Мертвец

Глава 4 Берт II

Луч света из крошечного окошка под потолком пробивался сквозь пыльное помещение камеры и падал на грязный, загаженный пол. Уже третий день Берт сидел на пучке соломы и смотрел на этот луч, с тоской думая о доме, от которого он оказался так грубо и бескомпромиссно оторван. Ждал. Должны были приехать родные, но время тянулось, и молодому охотнику начинало казаться, будто про него все забыли, оставили на произвол судьбы. А в душе теплилась надежда, что произошедшее с ним – лишь недоразумение, которое можно уладить, и наваждение исчезнет, как страшный сон. Берт полагал, что он ни в чём не виноват, что это Ман сподвиг его идти в лес, а значит, только Ман должен нести ответственность, и если сеньор хорошо разберётся, то всё встанет на свои места, и Берта отпустят. Или заменят наказание денежным штрафом, как Эмету, который со скучающим видом лежал рядом на соломе, посматривая на соседей с чувством собственного превосходства.

Вот только вчерашний суд приглушил надежду. Судил лично сэр Фридульф. Он расположился в трапезной за столом, а рядом восседали писарь и лесничий имения Блэкхилл. Сэр Фридульф – обрюзгшего вида человек с пропитым лицом, облачённый в дорогую котту из толстой, тиснёной ткани, устало смотрел на представшего перед ним молодого браконьера, и Берт, когда начали задавать вопросы, так разволновался в присутствии этих облечённых властью людей, что не смог слова выдавить в своё оправдание. Впрочем, надежда на лучший исход полностью не пропала, тем более что увозить из Блэкхилла заключённых не торопились.

Сегодня утром в темницу привели ещё одного человека. Угрюмый одноглазый мужчина почти всё время молчал, а если и приходилось открывать рот, то говорил отрывисто, недовольным и брюзжащим тоном. На расспросы Дага, он поведал, что зовут его Тило и что попался он за ересь.

– И в чём же ересь? – поинтересовался Даг.

– А в том, что мобады всё врут!

– Тебе-то откуда знать? – усмехнулся Ман.

– Дык сам читал! В Книге не написано того, что они говорят.

– Грамотный, поди? – Ман кинул на еретика скептический взгляд.

– А то, – буркнул Тило и ушёл в свои мысли.

А Берт сидел и думал. Прокручивал в голове раз за разом одни и те же мысли и картинки, в сотый раз досадуя и на себя и на приятеля. С Маном он не разговаривал с того вечера, как оказался за решёткой, только злобно посматривал в его сторону и непрестанно дулся.

– Да хватит убиваться, парень, – Даг попытался утешить Берта, видя, как тот себе места не находит, – такова судьбы. От неё не уйдёшь. Что на роду написано – то и сбудется.

Берт закивал головой и тяжело вздохнул.

– Может, оно и так, да только паршиво вышло. Ну откуда эти изверги выскочили? – оживился Ман. – Донёс что ли, кто? Али как? Не понимаю: никогда к нам их не заносило, и вот те на!

– Судьба, – повторил Даг, – судьба… Но ежели разобраться, гнобят нашего брата по чёрному. Вот скажи: у кого убудет, если ты оленя подстрелил в лесу? Они наперечёт что ли? Леса – огромные, живности – пруд пруди. Несправедливо. Сеньоры за каждый шаг с нас шкуру дерут. Туда пойдёшь – заплати серебряник, туда – золотой. Разве ж это правильно? Мы и так на них ишачим: в полях их работаем, скотину их пасём, отдаём урожай. Надо же аппетиты поумерить? Я вот что думаю, – Даг заговорил тише, – однажды сервы и вилланы прогонят сеньоров прочь, сами станут своей землёй владеть и никаких податей никому платить не будут. Или, полагаешь, не так?

Ман испуганно оглянулся на дверь – нет ли кого. Но стражник, что сидел в подвале, был занят своими делами и на болтовню заключённых внимания не обращал.

– Ты это… потише, – цыкнул Ман, – а если услышит кто? Мобады говорят, якобы так Всевидящим устроено: есть те, кто работает на земле, есть те, кто сражаете, а есть те, кто молятся за всех. И это таков порядок устроен. Допустим, я тоже не согласен, что охотиться нельзя, потому что мой дед охотился, и никто ему не запрещал, а теперь почему-то нельзя! Но сеньор-то нас защищает, если война какая, либо если случится что.

– Защищает? – расхохотался Даг. – И чем он тебя защитил? Я и сам себя защитить могу. А бароны эти, граф и прочие супостаты только пьют, жрут, да охотой развлекаются. Что нам, простым людям, толку с них?

– Ты чего раскричался? – совсем разволновался Ман. – Попадёт же!

– Да плевать! Я и так смертник.

– Ага! А если подумаю, что мы в сговоре?

– Дык что же? И вы смертники!

– Как бы ни так! – Ман завертел головой. – Вчера на суде сеньор нас на рудники определил.

– Вот только с рудников ещё никто не возвращался! – выпалил Даг. – Если попал туда – всё, баста, там же и сгинешь. Думаешь, зачем повешение на рудники поменяли? Да чтоб ты вначале поработал до потери сил, а потом сдох бы. От виселицы-то выгоды нет.

Берт не очень понимал, о чём сокамерники вели разговор, ибо никогда прежде не задумывался об устройстве общества, в котором жил, но вот последние слова ошпарили, будто кипятком. Даг рассуждал со знанием дела.

– Значит, я не увижу больше дом? – вымолвил Берт.

– Нет, не увидишь, парень, даже не надейся, – Даг окончательно выбил почву из-под ног молодого охотника.

– Ерунду они говорят, – вдруг подал голос Тило, – врут.

– Кто? – не понял Даг.

– Да кто… Мобады ваши, что якобы одним – трудиться, другим – воевать. Не написано такого в Книге.

– Как так не написано? А откуда же они это взяли? – удивился Ман.

– А им демоны нашептали, чтобы врали побольше, – лицо Тило приобрело ещё более недовольный вид, – Хошедар говорил, что все равны, и что нет разницы между богатым и нищим, между купцом и земледельцем. Всех Господь одним судом судит. А мобады придумали, что сеньоры после смерти попадают в Небесные Чертоги, а простолюдины – на Небесные Поля, чтобы продолжать работать на сеньоров, которые там будут пьянствовать, развлекаться и предаваться разврату. Но то есть гнусная ложь!

– Да иди ты к Вражьей матери! – отмахнулся Ман. – Нас ещё и в еретики запишут, если тебя слушать будем.

Разговоры Тило Берт тоже понимал с трудом: в богословии молодой серв разбирался плохо, а многое из того, что говорил деревенский мобад, просто забывал. В голове оставались разве что интересные истории о святых, праведниках, Господних посланцах и прочие необычнее вещи – истории Берт любил и всегда слушал взахлёб, а потому слова Тило о том, что мобады врут, казались весьма странными. Впрочем, Тило был грамотный и сам читал книгу, которую мог читать только мобад – это что-то да значило. А вот Ман вызывал раздражение своей чрезмерной осторожностью: вся удаль, которую тот выпячивал прежде, растворилась без следа, как только он попал в темницу.

– Ты трус, – тихо сказал Берт, – на меня обзываешься, а сам такой же трус.

– Чего ты тут мелешь, сопляк? – возмутился Ман. – Ещё раз такое ляпнешь, отделаю так, что мать родная не узнает.

Берт отвернулся к стенке и погрузился в тяжёлую обиду.

– Да, чтобы против извергов выступать, смелость нужна, – как бы сам с собой рассуждал Даг, – а какая смелость у нашего брата, если господа только и делают, что приучают дрожать при виде их? Нет, парни, нам надо храбрости набираться, да гордость иметь собственную.

– Чтоб на виселицу всем? – скептически скривился Ман.

– Пока за свои шкуры не перестанем дрожать, ничего не поменяется, – Даг махнул рукой.

Берт за три дня привык к подобным разговорам, хоть и мало вникал в их суть. Даг ему казался человеком воистину смелым и достойным подражания: и против властей он не побоялся выступить, чего Берт даже помыслить не смел, да и на виселицу шёл без страха. И начало вериться, что и говорит он правильно, ведь Берт со своей семьёй тоже страдал от голода, но всё равно был вынужден работать на поле сэра Фридульфа и отдавать часть урожая. Но ещё больше парня заинтересовал угрюмый Тило. Возникла идея, что он наверняка знает одну вещь, которая не давала Берту покоя все эти дни.

– А можно тебя спросить? – обратился он к еретику.

– Валяй, – тот даже не поднял взгляд.

– Ты ведь грамотный, читал Книгу Истины. А там сказано что-нибудь про монахов?

– Началось, – проскрипел Ман, – дались болвану его монахи…

– Про каких монахов? – Тило оторвался от созерцания пола камеры.

Берт рассказал о загадочной встрече на дороге. Тило, видимо, польщённый тем, что его грамотность оказалась востребована, с важным видом почесал затылок, поморщил лоб и только потом ответил:

– В Книге не написано. Но монахи твои похожи на призраков. Люди рассказывают, будто их встречают в древних руинах, коих полно тут, в лесах. А на дороге… нет, такого не бывало.

На лестнице зазвучали шаги многих ног. Берт оглянулся на решётчатую дверь, да так и замер: в подвальном полумраке, еле освещаемом тусклым фонарём, он увидел целую группу людей – это были односельчане. Навестить Берта явились старший брат с отцом и жена Хейма с грудным младенцем на руках. К Ману тоже приехала супруга с детьми и ещё несколько родственников.

Завидев Хейму, Берт тут же подскочил к решётке, а та в свою очередь кинулась навстречу и разрыдалась. Заплакал и младенец.

– Почто же тебя забрали? – причитала она. – Как же я жить-то без тебя буду? Сказали, на рудники вас отправят. На погибель.

Просунув руки сквозь решётку, Берт как мог обнял супругу, а у самого тоже слёзы на глаза навернулись, и чтобы не заплакать, пришлось изо всех сил стиснуть зубы.

А жена Мана налетела на мужа чуть ли не с кулаками, подняла такую ругань, что наверняка слышал весь замом, а потом тоже расплакалась, и Ман бросился её утешать.

Мужчины стояли чуть позади, угрюмо созерцая трагичность встречи, никто из них не проронил ни слова.

– Послушай, сын, – сказал Берту отец, когда слёзы, вой и причитания поумолкли, – надо кумекать, что дальше делать. Семья твоя без кормильца осталась. Мы-то подсобим, как сможем, но сам видишь, какие сейчас времена голодные. Мы посоветовались и решили, что Хейма должна выйти за мельника Бруно. Он холост, достатка хорошего, да и сам не против.

Берту стало совсем плохо от подобной вести.

– Тут ничего не поделаешь, – пожал плечами отец, – жить как-то надо...

Берт молча кивнул, но душу раздирало так, что ещё чуть-чуть, и он бы расплакался у всех на виду, начла бы решётки грызть и стены царапать.

– Я тоже не хочу выходить за мельника, – всхлипывала Хейма, – но малыш… его кормить надо.

Давя подступивший к горлу ком, Берт ещё сильнее прижимал к себе через прутья решётки жену с ребёнком. Казалось, лучше вообще не жить, чем жить, зная, что твоя любимая ляжет под толстого уродливого мельника, которого молодой человек терпеть не мог, будет всячески прислуживать и угождать ему, обхаживать. Разум говорил, что иного выхода нет, а сердце этого не понимало и терзалось от бессилия и отчаяния.

А когда пришёл стражник и грубо велел расходиться, когда заплаканная Хейма с орущим младенцем скрылась из виду, Берт без сил упал на солому, и не думая о том, что скажут другие заключённые, закрыл лицо руками и беззвучно зарыдал, вздрагивая всем телом.

– Чо ноешь, как баба? Утри сопли, – Ман, что сидел напротив, с отвращением покосился на односельчанина. – Вот бы мне тоже поныть. И так тошно, а тут ты ещё…

Он не договорил, потому что Берт в этот момент перестал плакать и вперил в бывшего приятеля яростный взгляд. Медленно поднялся с соломы, а потом молнией метнулся к Ману. Остервенело вцепившись тому в плащ, Берт повалил Мана на пол и в исступлении начал бить кулаками, куда придётся, а тот только беспомощно закрывался руками, неуклюже пытаясь оттолкнуть обезумевшего парня. Берт и сам не понимал, что творит: накипело, не было больше сил терпеть, сорвался. Продолжалось, однако, это недолго, поскольку Даг подскочил к дерущимся, отволок Берта в сторону и держал до тех пор, пока тот не перестал вырываться. А Ман, испуганно таращась на приятеля и потирая ушибленную скулу, отполз к стене.

– Озверел что ли совсем? – пробурчал он обиженно, но на ответные действия не решился.

– Всё! Успокоились! – рявкнул Даг. – Делать вам нечего – драться удумали! Хотите плетей получить вдобавок?

Остаток дня Берт и Ман сидели молча и зыркали исподлобья друг на друга. Берт больше не рыдал. Он выплеснул злобу, что накопилась внутри, и теперь снова ушёл в мрачные, беспросветные думы.

А вечером приехали родственники Эмета.

– Ну всё, парни, – едва сдерживая радость, произнёс на прощание сын виллана, – не поминайте лихом.

Его вывели из подвала. А когда через некоторое время дверь камеры открылась вновь, на пороге опять стоял Эмет. Но как же он отличался от того задорного щёголя, что ждал освобождения все эти дни! На нём лица не было. Эмет сгорбился и осунулся, в глазах стояли слёзы, а руки дрожали. Он тихо сел на прежнее место и уставился на решётку.

– Что стряслось? – спросил Даг, но Эмет не ответил.

А потом он вскочил и начал в ярости бить кулаками и ногами стену.

– Дерьмо! Дерьмо! – повторял он. – Будь ты проклят! Чтоб тебе в преисподней гореть! Я до тебя доберусь! Я тебе шею сверну!

Когда Эмет немного успокоился, он всё же рассказал о том, что отец, который и раньше считал его бездельником и вообще человеком никчёмным, отказался платить штраф, и теперь Эмет вместе с остальными должен отправиться на рудники.

Больше сегодня не разговаривали: всем было плохо, всем сегодняшний день причинил страдания. И только Даг время от времени старался подбодрить товарищей по несчастью добрым словом.

А на следующее утро заключённых заковали в кандалы и вывели на свет. Во дворе замка стояли две обречённые телеги. Пятерых сокамерников затолкали в первую, а во вторую посадили двух человек, которых привели из подвала соседней башни. Шли те двое медленно, будто из последних сил, да и выглядели ужасно: нижние рубахи, в которых они были одеты, покрывала запёкшаяся кровь, а забинтованные тряпками руки и ноги окрасились красным.

– Пытали, – процедил Даг. – Сволочи!

– Кто они? – поинтересовался Берт.

– «Свободные». Не позавидуешь «свободному», попавшему в руки сеньоров.

– Заткнулись все! – крикнул конвоир, и телеги в сопровождении отряда вооружённых всадников выехали из ворот замка Блэкилл и потащились по талой грязи, да по размокшей колее, тонущей в лужах. Было тепло, и солнце разъедало постылый снег. Весна, наконец, прогнала надоевшую зиму и прочно обосновалась в графстве Вестмаунт. Ветер трепал волосы, и весенняя свежесть бередила воспоминания о тех счастливых мгновениях прошлой вольной жизни, которые молодой человек не ценил и о скоротечности которых не задумывался. Хотелось уйти в поля, вновь оказаться свободным от цепей, решёток и конвоя, но теперь Берт мог лишь с тоской смотреть на вожделенные просторы, раскинувшиеся вокруг.

Каменная громада замка и деревенские домики уходили вдаль, пока, наконец, не скрылись за деревьями. Заключённые ехали навстречу своей судьбе.