Муля, не нервируй… Книга 5

Глава 7

— В каком смысле не будешь? — не понял Павел Григорьевич. — Ты о чём?

— Чем тебе вдруг разонравилась фамилия Бубнов? — со своей стороны возмутился Модест Фёдорович, — всю жизнь был Бубнов, а теперь не пойми что! Что люди про тебя скажут, Муля⁈

Я обвёл взглядом присутствующих, дождался, когда эмоции чуть поутихли и ответил:

— Я беру фамилию — Шушин!

Тихо ахнула Надежда Петровна, икнула Дуся. Изумлённо вытаращился Модест Фёдорович. А Адияков вдруг рассмеялся:

— Каков шельмец! Прям настоящий Адияков! Наша кровь!

— Муля, объясни, — слабым голосом потребовала Надежда Петровна и промокнула слезинку надушенным кружевным платочком.

Дрожащими руками Дуся торопливо отсчитывала капли в стакан с водой. В комнате остро запахло валерьянкой.

— А что тут говорить, — пожал плечами я, — раз вы начали борьбу за мою фамилию, то мне больше ничего не остаётся. Если возьму фамилию Адияков — обижу человека, который меня вырастил. Если оставлю фамилию Бубнов — обижу человека, который дал мне жизнь. Ни один из вас этого не заслуживает.

— Но почему ты взял фамилию деда? — озвучила за всех общий вопрос Дуся и протянула стакан с валерьянкой Надежде Петровне.

— У деда две дочери, — пожал плечами я, — насколько я знаю, тётя Лиза замуж не вышла…

— Вышла! — выпалила Мулина мать и покраснела. Она торопливо хлопнула стакан залпом и аж задохнулась от ядрёного лекарства.

— Даже если и вышла, то детей у неё нет, — ответил я.

— Всё так, — согласилась Надежда Петровна, пытаясь отдышаться. Дуся протянула ей чашку с чаем — запить.

— А моя мама сейчас Адиякова, — сказал я.

Надежда Петровна опять покраснела и с вызовом посмотрела на Модеста Фёдоровича. Тот ничего не сказал. Молча сидел, опустив голову и барабанил пальцами по столешнице.

— То есть род Шушиных прервался, — развёл руками я, — а Пётр Яковлевич слишком многое сделал для страны и мира, чтобы вот так просто взять и предать такую славную фамилию забвению.

Здесь никто из присутствующих не смог возразить ничего. Мулиного деда боялись и уважали даже после его смерти.

— В семействе Бубновых скоро пополнение, так что фамилия не прервётся, — продолжил я, но Модест Фёдорович перебил с возмущением:

— У нас будет девочка!

— Это стопроцентно? — прищурился я.

Модест Фёдорович растерянно пожал плечами, а Надежда Петровна пренебрежительно закатила глаза.

— И даже если девочка, то никто ей не мешает оставить потом девичью фамилию, — вернулся к теме разговора я, — это — раз. Во-вторых, у вас первая будет девочка. Я не думаю, что через пару лет Маша не захочет ещё ребёнка. Ну, и ты тоже…

Модест Фёдорович задумчиво кивнул, выражая согласие, а Надежда Петровна язвительно фыркнула.

— Тогда бери фамилию Адияков, — опять влез Павел Григорьевич. — У нас с твоей мамой пополнения не предвидится. И ты у меня один единственный сын.

— А вот этого я вообще не понимаю, — хмыкнул я, — вы с мамой вполне ещё можете успеть подарить мне братика или сестричку. Но лучше братика. Сестричка у меня скоро будет.

— Мне сорок пять лет! — возмущённо вскинулась Надежда Петровна, — какой там уже братик!

— Да, — поддакнул Адияков, но как-то неуверенно.

— И что из того? — поморщился я, — это же не первый ребёнок у тебя. А второго можно и поздно родить. Так-то ты на сорок пять лет и не выглядишь. Максимум — на тридцать шесть.

Надежда Петровна польщённо зарделась, а Дуся ляпнула:

— В соседнем доме Левонтиха вон пятого родила. Так ей сорок четыре.

— Но не сорок пять! А если рожать, то мне все сорок шесть будет. И даже сорок семь! Куда это годится! Чтобы люди смеялись⁈

— А Левонтиха опять на сносях ходит, как раз в сорок пять родит опять, — невозмутимо заметила Дуся.

Адияков задумался, да так глубоко, что совсем не обращал внимания на возмущённые взгляды, которые бросала на него Надежда Петровна. Модест Фёдорович тоже пребывал в задумчивости.

А Дуся подытожила:

— Молодец, Муля! Дед бы тобой гордился!

На работу я пришёл, как и обещал, на полчаса раньше. Точнее на двадцать восемь минут раньше (вчера пришлось ещё долго сидеть и успокаивать взбудораженных родственников, но ничего, всё в результате утряслось).

— Муля! Ты опаздываешь! Мы тут ждём, ждём! — возмущённо воскликнула Надя при виде меня.

Они вместе с другими девушками уже собрались в Красном уголке. К моему удивлению, народу было много. Набили полный зальчик, да так, что стояли. Как шпроты в банке.

— Всего на две минуты, — примирительно поднял руки я, — приношу извинения. Не мог второй носок с утра найти, представляете? Сами понимаете — холостяк. Жены нету, проконтролировать некому…

Ответом мне была звенящая тишина.

И тут я понял, какую ужасную стратегическую ошибку я только что совершил.

Все присутствующие девушки посмотрели на меня какими-то странными, оценивающими взглядами. Так смотрели, наверное, работорговцы, выбирая невольников на рынке, или светские львицы на шопинге в брендовых бутиках.

— Давайте перейдём к теме нашего сегодняшнего собрания, — попытался перевести стрелки я, и торопливо начал занятие.

Однако слушали меня сегодня невнимательно — все девушки явно витали в облаках. И даже когда я резко прервал сам себя на самом интересном месте, оставив мощный клиффхэнгер, и мотивируя тем, что новая начальница велела приходить на рабочее место на пятнадцать минут раньше — эта новость не вызвала того возмущения, на которое я рассчитывал.

Девчата были тихие, задумчивые.

— На сегодня всё! Всем спасибо и до завтра! — сказал я, и только после этого все оживились.

Я вышел из духоты Красного уголка в коридор и выдохнул — после спёртого воздуха здесь было прямо даже хорошо. Вот только как же я мог так проколоться⁈ Вроде бы тёртый калач и тут на тебе!

Я вздохнул и успокоил себя, что, мол, и на старуху бывает проруха, а все эти события последних дней немного выбили меня из колеи. Вот и ляпнул. Косяк.

Но чем дальше я шёл по коридору, тем яснее становилась мысль: что-то здесь не так. У меня появилось подозрение, что личность Мули, того, бывшего тюфяка Мули, всё-таки бесследно не исчезла и уже незаметно частично повлияла на меня. Потому что я стал за собой замечать много подобных косяков за последнее время. Они были мелкими, пока ещё не слишком заметными, но для меня из того мира это было крайне нехарактерно.

И с этим тоже предстояло что-то делать. Пока не стало слишком поздно и тюфяк Муля из двадцатого века полностью не вытеснил жёсткого коуча Иммануила из двадцать первого.

Я так задумался, что практически налетел на Изольду Мстиславовну. Она как раз выходила из женского туалета с полной лейкой для полива вазонов. При виде меня она сказала, даже не пряча ехидства:

— Всё-таки снова передумал заявление подавать? Просто угрожал увольнением, да? В очередной раз, Муля?

— Почему передумал? — покачал головой я, — я вчера ещё в кадры подал. Вам разве с остальными документами не передавали?

— К десяти документы всегда приносят, — нахмурилась она, но потом ещё более едко добавила, — и, видимо, именно поэтому ты в очередной раз прогулял рабочий день?

— Именно так, — не стал оспаривать очевидное я и аккуратно отобрал у неё из рук лейку.

— А ты соображаешь, что после такого демарша тебя ни на одну нормальную работу больше не возьмут? — в её голосе прозвучала еле различимая угроза. — Даже дворником в Москве не устроишься!

— А я не собираюсь в Москве оставаться, — ответил я. — Пойдёмте, провожу вас до кабинета, а то лейка тяжёлая.

— Да где бы ты не решил устроиться, Муля, первое, что твой новый начальник сделает — позвонит нам, — продолжила пилить меня она и сердито попыталась отобрать у меня лейку обратно, но безуспешно, — неужели ты сам этого не понимаешь, Муля? Ты больше нигде работу не найдёшь. А у нас тунеядцев не жалуют…

Она не договорила, оборвав себя на полуслове. Давая мне возможность додумать свою будущую судьбу самому.

Так как лейку я ей не отдал, пришлось ей идти по коридору в сторону приёмной Большакова, а я нёс ей лейку.

— Нет, Муля, нельзя так, — проворчала она, — сделаешь, значит так, загляни после обеда ко мне, если Иван Григорьевич будет в хорошем настроении, я тебе кивну. Пойдёшь к нему, извинишься и пообещаешь больше не дурить. Он хоть и строгий — но справедливый и отходчивый. А прогулы свои отработаешь в выходные. Я с кадрами договорюсь.

При всей своей свирепости и ворчливости, видно было, что Изольда Мстиславовна за меня переживает. От такой заботы на сердце аж потеплело:

— Спасибо вам, Изольда Мстиславовна, — тихо и проникновенно сказал я, — я очень ценю вашу заботу и хорошее ко мне отношение. И понимаю, что не заслуживаю этого.

— Вот именно! — едко ввернула вредная старушка, но голос предательски дрогнул, и я понял, что она капитально расчувствовалась.

— Буду скучать за вами, — вздохнул я и, войдя в кабинет, водрузил лейку на специальном столике, где стояли вазоны.

— А куда ты намылился? — с подозрением прищурилась Изольда Мстиславовна.

— В Якутию уеду, — ответил я.

— Да ты с ума сошёл! — всплеснула руками старушка и ну давай меня ругать.

Видя, что нотация грозит затянуться на добрый час, я пробормотал, что мне надо на рабочее место и торопливо ретировался. А, по правде говоря, сбежал.

До конца рабочего дня меня никто не трогал. Казалось бы, все обо мне позабыли. Чему я был очень рад. Даже Лариса и Мария Степановна не донимали меня своим любопытством. Наоборот, они, казалось, были рады, что я с ними не разговариваю.

Пользуясь моментом затишья, я занырнул в текучку и потерял счёт времени. Даже на обед не сходил. Как честный человек, я считал, что оставлять после своего увольнения недоделанные дела — неэтично. Поэтому пахал сегодня, как раб на галерах.

До конца рабочего дня оставалось примерно минут пятнадцать, я уже начал ловить себя на мысли, что думаю о том, что же сготовила Дуся на ужин (сказалось то, что я не обедал). Как вдруг дверь открылась и к нам заглянула Симочка, новая «девочка на побегушках», которая числилась где-то то ли в бухгалтерии, то ли в канцелярии, а на самом деле выполняла роль курьера и «сбегай-подай».

— Иммануил Модестович, — пискнула она. — Вас Иван Григорьевич вызывает. Срочно!

Мария Степановна и Лариса переглянулись между собой, но на меня даже не посмотрели, старательно уткнувшись в бумаги.

В полной тишине я встал, надел пиджак и вышел из кабинета.

Не успел я закрыть дверь, как услышал за спиной возбуждённый гомон коллег.

Когда я шёл к Большакову через приёмную, Изольда Мстиславовна свирепо взглянула на меня, но потом вдруг хитро подмигнула и хихикнула.

Хм…

Приободрённый и немало заинтригованный, я вошёл.

Большаков ходил по кабинету из угла в угол. При виде меня, он остановился, как вкопанный.

— Муля! — сказал он абсолютно недоброжелательным голосом, — это что за финтифлюшки у тебя⁈ Ты советский человек или нет⁈

Я кивнул, мол, да, советский.

— Тогда зачем ты цену себе набиваешь⁈ Одно же дело ведь делаем!

Я промолчал.

— Проект на грани провала! А кто за него отвечать будет⁈

— Завадский и вы, — тихо ответил я.

— Вот именно! Я! Я буду отвечать! — заорал Большаков и аж побагровел от возмущения. — Не ты, а я!

Я пожал плечами и не ответил. И так понятно, что должности у нас несопоставимы и логично, что перед Сталиным отвечать будет лично Министр, а не методист одного из многочисленных отделов Комитета.

— И что ты решил сделать, а⁈ Мало того, что ты закрутил этот проект! Мало того, что подбил нас всех на него! Так теперь, когда сам Иосиф Виссарионович одобрил, ты прыгнул в кусты! Ты мужик, Муля, или нет⁈

А вот этого я уже не люблю. Когда вместо аргументации начинают манипулировать и давить на ЧСВ, тогда разговаривать дальше нечего.

Очевидно и Большаков понял это по моим глазам, так как сказал уже более примирительным тоном:

— Вот чего ты вдруг взбеленился, Муля?

— Мы это уже обсуждали, — устало ответил я.

— Чем тебе Завадский не нравится⁈ — вскипел опять Большаков, — он лучший режиссёр, понимаешь, Бубнов! Он лучший! И когда он будет режиссёром, только тогда я буду уверен, что проект хотя бы не угробят.

— Это мы тоже уже обсуждали, — равнодушно ответил я и опять поймал себя на мысли, что думаю о том, что же Дуся приготовила. Хорошо бы котлет нажарила. Почему-то мне сейчас страшно захотелось котлет. С пюрешкой. И надо ещё будет с Ярославом поговорить. Скажу ему, что я надумал. А ещё…

— Бубнов, ты меня слушаешь, или нет⁈ — взорвался большаков.

— Нет, — честно ответил я, втайне надеясь, что он рассердится, выгонит меня из кабинета, и я сразу же пойду кушать Дусины котлеты.

— Ты совсем страз потерял, Бубнов? — как-то потерянно удивился Большаков.

— А мне уже терять нечего, — равнодушно ответил я, — я уже потерял всё, что мог.

— Свобода у тебя ещё осталась, — прищурился Большаков и внимательно посмотрел на меня.

Я рассмеялся:

— Моя свобода или несвобода никак не помогут вам, Иван Григорьевич спасти проект. Завадский его угробит. А знаете почему? Да, он — хороший режиссёр, я и не спорю. И, может быть, он даже и гениальный. Но этот проект он не вытянет. Потому что он — творческий человек, ему в облаках летать — самое место. А для реализации этого проекта нужен человек, который умеет в стратегию. Который стоит на земле обоими ногами! Крепко стоит! И смотрит на десять шагов вперёд! Причём на международном уровне. Который понимает, что такое целевая аудитория! Причём как у нас, так и за рубежом! И зарубежных зрителей тоже надо делить — на зрителей из соцлагеря, и буржуинов. И нужно этот проект забабахать так, чтобы и нам, и тем, и третьим было интересно. Чтобы они оторваться не могли! Только тогда проект получится!

— И этот человек — ты? — нервно хохотнул Большаков и язвительно добавил, — ну и самомнение у тебя, Бубнов, аж противно.

— А я не считаю уместным скромничать, — ухмыльнулся я, — и ещё раз говорю: да, именно у меня есть все необходимые компетенции. Вы забываете, кем был мой дед и в какой обстановке я рос и воспитывался. Меня готовили к великим делам. Правда я в науку не пошёл. Ну нет у меня педантичности и скрупулёзности. Зато как чиновник я вижу, как этот проект надо правильно внедрять, чтобы получить не просто результат, а такой результат, чтобы все остались более, чем довольны!

— Вот и внедряй, Бубнов! — наигранно развёл руками Большаков, — что ты здесь обиженную ромашку изображаешь⁈ Кто тебе внедрять не даёт⁈

— Вы! — протянул я.

— Да я тебя уже который день уговариваю работать в нём! — возмутился Большаков.

— Да ну! — ехидно хохотнул я, — вы мне предлагаете быть на побегушках у Завадского. А он проект сольёт. Смотреть, как тупо убивает мою идею — это выше моих сил. Кроме того, я прекрасно всё понимаю: если проект взлетит — то молодец будет Завадский, а если рухнет — то виноватым буду я!

— Я буду виноватым, — глухо сказал Большаков.

— И вы, — согласился я. — Поэтому с Завадским я работать и не хочу.

— Но ведь он дельные идеи предлагает, — начал Большаков, но я перебил:

— Какие? Взять на главную роль Веру Марецкую вместо Фаины Раневской? Это вы считаете дельной идеей? Вон Эйзенштейн уже Бирман вместо неё взял, и что получилось?

При упоминании эпического провала «Ивана Грозного» Большаков помрачнел и нахмурился.

Я замолчал. А что ещё говорить? Основное уже не раз сказано. От своего я не отступлюсь. Поражения тоже нужно уметь принимать с достоинством. Делать выводы, проводить работу над ошибками, вставать и идти дальше. Во всяком случае я прекрасно знаю, что я всё это время старался, как мог. Но, очевидно, и в великом Советском союзе один человек против Системы — это ноль. Песчинка. Букашка.

Пауза всё затягивалась.

Наконец, Большаков как-то крякнул с непонятным выражением лица и вдруг сказал совсем другим голосом:

— Давай-ка садись, Иммануил.

И сам первым сел в своё кресло. Ну ладно, раз велено садиться — я сел в кресло для посетителей.

Большаков молчал. Долго. О чём-то думал. Я ему не мешал. Наконец, он не выдержал и спросил:

— Говорят, ты в Якутию намылился?

Я кивнул.

— Что там делать?

— Отец хочет, чтобы я семейную традицию продолжил, — ответил я, — буду работать на факториях и лабазах по заготовке пушнины.

— Хорошее дело, — одобрил Большаков и спросил, — но там, говорят, очень холодно. Минус пятьдесят.

— Ничего страшного, и при минус пятьдесят люди вполне себе живут, — пожал плечами я. — Буду тепло одеваться, валенки носить. А в домах топят. Во всяком случае, должны топить. Как-то буду.

— Молодец! Храбрый какой, — чуть насмешливо усмехнулся Большаков, но потом стал серьёзным. — Это я так спросил. Во время войны, помню, мы зимой в окопах сутками сидели и ничего — выжили. А в Советской Якутии тем более выжить не проблема тебе будет.

Я кивнул. Уже прям мечтал уходить, но хозяин кабинета всё не отпускал.

Опять молчал.

Затем сказал:

— Ты точно уверен, что сможешь сам, без Завадского, вытянуть этот проект?

— Уверен, — глухо сказал я (котлет хотелось всё больше и больше, а этот странный разговор всё никак не заканчивался).

— Тогда на, держи, — Большаков протянул мне какую-то бумажку, свёрнутую вдвое.

— Что это? — сперва не понял я.

— Ордер на квартиру в высотке на Котельнической. Она твоя, — вздохнул Большаков и добавил, — и попробуй только завалить проект, Муля! Уши оборву!

— Так Завадского и всей его подтанцовки там не будет? — всё ещё не веря своим ушам, спросил я.

— Не будет, — ответил он.