Муля, не нервируй… Книга 5

Глава 6

Пока Большаков разговаривает по телефону, я тихонько выхожу из кабинета, аккуратно прикрыв за собой дверь. Да-да, именно так — не дожидаясь окончания разговора.

А зачем? Всё уже сказано.

Изольда Мстиславовна копошится в бумагах. Услышав звук закрываемой двери, она поднимает голову и спрашивает:

— Ну как он?

— Занят, — тихо отвечаю я, для дополнительной демонстрации прикладываю палец к губам, делаю большие и круглые глаза и выхожу из приёмной.

Вот и всё.

Остались мелочи — отнести заявление в кадры, собрать вещи. А также придумать, как бы не отрабатывать две недели.

Дома опять натыкаюсь на Ярослава. Он сидит в коридоре верхом на перевёрнутом торшере и пытается прикрутить к каблукам на чьих-то женских туфлях вырезанные из картона крылышки.

— Что ты делаешь?

— У Меркурия были крылатые сандалии, — ответил он, не отвлекаясь от важного дела, — это такой бог. На Олимпе жил. И он мог быстро бегать.

— Замечательно. А к туфлям ты зачем их присобачил?

— Муза старая, — вздохнул Ярослав, — она уже не может быть балериной, как раньше. И вот…

— И ты решил ей помочь? — понятливо усмехнулся я.

— Ну кто-то же должен этим заниматься, — невозмутимо сообщил Ярослав. — Балерины должны танцевать. Они рождаются для этого. Если они не могут больше танцевать — они умирают. Это как пчёлы.

— А зелёнкой Букета ты зачем покрасил? — мне уже стало интересно проверить дальше его креативное и нестандартное мышление. — И почему именно зелёнкой?

— Букет дурак и вонючка, — поморщился Ярослав. — Он всё время старается привлечь к себе внимание. А получается плохо. Я ему просто помог.

Я восхитился таким элегантным решением проблемы.

— А я какой? — вдруг спросил я, — ты мне помочь можешь?

— Ты тоже всем хочешь помочь, но ничего не успеваешь, — ответил Ярослав. — Их много, а ты один.

— Может, и меня нужно выкрасить зелёнкой? — задумчиво пошутил я.

— Тебе нужно спрятаться в шкаф, — посоветовал Ярослав, — и сидеть там долго-долго. Можно взять с собой подушку и спать там.

— Зачем? — спросил я.

— Когда тебя не будет — никто им помогать не будет, — пояснил юный вундеркинд, — и тогда они поймут, кого они потеряли, и будут потом тебя всегда слушаться.

— Хм… — задумчиво сказал я, — а знаешь, ты прав…

— Я всегда прав, — как-то совсем по-взрослому вздохнул Ярослав. — Вот только скоро и мне придётся прятаться в шкаф. Или поступать в Суворовское училище.

— А ты хочешь туда поступать? — осторожно спросил я, помня, как Ложкина рассказывала, что медкомиссию он не прошёл по состоянию здоровья.

— Всё равно меня куда-то пристроят, — вздохнул мальчик. — Почему бы и не в Суворовское. Говорят, там они маршируют под барабаны. Вот интересно, а если налить в барабаны воды, то маршировать они смогут или больше нет?

— А сам-то ты чего хочешь? — спросил я, проигнорировав риторический вопрос о барабанах.

— Чтобы клей так быстро не густел.

— Ты же понял, что я тебя не про клей спрашиваю, — покачал головой я.

— Так и ты понял, что я не хочу отвечать на твой вопрос, — в тон мне ответил Ярослав.

— Что вы тут делаете⁈ — в коридоре показалась Белла и, увидев, как Ярослав священнодействует над туфлями Музы, а я стою рядом и спокойно наблюдаю, она возмутилась, — У Музы это единственные приличные туфли! А ты их испортил!

— Мы с дядей Мулей решили сделать Музе приятно, — сообщил мелкий засранец.

— Муля! Ну ладно он молодой, сирота, а ты-то зачем это делаешь⁈ — моментально принялась выговаривать мне Белла. Что-что, а читать нотации она просто обожала.

— Тихо, Белла, — ответил ей я. — Не советую ругать меня. А то в следующий раз Ярослав возьмёт уже твои туфли.

— Белла не танцует, — равнодушно и несколько отстранённо заметил Ярослав, — потому что она не балерина. Но у Беллы есть шляпка с белыми перьями.

— Что ты сделал с моей шляпкой⁈ — моментально взвилась Белла и побежала проверять.

— И вот зачем ты её так? — спросил я.

— Я украсил шляпку бусами бабы Дуси, — ответил он, — она всё равно их не носит, бусы эти, а вот Белле нужнее. А перья ей не нужны…

Я только покачал головой и стал думать, как бы поскорее юное дарование отсюда сбагрить обратно в родную деревню под чуткий присмотр Ложкиной и Печкина.

Пока он ещё чего-то не придумал.

Тем временем я вышел на кухню, хотелось покурить и спокойно всё обдумать. Там опять копошилась Августа Степановна, которая, при виде меня, опять также ретировалась.

Ничего и с её странным поведением я ещё разберусь.

А затем на кухню ворвалась Белла:

— Где этот шаромыжник⁈ — возмущённо воскликнула она.

— В коридоре был, — ответил я, сразу понимая, что «шаромыжник» — это Ярослав.

— Нет его в коридоре, — отрезала Белла, — испортил Музе туфли и исчез.

— Прямо волшебник, — пошутил я.

— Не смешно, Муля! Не смешно! — фыркнула Белла, — а мне, между прочим, он испортил единственную шляпку! Она мне ещё от бабушки досталась!

— Вы всё равно её не носите, — заметил я.

— Да. Не ношу! Ну и что из этого⁈ Это, между прочим, моя шляпка! И мне не нравится, что её уродуют! А всё-таки куда он подевался?

Я пожал плечами. Развивать данную тему не хотелось.

— Муля, нужно его обратно Ложкиной отдавать! — понизив голос до шёпота, яростно зашептала Белла, — иначе мы тут с ним сойдём с ума.

— А в деревне с ума сойдёт Ложкина.

— Ой, Муля, она и так малость не в себе всегда была, так что он ей не повредит. А вот мы так долго не выдержим!

— Ох, Белла, не замечал раньше за вами такой меркантильности, — хмыкнул я, автоматически переходя на «вы», — ради какого-то побитого молью барахла вы готовы человека в деревню сбагрить. А ведь он ещё и не пожил даже.

— Да, Муля, готова, — призналась Белла, — так-то я добрая, но он пока маленький и уже такой. А что с ним будет, когда он вырастет? Он же нас всех зарежет. Только для того, чтобы посмотреть, какого цвета у нас кровь внутри. Нет, Муля! Надо его срочно отдавать Ложкиной!

— Послезавтра где-то его увезут, — успокоил её я, — нужно подождать день-два.

— Кто увезёт?

— Жасминов, — усмехнулся я.

— Вот ты даёшь. Муля! — хихикнула Белла и тут же задумалась, — а что, может, ты и прав. Для Жасминова трудотерапия — это единственный выход. Смог же ты спасти Герасима. Он там уважаемый человек сейчас. В деревне. А тут спивался.

— Вот бы ещё как-то Фаину Георгиевну в деревню отправить, — размечтался я, — ненадолго. На недельку-другую.

— Зачем?

— Трудотерапия на свежем воздухе ей тоже не помешает, — и я рассказал, как она отдала все деньги Эмилию Глыбе, а сама лежала и умирала, но от гордости никому ничего не сказала.

— С Фаиной Георгиевной не получится, — убеждённо сказала она.

— Почему?

— Горбатого только могила исправит, — Белла тоже закурила и добавила, — меня, впрочем, деревня тоже не исправит. Есть такое поколение людей, как мы с Фаиной Георгиевной, — неудобные и ненужные люди.

— А давайте я и вас к Ложкиной отправлю? — вдруг предложил я.

Белла аж закашлялась:

— Ну и шуточки у тебя, Муля!

Но я не шутил.

На кухню вальяжно виляя толстым задом, вошёл Букет и при виде нас недовольно тявкнул. Был он уже своего обычного цвета (интересно, чем Ярослав смыл с шерсти зелёнку?). А вот вокруг головы у него была «грива», как у льва. Вот только вместо шерсти, эта грива была сделана из страусовых перьев.

Мы с Беллой переглянулись, и она сказала упавшим голосом:

— Один день, Муля! У тебя один день, и пусть Жасминов везет его на деревню!

А Букет опять злобно тявкнул.

Остаток дня я занимался тем, что бегал по домашним адресам и на работу. Убил кучу времени. Но, наконец-то, я собрал их всех у себя в комнате. Окинул удовлетворённым взглядом всю Мулину родню: Надежда Петровна задумчиво сидела за столом, облокотившись на него и рассеянно водила пальцем по ободку чашки. Рядом притих Павел Григорьевич Адияков, Мулин биологический отец. С виду он был спокоен и даже несколько лениво расслаблен. Но по странным взглядам, которые он украдкой бросал на Модеста Фёдоровича, — он был на взводе и явно не в своей тарелке.

Мулин отчим, наоборот, весь аж извёлся. И даже не пытался скрывать этого. Он нервничал и ёрзал на стуле, барабанил пальцами по столу. Чашка с чаем осталась нетронутой. Как и кусок кекса, что испекла Дуся. Машеньку я приглашать не стал — не в том она положении, чтобы нервничать. Да и к воспитанию Мули она никакого отношения никогда не имела.

Зато вот Дуся по-хозяйски расселась прямо на моей кровати и зоркой орлицей отслеживала обстановку. Чувствовала она себя лучше всех присутствующих и явно наслаждалась моментом.

— Так ты расскажешь, что всё-таки случилось? — первой не выдержала Надежда Петровна. — Зачем ты нас всех собрал в таком вот составе, Муля?

Я не успел ответить, как Адияков едко меня поддел:

— Надеюсь, больше твои невесты с соседями не убегали?

— К-какие невесты? — пробормотал Модест Фёдорович и густо покраснел.

— Было дело, да, Муля? — хохотнул Адияков. Очевидно, он был из тех людей, которые, если не в своей тарелке, то обязательно пытаются найти кого-то, чтобы самоутвердиться и показать себя. Надежду Петровна для этой цели явно не подходила. А Мулиного отчима он трогать не осмеливался. Оставался только я.

— Было, — не стал раздувать истерику я, и пояснил, глядя на Модеста Фёдоровича, — мне недавно невесту нашли, из хорошей семьи. А она с моим соседом сбежала. Но уже нашли и вернули. Так что всё нормально.

— Я надеюсь, после этого ты на ней жениться не собираешься? — слегка обалдевшим голосом спросил Модест Фёдорович.

А я не смог не пошутить:

— А что, бедная девушка должна сама нести свой позор? Я, как честный человек, просто обязан теперь на ней жениться. — И, глядя на растерянные лица родителей, ехидно добавил, стараясь, чтобы ехидство не проскользнуло в моём голосе, — как ты в своё время поступил.

— Муля! — взвизгнула Надежда Петровна и покраснела.

— Я не знал же! — возмутился Адияков и тоже покраснел.

— Так было надо, — промямлил Модест Фёдорович и, вместо того, чтобы покраснеть, как все приличные люди, он наоборот — побледнел.

Я решил, что хватит издеваться над Мулиными родителями, они и так настрадались, и перешёл непосредственно к вопросу, ради которого я их всех здесь собрал:

— В общем так, — начал я и все умолкли, и только настороженно смотрели на меня, — я вас всех собрал, чтобы не бегать за каждым и не играть в испорченный телефон. В общем, у меня большие неприятности.

Я вкратце, в двух словах, рассказал о проекте советско-югославского фильма, о том, как Сталин его одобрил, а Завадский отжал. О том, как квартиру получил Козляткин и якобы для меня. Но это не точно. О том, как странным образом исчез кусок сценария. И что Большаков ругается. А в заключение рассказал о том, как я собирал компромат на Александрова.

— Так это ты? — побледнел и схватился за голову Бубнов.

Надежда Петровна, которая до этого момента относилась ко всему прозвучавшему из моих уст, довольно легкомысленно, при виде такой реакции своего бывшего супруга тоже напряглась и спросила:

— Что он?

Модест Фёдорович замялся, и Надежда Петровна поднажала:

— Модик!

Модест Фёдорович вздохнул, а Адияков сразу надулся — ему явно не понравилось такое фамильярное обращение к бывшему мужу. Поэтому он тут же не преминул язвительно спросить:

— Когда там пополнение планируется?

Бубнов сконфузился, а Надежда Петровна обожгла супруга недобрым взглядом. Не знаю, до чего они бы сейчас договорились, то тут вовремя вмешалась Дуся:

— Муля! Да говори уже! Что ты опять замыслил⁈

И всё. Этой волшебной фразы оказалось достаточно, чтобы все распри были моментально забыты.

— Муля! — требовательно подала голос Надежда Петровна, обозначая своё первоочерёдное доминирующее право на меня. — Рассказывай!

— Да, Муля, не тяни, — добавил Адияков и с вызовом зыркнул на Бубнова.

Тот не нашёлся, что сказать, и просто кивнул.

Ну, я тянуть и не стал. Раз просят:

— В общем, сообщаю всем вам, что мне на время надо уехать из Москвы, — тихо сказал я.

Ой, что тут началось! Надежда Петровна возмущённо вопила, что никуда она меня не отпустит и всё такое. Дуся вторила ей, вспоминая какие-то забытые детские болезни Мули, и вообще, как он в детстве боялся змей и пауков. И что ему вот из-за этого никак нельзя никуда ехать. Бабы подняли такой гвалт, что почти ничего не было слышно. Адияков и Бубнов неожиданно сообща напали на меня, взывая к сыновнему долгу, что как же можно бросить мать на старости лет.

Упоминание про старость лет Надежде Петровне явно не понравилось, и по её многообещающему взгляду стало ясно, что совсем скоро непростой разговор предстоит как с Адияковым, так и с Бубновым (невзирая на скорое пополнение в его семействе!).

Они возмущались и возмущались. Я же дал им время, чтобы немного выпустить пар и, когда страсти поутихли, сказал:

— Так вот, я подумал и решил, что поеду я в Якутию. Как и ты и предлагал мне, — и я кивнул Адиякову (в присутствии Мулиного отчима. Модеста Фёдоровича, говорить Адиякову «отец» было некрасиво и неэтично. Но и не говорить — было бы ещё более некрасиво. Поэтому я аккуратно старался обойти острые углы).

— Это ты правильно! — обрадовался тот, — это я хоть и завтра устрою!

— Паша! — возмущённо воскликнула Надежда Петровна, — какая ещё Якутия⁈ Как ты можешь сына отправить в эту глушь! На погибель!

Она схватилась за голову и застонала.

— Вы бы ещё на Колыму его отправили! — свирепо набросилась на Адиякова Дуся (когда дело касалось Мули, она тут же начинала пренебрегать любыми авторитетами).

При слове «на Колыму» в комнате мгновенно установилась звенящая тишина. Затем все, не сговариваясь, поплевали трижды через плечо. Даже Дуся. И даже Модест Фёдорович, который всегда был атеистом и имел научное мировоззрение. Причём он даже перекрестился. Очевидно, на всякий случай.

— Надя! — возмущённо сказал Адияков, — парню пора становиться мужчиной. Он просто обязан посмотреть жизни в лицо. За мамкиной юбкой этого не сделаешь!

Он посмотрел на Дусю и добавил:

— И нянькиной.

Как ни странно, Дуся благосклонно ему улыбнулась, ей это явно польстило.

— Я всё решу, сын, — резко сказал Адияков, — не беспокойся. Ты когда сможешь ехать?

— Мне две недели отработать надо, — задумчиво сказал я и спросил Мулину мамашку, — а можно как-то не отрабатывать? Больничный опять сделать?

Не успела Надежда Петровна ответить, как Модест Фёдорович тоже решил вставить и свои пять копеек:

— Нельзя, Муля. Разве ты не знаешь, что согласно Трудовому кодексу, если ты возьмёшь больничный, то после него, всё равно придётся отработать две недели…

— По обоюдному согласию можно, — ввернул ехидно Адияков.

— Это если по обоюдному, — не менее ехидно вернул подколку Бубнов, — но Муля, насколько я понял, ты же решил назло руководству свинтить? Я правильно понял, сын?

Я не успел кивнул или ответить, как Адияков при слове «сын» из уст Бубнова прямо весь аж взбеленился и вдруг едко брякнул:

— Кстати, сын, — слово «сын» он произнёс подчёркнуто-демонстративно, — а что там с фамилией нашей? Когда, наконец-то, поменяешь? Ведь ты — Адияков!

Ба-бах!

Тишина прямо грохнулась на комнату. Тихо охнула Дуся, а Надежда Петровна побледнела и казалось, вот-вот упадёт в обморок. В воздухе запахло скандалом.

— Да, конечно, — вежливо кивнул я.

— Что конечно? — дрожащим голосом переспросил Модест Фёдорович и посмотрел на меня, как на предателя. А Адияков, наоборот, торжествующе поджал губы.

— Конечно, я буду менять фамилию, — спокойно сказал я, — как раз до отъезда должен успеть.

Павел Григорьевич с видом победителя злорадно посмотрел на Модества Фёдоровича. Тот побагровел. Надежда Петровна побледнела ещё больше. Дуся сидела тихо-тихо, как мышка и боялась даже вдохнуть.

— Вот это правильно! — радостным бизоном взревел Павел Григорьевич, — будешь теперь Муля Адияков!

— Нет, я не буду Адияковым, — ответил я.