Муля, не нервируй… Книга 5

Глава 25

— Муля, ты акулу когда-нибудь видел? — ворчливо спросила Дуся.

Было столь ранее утро, что я только проснулся, и даже не начал собираться на работу. А вот Дуся уже успела сбегать на рынок и только-только вернулась.

— Не видел, — осторожно ответил я, конечно же, имея в виду этот мир (тот, прошлый Муля где её мог видеть? А акулы из моего мира к этому отношения не имели никакого).

— А раз не видел — то иди смотри, — заявила Дуся и гневно бахнула на стол увесистую продуктовую сумку.

Мне стало любопытно, и я решил на эту акулу посмотреть. Мне было удивительно, что на обычном московском базаре в 1951 году можно купить эдакую экзотику.

Я заглянул в сумку и разочарованно сказал:

— Дуся, у тебя, видимо, была двойка по зоологии. Это же не акула. Это карп. Самый обычный зеркальный карп. Точнее два карпа.

— А по цене — как акула! — возмущённо парировала Дуся. — Значит, это акула!

Я рассмеялся и пошёл собираться на работу.

— Сделаю рыбу фиш. Главное Праздничное блюдо на стол, — сообщила Дуся, когда я вернулся, умытый и побритый.

— А что за праздник такой? — удивился я, надевая рубашку.

— Между прочим, двойной будет праздник, — ответила Дуся и пояснила, — первый — это то, что ты вступишь в Партию…

— А если меня не сочтут достойным и не пустят? — развеселился я.

— Тогда все будут есть рыбу, а ты — нет, — сердито отрезала Дуся, которая мои, даже мнимые неуспехи, воспринимала слишком уж близко к сердцу.

— А второй?

— Второй — за новоселье Модеста Фёдоровича и Маши в новую квартиру. Твою, между прочим, квартиру, — едко подколола меня Дуся.

И я не нашёлся, что ей ответить.

А на работе я уже битый час печально смотрел на список членов делегации и вздыхал. Задачка всё никак не решалась. Я уже грешным делом решил, что нужно поймать этого Тельняшева и сломать ему ногу. Хотя мне кажется, он и на костылях с гипсом поедет. Гад такой.

Ну вот и кого тогда вычёркивать?

Весь озабоченный и встревоженный, я вышел из кабинета. Решил сходить перекурить. Авось что-то дельное и придумается. И хоть в обычное время я был противником всяких там перекуров и чаепитий на рабочем месте, но иногда нужно сделать небольшую паузу и решение появится.

На коридоре я столкнулся… с Лёлей Ивановой.

При виде меня её смазливенькое, хоть и несколько крысячье личико передёрнулось. Но она всё же смогла взять себя в руки и даже улыбнулась:

— Бубнов, — вкрадчиво промяукала она, — ты знаешь, что тебя в Югославию не пустят?

— Почему это? — удивился я, между тем направляясь к служебному выходу на внутренний двор, где все наши обычно перекуривали.

— Ты курить начал? — удивилась она, видя, что я направился к «месту для курения».

— Это запрещено? — вопросом на вопрос ответил я.

— Нет, не запрещено, — язвительно сказала Лёля и не менее едко добавила, — а как же моральный облик советского человека?

— Я только встал на путь самосовершенствования, — дипломатично ответил я, видя, что она явно пытается раздуть скандал.

Но Лёля не удовлетворилась моим ответом и довольно резко фыркнула:

— Ты это Комиссии по выездам за границу втюхивать будешь? — она противно хихикнула.

И мне этот её смех совсем не понравился. Но отвечать что-то надо было, и я ответил, кратко и ёмко:

— Конечно.

— И что ты им скажешь? — склонила голову к плечу Лёля и стала похожа на любопытную ворону.

— Это останется между мной и Комиссией. — поморщился я: думать о Комиссии не хотелось.

Но Лёля заметила мою гримасу и сказала с довольным видом:

— Вот ещё один штришок, из-за которого тебя не пустят.

— Нет, это единственная причина, — пожал плечами я и рассеянно выпустил облачко дыма вверх, — но я им торжественно поклянусь бросить курить. И брошу, в ту же минуту. Давно хочу. А тут такой повод будет. И клятву выполню. Так что меня упрекнуть не в чем.

Но Лёля не удовлетворилась и сказала:

— Вот из таких маленьких штрихов складывается вся нелицеприятная картинка, Бубнов.

Я развёл руками, мол, ничего не поделаешь, вот такой вот я, нелицеприятный.

А Лёля Иванова добавила:

— Но это же не единственная причина, из-за которой ты не поедешь…

— А есть и другие? — прикинулся наивным я.

— Ты не женат! — торжествующе выпалила она.

— Зато я руководитель проекта, — развёл руками я. — В таких вот случаях пускают.

— И ты украл деньги по госконтракту! — выдала главный аргумент Лёля, и тут уже я еле сдержался.

— Что я что-то там якобы украл и что финансирование по госконтракту — это ещё доказать надо, — как можно равнодушнее сказал я, стараясь, чтобы на моём лице ни один мускул не дрогнул, — кроме того, нет ведь никакой гарантии, что это ты украла и теперь из женской злобы и мести решила всё свалить на меня?

— Да ты что! Как бы я это украла⁈ — вскинулась Лёля Иванова.

— Ну, не знаю, — пожал плечами я, — но вот вижу, что-то тебе всё это покоя не даёт. Явно решила концы в воду скрыть, а, чтобы на тебя не подумали — наговариваешь на невинного меня.

— С чего бы мне на тебя наговаривать?

— С того, что я бросил тебя, — нагло сказал я, и её лицо аж вытянулось:

— Как это ты меня бросил⁈ Не много ли ты на себя берёшь. Бубнов⁈ — она аж зашипела. — Посмотри на себя и на меня!

— Смотрю, — я подчёркнуто внимательно осмотрел свою руку, потом вторую, — и вот что я вижу. Иммануил Бубнов — потомственный интеллигент, внук академика. Имеет собственную квартиру и потенциал. Умный, красивый и перспективный сотрудник. Который к тому же скоро уедет в Югославию снимать шикарный фильм. И вот Ольга Иванова — старая дева, настолько никому не нужная, что до сих пор замуж её никто так и не взял…

Лёля вспыхнула и вызверилась:

— Ты! Ты! Да как ты смеешь⁈

— Что, хочешь сказать, не так? — рассмеялся я обидным смехом.

Возможно, я немного перестарался, стараясь вывести её из себя. Но как бы там ни было, а Лёля Иванова чуть не набросилась на меня. Лишь появление коллег на другой стороне двора смягчили мою участь. Иначе, мне кажется, она бы бросилась меня бить.

И я хохотал. Зло. Обидно. Насмешливо.

Так она меня достала уже.

— Слушай сюда, Бубнов, — тихо прошипела Лёля Иванова, и так зловеще, что я аж прекратил хохотать, — значит так. Ты включаешь меня в состав группы! Не знаю, кем и как, но я туда поеду. Если же ты этого не сделаешь — то на Комиссию с сегодняшнего дня начнут приходить «сигналы» от неравнодушных граждан. И два-три таких «сигнала», и я тебе гарантирую — никакая Комиссия не станет отпускать за границу человека, на которого столько всего пишут. Скандалисты за границей — это кардинально расходится с образом советского человека, сам понимаешь.

Я похолодел. Так-то она была права.

И что делать?

— Так ты включишь меня, Бубнов? — мило усмехнулась Лёля Иванова и посмотрела на меня торжествующе.

— Включу, — тихо сказал я.

— Вот и славненько, — мило улыбнулась Лёля, потрепала меня по щеке и ушла со двора в здание.

А я остался стоять в курилке, даже не чувствуя, что сигарета давно догорела и обжигает мне пальцы…

Чем ближе приходил срок к поездке за границу, тем больше народу старались свести со мной знакомство, а то и дружбу. Пытались протолкнуть своих знакомых, себя, и дальних родственников этих знакомых. Дошло уже до того, что приходить на работу я стал на полчаса раньше, сразу шёл в приёмную к Изольде Мстиславовне и сидел работал там, у неё. Хорошо, что в эти дни Большаков был больше на выезде «наверху» — там был какой-то очередной то ли пленум, то ли просто заседание. Но длилось это не один день. Так что я оккупировал место у его секретаря и, можно сказать, практически забаррикадировался от коллег.

Там они хоть оставили меня в покое.

Но начали пытаться переловить в обед, когда я шёл в столовую или возвращался обратно. Поэтому и здесь пришлось хитрить и изворачиваться. Хорошо, что Изольда Мстиславовна души во мне не чаяла и обычно приносила столько еды, что мы с нею еле-еле съедали, и ещё оставалось.

Но как бы я не прятался и не таился, всё равно в один прекрасный момент меня поймал товарищ Громиков. Он посмотрел на меня, улыбнулся и сказал:

— Иммануил Модестович, — у вас там в делегации, говорят, есть ещё одно место… — он проникновенно посмотрел на меня многозначительным взглядом, словно собирался заглянуть в душу.

Но я не повёлся и кратко ответил:

— Мест нет.

— А я точно знаю, что есть!

— Нет!

— Иммануил Модестович, — терпеливо, словно имбицилу, попытался втолковать мне очевидную истину товарищ Громиков, — а мне сказали, что есть!

Последние слова он подчеркнул голосом.

— Кто сказал?

— Не важно.

— Ну, не хотите говорить, как хотите, — пожал плечами я и уже приготовился уйти, когда он сказал:

— Вам ведь не нужно объяснять, что с вашей карьерой дальше будет, если вы не возьмёте этого человека?

Я молча смотрел на него. А он — на меня. Пауза явно затянулась.

Наконец, он сказал:

— Послушайте, товарищ Бубнов, это хороший мальчик. Возьмите его, не пожалеете.

— Зачем он мне?

— Как зачем? — товарищ Громиков сперва даже не понял моего вопроса, а когда понял, то аж побагровел, — это же сын самого Троянского! Очень перспективный юноша! И если вы его не возьмёте, то его отец так этого не оставит!

Я чуть не засмеялся — представил этого коня Троянского. Потом взглянул на лицо товарища Громикова — тому было явно не до смеха. И я спросил:

— А кто у нас отец? Кем работает такая важная шишка?

Товарищ Громиков побледнел, несколько мгновений всматривался в меня, в попытках понять — не шучу ли я.

Когда он убедился, что я не шучу, товарищ Громиков поражённо выдавил:

— Товарищ Троянский вообще-то курирует Жилищный отдел исполнительного комитета Горсовета депутатов трудящихся города Москвы.

Опа! — чуть не сказал я, но в последний момент сдержался.

Товарищ Громиков с важным видом посмотрел на меня.

— А как он поймёт, что это именно я не взял его сына? — вкрадчиво молвил я.

— В каком смысле? Я ему всё расскажу! — возмущённо воскликнул товарищ Громиков.

— А вы не думаете, что Троянский может решить, что это именно вы не донесли мне всю важность момента?

— Я донёс! — надулся товарищ Громиков.

— Нет, — покачал головой я, — если меня спросят, я скажу, что впервые об этом слышу. И вообще, вы неубедительны, товарищ Громиков. Так что ничего у вас не получится.

— Вот ты мразь, Бубнов! — с ненавистью выдохнул товарищ Громиков. Он аж побагровел от злости.

— Какой есть, — печально развёл руками я, — просто я не люблю, когда мной вот так вот нагло пользуются. Если Троянскому нужна помощь с сыном — он мог бы меня сам об этом попросить. А не через посредников, которым в результате достанется вся его благодарность.

— Мне ничего не достанется! — вспыхнул товарищ Громиков, но по его виду было понятно, что явно достанется, и даже очень неплохо ему достанется.

— Так что ничем не могу помочь, — засмеялся я и пошёл себе дальше.

— Ты отказываешься, Бубнов? — заверещал мне в спину ошеломлённый моим таким вероломством товарищ Громиков.

— Отказываюсь, — сказал я, даже не оборачиваясь.

За спиной послышался мат. Но мне уже до этого дела не было.

Кругом враги. А ведь я всегда думал, что уж он то ко мне нормально относится.

Но ничего, прорвёмся. У меня стоит единственная задача — помочь Фаине Георгиевне. И вот как только я ей помогу — ничего меня больше в этой шараге не держит. Уеду в Якутию или ещё куда-то. Мир большой. Где-нибудь место мне точно найдётся. Терпилой я никогда не был.

Кстати, нужно ещё не забыть и озадачить Надежду Петровну по поводу возможной встречи с тётей Лизой. Не верю, что у них никаких каналов связи за все эти годы не было.

И тут на меня снизошло озарение. А проще говоря, дельная мысль пришла мне в голову. Если мне категорически всё-таки впаривают всех этих блатников, и отказаться не получается никак, то кто я такой, чтобы спорить с судьбой? Единственное что мне нужно — это встретиться с родителями, дядями и братьями этих, несомненно достойных молодых людей, и донести до них всех простую мысль, что раз группа моя, то и благодарность должна идти мне, а не всем этим Громиковым и прочим посторонним гражданам.

И начну я, пожалуй, с сына товарища Троянского. Раз Громиков лично клянётся, что этот молодой человек перспективный, то как я могу не верить, что сын самого руководителя Жилищного отдела исполнительного комитета Горсовета депутатов трудящихся города Москвы, не перспективный? Только сначала нужно переговорить с его отцом. А то играть в испорченный телефон и делиться с товарищем Громиковым совершенно не хочется.

Тем более, свою двухкомнатную квартиру я отдал Мулиному отчиму.

Следующие три дня я методично, с маниакальностью грибника, обходил всех высокопоставленных родичей согласно списку. Не скажу, что прямо везде мои визиты увенчались успехом (таких я брал «на карандаш»). С остальными же я вполне даже нашёл общий язык.

Что я скажу. Таких вот родственников иметь очень выгодно. А выгуливать их отпрысков по заграницам — очень даже неплохо. Так кто у нас молодец? Муля Бубнов молодец! Потому что теперь эти люди будут должны мне. Мне! А не товарищу Козляткину, товарищу Громикову и остальным заинтересованным лицам. А кто не захотел по-хорошему, так у меня есть запасной вариант!

С этой мудрой мыслью я развернулся и по отправился в отдел, где трудилась Лёля Иванова. Я надеялся, что она ещё не ушла на обед.

И мне повезло. Она сидела за столом и злобно листала какой-то гроссбух, и глаза у неё были красноватые.

— Лёля! — позвал её я, — идём на обед.

При звуках моего голоса она аж вскинулась и её глаза чуть не полезли на лоб.

— Бубнов?

— Идёшь? — и не дав ей время на раздумывание, быстро добавил, — давай быстрее. А то сейчас очередь набежит. Заодно и поговорим нормально. А то мы тогда не договорили.

Скорее от любопытства, чем от надежды, она встала, поправила чёлку, накинула кофту и пошла со мной. Мы шли рядом и молчали, потому что вокруг были люди — все тоже шли в столовую на обед. Люди шутили, смеялись, перекидывались шуточками. Обычная жизнь обычного коллектива. Который вышел на обед и немного расслабился.

На нас с Лёлей Ивановой все бросали удивлённые взгляды. Вокруг зашелестели шепотки. Все знали о наших непростых отношениях, то есть о том, что Муля (тот Муля, не я) был от неё без ума, а она его только динамила и постоянно прилюдно насмехалась. А что потом, когда Муля изменился (то есть я в него попал), она пыталась помириться, но тут уже я её бортанул. И что у нас непримиримая позиционная война. Точнее у неё со мною.

А тут мы вдруг вместе идём на обед. Да ещё мило разговариваем.

Сенсация же! Да ещё какая!

Мы с Лёлей отстояли длиннющую очередь, выбрали блюда и, гружённые подносами, заняли дальний столик.

— О чём ты хотел поговорить? — ковыряя винегрет, неприязненно спросила Лёля.

— Буду честным, — тихо, но твёрдо сказал я, и Лёля заинтересованно на меня посмотрела.

— Даже так?

— Да. Только пообещай, что это всё между нами?

— Обещаю, — как-то слишком уж быстро сказала Лёля.

— Отлично, — улыбнулся я и попробовал компот из вишен. — В общем, Лёля. Я тебя хочу взять в нашу группу…

— Но не возьмёшь, — закончила за меня Лёля Иванова и криво усмехнулась, — Бубнов, я же не тупая, и давно уже поняла это.

— Возьму! — сказал я твёрдо и посмотрел ей в глаза.

— Да ладно? — вспыхнув, удивилась она, — я же знаю, что там всё забито и до сих пор тебе кого-нибудь пытаются впихнуть.

— Да, забито, — не стал отрицать очевидное я.

— А как ты тогда меня возьмёшь?

— Не я, а ты, — ответил я. — Ты сама себя возьмёшь.

— Что значит «сама себя»? — вытаращилась она на меня и даже про винегрет забыла.

— Это значит, что вот список, — я положил перед нею список из трёх «блатных». — вот смотри: вот список членов делегации. Из этих товарищей нужно, чтобы вот эти трое не поехали. Они идут под номерами тринадцать, четырнадцать и шестнадцать. Фамилии — Верёвкин, Ильясов и Басюк. И вот смотри, где их родственники работают.

— Ого! — изумлённо покачала головой Лёля, — один в Министерстве электростанций и электропромышленности СССР работает, второй — в Министерстве просвещения, третий — в Институте философии. Непростые люди…

— Там все такие, — вздохнул я (но не будешь же ты ей объяснять, что именно эти трое «папочек» отказались со мной даже разговаривать. Так зачем мне брать их отпрысков, если вместо них я могу взять Аллу Моисеевну Мальц, сына Троянского и ту же Лёлю?).

— И как? Что я должна делать?

— Всё то же самое, что ты и хотела сделать для Комиссии по выездам за границу, чтобы не пустить меня, — с многозначительной улыбкой пояснил я.

— А почему их аж трое? — недовольно поморщилась Лёля.

— Потому что поедешь ты и ещё два нужных человека.

— А что мне за это будет?

— Ты поедешь в Югославию, — выделил голосом я.

— Нет, Бубнов, мы так не договаривались, — Лёля явно умела торговаться и знала себе цену, — ты за это себе что-то поимеешь, я более чем уверена… а я буду всё делать за просто так?

— За это ты поедешь, — ещё раз подчеркнул я, и веско добавил, — кроме того, не думаешь ли ты, Иванова, что мы туда едем в первый и последний раз?

— А как?

— А вот так! У меня дальше в планах Рио-де-Жанейро (сам не знаю, почему я это ляпнул). — Тебе же идёт белый цвет?

— Какой белый цвет?

— Понимаешь, в Рио-де-Жанейро принято гулять под пальмами исключительно в белых платьях и белых панамах. Думаю, что это потому, что на фоне синего моря белый цвет красиво смотрится. Но не уверен. Надо ехать и лично смотреть. Так что тебе со мной лучше дружить.

— Но почему их аж трое?

— Потому что если я внезапно сделаю рокировку один-один, и этим «один» будешь ты — сотрудник Комитета по искусствам, то у той же Комиссии сразу возникнет масса вопросов. А так — несколько человек не смогли уехать и оставалось свободное место, которое решили срочно доукомплектовать своим сотрудником. Конкретно — Ивановой Ольгой, молодой перспективной сотрудницей из Комитата искусств СССР.

— Вот ты умный, Бубнов, — уважительно протянула Лёля, — и как это я раньше не разглядела в тебе этого?

— Думаю, если мы с тобой будем встречаться, то ты всё разглядишь, — я метнул на неё полный обожания взгляд, стараясь не рассмеяться.

Лёля зарделась. Поверила.

Вот и чудесно — рыбка клюнула. Ни одна женщина не может смириться, что её так быстро разлюбили. Да ещё такой лох, каким она считала меня. И в глубине души у такой женщины всегда есть небольшая обида и недоумение. Мол, как это так, неужели я стала хуже, что даже этот дурачок больше не смотрит на меня большими телячьими глазами?

И вот когда я предложил сделку — Лёля засомневалась и побоялась упустить какие-то преференции. А когда она поняла, что всё это я готов провернуть ради того, чтобы возобновить отношения с нею — она сразу успокоилась.

Вот и чудненько.

Теперь пусть заваливает Комиссию анонимками на этих трёх товарищей.

Весь день я летал, словно на крыльях. Даже процесс вступления в КПСС для меня прошёл, словно в тумане — рекомендация и личный звонок от товарища Первухина сняли все вероятные вопросы. Меня даже Устав особо не спрашивали. В общем, всё прошло буднично и формально.

Давно я так не был доволен собой.

А когда в конце рабочего дня я уже хотел уходить домой, в вестибюле от стены отделилась тень. Меня, оказывается, там ждала Лёля Иванова.

— Муля, — тихо сказала она, — ты вступил в Партию? Говорят, тебя сегодня принимали?

— Вступил, — радостно сказал я, настроение было прекрасным.

— Муля, скажи, — вдруг несмело смущённо спросила она, — а это правда, что у тебя детей не будет?

Я чуть не споткнулся. Разве ж можно вот так с небес на землю?

— А с чего ты так решила?

— Мне Зина сказала, — она смутилась и покраснела.

— А ты никому не скажешь? — также тихо спросил я.

— Никому, — прошептала Лёля.

— Поклянись.

— Клянусь.

— Ты эту Зину видела? — прищурился я.

Лёля кивнула, не понимая, к чему я веду.

А я добавил:

— Вот и моя мама видела. Она просила привести её к нам на ужин, чтобы познакомить. В нашей семье так принято…

Лёля кивнула, мечтательно зардевшись.

— И вот когда моя мама увидела, как Зина ест рыбу — она ей и сказала, что у меня детей не будет. И Зина меня сразу бросила.

— Значит это неправда? — рассмеялась Лёля, как мне показалось, с заметным облегчением.

— Ну разве можно считать, что мама говорит неправду? — улыбнулся ей я и заговорщицки подмигнул.

— Я хочу этот бублик, — сказал Ярослав и потянулся за бризолей (бублики, начинённые мясной или сырной начинкой и запечённые в духовке).

— И рыбки попробуй, Ярославчик, — заботливая Дуся подложила ему особо вкусный кусок на тарелку.

Мы сидели сейчас за столом в бывшей квартире Фаины Георгиевны. Собрались все: Модест Фёдорович и Маша, которая хоть номинально и являлась хозяйкой, но перекинула всё по хозяйству на Дусины плечи, непосредственно сама Дуся, Ярослав, Фаина Георгиевна и Муза, которая пришла со мной за компанию и ненадолго, как она сказала (а на самом деле ей просто было любопытно, да и скучно, раз её Виталий уехал в командировку в какой-то совхоз за кормами для животных).

Новоселье праздновали по-простому — Дуся накрыла стол, мы все собрались, чтобы немного посидеть и отметить это дело.

Хитрая Глаша, сославшись, что нужно что-то там доделать, увильнула от всего этого, иначе ей бы пришлось помогать Дусе готовить и накрывать на стол.

— Вся наша семья в сборе! — сказал я.

Все радостно рассмеялись.

— А давайте выпьем сначала за то, что наш Муля вступил в Партию! Досрочно! — от умиления Модест Фёдорович аж прослезился и высоко поднял бокал с коньяком, — желаю тебе, сын, чтобы ты высоко и гордо нёс знамя советского человека и не посрамил нашу Родину…

— Закусывайте рыбкой, — Дуся всё никак не могла успокоиться и то и дело подкладывала нам всеем куски фаршированного карпа — её законной гордости.

— Мулечка у нас молодец, — с умилением произнесла Фаина Георгиевна, пригубила чуть-чуть свою рюмашку (но, однако, высосала её до конца) и счастливо сказала, — и квартиру мне свою отдал. Ту, что получше…

— Да уж, — печально вздохнула Маша и погладила руками заметный животик.

Мне показалось, что на её лице мелькнуло какая-то странная эмоция. Но, наверное, показалось. Возможно, это материнская гордость.

— Вам там будет гораздо удобнее, Фаина Георгиевна, — сказал я, — а мы уж как-то сами устроимся.

— Ох, Муля, — растроганно ответила она, — ещё бы тебе жену хорошую найти, и всё было бы и вовсе замечательно!

— Вы уже как Надежда Петровна стали, — буркнула Дуся, — вот уж она его задолбала этим сватовством. Ещё и вы начинаете.

— Я, можно, сказать, чисто теоретически, — добродушно ответила Злая Фуфа и ухмыльнулась. — Хотя, как по мне, и, если уж говорить начистоту, хорошее дело браком не назовут!

Все рассмеялись.

— А я считаю, каждая женщина должна выйти замуж! Иначе это не жизнь, а существование белковых тел! — мило улыбнулась Машенька и с обожанием посмотрела на Модеста Фёдоровича. А тот посмотрел на неё влюблённым взглядом.

И они не заметили, как напряглись Фаина Георгиевна и Дуся.

— А когда вы уезжаете? — сказала Муза, чтобы заполнить неловкую паузу.

— Уже через две недели, — ответила Фаина Георгиевна.

— Нет. Нам продлили ещё на три дня, — поправил её я, — сроки у нас плавающие, потому что не у всех членов нашей делегации все документы в порядке. Постоянно то одно, то другое всплывает.

— Ну, у тебя, Муля, я надеюсь, документы-то все в порядке? — забеспокоился Модест Фёдорович.

— Была только проблема с партийностью, — ответил я, — но раз меня приняли — то вроде уже всё решилось.

— А как тебя выпускают туда, если ты не женат? — с беспокойством спросила Машенька.

— А я ведь тоже не замужем, — влезла в разговор Злая Фуфа. — И Риночка тоже.

— И вас всех выпускают? — удивилась она.

— Муля как-то так постарался, что мы идём как особо важные персоны, — хихикнула она.

Все вежливо посмеялись.

— Муля, а это тебе, — вдруг сказала Фаина Георгиевна и протянула мне коробочку.

— Что это? — удивился я, но коробочку сразу раскрыл.

Там были удивительно искусно выполненные золотые запонки с раухтопазами и с гравировкой. На каждой имелась крохотная монограмма — «Б» и «И». Бубнов Иммануил.

— Вот это да! Какая красота! — не выдержал я, меня аж переполняли эмоции, — зачем же вы так потратились, Фаина Георгиевна?

— Муля! Ты столько для меня всего сделал! — от избытка чувств она аж промокнула глаза платочком, — я же разве не понимаю? И роли для меня нашёл, и в этот фильм на главную роль взял. Более того, под меня весь этот фильм и всю поездку закрутил. И с квартирой помог. И деньги, что этот Глыба противный-мелиоративный отобрал — все вернул! Что бы я без тебя делала⁈

— Ну спасибо! — поблагодарил я, прижимая к себе сокровище.

Мне было приятно, что она мою заботу так ценит.

А вечером, уже поздно, когда мы возвращались с Музой домой, в коммуналку (Дуся уже осталась жить там, на квартире, да и убраться ей надо было), Муза сказала:

— Какой счастливый твой отец, что у него такой сын, как ты, Муля, — и засмеялась, глядя на крупные летние звёзды.

— А скоро он будет ещё более счастлив, — усмехнулся я, — когда у него ещё и дочь появится.

— Ох, не знаю, Муля, не знаю… — пробормотала себе под нос Муза и быстро перевела разговор на другую тему.

Но тогда я значения этому не придал.

Уже вторую ночь я ночевал в чуланчике Герасима. Пока в него никого не поселили, он, по сути, являлся общей собственностью нашей коммунальной квартиры. Дуся устроила мне там уютное гнёздышко: положила на пол хорошую домотканую дорожку, на стену повесила коврик, только не такой ковёр, как у меня в комнате был, а похожий на покрывало, бархатный коврик с изображением Серого Волка, который везёт через дремучий лес Ивана-царевича и Василису Прекрасную.

На топчан она, игнорируя мои аргументы, что я вполне могу и так поспать, положила целую перину. Перину, между прочим, припёрла из той квартиры, откуда Надежда Петровна выгнала Модеста Фёдоровича с супругой.

Так что ночевал я «как король на именинах», как говаривала моя бабушка ещё из той, моей прошлой жизни.

Я лежал на перине, но сон почему-то всё не шёл ко мне.

Здесь, в этом мире, такого со мной почти не случалось. Обычно я так выматывался здесь, что засыпал, даже не коснувшись головой подушки.

А тут я уже сколько лежу и сна ни в одном глазу.

Возможно, слишком много событий произошло за последние дни.

Я вздохнул и перевернулся на другой бок.

Завтра рано вставать на работу, а я не сплю. Неужели придётся овец считать?

Но подумать об овцах я не успел — из коридора, а точнее из туалета, послышались характерные звуки (чуланчик Герасима был ближе всего к туалету).

Осторожно-осторожно, стараясь не шуметь, я на цыпочках подкрался к двери и приоткрыл её немножко. В щель было видно, как из туалета вышел Василий, посмотрел по сторонам и тоже на цыпочках прокрался обратно к себе в комнату.

Тогда я встал (интересно же, что там) и пошёл в туалет, позёвывая и не таясь, вроде как спал, приспичило и вот проснулся.

Я открыл дверь в туалет. Включил свет и обалдел: из унитаза опять весело бил гейзер лилового цвета…

А весь следующий день, Василий от меня прятался. Так я и не смог с ним поговорить.

Зато, наконец-то, приехали Михаил с Надеждой.

— Здесь мы будем жить? — спросила она, несмело входя в комнату и ахнула, — как чудесно! И комната какая большая! И окно! Миша, смотри, какое большое окно!

— И примус Муля оставил, и шкаф, — похвастался Миша и подмигнул мне.

Я стоял рядом и тихо радовался ихнему счастью.

— Ой, Мишаня, смотри, а из окна детский сад видно. Сюда Леночку будем водить. Близко!

Она радостно засмеялась. И Миша с нею.

Я тихо-тихо, на цыпочках, вышел в коридор. Вот и хорошо, я рад за них. Авось в этом отрезке реальности судьба Михаила Пуговкина будет чуточку лучше, чем в том, моём мире…

А через несколько дней, сразу после обеда, мы собрались у здания Комитета с сумками и чемоданами. Автобус уже ждал нас.

— Все собрались? — строго спросил товарищ Иванов и добавил, — товарищи! Перекличка!

Он зорко осмотрел всю толпу и молвил:

— Я сейчас буду называть фамилии, вы отзывайтесь. Я буду отмечать. Итак, Бубнов!

— Здесь! — сказал я.

— Троянский!

— Здесь я! — крикнул парень, возле которого стояли толстый дядька и тощая тётка с высокой причёской.

— Иванова!

— Здесь! — звонко ответила Лёля.

— Ты Иванова, я — Иванов. Как бы нам друг друга не перепутать, — пошутил товарищ Иванов и продолжил перекличку, — Так, вижу, что товарищ Сидоров тоже здесь. Хорошо. Толстиков, Раневская, Чвакина, Пуговкин, Матвеев, Зелёная, Тельняшев, Лапина, Павлов, Болдырев, Корнеев, и Мальц. Все здесь. Прекрасно.

Он с довольным видом улыбнулся и спрятал блокнотик в нагрудный карман:

— Товарищи! Предлагаю попрощаться с сопровождающими здесь. Автобус один, все не поместимся. Так что поторопитесь. У вас ровно пять минут! Не задерживаемся. До вокзала ехать долго.

Я оглядел взволнованную толпу. Нашёл Фаину Георгиевну. Её глаза лучились радостью:

— Ну что, Муля, в Югославию? — усмехнулась она, подмигнула мне, подхватила сумку, и первая пошла в автобус занимать место.