Муля, не нервируй… Книга 5

Глава 15

— Мясо на шашлык я мариную только сам, — усмехнулся в седые вислые усы Вениамин Львович, отец Ивана Вениаминовича и, соответственно, дед Танечки.

Мы сидели в густо увитой диким виноградом беседке и ели шашлык. Под коньячок, конечно же. Мы — это отец и сын Котиковы, и я.

— Правильный маринад — основа всего, — сделал заявление Котиков-старший и поднял рюмку, — поэтому предлагаю выпить тост за то, чтобы всё в этой жизни было правильно!

Мы с готовностью чокнулись, выпили и принялись закусывать. Я подцепил вилкой истекающий розовым соком кусочек шашлыка, Иван Вениаминович больше налегал на запечённые на гриле бараньи рёбрышки, а вот Котиков-старший взял виноградину и закинул её в рот:

— Я обычно коньяк виноградом закусываю, — пояснил он, и от удовольствия аж зажмурился, как большой довольный кот, — за что периодически подвергаюсь остракизму. Мол, не аристократично это. А мне так вкусно.

— Папа… — сделал умоляющие глаза Иван Вениаминович.

— Что, Ваня? — скривился Котиков-старший, — Так оно и есть! Муля, ты не смотри на моего великовозрастного сынка. Набрался там буржуйских привычек! А вот я — человек простой, как говорится, «от сохи», аристократично выпендриваться не приучен. Пью коньяк как простой спирт — стакана́ми и залпом. Но иногда душа просит прекрасного…

Я улыбнулся: Котиков-старшего зовут Вениамин Львович, а его отца, соответственно — Лев Котиков. Родители Льва явно хотели дать сыну суровое имя, чтобы уравновесить с мягкой мимимишной фамилией. А в результате получилось смешно. Но при всём при этом оба Котиковы вызывали у меня большую симпатию. Особенно дед. Харизматичный, импозантный, для своего возраста очень крепкий, он был генералом на пенсии. Эдакий живчик, который не мог ни минуты спокойно посидеть на месте. Кроме того, при этом он был весь такой основательный, домовитый — настоящий патриарх большого семейства, хоть и вдовец. Насколько я понял, семейство Котиковых было довольно большим, кроме Котикова-сына с супругой и дочерью Танечкой, были ещё две дочери, у которых были вторые половинки и дети. А у одной — так даже и внуки.

Посиделки на даче с шашлыками удались на славу. Да и погода была словно по заказу — тепло, но не жарко.

Особо я радовался, что удалось проконсультироваться у Котикова по поводу выезда за границу и договориться об организации встречи Фаины Георгиевны с сестрой.

Сейчас разговор зашёл о воспитании.

— Моя Танюшка на скрипке играет, — горячился Иван Вениаминович, — Ангелина хотела её на фортепиано отдать. А я говорю, какое фортепиано⁈ Как мы будем его по командировкам таскать? И переубедил! Зато как она на скрипке играет! Муля, ты должен послушать…

— Лишь бы на нервах не играла, — добродушно хохотнул Вениамин Львович и спросил, — а ты на чём играешь, Муля?

— У отца где-то был шаманский бубен, — улыбнулся я.

— И правильно! — уловив мой намёк, поддержал меня дед, — мужик должен семью обеспечивать. А на скрипочке пусть супруга играет, пока детей не завели…

И он заржал, как конь, вполне довольный своей немудрённой шуткой.

— А вот скажите, что мне делать? У нас в коммуналке появился ребёнок. Подросток. Соседи мне на перевоспитание подкинули, — вздохнул я и рассказал про Ярослава, — представляете, а теперь он сбежал. Я дал ему сопровождающего, провёл его на вокзал, посадил, как положено, на поезд, а он взял — и сбежал! Прямо из поезда как-то выскочил. И вернулся обратно ко мне.

— Вот же засранец! — восхищённо ответил Вениамин Львович.

— Ну вот представляете, прихожу домой — сперва даже не понял, в чём дело. Гляжу — а пёс соседкин, он его в прошлый раз марганцовкой в розовый цвет покрасил, а теперь смотрю — а он уже сине-зелёный весь! В полоску!

— Как тигра! — хохотнул Иван Вениаминович и азартно мокнул пучок зелёной кинзы в соль.

— Скорее, как сине-зелёная водоросль, — и себе рассмеялся Вениамин Львович, разливая коньяк по новой.

— Ага, повадился он эту собаку каждый день в другой цвет красить, — проворчал я, — и что характерно, этот пёс сам по себе скотина довольно-таки скверная и злая, а вот пацана ни разу не цапнул.

— Собаки детей любят, — заметил Вениамин Львович и аккуратно положил полупрозрачный лепесточек сала с мясной прожилкой на кусочек чёрного хлеба, а сверху аккуратно водрузил зубчик чеснока. Соорудив такую вот тарталетку, он отправил всю эту конструкцию в рот и аж зажмурился от удовольствия, — Муля, попробуй это сало. Мне его аж из Гомеля передают.

Я попробовал:

— Очень даже неплохо, — похвалил я, — но моя Дуся лучше делает.

— Это невозможно! — заявил Котиков-старший категорическим голосом и аж подпрыгнул от возмущения. — Всем известно, что нет ничего лучше настоящего гомельского сала!

— Полтавское сало тоже знатное, меня угощали, — компетентно влез в разговор Иван Вениаминович. — А вот в Чехословакии больше любят к пиву…

— Подождите! — с отчаянием перебил кулинарный разговор я, а то ведь сейчас зайдёт далеко, а мне совет нужен, — я не знаю, что мне с Ярославом делать дальше!

Иван Вениаминович задумчиво пожевал кусочек сала, покачал головой и глубокомысленно сказал:

— Хмммм… мда… дела!

— Ладно, — подытожил Вениамин Львович, — говори, Муля, адрес. Я завтра в Москве буду и, так и быть, заскочу к вам ближе к одиннадцати. Погляжу на этого чудо-молодца вашего. Может, что и присоветую конкретное.

Я воодушевлённо продиктовал адрес.

Эх, если бы я тогда знал, что всё потом вот так завертится….

В общем, вернулся я вчера поздно, практически ночью. Поговорить с Ярославом не вышло. А ведь эта ситуация не давала мне покоя. И вот что я должен с ним делать? Прошлый раз он отвечать мне не стал, потом сразу выскочили Дуся, Белла, Муза, засюсюкали, и нормального разговора не получилось.

Сейчас я лежал на кровати и наслаждался поздним утром. В том, моём мире, мы привыкли жёстко впахивать пять рабочих дней, а на выходных отсыпаться до потери пульса за всю неделю. Здесь так ещё было не принято. Вставали рано хоть в будни, хоть в выходные.

Хорошо, хоть Дуся меня жалела и не будила. Другим советским гражданам везло меньше.

— Тише ты! — послышался на коридоре ворчливый Дусин голос, — Муля ещё спит.

— Пусть встаёт уже, — крикливо ответил второй голос. Это точно Белла. Только она у нас такая крикливая, — разбаловала ты, Дуся, мужика, вот женится он и его жена всю жизнь с таким лодырем маяться потом будет!

— Да тише ты! — опять шикнула на неё Дуся и возмущённо добавила, — это Муленька-то мой лодырь? Тебе не стыдно на мальчика наговаривать?

Скрипнула входная дверь и соседей в коридоре явно добавилось:

— А где это вы были, Фаина Георгиевна? — спросила Белла с любопытством.

— На базар ходила. — Характерный хрипловатый глубокий голос Раневской нельзя было спутать ни с кем.

— А что, ваша Глаша не вернулась разве?

— Вернулась ещё вчера, — ответила Раневская.

— Так а чего это вы на базар ходили? Променад совершить решили?

— Да нет, это я обои выбирала. Мы же уже начали ремонт делать, так надо теперь обои…

— Что прямо вы с Глашей сами обои клеите? — в голосе Беллы прозвучало сомнение, — не поверю.

— Ну, конечно, не мы! — яростно заверила в своей непричастности Фаина Георгиевна, — но обои то я должна выбрать сама! А то будет, как в прошлый раз — Глаша выбрала такие обои, что людей стыдно. Любочка Орлова пришла в гости, так в первый раз так хохотала, так хохотала…

— А что там? Жопы павлинов на них нарисованы, что ли? — заржала Белла.

— Да тише ты, Муленька спит! — опять сердито зашипела Дуся.

— Ой, Белла, лучше бы там были жопы павлинов…

Что там было на тех обоях, я не услышал — соседки дружно захохотали и ответ Фаины Георгиевны потонул в хохоте.

— Да тише вы!

— Кстати, а вы видели, куда это Августа с Василием ночью уходили? — вдруг спросила Белла. — С двумя чемоданами…

— И прошлый раз тоже, — хриплым шёпотом жарко зашептала Дуся, — я сама лично видела! Думала, съезжают они. И тоже, главное, с чемоданами были! А утром гляжу — Августа Степановна на кухне возится. Меня увидела и обратно в свою комнату чухнула.

— А что она там делала? — заинтересованно спросила Белла.

— Сырники, — пренебрежительно фыркнула Дуся, — я потом ещё посмотрела на тесто, когда она из кухни ушла — творог она выбирать совсем не умеет! Это же насмешка, а не сырники!

— Странные они какие-то… — заметила Раневская.

— Может, это они в чемодане трупы вывозят? — выдала «перл» Белла.

— Скажешь тоже! — засмеялась Фаина Георгиевна, но как-то не очень весело, скорее задумчиво.

— А что, я в одной книге читала, так там было…

Бабы продолжали трепаться о всякой ерунде и я под этот мерный трёп, кажется, опять задремал.

Разбудил меня звон посуды и шум примуса. Дуся готовила завтрак.

— Муля, я конечно не заставляю тебя подниматься, но уже очень поздно — соседей стыдно, — сказала она виноватым голосом, — пока в коммуналке живём, приходится на людей оглядываться. Но скоро мы в ту квартиру переедем, ты там сможешь спать, сколько угодно. А я на кухне единственной хозяйкой буду!

— Доброе утро, Дуся, — сладко потянулся я и взглянул на часы — было девять утра.

— Муля, а когда мы переберёмся уже в ту квартиру? — начала допрос Дуся.

— Как только Фаина Георгиевна ремонт сделает — так сразу и переберёмся ответил я и вскочил с кровати.

— А у них в квартире ремонт разве не надо делать? — задала резонный вопрос Дуся, — говорят, там ужасные обои, у них. Людей стыдно.

— Ну так пни эту Глашу, чтоб быстрее поворачивалась, — посоветовал я, одеваясь. — А то действительно она будет долго ещё копошиться и мы не успеем переехать до моего отбытия в Югославию. А там всё, что угодно, может быть. Меня не будет, мы не заселимся и тебя одну туда просто не пустят. И не докажешь потом ничего. Сами, мол, виноваты, скажут.

Дуся заохала — перспектива потерять квартиру ей очень не нравилась.

— Но, Муля, для новых обоев деньги нужны. А у меня столько нет. То, что на продукты ты оставляешь, я тратить на обои не буду, — заявила Дуся категорическим тоном.

— Будут тебе деньги, — проворчал я, — прикинь только, сколько примерно надо. Там же не только обои. Краска ещё, известь, клей… ну, я не знаю, что там ещё… может быть гвозди…

— Я уже примерно прикинула, — ответила Дуся. — А вот деньги лучше сегодня, хоть небольшую часть. Фаина Георгиевна говорила, что ей по знакомству сказали, что сегодня выбросили обои… Там возле рынка магазинчик такой есть… да ты всё равно не знаешь. Так вот, я бы сходила, хоть на одну комнату купить надо бы… раз выбросили…

Я клятвенно пообещал, что сейчас схожу умоюсь только и почищу зубы, и сразу принесу деньги.

Вооружившись полотенцем, мылом, зубной щёткой и зубным порошком, я отправился совершать гигиенические процедуры.

В коридоре сидел Ярослав и с помощью ножа и молотка пытался разобрать старенький патефон Герасима (тот его не забрал с собой, некуда было, сказал, что потом вернётся и заберёт). И теперь Ярослав сидел и разбирал его.

— Что ты делаешь? — возмутился я.

— Золото добываю, — ответил Ярослав.

— В патефоне?

— Ага, — кивнул он, продолжая орудовать молотком.

— Откуда в патефоне золото! — я уже начал злиться, — это Герасима патефон. Он фронтовик, между прочим, получил на войне ранение. У него, кроме этого патефона, ничего больше ценного и нет. А ты взял и сломал! Как тебе не стыдно!

— Патефон уже был сломан, — сказал Ярослав всё таким же флегматичным тоном.

— Ну конечно, если ты его раскурочил, так он и не работает, — нахмурился я и едко добавил, — ты зачем вернулся, Ярослав? Думаешь, тебе всё время здесь такая лафа будет? Ты, вообще-то, дорогой мой, в школу ходить должен! А ты дурака валяешь. То собаку красишь, то туфли Музе портишь…

— Зачем мне в школу? — пожал плечами Ярослав, — что они могут мне рассказать такого, чего я не знаю?

— Как это что! — у меня от такого заявления аж дар речи пропал, — ты что, физику знаешь? Прямо всю? Или химию? Или геометрию?

— Да всё я это уже знаю, — фыркнул Ярослав, — один чёрт, что физика твоя, что химия… У нас в школе в деревне Пал Иваныч все предметы ведёт. Так мы на каждом уроке его фуражку рисуем. И ему без разницы — геометрия или физика. Утром приходит, снимет фуражку и говорит — рисуйте. А сам идёт в препараторскую бражку пить. И мы рисуем, пока уроки не закончатся.

— А если кто-то быстро нарисует? — обалдел от такого педагогического подхода я.

— А он тогда из какой-то книги вырывает страницу или даёт газету, и заставляет искать в тексте все буквы «А» и «О» и обводить их кружочками. И мы сидим и обводим. Каждую букву. Так что в школе скучно, я туда не хочу.

Он фыркнул и отвернулся, а я пошёл в ванную комнату, изрядно озадаченный откровениями парня.

После ванной я зашёл в чуланчик Герасима, поднял старую рассохшуюся половицу и вытащил из тайника свёрток, где были деньги. Развернул его и обмер — денег там не было!

А к одиннадцати ровно прибыл, как и обещал, Вениамин Львович.

— Ну, показывай, Муля, как ты живёшь! — с порога заявил он.

— Да вот так, — развёл руками я, — проходите, смотрите сами.

— А это и есть та пресловутая Дуся, которая делает сало лучше, чем даже гомельское? — с добродушной улыбкой сказал он.

Дуся зарделась от смущения:

— Та где я там делаю… Муля как скажет…

— Неужели я зря тебя при Вениамине Львовиче вчера весь день расхваливал? — усмехнулся я.

— Не зря! — моментально вскинулась амбициозная в этом деле Дуся и тут же захлопотала, — вы проходите, пожалуйста, присаживайтесь, будем сейчас завтракать. Я пирог рыбный как раз испекла. Ещё горяченький. И сало тоже, кстати, есть…

— Погоди, Дуся, а где Ярослав? — спросил я её.

— На кухне вроде был, — ответила она, чуть растерянно.

— Ты, Дуся, накрывай на стол, а мы поглядим на этого Ярослава, — по-военному скомандовал Вениамин Львович и велел мне, — веди, Муля!

Мы отправились на кухню.

— А неплохо у вас тут, — констатировал Вениамин Львович, осматривая кухню, — во многих коммуналках такого простора нет.

Я хотел ответить, но не успел.

Потому что в этот момент на кухне показался Букет. И был он сейчас ядовито-жёлтого цвета, а хвост — фиолетовый. Я аж зажмурился на минутку. Ну фиолетовый я ещё понимаю — концентрированная марганцовка, а вот чем он такой вырвиглазный жёлтый цвет сделал — ума не приложу.

Очевидно Вениамин Львович впечатлился тоже, потому что только изумлённо крякнул и всё.

Тем временем Букет продефилировал на середину кухни и грузно шлёпнулся на задницу, мол, любуйтесь мною. Морда его при этом была вполне довольная.

— Вот это да! — наконец, отмер Вениамин Львович и попытался прокомментировать увиденное, но чётко сформулировать мысль у него не получилось, и он только смог выдавить. — Мда…

Но тут на кухню вышла Фаина Георгиевна. Была она всё в том же в старом линялом байковом халате, а голову украшала криваватая башня из бигуди. В зубах у неё дымилась сигарета.

— Бонжур, мадам, — тотчас же встал и галантно поклонился Вениамин Львович и тут вдруг он разглядел, кто это, и восхищённо ахнул, — о боги! Неужели это вы⁈

От восторга его усы моментально приняли вертикальное положение кончиками вверх, как у боевого кота.

— Je suis contente de te voir*, — ядовито парировала Фаина Георгиевна и едко добавила. — Вы ошиблись. Это не я.

От такого отпора Вениамин Львович сконфузился, чуть замешкался, но потом вдруг выдал чётко, по-военному:

— Laissez-moi me presenter — Вениамин Львович**…

Не знаю, до чего они бы договорились, но мне это быстро надоело, и я совершенно невежливо перебил распоясавшихся старичков-хулиганов:

— Messieurs, est-ce que je vous dérange?***

На минуту воцарилась абсолютная тишина. Слышно было, как дышит Букет и как тикают ходики в коридоре. И Фаина Георгиевна, и Вениамин Львович — оба смотрели на меня с изрядной долей удивления.

— Муля! — всплеснула руками Фаина Георгиевна.

— … не нервируй меня! — радостно подхватил Вениамин Львович и схлопотал от Злой Фуфы злой взгляд.

А жёлтый Букет возмущённо тявкнул.

* Рада вас видеть,

** Позвольте представиться…

*** Господа, я вам не мешаю?