Мертвая женщина играет на скрипке

Глава 13

Утром Лайсу не застал — умчалась куда-то спозаранку. Из комнаты выбрело мое заспанное дитя и, увидев меня, метнулось в ванную, где и заперлось с торжествующим видом. Успела первой. Это надолго. Не знаю, что можно делать в ванной битый час, но она как-то ухитряется.

Пока увидел ее снова, успел сварить кофе и приготовить завтрак. Кажется, я постепенно превращаюсь в заботливую мамочку. Надо что-то с этим делать, не мое амплуа.

— Каша? — сморщила носик моя девица. — Пфуй.

— Сама готовь.

— У меня лапки.

— …Растут из попки. Давай договоримся — либо «пфуй», либо лапки. Если «пфуй», то лапки отменяются.

— Лапки! — выбрала дочь и навалила в кашу варенья.

После завтрака достал VR-очки и со вздохом водрузил их себе на физиономию. Работа, даже такая странная, сама себя не сделает.

— Играем или работаем? — изящным жестом поправила гоглы на носу Нетта.

— Трудимся, — я все еще пытаюсь понять границы ее алгоритма, подловить на неочевидных формулировках.

— Вход для фиктора! — торжественно открыла дверь в игру кобольдесса.

Поняла, значит.

— Ты здесь? — поприветствовал меня трактирщик. — Я думал, ты теперь слишком важная птица для моей занюханной ночлежки. Неужели мадам не предложила новому фиктору апартаменты?

— Не сошлись в кадровой политике, — отмахнулся я.

— Даже так? — удивился дворф. — Имей в виду, она злопамятная.

— Да черт с ней. Давай вернемся к вопросу крысиных хвостов…

Петровича я отловил не без труда. Он долго не отвечал на вызовы, а когда ответил, то оказался на видео в странном ракурсе снизу-сбоку.

— Извини, руки заняты, — сказал он. — Привет.

За его головой низкий бетонный потолок с проводкой поверх и техническими светильниками. На фоне детские голоса. Это куда он забрался?

— Как бы поболтать по работе? — спросил я.

— А подъезжай сюда. Это гаражи, тут у ребят репбаза. Ты же на машине? Сейчас кину поинт.

И отключился.

— Приняты координаты от контакта «Петрович». Проложить маршрут? — спросила Нетта, показав бумажную карту с косым красным крестиком.

— А проложи.

— Семь километров пятьсот метров. Пробок на маршруте нет. Время в пути двенадцать минут.

— Спасибо, Нетточка, — автоматически сказал я.

— Для тебя — что угодно, Антоша! — ошарашила меня кобольдесса. Черт бы побрал этих юмористов из «Кобальта»!

— Паап?

— Чего? — я оглянулся на высунувшую нос из комнаты дочь.

— Ты к ребятам?

— Виталик настучал?

— Можно с тобой?

— Если предварительное разглядывание себя в зеркале не займет более пяти минут.

— Я мигом, па!

Ага, знаю я это «мигом». Три-четыре раза нанести-смыть макияж, с каждым разом делая его все более похожим на маску Джокера. Убедиться, что вышло кошмарно, расстроиться, решить никуда не ходить. Умыться. Передумать. Накраситься заново. Осознать, что все ужасно и жизнь не удалась, но хорошая футболочка может это слегка замаскировать. Перемерить перед зеркалом пять совершенно одинаковых, на мой взгляд, футболок. Мучительно выбрать одну, чтобы тут же скрыть ее под курткой. Отобрать из полудесятка штанов самые мешковатые, что просто кощунственно при таких ногах. Окончательно изуродовать силуэт здоровенными тяжелыми ботинками. Скрыть все страдания по мейкапу кепкой с длинным козырьком и темными очками. Накинуть капюшон худи, ссутулиться и окончательно превратиться из красивой девочки в бесполого гномика. Процесс занимает от получаса до бесконечности.

Известное дело — там будет мальчик, на которого ей совершенно наплевать.

Большой грузовой гараж превращен в репетиционную базу с ее непременными атрибутами — продавленным диваном, пустыми пивными банками, проводами, микрофонными стойками, старыми концертными колонками, драными комбарями и микшерным пультом невообразимой древности. В нем как раз копался вооруженный паяльником Петрович.

— Ребята попросили помочь, — пояснил он. — У них тут такой старый хлам, что половина не работает. Усилок я из двух один собрал, сейчас в пульте конденсаторы поменяю… Что хотел-то?

Я огляделся — дети скучковались в углу. Клюся настраивает недешевую полуакустическую гитару, Виталик увлеченно размахивает басухой перед моей дочерью, синеволосый худой вьюнош втыкает провода в электроклавиши, гитарист с позорной бороденкой в три волосины тренирует соло на отключенной электрухе. Все при деле.

— Два вопроса. Первый — есть планшет на «Кобальте». Закрыт паролем. Можно как-то из него извлечь данные? В интересах следствия. Полицаи не одолели.

Я достал из пакета планшет, показал. Петрович покосился на него без интереса.

— Не, Антох, без мазы. В чем «Кобальт» хорош, так это в защите пользовательских данных. Его за это там, — он ткнул дымящимся паяльником в потолок, — сильно не любят. Ты пользовательское соглашение читал?

— Нет. Кто ж их читает?

— А там, кстати, есть пункт, что при утере пароля компания ни хера не восстанавливает. Зато и никаким госорганам ни по какому постановлению никакого суда тоже.

— Это же запрещено, насколько я знаю? Нельзя делать крипту без бэкдоров.

— А им пофиг.

— То есть, никак?

— Абсолютно. Извини. Какой второй вопрос?

— Какова механика игры? Я ТЗ раз пять прочитал, но яснее не стало. Тыкаюсь наугад, боюсь накосячить.

— Наконец-то дозрел спросить? — усмехнулся Петрович. — Я уж думал, не сподобишься.

— Всякому овощу свое время, грядка и салат.

— В общем, смотри. Попробую кратко для непрограммиста. Ты уже наверняка понял, что главное отличие этой игры от обычных — непрописанные реакции. Например, у неписей нет никакого предзаданного набора фраз, которые они будут талдычить каждый раз, как ты к ним подойдешь.

— Да, это прям поражает.

— Ерунда, — Петрович вытащил из пыльных недр пульта какую-то штучку с ножками, подозрительно ее осмотрел и отбросил в сторону. — Вздулся, скотина.

Я не сразу понял, что это он про деталь.

— Поражает там совсем не это. Это как раз технология не новая. На ней сейчас все сервисные службы работают типа техподдержки, банковских консультаций и так далее. Бытовая речь достаточно легко алгоритмизируется, а дальше самообучение с обратной связью. Когда у тебя сто миллионов юзеров, то система по их реакции быстро нарабатывает базу корректных и некорректных ответов для любых речевых ситуаций. Дальше все это расшаривается распределенным нейросом, и вот ты уже хрен отличишь, человек с той стороны сигнала или машина. Тест Тьюринга — смешное старье, Антох.

— Типа ИИ теперь такой умный?

— Это не ИИ. Интеллекта в этом ноль. Знаешь, чем заняты большинство соцконтрактников?

— Улицы метут?

— Нет, улиц на всех не хватит. Они работают разметчиками данных.

— Это как?

— Обучают нейросетку. Сидят перед экраном и беседуют с компьютером. В самом простейшем случае система задает вопросы и сама предлагает ответы. Разметчик выбирает наиболее подходящий по контексту. На заре эпохи нейросов так распознаватели картинок обучали, теперь — распознаватели семантических смыслов. Но и это уже пройденный этап. Новый тренд — свободная беседа. Сидят люди и треплются, половина друг с другом, половина — с машиной. Никто не знает, кто с кем. Система оценивает взгляд, задержку ответов, интонацию, процент глаголов и используемых существительных, голосовую артикуляцию и миллион прочих параметров, вычисляя идеальные ответы.

— И это не интеллект?

— Вообще ни разу. Это подбор коэффициентов через кросс-валидацию. Просто выборка огромная.

— Не понял ни слова.

— И не надо оно тебе. Просто поверь — это совсем другое.

— Ладно, верю. А как это все относится к игре?

— Кобальты сделали следующий шаг. Свобода не только семантической, но и поведенческой реакции. То есть, в игровом смысле, не диалог подтягивают к квесту, а квест подтягивается к диалогу.

— Это как?

— Квесты формируются на лету.

— А как же сюжет и все такое?

— Это, Антох, рудименты и атавизмы, поверь. Да, на первом этапе там поработали сценаристы, натащившие туда штампов и кальки с других игр. Надо же было с чего-то начинать? Ну и юзеры предпочитают привычные зачины. Но теперь уже видно, что они только сдерживают развитие игры. Вот тут-то и понадобились фикторы.

— Готов ваш пульт, молодежь! — сказал Петрович, закрывая крышку.

— Супер! — сказал синеволосый клавишник и тут же кинулся втыкать туда шнуры.

Зашипело и хрюкнуло в колонках. Взяла шарахнувший по ушам аккорд Клюся.

— Тише, тише! Прикрути фитилек, коптит! — замахал руками Петрович.

После нескольких болезненных для барабанных перепонок попыток, звук отрегулировали до переносимого человеческим организмом без баротравмы. Клавишник запустил драм-машину и погнал наигрывать мелодию. Затумкал по струнам баса Виталик, потом гитарист засолил безыскусный несложный проигрыш и после него вступила Клюся. Она повела акустический ритм и, наклонившись к микрофону, запела:

…Когда мы умрем, то не встретимся на той стороне,

Ты не жди меня, сидя на перилах моста.

Я не приду — это не нужно ни тебе, ни мне.

Не хочу вечности, которая будет так же пуста…

Надо же, детишки умеют в гаражный рок. По дочке вижу — работает. Даже меня немного зацепило — очень у Клюси голос подходящий. Хрипловатый и драматический, искренний, как пьяные слёзы. Талантливая девочка, но с трагичностью перебор. Надеюсь, отрефлексирует в творчестве и перерастет, а не накрутит себя до какой-нибудь глупости.

Я бы еще послушал, но меня внезапно вызвала Лайса. Неужели подвижки по делу? Попросил Петровича присмотреть за дитем.

— Не боись, Антох. Если что — у меня паяльник. Это не только ректальный термокриптоанализатор, но и орудие первоначального накопления капитала. Устаревшее, но эффективное.

Обнадеженный этими историческими сентенциями, я отбыл на службу правопорядку.

— Нет, по жене твоей ничего нового. Она ухитрилась исчезнуть буквально бесследно, — сходу разочаровала меня Лайса. — Но мы работаем над этим.

Мы встретились в уличном кафе и теперь сидели, слушая, как барабанит дождь по полотняной маркизе. Заказали кофе и сэндвичи, официантка — я постепенно начинаю заново привыкать к живому обслуживанию — не спешила.

— А вот по Бабаю вырисовывается интересное…

Я смотрел на Лайсу и думал, что она красивая женщина. Но я, пожалуй, понимаю, что у них общего с Мартой, хотя они совершенно не похожи. В них обеих есть какой-то изначальный глубоко скрытый надлом. В Лайсе он умело замаскирован лихим и строгим полицейским имиджем, образом сильной женщины и уверенным поведением, но никуда не делся. Наверное, у нее в прошлом тоже «все сложно».

— Ты меня вообще слушаешь?

— Прости, задумался.

— О чем? — недовольно буркнула она.

— О тебе, — честно признался я.

— Скажешь тоже… — смутилась Лайса. — Повторяю для невнимательных: я изучила переписку Бабая с последней жертвой, сравнила ее с архивами, и мне начинает казаться, что…

— У него есть друзья в полиции.

— Как ты догадался?

— Он знал о жертве слишком много. Это можно было вытащить только из полицейской федбазы. По другим та же картина?

— Именно. Все жертвы — приезжие, в городе относительно недавно, но он использовал в своих психологических играх такие детали их биографии, которые нельзя выяснить тут. Он всегда знал, где находится и чем занимается его цель. И он не отслеживается через сеть. Вывод? — У него есть информатор с доступом к полицейским системам.

— Или он сам полицейский.

— Нет, не думаю, — мрачно ответила Лайса.

— Корпоративная солидарность?

— Ничего подобного. Просто он ведет себя не как полицейский. Это сложно в двух словах объяснить, но лексикон, способ мышления, подача себя… Не похоже. Он любит писать будущим жертвам, у нас куча эпистолярного материала для анализа. Психологи построили примерный психопрофиль, и он категорически не характерен для полицейского.

— А можешь мне скинуть эту инфу?

— В принципе, тебе не положено, но…

— Это «но» обнадеживает, — улыбнулся я.

— Ладно, забирай. Если у нас «крыса», то, если я дам почитать тебе, хуже точно не станет.

Лайса потыкала пальчиком в свой смарт, мой дрогнул входящим.

— Спасибо.

— Будешь должен.

— Что именно?

— Хочу использовать тебя как мужчину.

— В смысле? — удивился я.

— Прошу сопроводить даму на загородную прогулку.

— Погода не очень, — кивнул я на заливающий улицу дождь, — но ты ведь не на пикник зовешь?

— Бабай многократно и в разной форме намекал на то, что его жертвы «остаются с ним». Тебе он обещал «встречу с коллегой», верно?

— Так, — заинтересовался я.

— Бабушка моя утверждала, что он наверняка хранит тела.

— Звучит… неаппетитно, — официантка как раз принесла нам заказ. Я со сложным чувством смотрел на сэндвич. Кусок мяса в нем уже не казался привлекательным.

— И я задумалась — а где он их хранит? И как?

— Мда, — я решительно отодвинул сэндвич. — Не то, о чем хочется думать за ланчем. Но все же — что ты надумала?

— Много лет назад тут была история. Город окружен болотами, в них когда-то добывали торф, потом забросили, стало нерентабельно. И вот тогдашнему руководству пришла в голову светлая идея их осушить. Потому что дождь этот вечный всех достал, и подвалы подтапливает, и не растет ничего, сыро, ну и вообще — для здоровья не полезно. Приехали мелиораторы, что-то там прикинули, измерили, посчитали и сказали, что все непросто, потому что город в низине, как бы в чаше, и естественного слива нет. Однако все посильно науке — воду можно сбросить в подземные карсты, и будет у нас тут через несколько лет роскошное сельское хозяйство на богатых торфом почвах, а болот как раз не будет. Начались работы — строили какие-то плотины, загородки, шлюзы, что-то бурили и так далее. Уровень воды начал падать и, тут, как назло, нашли эти чертовы могильники. Такая находка по закону останавливает работы, пока археологи не скажут, что она не представляет исторической ценности, сносите. Или, наоборот, представляет. Тогда вам не повезло — извольте сохранять наследие предков. Так вот, археологи были в восторге — оказалось, что тела в старых могилах не сгнили, а как бы законсервировались. Из-за торфяной воды, которая туда просачивается из болота. Даже одежда сохранилась в целости, украшения всякие и так далее. Только волосы у всех покойников порыжели от каких-то почвенных кислот. Жутковатое, говорят, зрелище — лежат, как живые, в заполненных черной водой могилах, только рыжие космы на поверхности плавают… В общем, богатый исторический материал. И я подумала…

— Что Бабай хранит тела в болоте, — дошло до меня.

— Именно.

— А что его не осушили-то в итоге?

— Произошел несчастный случай. Археологи полезли в подземную крипту, и тут у мелиораторов что-то сломалось, какой-то шлюз открылся, и вода резко поднялась. Они там все утонули. Двадцать семь человек. Работы остановили, началось расследование. Жуткое дело — оказалось, что их от выхода отрезало сразу, но они еще чуть ли не сутки умирали в воздушном пузыре, стоя на каком-то саркофаге, чтобы головы были над водой. Замерзали, слабели, тонули один за другим в темноте…

— Бр-р-р, — поежился я, — кошмар какой.

— Пока шло расследование, сменилось городское руководство, деньги куда-то делись, всю эту мелиорацию так и бросили. Да и археологам стало не до того. При Мизгире опять начали ковыряться, но уже на местном уровне. Городская инициатива — древняя история Жижецка, краеведческий музей хотят открыть. У подростков очень популярно волонтерство на раскопках. И, если я права насчет тел, то примерно представляю, где можно их поискать.

— Это и есть твоя загородная прогулка?

— Да. Ты со мной?

— Дождь, болота, трупы, могильники… Ну как я могу отказаться от такой романтики? — сказал я мрачно.

— Спасибо, — сжала мою руку Лайса, — не хочу идти туда одна. И боюсь озвучивать версию в полиции. Если там у Бабая информатор…

— То он избавится от улик.

Сапоги мне выделила Лайса. И полицейский серый дождевик, превративший меня в фигуру Мрачного Жнеца.

— Откуда у тебя сапоги 45 размера? — спросил я подозрительно.

— Это бабушкины. Она была крупной женщиной.

Я припомнил высоту стола и размер кресла… Да, действительно, очень крупной. Хорошо, что Лайса ей не родная, а то при такой генетике я бы ей в пупок дышал, а не она мне.

Вначале болота показались мне не слишком мрачными. Если не сходить с насыпной дороги, то и не скажешь, что по сторонам ее не просто зеленая лужайка, а топи, где неудачно ступил — и пропал.

— Дорогу проложили еще торфоразработчики, — объясняла Лайса, — по ней технику гоняли.

Увы, заведя нас глубоко в болота, дорога кончилась возле старых бетонных корпусов без окон и дверей. Мы прошлись по ним для очистки совести — но они пусты и давно заброшены. Стены расписаны граффити, но, кажется, настоящими. Только одна картинка вызвала мое подозрение — на подернутой зеленоватой плесенью бетонной стене черный мужской силуэт в молитвенной позе перед могилой. Надпись: «И возвращаются под кресты своя». Именно в этой лаконичной графической манере ко мне обращается Мироздание.

Или шизофрения.

Дальше в болота шла неширокая сырая тропа, и сапоги очень пригодились. По сторонам ее уже не было милой травки, только бочаги с ржавой болотной водой и поросшие бурой растительностью кочки. Дождь усилился, добавляя пейзажу тоски и уныния.

— Тут есть следы, — изобразил сыщика я, — кто-то ходит.

— И регулярно, — подтвердила Лайса, — это тропа к могильникам. Там наши доморощенные археологи используют добровольный детский труд ради истории родного края.

— Тогда вряд ли Бабай там хранит тела. Слишком людно…

— А нам и не туда.

Мы свернули на совсем узкую заросшую тропку, которая неприятно прогибалась и чавкала под ногами. Вскоре впереди сквозь сырую дымку смешанного с болотными испарениями дождя проявился причудливый силуэт темного строения. Время превратило его в довольно мрачное зрелище. Деревянные стены облезли и почернели, часть окон затянуло грязью до непрозрачности, часть — лишились стекол и зияли проломами перекошенных рам. Подходы заросли высокой бурой травой, входные двустворчатые двери повисли полуоткрытыми, изнутри пахло сыростью, гнилым деревом и плесенью. Впрочем, в Жижецке везде так пахнет, я уже почти привык.

— Это что еще за архитектурная претензия?

— Это Дом-на-болотах. Знаменитая загадка местной истории. Никто не знает, кто его построил, когда и зачем. Версий хватает, но все разные и такие… мифологические.

— Тут водятся привидения?

— А как же! — с гордостью подтвердила Лайса. — Толпы! Среди детишек постоянно находятся желающие слазить туда ночью «на слабо». Его несколько раз из-за этого порывались снести, потому что регулярно кто-то травмируется — дом старый, полы гнилые, лестницы ненадежные… Но так руки и не дошли. Когда тут ребенок погиб — сорвался с перекрытия, неудачно упал, — его отец пытался сжечь дом, но он такой сырой, что не загорелся даже от бензина. Так и стоит.

— Мрачное местечко.

— Просто старый дом. Его, разумеется, много раз осматривали, ничего особенного не нашли.

— Следов не видно, — дилетантски осмотрелся я.

— Да, — подтвердила мои выводы профессиональным взглядом Лайса. — Трава вокруг нетронутая, на крыльце мелкий сор нанесло. Тут давно никого не было. Но давай обойдем, осмотримся.

Мы прошлись вокруг дома, осматривая стены и землю, после чего подтвердили вывод — скорее всего, в дом давно никто не лазил. Наверное, дети перешли на другие обряды инициации.

— Зайдем? — спросил я без особой охоты.

— Давай, раз пришли, — ответила Лайса.

Дощатый пол противно скрипел под ногами, но не проваливался. Наверх я бы по здешней лестнице не полез — слишком у нее ветхий вид, часть ступенек отсутствует, перила сломаны. Моя спутница согласилась не рисковать здоровьем — похоже, что на второй этаж давно не ступала нога человека.

— Тут есть подвал… — сказала Лайса.

— И мы, конечно, туда немедленно полезем? — догадался я. — Как в дешевом ужастике?

— У меня есть пистолет, — сообщила успокаивающе полисвумен.

— А у меня есть ты, да?

— Что-то в этом роде, — пожала плечами она.

— Ладно, если что, я не побоюсь тебя применить.

В подвале оказалось сыро, темно и гадостно воняло какой-то тухлятиной. Но в целом не очень страшно. По крайней мере, провалиться оттуда уже некуда. Лайса светила фонариком, я подсвечивал смартом, и мы пошли, осторожно переступая через трухлявый древесный мусор на полу.

— Никто тут не ходил, — сказал я.

Не нужно быть суперследователем, чтобы убедиться — следы тут только наши.

— Раз залезли, пройдем до конца, — упрямо сказала Лайса.

Я не стал спорить, хотя очевидно, что если возле лестницы следов нет, откуда им взяться дальше? Главное, чтобы эта халабуда не решила, что именно сейчас ее жизненный цикл подошел к концу, и не рухнула бы нам на головы.

Дошли до конца, уперлись в капитальную стену, которая явно часть фундамента. Остальные перегородки, разделяющие подвал на кучу клетушек, комнаток и коридорчиков, деревянные.

— Убедилась?

— Да. Пошли отсюда. Версия была интересной, но ошибочной.

— Ничего, бывает.

«Имеющий уши да услышит!» — гласит надпись на стене. Рядом изображен черным силуэтом классический Шерлок Холмс — с трубкой в зубах и лупой в руке. Мироздание с шизофренией на что-то мне намекают.

— Стой, — сказал я, придержав Лайсу за рукав, — тихо постоим.

В тишине старого дома что-то потрескивает, что-то шуршит, где-то капает. И негромкий глухой стук. Неровный, неритмичный, не похож на естественный.

— Слышишь? — шепнул я.

— Вроде бы. Кажется, это там…

Мы бродили кругами минут десять — звук то исчезал, то появлялся, в хаосе перегородок терялось направление.

— Здесь, — уверенно сказала Лайса в конце концов. — За этой стенкой. Но я не знаю, как туда попасть. Туда нет двери.

— Сейчас будет, — сказал я и со всей дури пнул деревянную стену.

Верно рассчитал, что трухлявый каркас не выдержит удара, но не учел, что его примеру последует кусок потолка.

— «Нас извлекут из-под обломков», — процитировал я, когда испуганная Лайса разгребла доски.

— Ты цел?

— Вроде бы.

Сел, пощупал голову. Вроде все как было, не считая гнилой трухи в волосах. Наверное, удар пришелся в наставленные Мартой рога.

В проломе темно и пыльно, торчат светлыми сколами острые обломки досок. Внутри — квадратная комната, где-то пять на пять. Дверей нет. Окон, разумеется, тоже. Есть полки вдоль стен, уставленные стеклянными пузырьками, большой обитый железом стол, как будто из морга, обычная эмалированная ванна, грязная и пустая, и козлы, на которых стоит простой сосновый гроб. Гроб заколочен, рядом лежат инструменты. Пахнет сыростью, плесенью, тленом, свежими досками и аптекой.

— Это что, подпольная похоронная контора? — удивился я.

— Здесь есть лампа, — Лайса чиркнула спичкой, зажигая антикварную керосинку. — И здесь кто-то был совсем недавно.

— Я только не понимаю, как он сюда попал, — сказал я, осматривая стены. Ничего похожего на дверь в них не было, единственным входом на первый взгляд стала проломанная мной дыра.

— Черт! — Лайса внезапно отпрыгнула в сторону.

— Что? — я посмотрел в ее широко распахнувшиеся темные глаза, и мне сразу стало жутко.

— Там. В гробу. Что-то есть!

— Ну да, раз он заколочен…

— Оно шевелится!

Из деревянного, характерной формы ящика раздался тот самый глухой стук, на который мы и пришли.

— Ойбля, — сказал я. Наверное мои глаза сейчас тоже выпучились, как у древесной жабы. — Тебе тут осиновый кол нигде не попадался?

— Так, — сказала Лайса дрожащим голосом, — хватит мистики. Я работаю в полиции!

— Ты это сейчас кому сообщаешь? — спросил я нервно. — Мне, себе или тому, кто в гробу? Ты еще постучи в крышку и скажи: «Откройте, полиция!».

— Открывай, — сказала она, однако, мне, доставая пистолет.

— Ты уверена?

— А какие варианты?

Из гроба снова постучали. Не лежится ему, ишь ты… Но Лайса права — не можем же мы просто развернуться и уйти? Она при исполнении.

— Зомбей бьют в голову, вампиров… Не знаю. Их, кажется, пули не берут.

— Открывай, хватит меня пугать! Мне и так страшно!

Я взял лежащий на столе ломик и вставил острый конец под крышку.

— Открывать?

— Да!

Отважная барышня. Я приналег, стараясь держаться от гроба подальше и готовясь сразу отпрыгнуть. Возможно, с позорным визгом. Крышка хрустнула, приподнялась на гвоздях.

— Сейчас я с другой стороны поддену, не пальни в меня! — предупредил я и осторожно по стеночке обошел гроб.

Подцепил верхнюю часть, действуя ломиком как рычагом, выдавил вверх — и она с грохотом съехала на пол. Я чуть штаны не намочил, а как Лайса не открыла стрельбу — прямо и не знаю.

— «И сущим во гробех живот даровав», — процитировал я с глупым нервным хихиканьем.

«Сущий во гробех» приподнялся и заворочался, пытаясь сесть. Конструкция опасно зашаталась на козлах. На голове у него оказался полотняный мешок, руки связаны, ноги, кажется, тоже. Надежно зафиксирован, не укусит, пожалуй.

Я сдернул мешок и вежливо поздоровался.

— Привет, Иван. Тебя разве из больницы выписали?

Он ничего не ответил. Не потому, что невежливый, а потому что во рту кляп.

— Вы знакомы? — удивилась Лайса.

— Ага, — признал я, — он, некоторым образом, из силовых структур, так что, если ты его застрелишь, будет межведомственное недоразумение. Впрочем, можно заколотить обратно и сказать, что так и было. Тем более, что оно так и было.

Иван протестующе помотал головой, давая понять, что ему эта идея не нравится.

— Слушай, — спросил я его, — прозвучит глупо, но, если я выну кляп, ты кусаться не будешь?

Он снова помотал головой. Это «нет, не буду» или «нет, буду»? Ладно, рискну…

Первые слова Ивана были невнятны и нецензурны, но кусаться он не стал. Проплевавшись и проругавшись, он сипло спросил:

— Попить есть?

— Нету, — развел руками я.

— Есть, — перебила меня Лайса. — У меня в сумке термос с чаем.

Ишь, какая запасливая!

Ивана мы развязали и помогли выбраться, потому что у него все наглухо затекло. Наверное, долго лежал. Сколько именно, он и сам не знал, потому что пришел в себя недавно.

— По башке врезали, — сказал он, ощупывая затылок, — но у меня башка крепкая, вот он подтвердит.

Я кивнул. Крепкая, сам проверял недавно.

— Вы же полицейская, верно? — спросил он мою спутницу.

— Капитан Лайса Волот, — представилась та.

— Иван Судетский. Тоже капитан, но другого плавания… Будем знакомы.

— И как вас угораздило? — скептически спросила Лайса.

— Пошел на встречу с… скажем так, потенциальным информатором. Оказалось, что это засада.

— И зачем вам информаторы в нашей юрисдикции?

— Извините, служебная тайна.

— Между прочим, вы пока никак не доказали свою «служебность», — сообщила полисвумен, — так что я могу вас просто арестовать.

— Увы, — похлопал он по карманам, — я, кажется, лишился всего. А за что арестовать? Лежать в гробу связанным запрещено каким-то местным указом?

— За оскорбление чувств верующих, — сказал я, — ты выдавал себя за зомби, поколебав мою веру в рациональность мира. Я морально травмирован, моя жизнь никогда не будет прежней, мой адвокат с тобой свяжется.

— Тьфу на вас, — мрачно сказал Иван. — Почему по голове получаю я, а ведет себя как придурок — он?

— И что с тобой теперь делать? — спросила Лайса. — Мы тут, вообще-то, по делу.

— О, не обращайте на меня внимания! Я просто рядышком постою.

— Как же тебя сюда притащили? — спросил я.

— Под землей. Я пришел в себя, когда меня волокли каким-то подземным коридором, но снова получил по голове и вырубился, — Иван почесал затылок.

— Дай посмотрю… — сказала Лайса. — Да присядь ты, дылда здоровая!

— Это не я дылда, — ответил он, — это вы, мадам, обладаете очаровательной миниатюрностью!

— Мадмуазель, — буркнула Лайса, осматривая его голову.

— Тем более!

— Просто пара шишек. Не тошнит? Голова не кружится?

— Головокружение? Разве что от вашей красоты!

— Прекрати эти глупости, — сказала она, но я видел, что ей приятно. — Так, мальчики, ищем люк.

Он даже не был спрятан, просто мы не сразу обратили на него внимание. Тяжелая крышка из досок, за ней уходят в темноту каменные ступени. Внизу сыро, пахнет разрытой могилой, коридор с кирпичными сводами.

— Следы, — сказала Лайса, осмотрев в свете фонаря пол. — Два человека, один нес что-то тяжелое.

— Кого-то тяжелого, будьте любезны! — возмутился Иван. — Я вам не «что»! Кстати, местные рассказывают про здешние подземелья всякие страсти.

— И не зря, — мрачно подтвердил я. — Жутковатое местечко. Заблудиться тут — как нефиг делать.

— Мы не готовы к любительской спелеологии, — нехотя признала Лайса. — С одним-то фонариком на троих… Коридор идет в сторону могильника, там может быть множество ветвлений. Предлагаю дойти туда поверху.

— А это что такое? — Иван наклонился и подобрал с пола небольшой продолговатый предмет. Такой грязный, что почти полностью слился с почвой.

— Дай-ка… — я посветил на находку телефоном. В узком отсыревшем футляре из кожзаменителя лежат барабанные палочки. Они подписаны маркером: «Den».

Забавненько.

Мы выбрались из Дома-на-болотах, но направились не обратно к городу, а в сторону, по ветхой расползающейся гати. Иван побрел за нами, сказав, что один в город по этим чертовым болотам он не пойдет. «Нет-нет, не надо менять планы ради меня, со мной все в порядке…». В городских ботинках и без дождевика он стал выглядеть несвежим утопленником уже через полчаса, но все равно пытался заигрывать с Лайсой.

Экий шалун.

Могильники оказались… Могильниками. Я воображал себе что-то вроде пафосного европейского кладбища со склонившимися в тоске мраморными ангелами и слезодавительными надписями, но тут куда более уныло. Могильные камни покосились и наполовину ушли в землю, холмики частью размыты, частью разрыты, каменные склепы затянуло илистой болотной почвой. Ах, да, это же все раньше было под водой. Черт дернул этих мелиораторов…

Есть в археологии что-то для меня неприятное. Все это гробокопательство… Хотелось бы верить, что когда тебя зароют в землю, вся эта история, наконец, закончится. А не продолжится ощупыванием твоих костей какими-то посторонними людьми. Это, в конце концов, нарушение личных границ!

Мужики с лопатами ковыряются в земле. Не спеша, но методично и упорно, как экскаваторы. Вроде вот этих двоих я видел в магазинчике? Или не их? Они какие-то одинаковые все, серые, стертые, сгорбленные, с ничего не выражающими полусонными лицами. Алкашей что ли запойных наняли копать?

Вокруг вьется стайка подростков. Особей так на дюжину. Периодически они отталкивают безропотно уступающих им место мужиков, ныряют в раскоп, как грачи в борозду, выныривают с чем-то в клювиках. Рассматривают, передавая по кругу, молча и пристально, откидывают в сторону, ждут дальше, наблюдая за копачами. Это и есть их археологическое волонтерство? Выглядит забавненько.

Мы подошли поближе, на нас покосились без всякой радости. Неприязненно так посмотрели. Вблизи подростки оказались мокрые, чумазые и недовольные. Я бы, на месте их родителей, призадумался насчет пользы такого волонтерства для здоровья физического и душевого. Как минимум, они могут простудиться.

Заглянул в раскоп — и чуть не навернулся туда с перепугу. Вскрытая могила внизу сочится темной болотной водой, которую черпают, подавая наверх, ведрами два мужика. Два вскрытых гроба. Крышки откинуты, лежат рядом. Гробы залиты по самые края, как наполненные ванны, и в них плавают как будто оранжевые тонкие водоросли…

Я не сразу понял, что это волосы. Длинные рыжие волосы, под которыми просвечивают из-под черной поверхности белые страшные лица.

— Опа, свежие трупы! — удивился Иван. — Это удачно, что мы с полицией!

— Нет, — мрачно ответила Лайса, — им лет, может, сто, а то и тысяча. Торфяная вода — природный консервант.

На нас смотрели все мрачнее. Подростки отошли в сторонку, скучковались и теперь бросали на нас нехорошие взгляды исподлобья. А мужики-копачи окружили нас и переговаривались непонятно, но зловеще.

— Блазнит, из балагты прелагатаи озойливые?

— Завсе вожгаемся кажон выдень, грабаем вотще. А хитни матрошат!

— Отжить ба.

— Прикорнать свертней? Скрячить тулаем, потяти, да в коросту стерво, к сколиям…

Я ничего не понял, но интонации мне не понравились.

Мы отошли от раскопа, они неторопливо двинулись за нами, сжимая в корявых руках лопаты. Из могилы вылезли… Нет, слава небесам, не покойники, а те двое, с ведрами. Что-то мне все это не нравится. У Лайсы вроде был пистолет?

— Кою нуждой изглашились? — раздался недовольный тонкий голос сзади.

— Привет, Фигля, — сказал я девице. Оно же девица?

Рядом переминались с ноги на ногу ее клевреты — тонкий и толстый.

— Ты тоже тут? С ними?

Она посмотрела на меня неодобрительно.

— Ономо набдею за вами. Азовка так рекла.

— Ну, рекла так рекла, — не стал спорить я.

— Ристайте отсель, — велела Фигля.

— Вот еще! — возмутилась Лайса.

— Обинитесь. Не мудите. Пойдут сугонью покляпые, залазно закамшат вас та капно заяти, — пояснила девица. Я ни слова не понял, но догадался, что лучше бы нам покинуть это место, да побыстрее. А то будет плохо.

— Стланью через яругу по гребельке на полунощь. Дале ровно, — она махнула рукой в сторону. — Борзо!

Это я даже понял. Ну, насчет «борзо». Надеюсь, Лайса поняла остальное.

— И правда, пойдемте, — сказала полисвумен, — а то темнеет уже. Не стоит шастать по болотам ночью.

Она демонстративно не смотрела на мужиков с лопатами. И вовсе-то мы не испугались, кстати. Вообще ничуть. Да мы бы их, если что… Но вот эти рыжие волосы, плавающие в гробах, мне теперь, наверное, сниться будут.

Темнело как-то удивительно быстро. Мы, ковыляя и проваливаясь по колено на старой гати, сначала брели с фонариком, но потом дождь прекратился, тучи рассеялись, и над болотом взошла огромная сияющая луна.

— Черт, скоро полнолуние, оказывается, — странным тоном сказала Лайса. — Забываешь об этом с вечным дождем…

— Это важно? — спросил Иван.

— Иногда — да.

— Впервые вижу тут небо, а не тучи, — заметил я.

— Ночью развиднеется. Особенно, когда Луна большая, — пояснила Лайса.

— А при чем тут Луна?

— Не знаю. Но факт. В полнолуние небо всегда чистое.

Идти стало немного легче, хотя резкие тени сбивали с толку и не разобрать, где яма, где лужа, а где просто темное пятно. Но мы все равно уже были грязные и мокрые, терять нечего. Впрочем, вскоре тропа пошла вверх, под ногами перестало чавкать и я понял, что мы идем по искусственному сооружению.

— Это насыпная плотина, — сказала Лайса, — теперь я знаю, где мы.

— А раньше не знала? — нервно спросил Иван.

— Так, приблизительно… Ночью все такое странное.

— А это что за сарай? — показал я на темнеющее неподалеку сооружение.

— Будка управления шлюзами. От мелиоратров осталась.

— Мелиорировали-мелиорировали, да невымелиорировали… — сказал Иван задумчиво. — А что это там движется за нами?

Я оглянулся — в лунном свете по болоту перемещались темные тени. Они двигались быстро, целенаправленно, легко — как будто не по болоту с ветхой гатью. Им не мешала трясина, их не пугали топи — мчались, как жуки-водомерки. А когда они подбежали ближе, я понял, что это дети.

Перепачканные землей и тиной, встрепанные, мокрые, с лицами, неприятно бледными и странными в свете безумной луны. Те самые подростки, что мы видели в могильниках. Они добежали до нас и встали в начале плотины. Луна светила им в спины, от сырой земли поднимался туман, и выглядело это, откровенно говоря, зловеще, как в кино про живых мертвецов. Мне даже, по какой-то оптической причуде, показалось, что глаза у них светятся, хотя это, конечно, совсем уже чушь.

— Э… Не поздновато ли для прогулок, детишки? — чрезвычайно фальшивым тоном спросил Иван.

Ему не ответили, но вся компания сорвалась с места и помчалась на нас. Я еле успел отпрыгнуть в сторону, когда они, топоча ногами и сопя, пробежали мимо. Мы смотрели им вслед, но они не оглядывались. Остался только запах — земли, сырости, плесени, прелого дерева. Запах Жижецка.

— Интересно живете, капитан… — сказал Иван.

— Я привыкла, капитан, — в тон ему ответила Лайса.

По дороге до города мы увидели детишек еще раз — они сгрудились на островке посреди топи и окружили какую-то темную фигуру ростом повыше, которая, раскинув руки и запрокинув голову, что-то вещала. Разобрать, что именно, мы не смогли. Лайса, влекомая полицейским долгом, хотела подобраться поближе, но небо снова затянуло тучами, хлынул дождь и началась настоящая гроза — с молниями и громом. Найти в темноте тропу на островок оказалось невозможно, нам с Иваном пришлось вытаскивать полисвумен из трясины за руки. В свете молний эта компания выглядела особенно впечатляюще. Интересно, куда смотрят их родители?

В город мы добрались далеко за полночь. Иван, откланявшись, побрел под дождем в свою гостиницу, а мы с Лайсой сидели на кухне в халатах, отогревшиеся по очереди под горячим душем, и пили чай. Нам не спалось.

— А ты Ивана хорошо знаешь? — поинтересовалась она как бы между прочим.

— Не очень, — признался я. — Так, знакомый.

— Не знаешь, он женат?

— Кольца не носит, о семье не говорит. Скорее нет, чем да. Ну и к тебе он клинья подбивал сегодня уверенно.

— Скажешь тоже… — смутилась Лайса.

— Не делай вид, что не заметила.

— Он… Интересный.

— Наверное, — пожал плечами я. — Не мне судить.

И мы разошлись, наконец, спать. Сегодня Лайса мне не снилась.