Мы из Кронштадта. Подотдел коммунхоза по очистке от бродячих морфов - продолжение

Глава 29. Хлопоты десантирования и опять про каролингов.

Оно хоть и не так гадко вышло, как у шведов, которые после пары лет с момента основания Петербурга, собрались этот городишко снести. Ровно так же, как русские снесли до этого их Нотебург. И как они до этого снесли новгородскую крепостцу на том же месте.

Собрали шведы флот. Артиллерию и пехоту загрузили. Для спокойных действий и ликвидации Петропавловской крепости и городишки при ней, требовалось снести сначала недостроенный форт на Кроншлоте – том самом острове, где сейчас стоит Кронштадт, Корона—город. Дойти до форта мешала выставленная на самой западной косе батарея Толбухина, да еще то, что буйки и вехи на форватерах злые русские коварно переставили, приходилось идти с опаской и перемерять глубины.

Вот и отправились 24 вымпела с десантом вынести батарею и по сухопутью спокойно взять форт, он не был с суши укреплен достаточно. Разведку не провели толком, посчитали, что и так справятся с дикими варварами легко. Даже то, что ночью там на песчаной косе в кустарнике окопалось пара полков пехоты не заметили.

Начали свеи помпезно, адмиральский корабль гордо пошел ближе к берегу, чтоб снести укрепления одним мощным залпом.

Вместо этого пять орудий из 15 Толбухинских влепили ядра аккурат под ватерлинию здоровенной мишени. В трюм флагмана бодро пошла через дыры вода, экипаж засуетился, перетаскивая орудия, меняя центровку корабля «для наклонения оного на штюр—борт», чтобы задрать пробитые места повыше уровня моря. Крен помешал шведским артиллеристам бить как следует, слишком близко подошли, да и постоянно влетавшие в корабль ядра не споспешествовали, а другим кораблям туша флагмана загораживала цели.

«Неприятель начал всею своею силою, из верхних и нижних пушек, с обоих сторон с кораблей против острова стрелять, на что наши, как добрые солдаты, им ничем должны не остались» — доложили потом Петру участники боя.

Не преуспев в помпезной победе, побитый флагман отвалил прочь, вместо него в дело вступили бомбардирские суда, но из—за меткости береговой батареи держались они в отдалении и потому и их огонь хоть и был частым, но весьма неточным. Даже наша пехота, которой командиры велели лечь – и та серьезных потерь не понесла, благо шведы садили бомбы в белый свет, как в копеечку.

Наконец шведы выложили главный козырь – пошел десант на многочисленных шлюпках и маленьких судах. Под интенсивным огнем пушек с берега и вставшей на ноги пехоты – из—за боязни поразить своих шведы огонь с кораблей прекратили – десантники бодро высаживались на отмели и стоя по колено в воде умело строились под командой опытных офицеров и унтеров.

В безукоризненном боевом порядке стройные формации шведов стремительно двинулись к берегу по отмели, идти было легко, становилось все мельче и мельче.

Обученность и превосходство в силах должны были принести успех, в этом шведы нимало не сомневались. Страшная мощь обстрелянного умелого войска, единого в действиях как отлаженный механизм, должна была снести русские войска, которые хоть и находились в наскоро устроенных укреплениях, но под Нарвой было разгромлено куда большее войско варваров и куда более укрепленных, это все участники помнили.

Совершенно неожиданно передние шеренги шведов провалились с головой в воду, на них, не успев остановиться, валились следующие – офицеры и унтера не успели отдать команду «стой», кто сам угодил в воду первым, кто растерялся.

Шведская пехота в бою была отличным механизмом и без приказа командира пехотинец не имел права что—либо делать самостийно.

Все дальнейшее выглядело как погружение точнейшего хронометра в стакан с пивом — неотвратимо и губительно десант оказался в глубокой промоине, которую прихотью течений ехидного Финского залива пробило в отмели у самого берега.

Задние шеренги не успели ничего понять, да и команд не было, и по инерции, словно поезд на обвалившемся мосту, задние разделили судьбу передних. Все с оружием оказались на глубине до двух метров, мушкеты и пистолеты «хлебнули воды», порох сразу промок, одежда вмиг набухла и стала пудовой.

Многие, особенно те, кто не бросил оружия в этой дурацкой промоине, захлебнулись тут же в образовавшейся куче мале. Остальных приняли на картечь батарейцы Толбухина и тут же пехотинцы взяли вылезающих на берег ошеломленных шведов в штыки.

Разгром был моментальный, нелепый и полный. Доблестных, тех кто вылез на русский берег – перебили, закололи штыками, растерявшихся – тех кто побежал назад, к шлюпкам, стреляли в спины.

Да и разозленный адмирал шведской эскадры, получивший неприятное ранение в ходе артиллерийской перестрелки поутру, страдавший от боли, неудачи и позора, велел расстреливать трусов. Под перекрестным огнем первые добежавшие до шлюпок, рванули прочь, не дожидаясь раненых и отсталых.

Остальные попали в плен или утонули, пытаясь добраться вплавь до кораблей. Противник, как изящно указано в донесении о бое «пришёл в полную конфузию».

Флот с позором отступил. Солдаты полков Гамонтова и Мякишина принялись собирать трофеи, считать убитых и вылавливать утонувших десантников. Данные, как обычно, расходятся – в донесении царю Петру учтено: «нашими солдатами выловлено из моря 330 шведов, побитых и потонувших; ныне ещё достали 90 тел; взято в плен семь офицеров и до 60 рядовых» По шведским источникам у них убитых оказалось 400, раненых 170, в плену 7 офицеров и 28 рядовых.

Потери русских были: 29 убитых и 51 раненый, считая и артиллеристов и пехотинцев.

Адмирал Крюйс, донося Государю Петру Первому о результатах боя, необычно для рапорта написал образно: «можно верить, что из бывших на лодках побито более половины. Памятен этот день будет шведам. Я тебе, Великому Государю, истинно сказываю, что неприятель от нас до сего времени ни одной кошки или собаки, не то что человека достал языком; а мы знаем всё, что у них делается. Взяты нами в плен три капитана; у одного 11 ран, у другого 7; четыре поручика и прапорщика. Сказывали, что во время двукратного боя на Толбухиной косе погибло да ранено до 1000 человек. Сам главнокомандующий свейский ранен. Среди трофей этого дня было 500 ружей, найденных на берегу и мели, которые были заряжены пулями, рассечёнными на четверо, и обвитыми конскими волосами, что значительно усиливало опасность раны».

Трофеи были очень кстати – среди гарнизона форта Кроншлота мушкетов не хватало половине.

Петр Первый и его приближенные о таком шведском конфузе узнали с удовольствием немалым, только дивились — остров почти двести лет был шведским, а про промоину ту шведы и не знали, да и разведку когда провели, не удосужились ее до берега продлить... А промоины той сажени две шириной и глубиной сажень. Ну вот такое водяное несуразие, прихоть течения.

Впрочем, сейчас у меня нет никакого желания потешаться над шведами, сам такой же, хоть и дешево отделался.

Ну, относительно дешево.

С мокрыми портками – неуютно. Вдвойне неуютно то, что я понятия не имею – дальше—то что делать? Поглядываю искоса на напарника. Вообще—то в самом начале знакомства вызвал он у меня резчайшую антипатию, больно уж выглядел этаким пендрючистым аристократом на ровном месте. Но теперь моя антипатия несколько усохла и выветрилась.

Ну, не так, чтобы очень, просто сильное глухое раздражение стало чуток послабее. Немного стыдно себе признаться в том, что когда к нам приехали минометчики, мне этот безногий даже уже стал почти симпатичен. До того момента, как он, не моргнув глазом, отправился перехватывать дорогу героической засадой.

Потянув и меня заодно.

У меня весь опыт устройства засады – только когда во время прохождения сборов в институте на военной кафедре, приказали мне для оживления скучного марша устроить засаду на колонну разморенных студентов. Взял я отделение, прихватили мы холостых патронов и отправились по возможности незаметно, срезая изгиб дороги.

Тут и оказалось, что устроить засаду – не просто, сборы проходили под Мурманском. А там сопки сплошные, заросшие чахлой мелкорослой, но густой растительностью, вот и устраивай засаду – с одной стороны распаханные поля и если мы устроимся в придорожной канаве, то отойти никак не сможем, чистое самоубийство, а если на сопке, то либо ничерта не видим дорогу, либо сидим на склоне за камешками и опять же нас увидят в момент…

Время поджимало, сели мы на склоне, ничего лучшего не придумав и обстреляли второй взвод, впереди которого переваливался замкомвзовда—два Андрюха Зайцев. Взвод радостно заорал, обрадовавшись хоть какому—то развлечению и попер на нас, разворачиваясь в цепь.

— Пиф—паф, ты убит! – грозно заявил добежавший до нас Зайцев. Ствол его калаша дымился – на радостях замок—2 выпустил все холостые, что у него были. Рядом радостно вопили его подчиненные.

— Сам ты пиф—паф! Причем трижды! – гордо ответил я вставая. И нас всех погнали на дорогу офицеры, продолжать марш. Но в общем радости у меня после этого не возникло – хреновая вышла засада. Положили бы нас там, будь оно все на самом деле. Тем более третий взвод ловко выкатился нам в бок и тыл, да.

Потому не шибко я мнил себя стратегом. А что за полководец этот калека – мне тоже не известно, во всяком случае с моей колокольни лезть вдвоем черт знает куда – глупость и все. Ну я то ладно – мне еще и то стыдно стало, что в общем я не блеснул, да и праздновать труса при том, что безногий калека берется выполнять задачу, а я…

— Слушай, а ты что так безоговорочно поперся сюда в засаду? – немного неожиданно спрашивает инвалид, продолжая тем не менее внимательно наблюдать за окрестностями.

— Это в смысле чего? – искренне удивляюсь я.

— В смысле картошки дров поджарить. Избыток героизма, или просто дурак? Не, я не для того, чтобы обидеть, мне просто интересно. Интересно откуда такие берутся.

— Ну уж если б кто говорил, так не ты – тихонько возмущаюсь я в ответ, поворачиваясь к нему. Он не замедляет посадить меня в галошу поглубже, показав пальцем понятный знак – нечего мне на него таращиться, мое дело вокруг смотреть.

— Я—то сначала подумал, что ты из Охотничьей команды, крутой как вареное яйцо и всякое такое… А ты лопух лопухом, балбес балбесом. Но вот как под монастырь подвести – так только от тебя и жди подвоха – со злым недоумением вдруг заявляет калека.

— Ты что белены объелся? Ты ж вроде старший, да еще и это… – так же злобно огрызаюсь я шепотом.

— Что еще и это? На мои ноги намекаешь? – еще злее шипит блондин.

— Ну да, и про них тоже. Ты ж вона уже частью чистый терминатор, тебе отстреленные части тела отстегнуть – раз плюнуть и опять в бой! Чего ты завелся—то? – сбавляю я немного градус накала, поняв, что хватанул лишнего.

— Собака ты плюшевая, свинья мохеровая, кабан шерстистый – странно ругается напарник, с которым сегодня меня судьба спарила.

— Ладно, насчет ног, извини, в запале сказал. Но если инвалид не протестует против задачи, то мне с ногами – вообще стыдно. Так понятно? Тем более, что остальные мои в самой гуще, а я вроде как прячусь.

— Значит дурак – уверенно резюмирует калека уже немного спокойнее.

— А хоть и так. Ты—то шибко умный. И чего тут развел психоанализ? – огрызаюсь я, но без особого запала.

— Я жить хочу – тихо и просто отвечает блондин и меня от таких обычных слов передергивает всерьез. Еще и потому, что довелось мне видеть чеченскую видеозапись, где именно так говорил наш паренек, которому ичкерийцы собирались «на камеру» отрезать голову, а он не понимал еще, что эти веселые, добродушные с виду бородачи сейчас будут его убивать. И его зарезали как барана, а он все твердил эту фразу. Пока не забулькал перерезанной глоткой. Тошное было зрелище, до холодного ужаса и бешенства бессильного. А тут этот еще…

— А я нет, можно подумать… Ты б хоть намекнул, что гнилая задача, а ты вишь из себя неколебимого героя корчил! Мне после пары людоедов хвастаться нечем, еще бы я там курдыбачиться бы начал. Ты б меня первым бы к ногтю, да еще и рассказал бы, какой я бесполезный – огрызаюсь я в ответ.

— Значит из—за твоей боязни, что будешь выглядеть как тебе на роду положено, мы тут оба уляжемся? Я ж старший, мне жопой вилять не гоже, тем более народу там было много. Сам им слова не сказал, а на меня теперь батон крошишь? Я ж все же старший — и что, мне артачиться против приказа? Ты ж как памятник стоял, прям Герой Кронштадта и Окрестностей! Весь из себя Медный Пеший!

— Да тыж...эээ... ну... Сам…эээ…

— Ага. Вот и сидим тут… А в целом как в старом анекдоте… (тут он оглянулся на тихое фырканье нашей кобылы и поправился) Ковбойском, да. Нажрались мы с тобой, Джонни, навоза за бесплатно оба…

— Слушай, а чего ты заволновался—то? Ну лежим и лежим. Никого нет, дорога не проезжая.

Тут я вспоминаю, что все это тарахтение вдали аккурат там, где мои друзья из команды, означает, что они в бою. А я тут вот с этим блондином пререкаюсь.

— Коттедж брать надо. Он тут ключ к местности. А мы лежим паршиво, если кто тут попрется – у нас никаких преимуществ нет – тоскливо и убежденно говорит безногий.

— С чего ты взял, что кто—то тут попрется? – неуверенно уточняю я у него. Пес его знает, но кажется мне, что боевого опыта у него поболе. Ну вот не объясню почему мне так кажется, но уверен.

— Непоняток много. Штуковина эта, пугалка. На кой черт она тут стоит? От чего отпугивает? Дорога не заминирована, одна растяжка фигова – не в счет. Простое объяснение – схрон тут и запасное направление для отхода если что. А нас тут в кустах прищучить – легче легкого. Мы и не рыпнемся. И самим не удрать и не видно толком по сторонам. Надо брать коттедж, а я как штурмовик сам понимаешь не фонтан, да и ты, хоть с ногами, а рассчитывать на тебя…

— Ты это… Извини если что. А за то, что мою шкурку спас – спасибо. Знал бы, что ты думаешь – взбутетенился бы против задачи этой. Если б хоть намекнул, ты сам—то как кинозвезда держишься. Близко не стань… — говорю я ему.

— Ладно, проехали… Но мы вообще—то можем и просто свалить. Обойдем в обрат эту пугалку и дернем подале отсюда. Точку засады нам никто конкретно не устанавливал – неожиданно предлагает он. И смотрит. Внимательно.

У меня как—то холодок проходит внутри живота. Ну да, в общем. Вполне можем. И трибунала тут никакого нет. И не узнает никто. И мне даже некоторое время его предложение кажется весьма соблазнительным. Стыдно самому признаться. Но вот нравится оно мне. Но с другой стороны прекрасно понимаю, что… А как это сформулировать—то? Совесть ест? Это как их называют – угрызения? Или мужское самолюбие? Черт, намешано всякого в обычном человеке…

— Честно сказать – предложение заманчивое…

— И? – поднимает вопросительно брови блондин.

— А сам—то ты как считаешь? – пытаюсь я узнать его мнение.

— Не вертись. Отвечай.

— Ну… В общем, ладно. Там вон мои колготятся и раз еще стреляют, значит живы. Планов действия я не знаю, но этот Павел Ксаныч мужик толковый и просто на убой бы не послал. Раз надо перекрыть дорогу, значит надо…

— Комсомольцы—бобромольцы… — задумчиво, но ехидно перебивает меня калека.

— Да нет… В конце концов в лесу тоже не безопасно, нарвемся на морфа и гайки – неожиданно ляпаю я.

— И это тоже верно – соглашается безногий.

С минуту молчим. Потом он спокойным голосом говорит:

— Отползешь назад, прикроешься кустами и залазь в реку. Бережок невысокий, так что на манер крокодила к шлюзу. От шлюза по канавке аккурат вылезешь к дому. Башкой верти, глазами смотри, ушами слушай, я тебя прикрывать буду, но я не Господь Бог, хотя и с пулеметом. Патронов у меня всего 36 к этой бандуре, маловато, чтобы быть богом. Работу по зачистке жилого помещения знаешь?

— Ну немного отрабатывали – признаюсь я.

— Не верится как—то – с сомнением говорит безногий. Потом окидывает внимательным взглядом окрестности и лезет в свой вещмешок. Протягивает мне моток проводка и какую—то фигню. Оказывается гарнитура, которая на ухе располагается. Напяливаю ее, хотя ремень от каски мешает.

— Если что – шепчи, громкость тут на максимуме. Получишь инструкции – хмыкает блондин.

— Погодь, а откуда ты взял, что там канавка?

— Полоска кустиков жидких – видишь? Зуб даю – в канавке они растут. Будешь там валандаться – старайся кусты эти не трясти. А то издалека заметно. Да. Из карманов достань что ценного, а то замочишь в воде—то.

Опа! А пультики—то от морфов у меня как раз в штанцовых карманах были, в чем я и убеждаюсь, вытягивая мокрые пластиковые фиговины. Блондин хмыкает. Злобно выгружаю то, что нельзя мочить и говорю:

— Ты б не хмыкал, у меня самооценка и так упала дальше некуда. Я вообще—то лекарь, а не вояка, меня потому туда и не взяли.

— И? – опять поднимает брови блондин.

— Как корабль вы назовете, так он вам и поплывет!

— Ишь, какие мы нежные!

— Какие есть! Вон Суворов с Кутузовым своих солдат чудо—богатырями называли и те горы сворачивали. А звали бы из дерьмом и тупыми обезьянами – так хрена бы им раскидистого!

— Ладно, понял. Давай, чудо—богатырь, двигай! У тебя все получится – хмыкает несколько дружелюбнее блондин и добавляет:

— Должно получиться. Другие варианты просто неприемлемы.