Мы, монстры. Книга 2: Иные

Глава 18. Эйра

Марла вскочила на ноги, как только Ух’эр шагнул из облака. А как только шагнул еще раз — отшвырнула в сторону букет цветов, что насобирала для него. Ему не нужен букет сейчас — его бы придержать, чтоб не упал.

Но он остановился, поднял взгляд, и на губах сверкнула широкая улыбка. Так что все не так плохо, как ей показалось сначала. Кажется, все не так плохо.

— Как дороги мне мои родственники! — весело провозгласил он, слишком весело, безумно весело. — Один громом гремит, второй на насекомых бросается, обиделся, понимаешь ли… Лишнее говорит, как будто у нас и без того проблем мало!

Заглянул в глаза и шепотом, но шепотом громким, свистящим, безумным доверительно сообщил:

— А их немало!

И снова заговорил громко, почти нормально:

— Эйра, гадина, не прощает и не забывает, знаешь ли… И очень, о-очень хорошо умеет подслушивать, я-то знаю, я ее учил...

И вскинул голову, и крикнул надрывно куда- то вверх:

— Гадина!

А потом рассмеялся. Звонкий смех рвался хрипами.

Марла подошла все-таки поближе и протянула руку, чтобы придержать: ей все казалось, что он сейчас упадет. И все пыталась вспомнить, он был таким бледным сразу, или в нем появилась новая, еще более мертвенная бледность.

Что так утомило его?

Он скосил взгляд на руку, осторожно коснувшуюся его плеча. И Марла заметила сама, какие у нее кривые и грязные ногти. Почему-то захотелось обиженно возразить неизвестно кому: “А у него-то! У него еще грязнее!”

Ух’эр тем временем высоко, удивленно и медленно поднимал брови. Марла уже отдернула руку, а брови все ползли и ползли вверх, а потом он перевел на нее взгляд, полный изумленной насмешки, спросил:

— Пощупать решила? Так давай, щупай дальше, чего испугалась?

— Ты устал, — сказала она.

Он все-таки медленнее говорил сейчас. Меньше непонятных слов. Меньше меняет интонации. А алмазный взгляд подернут серой пеленой.

— А ты как думала, милая? — фыркнул он и щелкнул пальцами. По траве проехалась перина, оказываясь под ним как раз в тот момент, когда он упал. Упал — и из перины что-то жалобно пискнуло. А он уставился Марле в глаза и вновь заулыбался. Самодовольно до крайности, но — устало.

Она присела рядом с ним, потыкала пальцем в перину. Та слабо запищала в ответ. Она нахмурилась, неотрывно глядя на пищащее нечто, но чувствуя на себе взгляд Смерти. Пристальный и колючий, несмотря на то, что подернут пеленой. Алмазные иглы в его взгляде смогут проткнуть любую пелену.

— Они ж теперь еще и это приволокли… Нивеном называется, ножом машет. А Лаэф его, значит, душит… Хорошо еще, Заррэт со своей кувалдой не полез. Тэхэ над ухом жужжит… Хорошо, хоть Эйра молчит, но это и плохо: кто знает, о чем она молчит? И главное, всем совершенно плевать, что они во сне! В моем! Сне!

А вот и голос затвердел. Тоже стал алмазным. И холодным, таким холодным, что обожжешься, если тронешь…

— Как будто мне легко их всех держать! Почему я должен всех держать?! Я не хочу! — схватил ее за плечи, встряхнул, и только тогда Марла подняла взгляд. А он проорал ей в лицо. — Не хочу!

— Так не держи, — тихо сказала она.

Ух’эр закрыл глаза и так же тихо, неожиданно тихо, рассмеялся — будто монеты рассыпались по мостовой.

— Отпусти, — посоветовала она. — Брось.

— Брось… — передразнил он и снова уставился на нее. И снова — холодно. Отпустил ее плечи и поднял ладони, будто демонстрировать, что отпустил. Будто не отпустил — бросил. Можно подумать, иначе не заметила бы. — Не в твоих интересах сейчас, милая, чтобы я все бросал. Тогда и этого всего… — он обвел кривым пальцем, увенчанным черным ногтем, вокруг, — не станет. А это, напомню тебе, единственный оставшийся у тебя мир.

Она улыбнулась и покачала головой.

Только сейчас она вдруг поняла: он же постоянно удерживает этот сон. Вот этот самый, в котором живет она. И не те сны, где мирятся и ссорятся его братья с сестрами, где еще одно какое-то существо встревает в драки с ними… не те сны изматывают его.

Те — заканчиваются, и заканчиваются быстро. А этот… Сколько она уже в этом сне?

— Нет, — ответила, глядя ему в глаза. — Не единственный. Не единственный мир.

Как просто, оказывается, стать ее миром: всего лишь тратить большую часть своих сил на то, чтобы она жила.

“Интересно, — подумала Марла, — все умершие так принимают смерть?”

Потому что Смерть была невероятно добра к ней. Смерть была первой сущностью за долгие-долгие годы, что была к ней добра.

Ух’эр нахмурился, прямо как она только что, только глядел не на перину — на нее. Но тоже словно пытался понять, что это она такое пищит. Поднялся резко, щелкнул пальцами — и перина растворилась. Даже не пискнула. Наверное, ему вдруг стало не до шуток.

— Ты так ничего и не вспомнила полезного о Лаэфе, — напомнил ей ледяным тоном. И приказал. — Вспоминай!

— То существо, — сказала она, — что махало ножом, а Лаэф его душил… Пыталось его убить?

— Да его не поймешь, — беспечно отмахнулся он, вновь мгновенно меняясь, — оно сейчас и не махало, оно раньше махало…

— Ты ведь не позволил Лаэфу его задушить?

— Нет, конечно! — Ух’эр как будто удивился вопросу. — Оно мне потом пригодится! От тебя-то толку мало! А ты мне хочешь посоветовать что-то касательно существа? Советы мне давать не стоит, милая, я сам кому хочешь насоветую. Но ты не такая дурочка, как кажешься… Да, Лаэф ему явно не нравится, а я ему уже почти друг. Потом я это использую. Но — потом. Пока мне нужны оба. Чтобы убить Сорэн.

Произнеся имя сестры, он снова поменялся. Губы, и без того тонкие, сжал бесцветной нитью. И взгляд потемнел, и глаза стали чернее ночи.

— Она обидела тебя... — не спросила — сказала Марла. Видно же было, всё видно.

— Она всех обидела, — весело отмахнулся Ух’эр, но глаза так и не посветлели. — Разве не так обычно делают старшие сестры?

Развернулся и побрел, хромая и шатаясь, к своему облаку.

И догнать бы, схватить бы за руку, усадить, уговорить снова сделать перину, пускай отдохнул бы… Но Марла только что видела, каким черным, холодным и бездонным может быть его взгляд. Ненадолго маска сползла — и она увидела Смерть. И пусть она безумна, но не настолько безумна, чтобы бежать за Смертью сейчас.

— Просто не надо было тогда смеяться… — пробормотал себе под нос непонятную фразу Ух’эр, не оборачиваясь. И продолжил рассуждать, беседуя с собой:

— Ну, или хотя бы потише… Да, надо было смеяться потише… Оно ведь было смешно — чего ж не смеяться…

Кажется, он уже забыл о том, что не один здесь. Или о том, что говорит вслух…

Их, безумцев, не разберешь — Марла знала по себе.

***

Ух’эр шагнул в облако.

“Нет, — подумал он разочарованно и зло, — куда ей до безумия Талы… Ей и до Эйры далеко… Обычная девка, обычная глупая девка…”

Презрительно скривился и даже поднял руку, чтобы щелкнуть пальцами. Развеять этот бессмысленный сон вместе с ней.

— “Она тебя обидела”! — передразнил, собирая силы для щелчка. Собирая удивительно долго, ведь как раз для щелчка силы не нужны — они нужны для того, чтоб это место продолжало существовать. А он их тратит. Тратит свои последние силы невесть на что… И результатов — никаких. Одни цветочки полевые да непрошеные советы.

Дурочка же сама сказала: “Брось!”

Ух’эр тяжело вздохнул, резко выдохнул и не щелкнул пальцами — сжал руку в кулак. Место — осталось.

Глупая девка. Не безумная — всего лишь глупая. С каких пор ему этого стало достаточно?

Вот Тала — та была чистым безумием, такой же чистой радостью, была воплощением, средоточием его счастья. Тала была драгоценностью среди грязи и гнили. Он приходил к ней редко, и каждый раз она радовалась так искренне, так по-человечески и по-детски, что что-то менялось у него внутри. Ломалось. Но он хотел, чтобы ломалось еще. Он жил ради этих переломов, будто пытался проверить, насколько непоправимо может сломаться.

Никто из семьи о ней не знал. Он всегда отвлекал их чем-нибудь. И всегда, всегда следил за их снами. Тогда он был силен — он мог держать в кулаке тысячи тысяч снов, это сейчас он и двух не удержит…

А еще — все чаще заходил к Эйре. Когда она, конечно, огрызками в эльфов не бросалась. Затеяла новую игру, стервь. А когда он спросил, зачем, то хитро усмехнулась, косясь из-под рыжих прядей, свисающих до самого курносого носа.

— Сорэн туда заходила…

Сидела на своей яблоневой ветке, но не поедала, как обычно, яблоки. Раскачивалась вверх-вниз, ухватившись за ветку обеими руками. Так что яблоко пришлось бы держать в зубах, а тогда не получилось бы говорить. Говорить Эйра была горазда.

Ух’эр восседал на этот раз на столе, который умыкнул из людского жилища. Стол висел в воздухе напротив ее ветки, стол был хорошим, крепким, летал не хуже древесных стволов и облаков, да и сидеть на столах ему было не привыкать.

— Надеешься, Сорэн туда снова зайдет, и твой огрызок в нее угодит? — ухмыльнулся он.

— Почему не заведешь себе стул? — спросила вдруг Эйра. — Или трон, по примеру своего любимого брата.

Ух’эр расхохотался, откинув голову. Ему не надо было смотреть на Эйру, чтоб увидеть, как она смотрит на него. Он знал: она любит его смех.

И только отсмеявшись, он понял, что именно сказала ему только что Эйра.

“Сорэн туда заходила”. В Запретный лес! К Иным! Куда строго-настрого приказали не соваться!

— Отцу уже сказала? — прищурился он, представляя, как весело будет смотреть, когда Сорэн — такой правильной и великой — влетит за непослушание.

— Отцу! — фыркнула Эйра. — Ты хочешь, чтоб он ее отругал, или ты хочешь по-настоящему сделать ей больно?

“Куда уж больнее… — подумал он. — Отчитать Сорэн при всех — от такого унижения она веками отходить будет…”

И вдруг до него дошло во второй раз.

— А ты как узнала? — спросил он тихо. — Ты туда не ходила, значит…

— Я — Любовь, брат, — Эйра подмигнула ему. — И если где-то происходит нечто, чем я заведую, то я уж узнаю, поверь…

И посмотрела в глаза пристально, значительно.

Много позже он понял, что она наверняка намекала не только на Сорэн. Что и о нем говорила тогда, но слово “любовь” было ему чуждым. А сумасшедшая смертная девчонка, что ждала каждый вечер у окна, виделась симпатичной игрушкой, к которой он слишком привязался. Но не более.

Да и ошарашен он был новостями, не до намеков.

— Постой, — сказал он. — Сорэн и.. Иные?!

— Ну, не все сразу, — расхохоталась Эйра. Визгливый, пронзительный был у нее, дурочки, смех. Каждый раз приходилось сдерживаться, чтоб не морщиться. — Но один — да. На одного ее хватило.

— И огрызки ты бросаешь, чтобы…

— Чтоб они рассердились. Чтобы вышли, и тогда… — незнакомое выражение промелькнуло на ее лице, будто окаменела на мгновение. — И тогда уж я постараюсь.

А Ух’эр тогда понял: она так и не простила старшей сестре убийство Затхэ. Вот зачем днями и ночами она фальшиво рыдала на плече Заррэта — чтобы все поверили, что она бесчувственная стервь. А стервь тем временем спокойной могла придумать план мести.

Ух’эр восхищенно хмыкнул и даже склонил голову в знак уважения. И сделал круг почета вокруг яблони на своем летучем столе. Вновь остановился напротив ветки, спросил:

— Как Тэхэ позволяет тебе?

— Так она не видит! — весело отмахнулась Эйра. — Она в другую сторону смотрит.

Наклонилась поближе, заговорщицки прошептала:

— На Лаэфа, — наклонилась, как оказалось, слишком низко — и, взвизгнув, рухнула вниз.

— Серьезно? — удивился Ух’эр свесившись со своего стола. Эйра лежала на спине и улыбалась, глядя на него. — Это ты тоже знаешь, потому что ты — Любовь?

Она расхохоталась в ответ.

Глупость же сказал, явную глупость.

***

Лаэф сидел у ручья, водил ладонью по водной глади. Тэхэ легко и грациозно перемахнула к нему с другого берега, присела рядом. Заглянула в глаза змеи Эрхайзы: та свернулась на его коленях. Тэхэ ладила со змеями — потому, может, и с Лаэфом.

Когда он впервые пришел к ней? Как будто века уже прошли. Как будто веками он сидит здесь и смотрит на бегущую воду. Он не сразу шагнул в ее лес, когда заглянул впервые. Остановился на опушке.

— Чего ты боишься? — смеялась она.

Он не отвечал — не знал. Да и не боялся, опасался просто. И только сейчас начал понимать, чего именно. Ручей мерно журчал, тихо шептали деревья, закрывая от света, набрасывая тень так, что ему не приходилось это делать самому. Здесь было спокойно. Здесь хотелось остаться. Здесь хотелось расслабиться — а значит, стать уязвимым. По ту сторону ручья пронеслась стайка рогатых коз. Вспорхнула птица. Гладил пальцы ручей.

И было тихо — будто бы шепотом говорил с ним лес. Будто бы шептала сама Тэхэ, она же знала: он не любит громких звуков.

Тогда он пришел говорить об Ух’эре — не трогай, мол, его, сестра, не начинай войну. Да, украл у тебя смерть твоих зверей, но жизнь-то — оставил. А ты ведь жизнь, Тэхэ. Ты — дыхание леса.

Как-то так, кажется, он тогда сказал.

Но Тэхэ была умницей.

— А на самом деле? — спросила она, прищурившись. — На самом деле зачем ты здесь?

— Заррэт будет на стороне Эйры, это ясно, — ответил Лаэф. — Ух’эр, как мы оба прекрасно знаем — я знал всегда, а ты недавно убедилась — Ух’эр всегда сам по себе. Сорэн придет к тебе просить поддержки. Я пришел раньше.

— Ты уверен, что раньше? — улыбнулась она.

— Уверен, — спокойно ответил Лаэф. — Ты ведь знаешь, сколько теней в лесу, сестра. Но ты не можешь знать, какие из них настоящие, а какие — мои. Я вижу все, что здесь происходит.

— Хорошо, — согласилась Тэхэ, не испугалась, не дернулась, будто заранее знала, что он придет пугать и угрожать. Ну а что он еще умеет, если уж на то пошло?

Просто подошла и… взяла его за руку.

Лаэф вздрогнул, потому что ожидал чего угодно, но не этого — не того, что его возьмут за руку.

— Раз тут твои тени, то и бояться нечего, правда? — и увлекла его за собой.

Он остался, хоть и ненадолго. А потом возвращался снова и снова, убеждая себя, что укрепляет союз, а на самом деле — потому что лес шептал ему, и в лесу ему было спокойно.

И сейчас она снова сидела рядом. И снова взяла за руку, провела ладонью, сбрасывая прозрачные капли с пальцев. На мгновение ее рука напомнила руку Сорэн — та же белая кожа, те же тонкие пальцы, отточенное быстрое движение.

Всего лишь на мгновение.

А так… Конечно, Лаэфу не нравилась, его младшая сестра Тэхэ. Да у нее рога на голове! Кому такое понравится?

Лаэфу нравился лес. А Тэхэ… Тэхэ была его дыханием.