заррэту оставалось лишь следовать за ней. Прикрыл тяжелую дверь, сел на лавку. Тэхэ осталась стоять: смотрит вдаль, спина ровная, рога разве что потолок не царапают.

— Темного, — холодно проговорила она, помолчав.

Заррэт даже не сразу понял, что это и есть ответ.

— Что сделал Лаэф? — тут же набычился он. Чем можно обидеть Тэхэ так, чтоб она собралась убить? Она, властная над птицами и ручьями, травами и полями, чистая и далекая — она будет марать тонкие руки в крови?

— Оказался слишком близко, — странно ответила Тэхэ, вновь помолчав.

Заррэт нахмурился.

— Кинжала будет достаточно, — добавила она, будто объяснила. Впрочем, это объясняло. Как минимум, насколько близко был с ней Лаэф.

— Но такого, чтобы сделал свое дело, — продолжала тем временем Тэхэ. — Я же знаю, брат, — круто развернулась и резанула взглядом, — ты не сидишь без дела. Ты должен был создать какое-нибудь оружие против… нас.

— Даже если бы такое было… — медленно начал он.

“…с чего отдавать его тебе? Именно тебе?”

— …если ты убьешь Лаэфа, кто тогда одолеет Сорэн?

— А Лаэф ее одолеет? — подняла тонкую бровь Тэхэ. И добавила, вновь заговорив странно, будто ей было грустно от чего-то. — Он только о ней и грезит, брат. Он может. Но не сможет…

Тряхнула чуть заметно рогатой головой, будто стряхивая грусть, и решительно заговорила:

— Когда он сгинет, придется нам объединить силы. Может, тогда…

— Объединить силы! — фыркнул Заррэт. — С кем? С Ух’эром? С Эйрой? Да лучше уж самому погибнуть, чем с ними рядом в бой идти!

— Со мной, — улыбнулась Тэхэ. — Ты и я, Заррэт, вместе мы сильны.

— Ты и я… — задумчиво повторил он.

Тэхэ подошла, положила руку на плечо. Так ее рука казалось еще тоньше: взять — переломится.

— Приходи завтра, — сказал Заррэт. — Я подумаю об оружии.

Она улыбнулась ему, рука соскользнула с плеча.

Тэхэ вышла.

Заррэт решил пока не говорить ей о мече. Она ведь о мече не спрашивала — о кинжале. Потому что Лаэф слишком близко: на расстоянии кинжала.

Подпустила, дура рогатая, вот теперь и будет тебе простой кинжал. Обычный. Который Лаэф переломит, как веточку с одного из твоих кустов…

А Лаэфа надо предупредить. И тогда, когда он точно поймет, что с Заррэтом союз возможен, что Заррэт не предаст — тогда отдать ему меч.

***

Гора Гьярнорру содрогнулась.

То тяжело вздохнул Д’хал.

***

— Как интересно! — пробормотал Ух’эр, выползая из-под земли. Под землей стонали и кричали. Ух’эр выбрался окончательно, отряхнулся, щелкнул пальцами и земля под ногами вновь сомкнулась, заглушив крики.

Как интересно. Папа расстроен. Неужели началось?

Впрочем, нет. Если бы началось, папа вздохом не ограничился бы.

С другой стороны… А что он может? Последние силы истратил, когда его, Ух’эра, создавал. Теперь только вздыхать и остается. А, еще беседовать. Собирать всех вместе и беседовать, беседовать, беседовать.

Ух’эр поморщился.

Пожалуй, стоит снова уползти в свое царство, пока за общий стол не засадили: под землей куда веселее.

Ну а когда веселье начнется здесь — он уж точно не пропустит. Он — Смерть. Он будет здесь ох как нужен.