Мы из Кронштадта. Подотдел коммунхоза по очистке от бродячих морфов - продолжение

Глава 10. Петропавловка. Команда лекаря. Сумасшедшие пулеметчики и белые медведи.

А мы чапаем до Петропавловки – у моего знакомца, казаха – пулеметчика что—то сердечко стало пошаливать, надо его осмотреть повнимательнее, да и ЭКГ взять. Как расшифровщик я не мастак, но в клинике есть у кого проконсультироваться. Как раз пулеметчик должен смениться, вот я им и займусь. Кроме Енота в Крепости остается со мной и Серега – какие—то у него разговоры с мастером пулеметного боя.

Казах уже ждет, сидя на лавочке у медпункта, и аккуратно ковыряя резцом в когда—то обыкновенной суповой кости, которая от его работы постепенно становится если и не предметом искусства, то во всяком случае весьма изящной резной безделушкой, разве что женщина у него немного коротконогой получилась, зато узор весьма удался.

Некоторых это удивляет, даже слышал, что это анекдотичская ситуация, когда взрослые мужики такой ерундой занимаются. Нифига не анекдот. Ещё когда копал старые окопы и блиндажи в этом убедился наглядно. В окопах каждый оттягивался как мог — кто умел — рисовал, кто умел — рюмки делал из гильз от осветительных ракет, фигурки из дерева вырезал, блиндаж украшал – например, делая надписи на бревнах, вколачивая в них гильзы и патроны — торчащие донца — как точки ... отличная мысль, к слову. Некоторые умельцы из запалов к гранатам делали мундштуки, вследствие чего по Ленфронту был запрещающий приказ — приравнивающий потерю пальцев при возне с детонаром к самострелу...

Здороваемся. Садимся рядом. Аппарат ЭКГ еще занят – диспансеризация гарнизона Крепости в полном ходу, опять же медсестрички натаскиваются, дело полезное. Так что предпочитаю пропустить оставшихся пациентов, чтобы потом не торопясь разобраться что там к чему. Казах тоже не спешит, да и Серега явно наслаждается отдыхом. Солнце перестало жарить, мягко греет.

— Ну как ты тут? Не сошел с ума? – спрашиваю я казаха с подначкой.

— С чего это мне с ума сходить? – удивляется он.

— Да так… У вас же работы последнюю неделю много было, вот я и вспомнил немецкие мемуары, где жалость к убиваемым толпам жидомонголов сводила с ума твоих германских коллег.

— А, шутишь – понимает собеседник не переставая ронять маленькие костяные стружки из под резца.

— Ну да, в общем.

— А насчет сходящих с ума пулеметчиков… Сумашествие же разное. И пулеметчики.

— Тут ведь как с панфиловцами — какая—то писака накорябала, другая подхватила и понесла – поддерживает разговор Серега.

— А ведь пулеметчик мог сойти с ума — озвереть. Просто в азарт войти. Бой штука

такая, а пулемет тем более. И, например, наброситься и избивать второго номера, что патроны кончились или просто ленту не подает. Или по своим врезать в контратаке — типа, это мое поле и нехрен лезть – со знанием дела задумчиво говорит Енот.

— Или наоборот — он мог испугаться и спятить от ужаса. По ночам ему потом снится что пулемет заклинило, а ОНИ ИДУТ. Или патроны кончились — это очень страшно, когда ТВОЕ оружие не работает или нет патронов. Тут свихнуться раз плюнуть — и реально потом патроны выпрашивают, даже не смотря, что уже все спокойно – говорит Серега.

— Тебе снятся? – отрывается от резьбы казах.

— Раньше было. А тебе?

Казах ухмыляется. Видно, что да, что—то такое и у него было.

— Ну и плюс. Кто это увидел – тоже важно. Как будут выглядеть номера расчета,

закопченые, изодранные, с лихорадочно блестящими глазами, которые набивают и набивают бесконечные казалось бы ленты, время от времени высаживая длинную очередь в поле, где уже и раненные не кричат, а то и из карабинов достреливающих или гранаты кидают — кажется им, что лежащие ближе — все подползти хотят? А если смотрит солдат из свежей части, подошедшей подкрепить? А если он гражданский, мирный человек, которого одели в форму и сунули ружье в руки? – вносит ясность хромой, непривычно серьезный.

—Да даже и офицер, выпускник какого кадетского корпуса — мозг которого отягощен

знаниями о фланкирующем огне, эскарпах, стрельбы с закрытой позиции и прочем, но который не представляет еще, что такое три десятка обезумевших мужиков, идущих на тебя со штыками наперевес, которых стреляешь, а падает один—два, остальные идут, и новые выходят – говорит Серега. Он тоже задумался и словно видит что—то свое.

—Тут свихнуться—то на раз — от того же бессилия — стреляешь, а они идут. Страшно это очень.

— От жалости? – уточняю я.

— И никакого «от жалости» — просто страшно. А вот не приведи Бог, убьют очевидца

назавтра — и письмо — дневник маме отошлют. Так и останется. Да и не убьют — сам поумнеет — дневник же не для переписывания а для перечитывания. Так и останется «Сошедшие с ума пулеметчики».

— Тык, сойдешь тут – соглашается Серега.

— И никакого гуманизьма и соплей. Страх и ярость — и готово сумасшествие –

резюмирует Енот.

Мне остается только согласиться.

— Обследовать клиента долго будешь? – уточняет у меня, помолчав, Серега.

— Как получится. Так—то у пациента вид не очень пугающ. Я думал хуже будет.

— Это хорошо, что лучше – кивает головой вологодский.

— Лучше – оно лучше, чем хуже. Хуже – оно хуже, чем лучше – умудренно кивает головой и Енот.

Это выглядит комично и мы все непроизвольно улыбаемся.

— А ты чего узнать—то хотел – не прерывая резьбы по кости осведомляется казах.

— Да понимаешь, тут такое дело – отвечает Сергей – ты помнится про «анфиладный огонь» толковал, вот об этом и хотел поговорить. Тут дельце намечается сложноватое, возможно пригодится и такое.

— Банда? – утвердительно спрашивает резчик по кости.

— Ага. Людоеды. Секта что ли.

— Эх, тут я тебе мало что скажу. Да ты и сам все знаешь. Располагаешься сбоку от атакующих, им по тебе работать трудно, свои мешают. Тебе – легче, вот и все в общем.

— Да это—то я знаю, вопрос—то в том, как угадать где позицию то выбрать – чтоб они тебя своим краем не зацепили. А то уже тебе самому, похоже, будет анфиладный, сбоку.

— Это вы о чем? – спрашиваю я просто для поддержания разговора. Все равно пулеметчиком мне быть не светит.

— Метода ведения огня вдоль фронта противника, с фланга. Цепь скашивает как газонокосилкой. Весь вопрос только в том, чтоб выбрать место и оказаться именно сбоку, а не на самой дороге у атакующих – поясняет Серега.

— Эх, жаль дяди Паши здесь нет – вздыхает искренне казах.

— Это ты про кого?

— Сосед мой. Дядя Паша – исчерпывающе поясняет тот.

— С чего это твой сосед так в пулеметах понимает? – удивляюсь я – Афган? Или что совсем экзотичное вроде Анголы там или Вьетнама?

— Еще экзотичнее – улыбается продолжающий резать кость собеседник – Герой Советского Союза еще по Большой войне. Вот он – да, мастер.

— Погодь, ему что, за сто лет уже?

— Ага. Думаю, что и сейчас выжил, мозги у него в полном порядке. Представь себе – под артобстрелом, когда все в штаны кладут или еще как веселятся – из трех битых станкачей сумел собрать один исправный. После артобстрела фрицы сунулись – а тут такая неожиданность. И положил аккуратно – гранату чтоб не докинули и чтоб минометами не помогали. И головы поднять не дал, пока наши переправлялись на подмогу.

— За это и героя дали?

— Не, там много чего было. Официально за ним больше трехсот покойников. Документально подтвержденных. Я ж говорю – мастер. По анфиладному огню тоже был спец, только его правильнее кулисным огнем называть, этот способ. Уже под Берлином именно так – сбоку – контратакующую роту немецкую распотрошил, восемьдесят пять фрицев легло. Наглость конечно на нейтралке прятаться, но явно расчет был точный – как вскочили, так шеренгой и улеглись.

— Странно, я о таком не слыхал. Счета вроде как у снайперов, у летчиков – задумываюсь я.

— Ага. А пулеметчики из соломы деланы. Так? – хмыкает казах.

— Хорошо. А твой счет каков?

— Тридцать восемь.

— Что, серьезно?!

— Совершенно. Потому я к дяде Паше Кольцову особым уважением проникся. У него больше трехсот.

— Погодь, но ты только на моей памяти зомби несколько сот положил…

— Не в счет. Это не полноценный враг. Гордится тут нечем. Мишени.

— А морф тогда? Ночью?

— Этот тридцать шестой был – улыбается пулеметчик.

Вона оно как оказывается…

Опрос и обследование несколько утешают. Да и на ленте ЭКГ признаков инфаркта не увидел. Проконсультироваться—то конечно проконсультируюсь, но пока видно что есть функциональные нарушения, вроде бы начальная стенокардия напряжения (хотя тут пациент сам виноват, тяжести таскал неподьемные, не удивился бы я, если б он до грыжи допрыгался), может быть и миокардиодистрофия. Неприятно, но всяко не инфаркт. Давление померял –ну да, повышено. Предлагаю пулеметчику оставить прибор для пользования – электронный, только на руку надеть… Отказывается. Ну да, знакомо. Черт, почему людям настолько влом чуток о себе подумать? Вот ради курева Ербол готов на любые подвиги, а давление себе мерять –никак. Знакомо.

Всучиваю ему панангин – неплохо для начала немного поддержать сердце, таблетки простенькие, собственно, только для пополнения ионами калия и магния, но без этих калия – магния сердцу работать в разы сложнее, такие вот хитрости значения мелочей в человеческом организме. Добавляю по стандартной схеме лечения и собираюсь отправляться. Но мои спутники не торопятся. Но их разговор настолько специфичен, что я понимаю только в общем, что да как делать пулеметчику.

Впрочем, меня это тем более не интересует, что пулеметы для меня лес темный, а уж тактика действий с ними… Лучше я даже соваться не буду, хуже нет, когда считаешь, что умеешь, а на деле даже не дилетант, а куда убожистее. Себя – то всяко обманывать не стоит, напорешься потом с гордыни—то.

Отправляюсь на причал, судя по насыщенности мореплавания кто—нибудь попутный да найдется. По дороге всякие нелепые мысли приходят в голову, особенно беспокоитто, что предстоящий выезд получается каким—то цирком—шапито, вроде шоу этих балаганных рестлингеров. С одной стороны – три броника и взвод людоедов, с другой стороны наша артель с придваемыми несуразными средствами усиления.

Мне непонятно, что враги нашли в Ропше, с чего это они обосновались там, а не где—нибудь в другом месте. Непонятно как нам их одолевать имея на руках достаточно убогие силы. Нас даже по головам считая куда меньше, есть разумеется плюс в наличии самородков типа наших снайперов и офицеров, но все равно, как—то не пляшет несколько квадрациклов, неведомая мне фара и морф с подружкой против бронетранспортеров…

И вот тут—то я попадаю как кур в ощип. Нельзя задумываться с потерей внимательности. Я упираюсь в здоровенную, явно агрессивно настроенную тетку, уперевшую руки в боки и с нескрываемой неприязнью глядящую на меня.

— Так вы значиться из той самой команды живодеров, что у нас хозяйничала? – грозно вопрошает тетка.

— Да как у вас рука только поднялась, живодеры вы этакие! Охотнички! Больше вам и стрелять не по кому было! Медведи же в красной книге, уникальные животные же, белые медведи! А другие – которых вы тоже расстреляли? Вам руки ваши оторвать мало! – громко и зло заявляет преградившая мне дорогу тетка.

Я определенно теряюсь. Смысл ее претензий как—то до меня не доходит и я пытаюсь обойти ее слева, а потом справа, но этот бульдозер в женском обличьи пресекает мои попытки на корню.

Ну не животами же с ней толкатся!

— Слушайте! Что вы от меня хотите? Какого вам рожна надо? – растерянно, но уже злобно огрызаюсь я.

— Он еще спрашивает! – возмущается на публику мадам.

И строго смотрит на меня.

Совершенно идиотская ситуация.

Мне говорил наш командир, чтобы я пообщался с зоосадовскими сотрудниками (а кстати – откуда они взялись, вроде не было же их в первые дни), но такое общение мне как—то совсем не по душе, четко прогнозируется, что сейчас на меня высыплют ворох эмоций, а толку мне не будет ровно никакого. Мне хочется удрать от этой тетехи, причем быстро и подальше.

На мое счастье тут же сбоку вывертывается худенькая девчонка и охлаждает пыл грозной бабищи сообщением о том, что дети уже собраны. Бабища еще раз окатывает меня кипячим взглядом, но дисциплинированно разворачивается и идет туда, где на мое счастье собраны зачем—то какие—то дети.

Девчонка заговорщицки подмигивает мне, так чтоб дама не видела, и я понимаю, что нифига она не девчонка, ей уже к тридцатнику этой рыжей худенькой — на первой взгляд девчонке. Двигается она просто угловато, да фигурка опять же… Но взрослая явно. А угловато… Да каждый у кого на плече автомат, да патроны в разгрузке, да берцы на ногах не балетным шагом идет. А ей по габаритам и телосложению АК—74, что для меня пулемет. С полной лентой.

Пробираюсь словно опытный помойный кот – быстро, но осторожно – на пристань.

Ага, Павел Александрович и Дункан все еще тут. Замечаю на руке у музейного повязку. Дежурит, значит, на пристани. Пара катерков, несуразный понтон на блестящих баках, Енотова лодчонка – но тишина и благолепие. Пара мужиков – отмечаю, что в таком же камуфляже, что и освободившая меня тридцатилетняя девчонка не спеша кантуют какие—то ящики с понтона.

Присаживаюсь рядом с фанатами холодного оружия. Они прерывают свою неторопливую беседу.

— Вот на меня сейчас могутная тетеха накинулась, хотела меня порвать на сотню маленьких медвежат за убиенных белых медведей. Что это за страсть господня?

— Да бросьте, она вполне вменяемый человек. Ну любит зверюшек, так что потеря медведей ее огорчила – замечает музейный работник: — Но вам удалось быстро отделаться.

— Ну, ее позвали каких—то детишек собравшихся облагодетельствовать. В таком же камуфле девчонка что и эти вот грузчики.