Мертвая женщина играет на скрипке

Глава 24

— Почему ты не отпустил меня тогда? — спросила Марта. — Я ведь ушла от тебя сама. Думала, плюнешь и забудешь, а ты уперся.

— Не стоит злоупотреблять отпусканиями, — отмахнулся я, — к этому легко привыкнуть.

Пузо у нее уже не скрыть, она сидит на кровати в свободном платье-балахоне.

— Но все же…

— Марта, — вздохнул я, — сколько можно? Давай больше не будем поднимать этот вопрос? Нет ничего более вредного для отношений, чем ретроспективные разборки. Если бы у бабушки был хуй, она была бы трансгендером, а если бы я не поперся за тобой в Жижецк, произошли бы какие-нибудь другие события. Но произошли эти, так что не надо лохматить старушку.

Мы ни разу не подняли вопрос, от кого беременна Марта. Она, по женской саморазрушительной привычке копаться в отношениях, пока пол не провалится, пыталась, но я отказывался поддерживать тему как неконструктивную. Ну, допустим, не от меня. И что? Назад-то не запихаешь.

В дверь постучали.

— Антон Спиридоныч! Там ребята уже собрались.

Как меня ни передергивало, но я теперь окончательно «Антон Спиридоныч», или, как дети зовут меня за глаза, «Аспид». Не самый плохой вариант, поверьте. Но отчество не выбирают.

— Скоро приду, Оксана.

— Уже пора? — спросила Марта.

— Ну, тебе в этом участвовать не обязательно.

— Нет, я хочу. Сейчас переоденусь и спущусь. А то ты их с порога напугаешь своей брутальностью.

— Не такой уж я злой, как считали некоторые.

— Требуется время, чтобы это понять.

Я оставил Марту переодеваться и дошел до Клюсиной комнаты. Она так и осталась жить в «Макаре». На правах полноценного уже директора я ее трудоустроил. Официально — замом по воспитательной работе, фактически — кем-то вроде пионервожатой. Промежуточным возрастным звеном между администрацией и подростками. Постучал в дверь. Не получив ответа, толкнул ее и вошел. Привычная картина — девушка сидит на кровати в трусах и майке, обложилась подушками, на лице VR-очки. Геймпад из рук вывалился и лежит рядом, но ей этот рудимент ручного управления уже не нужен, она погружается достаточно глубоко, чтобы обратная связь стала непосредственной. Как по мне — слишком глубоко, но я последний, кто ее осудит. Губы едва заметно шевелятся — общается. Я знаю, с кем.

Уселся напротив на стуле, взял с кровати ее смарт, тряхнул, оживляя экран, тапнул по иконке выхода. Губы девушки сжались гримаской досады. Ничего, потерпит.

— Ох, как затекли… — Клюся вытянула голые ноги и, откинувшись спиной на подушки, положила их мне на колени. На лице остался розовый след от очков.

— Пора, Клюсь, скоро их уже привезут.

Я помассировал ей икры, она откинулась назад, натянув на небольшой груди майку. Некоторые воспитанники до сих пор предпочитают верить, что мы тайные любовники. Но это из тяги к романтике и любви к сплетням. Им просто хочется какой-то интриги. Клюся же иногда меня дразнит вот так, но именно потому, что я не ведусь.

— Ладно, похотливый старикашка, кончай лапать мои ноги и пялиться на мои сиськи.

— Я просто пытаюсь понять, это уже грудь или просто прыщи не прошли?

— Заведи себе уже очки, подслеповатый старец, — величественно отмахнулась она. — Я в душ, потом спущусь.

— Как мама? — спросил я.

— Здесь или там?

— Везде.

— Здесь — без изменений. Там — вроде бы что-то…

Клюсина мама бродит молчаливой тенью по палате городской больницы. Специальной палате специального отделения для тех, кто «стал жертвой попадания в воду неизвестного нейротоксина». Такова официальная версия случившегося летом «печального инцидента во время городского праздника». Пищевое отравление, бывает. Там же обретается мой бывший спарринг-партнер и Лайсин любовник Иван, и еще пара десятков «покляпых», в разной степени потерявших связь с реальностью. Их содержание и лечение оплачивает «Кобальт системс». Официально — в рамках благотворительного проекта, неофициально — в качестве той самой «компенсации», о которой говорил Петрович. Один из методов лечения — «виртуал-терапия», еще один инновационный прорыв «Кобальтов». Лежат сутками в VR-очках, с ними работают специальные медицинские вирпы, шаг за шагом пробуждающие в них сознание. Как пишут на федеральных инфо-поинтах, методика запатентована для лечения множества психиатрических расстройств и используется теперь повсеместно. Хочешь халявного виртуала — сдавайся в дурдом.

Рассматривается использование VR и для коррекции нервных расстройств, столь обычных для нашего времени. Психологи в ужасе, они в любой момент могут остаться без работы. Пугают непредсказуемыми последствиями и пытаются организовать протест — но я знаю, кто выиграет. Как правильно сказал Петрович — они уже выиграли.

Зато Клюся может общаться с матерью. Как она говорит, «там она почти нормальная, как раньше». Сидит часами в очках, гуляя с мамой по нарисованным улицам и паркам. Беседуют.

Чтобы дети начали разговаривать с родителями, нужно что-то очень трагическое и неординарное.

— Паап? — заглянула в комнату дочь. — Ты тут?

— Да, миссия по возврату Клюси в реальность.

— Успешная?

— Привет, Настюха! Я сейчас, только голову высушу! — отозвалась из душа Клюся. Загудел фен.

— Паап, мы тут подумали… Надо, наверное, угощение какое-то? Они с дороги, устали, проголодались, наверное. Стресс и все такое. Обычный обед — это слишком банально. Нужно что-то знаковое. Для закрепления положительных ассоциаций.

— Так поговори с…

— С Тоней мы уже посоветовались. Но ей нужна твоя санкция на закупку кондитерки.

— Скажи, чтобы взяла из оборотных, я потом подпишу.

— Спасибо, господин директор! — комически раскланялась дочь и умчалась.

— Нетта, запиши, пожалуйста, в графу «прочие расходы»: «Кондитерские изделия для праздничного обеда». Сумму потом уточни у Насти.

«Есть, шеф!» — откозыряла кобольдесса с экрана смарта. Мой вирп тащит на себе всю бухгалтерию «специального колледжа-интерната», и это стало настоящим спасением для такого раздолбая, как я. Во всяком случае, баланс у нас все еще положительный.

«Кобальты» взяли нас на содержание, и теперь мы почти не зависим от городского бюджета. Тоже своего рода «компенсация». Впрочем, выгода взаимная. Я, например, не просто директор интерната, но и «руководитель учебно-исследовательского подразделения «Кобальт системс». Кстати, зарплата даже лучше, чем в бытность мою фиктором, так что я ничего не потерял.

Конечно, это тоже «компенсация» от Петровича, который, надо честно признать, пытался по возможности загладить последствия того, что наворотила здесь его любимая Элина.

— Пойми, Антон, — говорил он мне тогда, — Элька — это первый блин, который немножко комом. Прототип. Она слишком хорошо удалась.

— В смысле? — удивился я.

— Она слишком человечна, а значит, ненадежна. Перестарался я, увлекся. А потом она перестаралась и увлеклась. В общем, все, как у людей. Нет, создать нечто неотличимое по реакциям от человека было очень интересной задачкой. Но зачем? Какой смысл создавать виртуальных людей, если реальных полно?

— Логично, — согласился я.

Мы тогда сидели в директорском — еще не совсем моем — кабинете и культурно выпивали. Петрович уговаривал меня сменить и.о. на полную ставку, я отказывался, не чувствуя в себе ни педагогических, ни административных талантов. Шторы были распахнуты, в окнах сияло солнце — зонтик в Жижецке перестал быть предметом первой необходимости. Болото еще не совсем высохло, но пресловутый «круговорот воды в природе» уже изменился. Подозреваю, что в это время шел какой-то подковерный торг между держащим виртуальную руку на рубильнике насосов «Кобальтом» и местными сектантскими криптоэлитами, но мне он был не интересен. Обвинения с Клюси должны были вот-вот снять, я готовился покинуть город ко всем чертям и забыть его как страшный сон. Воспитанники «Макара» смотрели на меня глазами брошенных котиков, но я старался не поддаваться.

— Не понимаю, — сказал я Петровичу, — в чем тогда смысл всей этой виртуальной движухи. Денег «Кобальт» не зарабатывает, искусственный разум ему, оказывается, тоже не нужен. Зачем?

— Как тебе сказать, Антох… — протянул он задумчиво. — Вот тебе, к примеру, нравится, как устроено общество, государство и мир в целом?

— Ну, как по мне — довольно херово все устроено. Но не хуже и не лучше, чем было всегда.

— И в чем причина этого? Кто, так сказать, виноват, и что с этим делать?

— Без понятия. Неправильное устройство общества? Нужны перемены? Во всяком случае, так пишут в политических пабликах, но я до них не большой охотник.

— Антоха, все взыскующие перемен и прочего счастия народного наглухо игнорируют единственный реально значимый факт. Проблема любого общества не в том, что у них монархия или теократия, демократия или диктатура, олигархия или анархия. Проблема в том, что оно состоит из людей. Пока кто-нибудь не найдет, как решить именно эту проблему, все потуги на «перемены» в историческом смысле обречены.

— Не то чтобы мне было очень интересно, Петрович, — вздохнул я, глядя на него поверх бокала с коньяком, — но мне, очевидно, полагается изумленно всплеснуть руками и спросить: «Как так?». Считай, что я это все проделал.

— Любые перемены, Антоха, упираются в то, что люди эгоистичны, глупы, непредусмотрительны, легко поддаются манипуляциям и никогда не руководствуются логикой. Даже самая кровавая смена общественных декораций этого не меняет.

— Допустим, — у меня не было настроения спорить, — и что теперь? Ничего не делать? Нет, меня, лентяя, это устраивает, но…

— А вот тут приходит время «Кобальта»! — воодушевленно взмахнул бокалом Петрович. — Чтобы исключить злоупотребления в управлении обществом, надо внедрить объективный контроль с обратной связью. Человек не может быть объективен. Человеку нельзя доверить контроль, потому что он обязательно им воспользуется в дурных целях.

— И вы хотите поставить ИИ посредником промеж людей? — догадался я.

— Ты здорово упрощаешь, но, в целом, да. Вот, допустим, коррупция. Явление, которое не было устранено ни при одном общественном строе, потому что борьба с коррупцией — это перераспределение средств, в процессе которого коррупционеры коррумпируют антикоррупционеров.

— Да и хер бы с ней… — вяло ответил я, вспоминая, сколько раз за свою жизнь давал взятки.

— В последнее время ее пытались устранить полным контролем над средствами чиновников, — не унимался Петрович, — но в результате лишь появился слой чиновников-контролеров, которые немедленно начали брать взятки с остальных.

— Предсказуемо.

— Но что, если контроль полностью автоматизирован? Исключаем человеческий фактор — исключаем злоупотребления.

— Звучит страшненько.

— Только на взгляд дилетанта. На самом деле мы уже некоторое время живем в мире, где большая часть судебных процедур автоматизирована, то есть компьютер в самом прямом смысле распоряжается нашей жизнью. И никого, заметь, не смущает, что камера на дороге фиксирует нарушение правил, программа оценивает степень вины, система выносит приговор и приводит его в исполнение, списав деньги с твоего счета. То же самое с неуплатой налогов, курением в неположенных местах и кучей других нарушений. Да весь административный кодекс сейчас на автоматике! Ты когда в последний раз слышал о взятке полицейскому?

— Не помню.

— Именно! А ведь казалось, что это победить невозможно, потому что кто проконтролирует контролера?

— Я понял твою мысль. И как скоро у нас будет киберпрезидент?

— Антох, нам нужен не президент, а сисадмин!

В общем, тогда он меня в директора не уговорил. Согласие я дал позже, уже в конце лета, когда в гости к нам непринужденно заявился Кеширский.

— Ну что же… — сказал он, оглядел наши казенные апартаменты. — Бедненько, но чистенько.

Свою знаменитую белую шляпу он держал в руках, не найдя взглядом достойного места, чтобы ее положить.

— Антоша, дружок, — начал он, осторожно устроившись на стуле, — ну почему такой занятой человек, как я, должен ехать тебя уговаривать?

— Наверное, потому, — проницательно ответил я, — что Вассагов не может заставить меня силой. Кстати, почему?

— Некие традиции и устаревшие, но все еще милые сердцу договоренности, — вздохнул гость, — не одобряют силового вмешательства на дружественной территории. Это было бы… неэтично. А местные акторы сейчас не в том положении, чтобы нам помочь.

— И что же вам надо?

— Вернуть твою пропавшую любовь. Простите за неделикатность, — кивнул он помрачневшей Марте, — но я предпочитаю называть вещи своими именами.

— Вы хотите вернуть не мою любовь, а отмычку от города. Это наводит меня на мысль, что ключ от него вы проебали.

— Фу, как грубо, Антош! Ты всегда отличался неумением выразиться изящно. Впрочем, это и подкупало аудиторию.

— Дрей Дреич, давайте начистоту — дочку я вам не отдам. Мне больше не нужна Анюта, я отпустил ее, и вам советую. У меня есть семья, жена, дочь, работа, а даже самая безумная любовь со временем проходит.

— Уверен? — уточнил Кеширский неожиданно жестко, как будто отбросив привычную маску расслабленного плейбоя. — Обстоятельства ведь могут измениться.

— Никогда не был ни в чем уверен так прочно, — подтвердил я. — Готов принять последствия своего выбора.

— Ну что же, дело твое и последствия на тебе.

Кеширский откланялся, а я решил, что мне лучше пока не покидать Жижецк и иметь надежную «крышу». Утешая рыдающую Марту (Кэш ее здорово напугал), решил, что черт с ним, побуду директором. Жилье и какая-никакая зарплата нам не помешают. Опять же, Настя школу закончит спокойно.

Насте в «Макаре» нравится. Она тут «дочь директора» и первая помощница. Взяла на себя большую часть хозяйственно-административных хлопот, пока я вытаскивал из глубин клинической, на грани комы, депрессии Марту. Моя блудная супруга потеряла себя настолько, что я даже от бессилия обратился за советом к Вассагову, который тогда еще не уехал из города.

— Вы, уважаемый Антон, — сказал безопасник с умеренным сочувствием, — наблюдаете заключительную фазу ситуации «брошенная тульпа». Они не так самостоятельны, как им кажется. Марта Менделева должна была исчезнуть пять лет назад, но помешала ваша привязанность. Бросив вас, она вернула процесс к естественному ходу вещей.

— И что же делать? Я не хотел бы ее потерять.

— Вы не будете по ней горевать, — равнодушно сказал Вассагов, — даже если сейчас вам кажется, что это не так. Через несколько дней она превратится в смутное воспоминание, через неделю — сотрется и оно. Даже печать в вашем паспорте исчезнет. Тульпы — воплощенная разумом навь, и исчезают без следа, как только перестают быть кому-то нужны. Так что не мучайтесь угрызениями совести, вашей вины тут нет.

— А как же воспитанники «Макара»?

— Они были нужны друг другу и Невзору. Пусть даже последнему не вполне бескорыстно. Это был интересный эксперимент — смогут ли они существовать без своих создателей, если им дать нужные условия. И да, предупреждая вопрос: ваша так называемая дочь — совсем другое дело.

— Оставьте эти инсинуации, — огрызнулся я. — «Так называемая» и прочие заходы. Вы ее не получите.

— Вы всегда так забавно сопротивляетесь неизбежному, Антон! — засмеялся безопасник.

Но мне было плевать на его намеки. Я шел в больницу, где лежала тогда Марта, и, глядя на ее тонкий, исхудавший до лезвийной остроты профиль на подушке, врал, что люблю, что был дурак и не понимал своего счастья, что наплевать мне, каких глупостей она наделала, и что виноват в них я, а не она. Просил не оставлять меня одного и прочие слезливые глупости. То, что врут женщинам, лишь бы не плакали. Она не плакала, а умирала, но все равно помогло. И, когда Марта порозовела, задышала полной грудью и начала, наконец, реагировать на мое присутствие, мне в последний раз приснилась Анюта. Она была с зонтиком, но он исчезал на глазах, как будто медленно сгорая. И этот огонь сиял в ее глазах. Ее волосы развевались на невидимом ветру, превращаясь в темную пыль и уносясь вдаль. Тревожное багровое сияние подсвечивало ее нервным злым контражуром, совсем непохожим на тот манящий свет, который обещают в конце туннеля.

— Я ухожу, Антон, — сказала она. — Теперь уже совсем. Никаких больше флэшбэков, палиндромов, тяжелых снов и внезапных видений. Меня зовет Навь, прощай. Спасибо, что смог отпустить.

Я проснулся в слезах, как в детстве, но мне стало легче. Может быть, в том, что я говорю Марте, меньше вранья, чем я думаю. А если повторять это достаточно долго, то и сам поверю.

— Здравствуйте, господин директор, — оторвала меня от воспоминаний Лайса. — Благополучен ли контингент? Налажен ли учет туалетной бумаги на жопу населения?

— Кончай издеваться! — отмахнулся я.

Полисвумен дали майора, и она повадилась дразнить меня за мое сомнительное директорство. С тех пор как Мизгирь сложил с себя мэрские полномочия и уехал из города, карьера Лайсы рванула вверх ракетой, и она всерьез предлагала мне идти к ней на службу. Заняться уже настоящим мужским делом, а не сопливые носы детям вытирать.

Я отговаривался тем, что воспитанники здоровы, соплей в носах не обнаружено, а криминальная обстановка в городе и без меня спокойная. На самом же деле я встрял в ситуацию «Если не я, то кто же?» и не видел из нее никакого выхода. После того, как желающие скормить детей местному мумбо-юмбо перевелись, в директора тоже больше никто не рвался, и я, исполняя кое-как свое и.о., внезапно оказался человеком в фокусе чужих надежд. Это чертовски странно и утомительно, особенно для меня, с трудом привыкнувшего даже к одной дочери. Ответственность и я — непересекающиеся сферы, и пересекать их совсем не хотелось. Но пришлось. Уже через пару недель я знал, у кого прыщи, и она страшно переживает. У кого кривые зубы, и она не улыбается. У кого перхоть, с которой он безуспешно борется какой-то шарлатанской химией, а кто химией же свои волосы спалил, в попытке их обесцветить. Я узнал, кто по кому вздыхает, и кто при этом безответно, а кто имеет шансы. Просветился на тему подростковых депрессий и молодежной моды и начал чувствовать себя многодетной мамой. Если бы не Клюся, которую я малодушно выставил между собой и девочками, я, наверное, был бы в курсе менструальных циклов. Это все доставало неимоверно, но когда я откровенно сказал, что мое директорство меня тяготит, и я планирую с ним завязать, то в личном составе случились три истерики (две женских и одна мужская), две депрессии и одна неубедительная попытка изобразить суицид. Так я и остался — умывальников начальник и мочалок командир.

— На твоих снова жалоба! — обозначила, наконец, Лайса цель визита.

— Что опять? — застонал я.

— Угроза насилием в группе по предварительному сговору.

— Всего-то угроза? — с облечением вздохнул я.

— Жертвы отделались легким испугом, но заявление написали. Я обязана реагировать. Уйми ты их!

— Не знаю, с чего там твои жертвы обделались, но ты прекрасно знаешь, что мои не начинают первыми.

— С их слов все звучит иначе.

— Как всегда?

— Как всегда. Но с этим надо что-то делать!

Получив на руки группу подростков-изгоев, неприязнь к которым со стороны сверстников после всех событий еще более возросла, я решил учить их драться. Ну не вязанию же их учить? Вязать я не умею. Все лучше, чем без дела болтаться, впадая в десоц и дебилизм. Я отродясь никого не тренировал, но оказалось, что у меня есть тренерская лицензия для работы с несовершеннолетними и педагогические курсы, дающие право преподавания физкультуры в средних учебных заведениях.

— Не благодари, — буркнул Петрович. — Защита в этих базах «от дурака». Они никому не интересны и не верифицируются. Мастер спорта ты настоящий, а приписать к нему остальное — фигня.

Сначала шло очень тяжело. Детишки неспортивные, а представление о единоборствах почерпнули из кино. Даже в песочнице совочками не дрались никогда. Самые умеренные физические нагрузки их удручали, а регулярность и дисциплина занятий вызывали протест с топаньем ножками. Случайный синячок, неизбежный при контактном спарринге, мог повергнуть нежное дитя в уныние и слезы. Но раскачались на удивление быстро. Через месяц уж бегали как лоси и лупили друг друга ногами с непосредственностью кенгуру — и это детишки, которые не поднимали ничего тяжелее смарта!

— Во ты тугой, — хмыкнул Петрович, когда я поделился тренерской гордостью, — они же тульпы, а ты фиктор. Ты из них можешь, как из говна, лепить.

Вот тут-то я и заколдобился. Это уже перебор. Что-то из разряда власти демиургов, каковая неприлична смертным. Что мне с этим делать-то?

Однажды я ликвидировал прыщи одной убедительной речью, что «скоро пройдет», чувствуя себя при этом злым колдуном. Почему злым? А колдуны не бывают добрыми. Выйдя за пределы человеческих возможностей, автоматически выходишь за границы человеческой этики. Поэтому, например, монарх неподсуден обычному суду.

Однако, возвращаясь к претензиям Лайсы, — вскоре вечные жертвы буллинга превратились в сплоченную боевую группу, сильную в первую очередь мушкетерским принципом «Один за всех, и все за одного». Цепляться к ним стало небезопасно, и, несмотря на жесткие принципы пределов самообороны, которые я им внушал, жалоб от непонятливых поначалу было много. Сейчас даже самые тупые усвоили, что трогать «макарскую странь» — себе дороже.

— Лайса, я поговорю с ними.

— Ты всегда так отвечаешь, — вздохнула она.

— И всегда честно. Сама-то как?

— Не знаю, не спрашивай, — отмахнулась полицейская, — даже по бабушке заскучала, представляешь?

Архелия Тиуновна сочла свой долг исполненным и покинула бренный мир окончательно. Я об этом узнал первым по возвращению кота. Теперь я снова его вижу так же ясно и индивидуально, как личные граффити на стенах. Да, я знаю, что граффити — это просто меняющие цвет микрочастицы в красках, управляющиеся через наночипы, получающие энергию от электромагнитных полей, тепла и света. По крайней мере, некоторые из них. Из частиц создаются моментальные картинки, которые для всех, кроме адресата, лишь узор пыли на стене. «Кобальт» постепенно превращает мир в свой монитор.

— Людям в наше время хватает развлечений, — вещал Петрович, — этого добра вокруг хоть жопой жри. Им не хватает чертовых нормальных отношений. Горизонтальные связи: дружбу, любовь, семейность, простое приятельство даже — столько лет вытравливали из общества, разводя людей по личным углам, натравливая друг на друга и торгуя их вниманием. Нынешний пользователь энпээснее энпээса: огороженный по самое некуда, натасканный на рефлекторное реагирование, до усеру боящийся любых отношений, кроме товарно-денежных. В игру их затягивают не квесты, бои, фарм и крафт. Они влипают в искренность и живость нашего мира, который стал более настоящим и честным, чем реал. Я говорю «нашего», Антон, потому что он всем этим обязан фикторам, таким, как ты.

— Ну вот, — мрачно ответил ему я, — скоро наш мир превратится в эту, как ее… Древнее кино-антиутопия такое было еще.

— Матрица?

— Она. Будут все лежать в желе со шлангами во рту и в жопе.

— Глупости, Антох. Никакой «Матрицы» не получится, потому что она нафиг никому не нужна. В том кино из людей извлекали энергию, а на самом деле, что из них можно извлечь? Разве что говно. Люди не хотят бежать от реальности. Они хотят реальность, в которую хочется сбежать.

— это из писем Бабая мертвому фиктору, Алексею.

Он теперь весь целиком там — первый фиктор Той Стороны. Живет со своим вирпом — опасаюсь спрашивать, каково это. Боюсь, что откроется такая «бездна, звезд полна», что ну его нафиг. Они выглядят счастливыми вдвоем, а Нетта… Нет, к черту, о таком лучше не думать.

В реале Алексей сначала впал в кому, потом почти невероятное стечение обстоятельств — сбой оборудования, сбой запасного оборудования, сбой резервного питания и сбой резерва резервного питания. Это было этически сложное решение. Но Герда с Неттой… Даже не спрашивайте, как две вирп-девицы могут уговорить одного упрямого, как осел, мужика. Но могут.

Петрович на меня орал: «Ты понимаешь, что юридически это убийство?». «Кто бы, блин, говорил!» — отвечал я ему, припоминая кое-какие толстые обстоятельства. Но Петрович прав — это «опасный прецедент с непредсказуемыми последствиями».

Мне сбежать в игру не хотелось, хотя на той стороне было иногда забавно. Кларисса стала первой помощницей главы Торговой Гильдии, владельца сети таверн быстрого питания и магната гостиничного бизнеса — моего знакомого дворфа Наджера. Вместо пиратских флотилий она водила торговые конвои, но для меня разница между ними трудноуловима.

Пока Клюся общалась с матерью, скучающая без приключений Аркуда подбивала мою Нетту на всяческие безобразия. Смешно, но эти две кобольдессы именно играли, увлеченно проходя квесты, охотно кооперируясь с игроками, среди которых никто не заподозрил в них вирпов. В этом есть много от игры, играющей в саму себя, но в эту бездну тоже не стоит вглядываться.

Я чем дальше, тем больше чувствую себя ходящим по тонкому льду над пучиной, и вокруг все больше вещей, о которых лучше не думать.

— Ну что, ты готов? — спросила Лайса, отвлекая меня от неуместных размышлений. — Морально подготовился, написал речь? Такое событие.

— Нет, — признался я, — пренебрег. Столько хлопот было. Если бы не ребята и Петрович, не знаю, как бы я справился.

— Как дети отнеслись?

— Пока — с энтузиазмом. Молодость склонна переоценивать перспективы и недооценивать проблемы.

— А как дочка? Все еще в отношениях?

— Знаешь, кажется, уже нет.

Настя плавно охладела к Виталику. Сказала, что они «решили остаться друзьями». По ее вздернутому носу я сразу понял, кто именно «решил». На мои любопытные «почему» сначала долго отмахивалась, мол, «тебе не понять», но потом как-то призналась, что он стал «как все».

— Понимаешь, пап, тут все мальчики постепенно становятся как ты.

— Это плохо?

— Наверное, нет, но… Ты у меня уже есть.

— Меня обсуждаете? И вам не стыдно? — засунула нос в комнату Настя.

— Ничуть, — откликнулся я, — ничего такого, что я не смог бы сказать тебе в глаза.

— Да уж, избытком тактичности ты не страдаешь, пап. Постарайся не продемонстрировать это сегодня. На непривычных людей это окажет слишком освежающее действие.

— Дочь, я не понял — ты меня воспитываешь, что ли?

— Ну, кто-то же должен? Иди уже, пора! Автобус подъезжает!

— Иди-иди, — согласилась Лайса, — и не волнуйся так, мы у тебя за спиной постоим.

— Да я и не волнуюсь, — соврал я.

Но мне никто не поверил.

Внизу уже собрались воспитанники, одетые согласно моим указаниям — празднично, но не слишком. Впрочем, некоторые девочки пренебрегли и расфуфырились, делая ставку на первое впечатление.

— Не надо устраивать триумфы с фейерверками, — инструктировал я. — Они напуганы, растеряны, не знают, как жить дальше. Еще недавно они все были любимыми детьми, вымечтанными и обласканными, а теперь никто и звать никак. Любая чрезмерность будет фальшивой. Вспомните себя — свое недоверие, настороженность, неприятие остальных.

— Да ладно тебе, — остановила меня Клюся, — они все понимают. Все будет хорошо, не нервничай.

— Я вовсе…

Но тут двери открылись, и в холл, одновременно подталкивая и прячась друг за друга, стали заходить подростки. Мальчики и девочки от двенадцати и старше, светлые, темные или крашенные в причудливые цвета головы, одетые ярко или скромно, с пирсингом и без, все такие разные. И только глаза похожие — потерянные и ищущие одновременно. Такими глазами смотрит из них беда.

Клюся незаметно ткнула меня острым пальцем в поясницу, я очнулся и шагнул вперед.

— Здравствуйте, — сказал я негромко, но все уставились на меня. — Приветствую вас в «Макаре» — школе-интернате фикторов. У нас странно, но интересно.

— Что ты несешь, старый маразматик? — тихо прошипела мне в спину Клюся.

Она решительно отодвинула меня в сторону и сказала именно то, что нужно:

— Добро пожаловать домой!