Мертвая женщина играет на скрипке

Глава 18

— Дело закрыто, — сказала Лайса.

От нее пахло вином, духами и мужским одеколоном. Кажется, она неплохо провела вечер. Когда Клюся довела нас с Настей из «Макара», полисвумен уже сидела на кухне в халате.

— Закрыто, — повторила она Клюсе. — Девочка была психически нездорова, убежала из больницы, заблудилась на болотах, залезла в подземелья, умерла от гипогликемии невыясненной этиологии. Возможно, недиагностированный диабет. Следов насильственной смерти нет. Отчим и мать подтверждают, что Катя страдала от нервного расстройства и анорексии, во время психических срывов периодически убегала из дома.

— А как же то, что мы видели на болотах? — спросил я растерянно.

— А что мы видели? — устало ответила Лайса. — Дети, которые вели себя странно? Да, найдя на болоте девочку без сознания, они должны были не водить вокруг нее хороводы с пением, а вызвать «скорую», но это не уголовка. Странная женщина, игравшая над телом на скрипке? И это не криминал.

— Но это моя мама! — возмутилась Клюся.

— Это не доказано, — помотала Лайса головой, — люди склонны видеть то, что им хочется. Особенно подростки.

— На скрипке были ее отпечатки, — напомнил я.

— Твои там тоже были, и что? Да, их сложно объяснить, но со смертью девочки это никак не связано, а дело Клюсиной мамы и так давний «висяк».

— Лайса, ты сейчас серьезно? — тихо спросила Клюся.

— Серьезнее некуда. Это распоряжение с самого верха — ты понимаешь, о ком я.

— И ты?..

— Отпусти все это, девочка. Пусть мертвые играют на своих скрипках и хоронят своих мертвецов. Не ходи их путями.

— Знаешь, — сдавленно сказала Клюся, — я лучше о тебе думала.

В глазах ее заблестели слезы и она, резко повернувшись, пошла к выходу.

— Подожди, — догнал я ее в прихожей и придержал за плечо. — Не наделай глупостей.

— Пусти, — она зло сбросила мою руку, — вам всем лишь бы лапать. Предатели и трусы. Ненавижу.

Она грохнула входной дверью и побежала вниз по лестнице. Мне послышались сдавленные рыдания.

— Говнямба, — прокомментировала ситуацию моя дочь, заткнула уши наушниками и ушла в комнату.

— Выпить хочешь? — спросила меня Лайса.

— Да что-то не очень. Спать пора уже.

— А я выпью.

Она достала из шкафчика бутылку вина.

— Открой, пожалуйста. Поухаживай за дамой.

Я отыскал в посудном ящике штопор, вскрыл бутылку, налил в бокал, поставил перед Лайсой. Она выхлебала его в два глотка и протянула снова. Я пожал плечами, но наполнил.

— Уеду я отсюда, наверное, — пожаловалась она, — видеть больше не могу этот город.

— Куда?

— Все равно. Иван вон зовет. Говорит, обеспечит работу.

— И личную жизнь?

— И ее. А что? — спросила Лайса с вызовом. — Я не могу получить простого женского счастья? Семью, например.

— Можешь, — я без напоминания подлил в опустевший бокал.

— Иван… Он неплохой. Веселый. А здесь ловить нечего. Мне тут вздохнуть не дают, и дальше капитана я не вырасту. Или вовсе выживут из полиции. А там, у них, карьера… — отчего-то голос ее сделался тоскливым. — Перспективы… Дождь еще этот вечный… Налей еще!

— Уверена?

— Плевать, лей, — Лайса уже была заметно пьяна. — И на тебя, бабушка моя хитрожопая, плевать, слышишь?!!

Она прокричала это неожиданно и громко, куда-то в сторону коридора. Я даже обернулся, ожидая увидеть грозный призрак Архелии Тиуновны, но там стояла привидением в ночнушке Настя.

— Эй, взрослые, — сказала она, — вы чего орете? Напились — ведите себя прилично.

И ушлепала босыми ногами в туалет.

Я оставил Лайсу допивать вино и ушел спать. Сначала долго не мог уснуть, размышляя, куда и за каким чертом унесло уже почти найденную Марту, потом, когда начал (или закончил) засыпать, явились бабуля с котом. Кажется, они нашли друг друга — старая ведьма и черный кот.

— Чего тебе надобно, старче? — простонал я сквозь сон.

— Встань и иди! — выдала встречную цитату Тиуновна.

— Сама иди так-то! — обиделся я. — Дай поспать человеку.

— Выйди на кухню, придурок. Сейчас же!

Я со стоном поднялся и пошел, поняв, что иначе эта навязчивая галлюцинация от меня не отстанет.

На кухне был погашен свет, и я сначала решил, что Лайса угомонилась и ушла спать. Но нет — она сидела на полу, опершись спиной о буфет, в тонкой черной ночнушке на бретельках. В окне сияла полная луна, и в полосах этого света девушка раскачивалась и не то плакала, не то стонала, не то тихонько пела. Глаза ее были закрыты. Судя по полупустой бутылке коньяка рядом, вином барышня не ограничилась. Куда ей столько с таким-то весом?

— Пошли спатеньки, жертва ночного запоя, — вздохнул я и потянул ее с пола за руки.

Она повисла как тряпка, не прекращая что-то мычать. Пришлось подхватить подмышки, обнаружив, что под короткой ночнушкой ничего нет. Я все-таки удержался от соблазна проверить, действительно ли у нее татуировка там, где мне снилось, хотя это потребовало недюжинного этического усилия. Этим воспоминанием я буду гордиться, пока старческий склероз не разлучит нас. Поправил задравшуюся тряпочку и полупонес, полуповел Лайсу в спальню. Загруженная в кровать, она перестала мычать и вдруг пришла в себя. Или ей так показалось.

— О, ты опять здесь, — сказала она томно, — иди же ко мне… Я так ждала…

Она ухватила меня за шею, неожиданно сильно потянула к себе и впилась в мои губы жарким пьяным поцелуем. Ее дыханием можно было отправить в алкогольную кому двух-трех ирландцев или одного прапорщика.

— Но-но, барышня, — осторожно освободился от объятий я, — вот это точно лишнее. Давай я тебе лучше тазик принесу. Опыт подсказывает, что он вскоре пригодится.

— Зачем тебе жена? — спросила она вдруг.

— Э… — не нашелся, что ответить, я.

Слишком философский вопрос для этого времени суток.

— Зачем тебе его жена? — спросила она снова, окончательно поставив меня в тупик. — Пусть заберет ее и уедет. Разве так нельзя?

Так, кажется, меня принимают за кого-то другого. Забавненько.

— Я не хочу с ним так поступать, — сказала она очень жалобно. — Это подло…

И вот тут, как только мне стало по-настоящему интересно, ей действительно понадобился тазик, да так срочно, что я еле успел метнуться за ним в ванную.

Через примерно минут пятнадцать откровений желудка со всей сопутствующей этому занятию эстетикой Лайса наконец уснула.

— Боже, взрослые, — встретила меня в коридоре сонная дочь, — боюсь спросить, чем вы там так громко занимаетесь. Но если именно это называется «секс», то я лучше останусь девственницей, спасибо.

— Обычное алкогольное отравление. Иди спать.

— А вы не будете больше топить в унитазе бегемота, или чем вы там развлекались?

— Бегемоты кончились. Спокойной ночи.

Дочь фыркнула недовольно и удалилась. Я принес бутылку минералки и поставил возле Лайсиной кровати, чем проявил максимум доступного мне сейчас гуманизма. Утро у нее будет хмурым.

«Экзистенциальность абстиненции», — предсказывал освещенный фонарем забор за окном.

***

Мое утро было рабочим.

— Нетта, вход!

— И ничего такого не было, — сказала кобольдесса, оказавшись со мной в комнате над трактиром.

— Ничего, — подтвердил я.

— Всякий может перебрать с пивом.

— Разумеется.

— И это ничего не значит.

— Само собой.

— Забудь.

— Что? Ведь ничего не было?

— Вот именно. Иначе я обижусь.

— Договорились, — согласился я терпеливо.

— И без пошлостей.

— И без них. Все, пошли уже.

Нетта смотрела на меня подозрительно и выжидающе, но мне ни одной пошлости в голову, как назло, не приходило.

— Ладно, пошли, — сказала она вздохнув. Мне даже показалось, что разочарованно. — Хотя сапоги мог бы с уставшей девушки и снять.

— Только сапоги? — не удержался я.

— Ну вот, а говорил — без пошлостей! — торжествующе констатировала Нетта. — Все вы, мужики, одинаковые!

В зале нам навстречу шагнула беловолосая лучница-рейнджер. Ее мускулистая защитница осталась сидеть за столиком с мрачным лицом. Нетта немедленно показала ей язык, и та отвернулась, сурово засопев.

— Привет, Антон, — сказала Клюся. То есть, воительница Клюсианда. — Прости, что я вчера… Ты не при чем. Я просто расстроилась.

— Я понимаю.

— Не сердись.

— Не буду.

— Я хочу тебе кое-что показать. Здесь.

— В трактире? — с удивлением огляделся я.

Дворф приветственно помахал мне рукой из-за стойки, я ответил тем же.

— Да нет же. В игре. Пойдем.

Мы вышли из трактира и пошли по городу этакой процессией. Впереди — мы с воительницей Клюсиандой, сзади — наши кобольды. Причем Аркуда то и дело норовит наступить Нетте на ногу или как бы случайно зацепить ножнами, но та ловко уворачивается, каждый раз не больно, но обидно шлепая ее по звонкой латной заднице.

— Хватит, Аркуда, — сказала утомленная этим аккомпанементом Клюся, — не задирай ее.

— И не думала, — сердито сказала кобольдица, — просто эта мелочь так и путается в ногах.

— В таких кривых, толстых и волосатых ногах немудрено запутаться! — парировала Нетта. — Ты поменялась конечностями со снежным троллем?

— Ах ты!.. — задохнулась от возмущения мечница. — Это у меня-то кривые ноги? Да у тебя сейчас никаких не будет! Я их тебе повырываю, козявка!

— Аркуда, стоп! — осадила ее Клюся.

— Нетта! — укоризненно сказал я. — Не дразни ее. Ноги как ноги.

— Я больше не буду! — покаянно вздохнула кобольдеса. — Я понимаю, она не виновата, что ее бабушка согрешила с фавном.

— Гхыррр! — зарычала Аркуда.

— Зато на таких колодах ей легче таскать свою огромную задницу! — прокричала Нетта, уворачиваясь от попытавшейся огреть ее щитом кобольдицы.

Наши приказы и увещевания на них уже не действовали. Мечница неслась за моей помощницей, рыча, как троллиха в течке (это изящное сравнение нам подарил остановившийся полюбоваться дракой полуорк), Нетта убегала со всех ног, уворачиваясь и легко меняя направление. Тяжелую бронированную Аркуду при этом заносило, и она промахивалась.

— А задница у нее и правда тяжеловата, — признала Клюся.

— Но ноги не кривые. Просто слишком мускулистые.

— Снаряжение тяжелое, вот и накачалась.

— Нормально, танк же.

— А ты давно играешь? — спросила Клюся, наблюдая, как Нетта, забежав по стволу на дерево, непринужденно уселась на ветке и кидается в бесящуюся внизу Аркуду крупными, с кулак, желудями.

— Не играю, — напомнил я, — работаю.

— Кем?

— Фиктором. Это что-то вроде тестировщика.

— То-то я смотрю, уровень у тебя небольшой. Слабак!

— Уровни — рудимент традиционного игростроения. Ненужная условность.

— Утешай себя, ага.

— Я не буду бегать за тобой в ярости, как твой кобольд за моим. Так что дразнить меня бесполезно.

— Жаль, было бы забавно.

Аркуда со всей силы метнула в Нетту щит. Та увернулась, но сверзилась с дерева и чуть не попала к ней в лапы.

— У-у-убью! — рычала мечница, несясь огромными прыжками. Ярость придала ей прыти.

Нетта перестала веселиться и рванула изо всех сил, наконец-то по-настоящему испугавшись. Кобольдессы скрылись за углом, оставив нам только пыль и удаляющийся топот.

— Пойдем, — сказала Клюся. — Набесятся — сами придут.

— Как скажешь, — ответил я с сомнением. Мне было немного страшно за помощницу — а ну как догонит ее эта дылда?

— Не бойся, кобольды не убивают кобольдов, — успокоила меня девушка. — Это просто выяснение, кто круче. Меряются харизмой.

Мы прошли площадь, свернули в переулок, потом в другой — Клюся куда лучше меня знает город, мне было как-то недосуг изучать местность.

— Вот этот дом.

Мы остановились возле самого обычного на первый взгляд здания за высокой кованой оградой — ничем особо не выделяющегося в ряду богатых особняков «первой линии». Но я знаю чей это дом. Знает ли Клюся?

Под пристальными взглядами вооруженной охраны мы продефилировали мимо забора и свернули за угол. Здесь не так пафосно — дверь для прислуги, подъездной путь для повозок торговцев. Можно подойти к дому вплотную, что мы и сделали.

— Здесь. Это окно. Смотри, — Клюся, нервно оглянувшись, припала к нише полуподвального окошка.

Я присел рядом и заглянул в полутьму за стеклом. Стекло не самого лучшего качества, да еще и пыльное, мы смотрим со света в темноту, и интерьер комнаты теряется в тенях. Виден угол застеленной кровати, край стола с бумагами — кажется, это ноты. Возле окна — пюпитр, повернутый к нам задней стороной, перед ним — женщина со скрипкой. Проигрывает несколько тактов, что-то помечает на листах бумаги на пюпитре, играет снова, недовольно морщится, опускает инструмент и опять черкает по бумаге. Творческий процесс идет. Что именно играет, не слышно через двойные толстые стекла, но увлеченность процессом несомненная.

— Это она, — сказала Клюся.

— Кто?

— Моя мама.

Лицо женщины видно смутно, но она выглядит слишком молодой для восемнадцатилетней дочери. Впрочем, кто бы говорил.

— Ты уверена?

— Да. Она тут как с фотографий из моего детства. Что это, Антон? Почему? Как? Ты же тут работаешь, ты должен знать.

— Прости, не в курсе. Я недавно работаю. Ты не пробовала проникнуть внутрь?

— Только этим и занимаюсь последнее время. Мы с Аркудой даже пытались штурмовать главный вход — но нас вынесли на раз-два. И стекло не разбить ни чем. И через коллекторы не прошла…

— Ты знаешь, чей это дом?

— Да, я поспрашивала. Некой «мадам Мерде». Ну и имечко, да?

— Да, имя так себе. Она его и сама не любит.

— Ты с ней знаком что ли? — поразилась Клюся.

— Довелось. Но мы не в лучших отношениях.

— Помоги мне, пожалуйста!

— Клюся, ты понимаешь, надеюсь, что мы в игре? Что это не может быть твоя мама?

— Блин, да. Я не сошла с ума. Но я хочу узнать, что это и почему.

— Пожалуй, мне тоже стало интересно. Пошли.

Мы обошли дом, подошли к главным воротам, и я громко брякнул бронзовым молотком в форме головы гоблина.

— Чем могу помочь? — через губу спросил подошедший охранник.

— Передайте мадам, что к ней пришел фиктор.

— Вам назначено?

— Я сам решаю, где и что мне назначено, — сказал я с максимальным доступным мне снобизмом. — Бегом.

Бегом — не бегом, но быстрым шагом он пошел. Ворота открылись буквально через пару минут.

— Мадам готова вас принять, фиктор, — поклонился мне расфуфыренный мажордом. — Вас, но не эту… особу.

— Она со мной.

— Но…

— Хотите обсудить это с мадам?

— Нет, — коротко кивнул он, — позвольте вас проводить.

— Вау, а у тебя тут крутая репа! — прошептала мне Клюся.

— И редька. И даже немножко топинамбура, — ответил я.

Мне не очень нравилась ситуация, когда я прихожу к мадам просителем, но мадам цифровая, а Клюся — реальная. Реальность важнее.

— Здравствуйте, фиктор! — поприветствовала меня мадам.

На ней было кожаное платье с высоким воротником, украшенное бронзовыми шестеренками и загадочными пружинками. Во рту красовался длинный мундштук с сигаретой. Очень красивая все-таки дама, дизайнерам игры зачет.

— Не ожидала вас увидеть, — призналась она, — мы же, вроде, в контрах?

— Это вы постоянно пытаетесь перевести наше общение в конфликт. Лично я не агрессивен.

— Тогда зачем вы привели с собой эту хулиганку? Вы знаете, что она несколько раз пыталась незаконно проникнуть в мой дом?

— А вы знаете, почему?

— А есть разница? Я не люблю незваных гостей и поступаю с ними, как они того заслуживают. А вы ее взяли в служанки вместо кобольда? Не могу одобрить вашу кадровую политику. И тем не менее, что привело вас в мой дом?

— Один вопрос. Что за женщина со скрипкой у вас в подвале?

— Это простой вопрос. Но я не даю бесплатных ответов. Вы будете мне должны за него.

— Что именно?

— Я обдумаю это позже.

— Я не подпишу открытый вексель. Не вам.

— Хорошо. Я обещаю, что услуга будет соразмерной, и клянусь в этом своей репутацией. Устраивает?

— Если я оставлю за собой право судить о соразмерности.

— Договорились. Я вам верю, фиктор. Это несчастная мертвая женщина.

— Мертвая?

— Она считает себя таковой, а я не хочу с ней спорить. Она утверждает, что умерла, но она чертовски талантлива. Ее музыка гениальна, она приносит мне приличные деньги. И нет, предупреждая вопросы, я не удерживаю ее насильно. Она сама выбрала изоляцию и одиночество. Она получает все, что хочет. Правда, хочет она немногого.

— Можем мы ее увидеть?

— Нет.

— Нет?

— Несчастная сумасшедшая считает, что она мертва, а мертвым нельзя общаться с живыми. Любой контакт с людьми вызывает у нее помрачение разума, и она надолго теряет способность творить. Все, что ей нужно, просовывают в окошко в двери. В основном это нотная бумага, карандаши, струны для скрипки и канифоль для смычка.

— Но это моя мать! — заявила Клюся раньше, чем я успел удержать ее от неосторожных заявлений. По глазам мадам я понял, что стоимость услуги только что выросла на порядок.

— Это лишь ваши слова, мадемуазель. Кроме того, если это и правда — что мне до того? А если это действительно так, то встреча с вами может окончательно разрушить ее хрупкую психику, лишив меня дохода. В чем мой интерес?

— Я отработаю, — буркнула нехотя Клюся, — вам наверняка что-то нужно.

— Обсуждаемо, — кивнула мадам. — Заходи завтра, обсудим. Может, и получишь, этот, как вы его называете? Квест. У тебя, фиктор, еще есть ко мне вопросы?

— Нет, мадам. И должен заметить, что ценность этой услуги была невелика.

— Курочка по зернышку клюет…

— …но весь двор в говне, — закончил я эту мысль. — Сочтемся.

— Мадам! — в залу вошел встревоженный мажордом. — Там две кобольдицы крайне агрессивного вида. Они угрожают разнести здесь все, если мы не выпустим их хозяев.

— Пойдем, Клюся, — сказал я, — это, наверное, за нами.

Аркуда и Нетта стояли во дворе, окруженные охраной. Мечница ощетинилась сталью, моя помощница прикрывала ей спину с двумя пистолетами. Охранники смотрели на решительную парочку с опаской, но были готовы препятствовать их попыткам войти.

— Хватит, девочки, с нами все нормально, — сказал я.

— Шеф, ты только скажи, мы с Аркудкой их в орочий шурд постругаем! — задиристо заявила Нетта.

— Не надо, — ответила Клюся, — говорят, этот шурд — та еще гадость. Вижу, вы помирились?

— Ну, так, — смущенно пробормотала Аркуда, — она ничего. Резвая. А что наглая — так это по молодости.

— Ой-ой, — скорчила рожицу Нетта, — тоже мне бабуся нашлась! Поучи меня жизни!

Мы с достоинством покинули имение мадам Мерде и вернулись в трактир. Кобольдессы выпили по примирительной кружке пива, а мы просто пообщались.

— Клюсь, это очень скверная женщина. В игровых, разумеется, понятиях.

— Мне плевать, — упрямо сказала Клюся.

— Тебе вряд ли понравится ее квестовая линейка.

— Плевать, — повторила она. — Я должна добраться до мамы.

— Клюся, еще раз повторю — мы в игре. Это не твоя мама. Это какое-то странное игровое недоразумение. Мертвая женщина играет на скрипке. Решать тебе, но будь готова к разочарованиям. И чем больше душевных сил ты приложишь, тем разочарование будет больше.

— Я знаю.

— И тем не менее?

— Да.

— Ты упрямая девица.

— Еще какая.

— Ладно, мне пора. Нетта, пойдем.

— А можно я тут еще побуду? — внезапно спросила кобольдесса. — Мы с Аркудой пива выпьем…

— Ладно, — удивленно ответил я, — наверное, можно, почему нет. Только много не пей, тебе не идет.

— Ой, отстань! Тоже мне папочка нашелся… — отмахнулась от меня уже слегка поддатая Нетта.

И я ушел, удивленно качая головой в VR-очках.

Забавненько.

***

Лайса все еще не выходила из комнаты, и я осторожно поскребся в дверь.

— Войди, — послышался слабый голос.

Бутылка минералки уже опустела, значит, пациент скорее жив, чем мертв. Но выглядела она не очень.

— Боже, как я нарезалась… — простонала девушка.

— Я не боже, но подтверждаю. В говнину накидалась. Факт.

— Я что-то тебе рассказывала? Или…

— Никакого «или». Все было умеренно пристойно. Общалась ты бурно, но в основном с тазиком.

— Ой, как стыдно-то… Ничего не помню.

— Бывает, дело житейское. Кто без греха, пусть первый бросит в меня стаканом.

— Прости…

— Ничего, у меня большой опыт жизни в студенческих общежитиях. Тебе что-нибудь нужно? Завтрак? Опохмелиться?

— Нет, боже, никакого завтрака! — она резко побледнела от одной мысли, и я покосился на тазик. — Принеси еще воды, если не сложно.

Я сходил на кухню за минералкой.

— Что тебя так разобрало-то вчера? — спросил я участливо, глядя как девушка глотает воду, покрываясь моментальной испариной.

— Да так, неважно, — ответила она уверенно, но глаза на секунду отвела.

Ох, что-то тут не так.

— Чем-то еще тебе помочь?

— А знаешь, да. Боюсь, я не в состоянии пойти на работу. Ты не мог бы сделать кое-что за меня?

— А так можно?

— Ты официальный помощник, а дело пустяковое. Сходить в управление, получить бумажки, отнести в больницу. Чтобы они знали, что дело закрыто, и полиции тело девочки больше не нужно.

— И когда похороны?

— Какие похороны? — Лайса сказала это так удивленно, что я испытал дежавю. Ровно таким тоном это спросила Антонина.

— Тело. Девочка. Похороны.

— А, ты же не в курсе. В Жижецке не хоронят. Тело будет кремировано.

— Ну, церемония кремации.

— Без церемонии. Просьба родителей. Не хотят травмировать воспитанников.

— Странная позиция.

— Имеют право.

— Да, наверное…

Настя вызвалась со мной, и мы, выполнив бюрократический долг, все-таки решили попрощаться с Катей. Нам не препятствовали, хотя и не были рады лишним хлопотам. Когда экологичный картонный псевдогроб открыли, я поразился прощальной красоте ребенка. Обычно мертвые выглядят плохо, но Катя лежала… Нет, не как живая. Как мертвая. Но очень спокойная и какая-то удовлетворенная мертвая. Как будто наконец дождалась этой смерти.

— Красивая, — сказала тихо Настя. — Жалко ее. Как странно — была и нету. В этом есть что-то неправильное.

— Это сложно принять.

— Ее же теперь нигде нет? Совсем?

— Я думаю, что да. Концепция жизни после смерти кажется мне натянутой.

— Жаль.

— И мне жаль. Но вот так.

Мы так и остались единственными проводившими в последний путь Катю. Угрюмые сотрудники морга закрыли ненастоящий гроб и увезли его из зала прощания к своим печам. Неужели даже мать ее настолько чужда традиций? Конечно, мертвой девочке все равно, но ведь это и не для нее, а для тех, кто остался.

А на выходе из зала нас встретила Сумерла. За ее спиной маячила здоровенная фигура Маржака. Я с интересом присмотрелся к его большим, корявым, как будто из древесных сучков составленным, кистям рук. Не они ли отпечатались на моем горле? Размерчик подходящий.

Жутковатое создание смотрело на меня снизу вверх из-под капюшона. Эка ее природа-то наказала.

Низким хриплым голосом она проговорила распевным речитативом:

— Висит короста на вереях, из кокорины тесана.

Лежит в нем девица, лопотина мережкова.

Пелька баска, хустка бусова, пониток сурьмян.

Волосья запуклены, нюни бледны, на очех пенязи.

Ококовела, грудна, не выринуться.

В смагу дымом уйдет стерво, колпицей в ирий душа…

Замолчала. Уставилась на меня.

— Туганишь, странь хупава?

— Не понимаю я тебя, — сказал я с досадой. — Что ты такое вообще?

— И куда ж ты влез, непонятливый такой? — сказала она неожиданно по-русски.

Сейчас в ее облике не было ничего зловещего — очень низкорослая некрасивая женщина неопределенного возраста. Уж на что Лайса невеличка, а эта вообще мелочь.

— Чем дальше влез, тем ближе вылез, — напустил туману я.

— Тут вход рубль, а выхода и вовсе нету, — не менее загадочно ответила Сумерла. — Хотя б дитя пожалел.

Она кивнула на Настю, и я невольно сдвинулся на полшага, закрывая дочку собой.

— Только троньте, и вас придется жалеть. Только некому будет.

Я начал всерьез злиться. Военный психолог, через которого обязательно прогоняют сейчас полевых военкоров, говорил, что у меня проблемы с управлением гневом. Но я думаю, это у гнева проблемы с управлением мной.

— Мне она низачем, — покачала головой карлица. — Ты свои проблемы привез с собой.

— Отдайте жену, увезу их обратно.

— Да какая она тебе жена… Одно название. Не выходят из таких жены.

— Не ваше дело.

— Не мое, — согласилась она, — так и не ко мне вопрос. Но за то, что ты пришел дитя безвинное в ирий проводить, подскажу один раз. Нашим она не нужна. Нужна твоим. У них и ищи.

— Каким еще «моим»? — устало удивился я.

Почему-то был уверен, что ничего внятного она не подскажет. Не ошибся.

— Для человека, который носит свою беду в кармане, ты слишком наивный, — Сумерла развернулась и пошла к выходу.

Да черт бы вас драл.

На стене крематория было написано: «Пепел к пеплу».

На улице наткнулся на Петровича.

— Я опоздал? — расстроился он.

— Да, только что попрощались.

— Ну что же, там, где она сейчас, ей будет лучше, — сказал Петрович таким обыденным тоном, как будто мы девочку в летний лагерь проводили, а не в печку.

Я не стал возражать. Лучше, так лучше. Невольно покосился на трубу крематория, но дыма не увидел. Наверное, фильтры хорошие. Экология.

— А эта… Ну… — Петрович показал рукой возле пояса. — Не приходила?

— Сумерла? — удивился я. — Была. Только что ушла.

— Куда?

— Без понятия. Странно, что вы в дверях не столкнулись.

— С ней сталкиваться — дураков нет… — туманно ответил он. — Ну, я побежал тогда. Может, догоню. Дельце до нее образовалось…

Петрович и Сумерла? Дельце?

Это написал в одном из писем покойному фиктору Бабай.

Забавненько.

***

Лайса дома отсутствовала. Видимо, взяла-таки себя в руки и пошла на службу. Настя послонялась по дому, попялилась в залитые дождем окна, несколько раз освидетельствовала содержимое холодильника, а потом сказала:

— Пап, пойдем в «Макара»? Там, конечно, сейчас уныло, но не унылее же, чем здесь?

Я, подумав, согласился. Мне сейчас тоже, пожалуй, тягостно наедине со своими мыслями. Я видел много мертвых людей. Достаточно, чтобы они превратились для меня в просто неприятное зрелище. Я видел, как люди умирают — иногда быстро, иногда сложно. Однажды человек умер, давая мне интервью — крупнокалиберная пуля снесла ему голову. Я еще держу перед ним диктофон, а говорить ему уже нечем. Через секунду мы — я и его безголовое тело — рушимся в окоп (я с перепугу, он под действием гравитации), но этот момент мне потом долго снился. Бум — и его мозги стекают по моей руке. Казалось бы, что мне до смерти почти незнакомой девочки? И все же, отчего-то стоит перед глазами ее мертвое лицо.

В «Макаре» удивительно обычно. Как будто не улетела сегодня невидимым дымом в небо одна из них. Дети сидят, играя в свою настольную игру, выложив перед собой смарты. На этот раз я подглядел через Клюсино плечо — на экранах сменяется нечто вроде карт Таро.

— Не запру я новых две́рей дубовы́х,

Не задвину стекольча́тых око́ленок, — начала Клюся, остановив касанием картинку.

На экране этакая модерновая молодежная Смерть — в коротком, до середины красивого бедра балахоне, с отличной фигурой и в модном капюшончике. В руке помесь косы с фэнтезийной алебардой.

— У ворот да не поставлю приворотчиков,

У дубовых дверей да сторожа́телей, — подхватила девочка из угла.

Что на экране ее смарта, мне не видно.

— По крылечку ли придет молодой женой,

По новым ли сеня́м да красной девушкой, — продолжил сдавленным голосом Виталик.

— Со синя моря ли при́дет голодная, — вторил голос с дивана.

— Со чиста ли поля холодная…

— Аль ка́ликой подойдет перехожею,

Потихо́шеньку, аки тать ночной.

— У дубовых дверей не стучалася,

У окошечка не давалася…

— По подоко́нью не столыпа́лася,

Отворить-пустить не просилася…

Речитатив, мерный и ритмичный, шел не по порядку, а в непонятной мне последовательности. Дети касались экрана, произносили свое двустишие, и замолкали, напряженно глядя в смарт.

— Мы поставим ей сто́лы дубовые,

Мы постелим скате́рти тонкобраные…

— Положи́м ей вилки золоченые,

Наточи́м востры ножички булатные…

Очередь по непонятному алгоритму снова перешла Клюсе.

— Посади́м ее на стульица кленовые,

Гость последнюю, доброжданную… — девушка тапнула по картинке, закрыв ее от меня рукой.

— Подадим ей на стол, то, что ест она,

То, что вкусно ей, то, что лакомо… — откликнулся подросток у камина.

— Но не ест она е́ствушек сахарных,

Не берет пития́ медвяного…

— Не желает вина черемного,

Не снидает хлеба печеного…

— Нашей госте сладка только жизнь моя,

Молодая жизнь, кровь горячая… — Виталик проговорил свою реплику совсем упавшим голосом.

— Уложу я себя на широкий стол,

Славный корм для этой нена́сыти… — опять Клюся.

— Не на блюдо лягу серебря́нное,

А в домо́вину во сосновую… — ход перешел Виталику. В его голосе послышались нотки паники.

— Шитым саваном я накроюся,

Уберу волосья под вышит плат… — и снова Клюся.

— Закажу себе тризну,

Приглашу друзей… — Виталик, став бледнее бумаги, торопливо тапнул по экрану, передавая ход.

Оставшись почему-то в игре вдвоем, они смотрели друг на друга через стол так, что, казалось, воздух между ними то ли вспыхнет, то ли замерзнет.

— Пусть составят моей госте компанию,

Выпьют с ней на круг зелена вина… — сказав свою реплику, Клюся не коснулась экрана, а накрыла его ладонью, прижав так, что скрипнул стол.

— Поклоня́тся ей, молча встав вокруг,

Не прося того, что не может дать… — девушка говорила торопливо, как будто боясь не успеть.

— Нет для гости моей ни добра, ни зла,

Нет ни слез для вас, ни веселья ей.

То за мной пришла, за собой ведет,

Гость последняя и подружка — Смерть!

Клюся резко замолчала, подавшись вперед и глядя прямо в глаза Виталику. Под ее рукой отчетливо хрустнуло.

— Клюся… — растерянно начал он.

— Заткнись, — зло оборвала его девушка, — придурок. Черт, руку из-за тебя рассадила…

Она подняла к свету ладонь, из которой торчали осколки раздавленного стекла от экрана смарта. На них быстро набухали капли крови.

— А ну, пойдем… — твердо взял ее за локоть я. — Надо вытащить стекла и перевязать.

— У меня в комнате есть аптечка, — сказала она тихо. — Я сама.

— Нет уж, я тебя доведу. Подставь вторую руку, чтобы на пол не капать.

— Не могу… — Клюся бледнела, ноги у нее подкашивались, — не выношу вида крови. Так глупо…

— Бывает, — я вел ее, твердо держа за руку. — Только не падай сейчас в обморок, ладно? Отвернись и не смотри на руку.

Я подставил свою ладонь ковшиком под ее, и туда падали теплые капли крови. Так и довел девушку, сосредоточенно глядящую в потолок, до ее комнаты, толкнул дверь плечом, усадил на кровать.

— Аптечка в шкафу, — сказала она.

— Черт, куда же ее… — я стоял как дурак с полной ладонью крови.

— Ой, зачем же я посмотрела… — слабеющим голосом сказала Клюся. — Вон, в чашку, что ли, вылей… Я потом в туалет вынесу.

Я вытаскивал осколки стекла из ладони маникюрными щипчиками, промакивая кровь скомканным бинтом и промывая ранки перекисью. Девушка зажмурилась и откинула голову на стену.

— Долго там еще?

— Нет. Просто мелкие очень, боюсь пропустить.

— А правда, что такой осколок может попасть в кровь, дойти до сердца и тогда умрешь?

— Вранье.

— Откуда ты знаешь, ты же не врач?

— Прошел курсы военно-полевых парамедиков. Военкорам рекомендовано. Не настоящий врач, но насчет осколков и кровотока в курсе.

— Да ты крутой, — сказала Клюся со смешком, — настоящий мачо.

— Хреначо… Ножницы есть? Бинт обрезать?

— Нет.

— Ладно, сейчас…

Я достал из кармана «викторинокс» и, придерживая одной рукой бинт, второй попытался открыть…

— Черт!

— Что?

— Теперь тебе глаза лучше совсем не открывать, — сказал я с досадой, глядя на рассеченную ладонь.

Привычка точить ножи до бритвенной остроты, мать ее.

Слив из ладони свою кровь в чашку, начал прилаживаться с бинтом — собственную ладонь бинтовать категорически неудобно, особенно левой.

— Давай помогу, мне уже легче, — Клюся придержала бинт, и я наскоро перемотал руку. Ерунда, заживет.

— Вот тебе и крутой мачо, — неловко улыбнулся я ей. — Бывает же… Не болит?

— Почти нет. Свербит немного и тянет.

— Нормально. Так и должно быть.

— Спасибо.

— Не за что. Это мой парамедицинский долг.

Я подвинул Клюсю и уселся на кровать рядом, откинувшись на стену. Идти в гостиную не хотелось. Пусть дочка там с Виталиком глазки спокойно друг другу построят.

— Много практики было? — спросила она.

— Почти нет, — признался я, — сейчас на войне либо «фигня, царапина», либо сразу «медицина бессильна». Умные боеприпасы и вот это все.

— Ну хоть кто-то там умный…

— После того, как я уволился, одни боеприпасы и остались, факт.

— Скромный какой!

— Не то слово… Слушай, а что это за игра такая у вас?

— Не спрашивай.

— Почему?

— Просто не спрашивай, — я бедром почувствовал, как она напряглась, сидя рядом, — не надо оно тебе.

— Ну не надо и не надо… Эй, что ты делаешь?

Клюся внезапно схватила со стола чашку и, зажмурившись, сделала из нее глоток.

— Сдурела?

— Мы с тобой смешали кровь! — сказала она, со странным смешком. — Теперь ты.

— Вот еще…

— Глотни, пожалуйста! Ну что тебе стоит! — она так это сказала, что я поддался атмосфере абсурда и одним глотком выпил остаток. Там и было-то чуть…

Солоно, как всегда. Я бывший боксер, для меня нет ничего необычного во вкусе крови. А вот в том, как впилась в мои губы внезапным поцелуем Клюся, элемент неожиданности присутствовал. Я малодушно позволил себе насладиться моментом — пару секунд, не больше, — и отстранил ее. Впрочем, она и сама прекратила.

— Поцелуй кровного братства! — засмеялась девушка нервно и странно. — Теперь мы самая близкая родня друг другу, понимаешь? Ближе, чем брат и сестра, ближе, чем муж и жена!

Ох уж мне эти подростковые экзальтации.

— И что это значит?

— Ничего… почти.

— И все же?

Клюся замялась, отвела глаза. Ну вот, я так и думал, что неспроста это все. Почти через силу выдавила из себя:

— Ты же ходил сегодня… К Кате?

— Да. Мне показалось правильным проститься, раз уж все остальные…

— Я не смогла, — вздохнула Клюся, — собиралась, извелась вся… Но так и не смогла… посмотреть на нее. Еще раз.

— Ничего страшного.

— Я тебя попрошу об одном. Приди так же ко мне? Пожалуйста! Не оставляй меня в этот момент одну.

— Ты о чем… — но она меня не слушала. Повернулась ко мне, схватила за плечи, приблизила лицо и зашептала зло и горячо:

— Никто же не придет, никто! А я не хочу, чтобы меня Сумерла в печь провожала, понимаешь? Не хочу Сумерлу!

— Ну, не хочешь — и не надо, — ответил я растерянно, — говна-то…

— Ты мне теперь самый близкий, и ты смелый, не побоишься прийти. Придешь? Скажи, придешь же?

— Эй, барышня, — сказал я, — тебе восемнадцать, помнишь? У тебя больше шансов быть на моих похоронах, чем у меня на твоих. Но, если лет через восемьдесят-девяносто, я еще вспомню кто ты такая, как тебя зовут, а главное — как зовут меня, то, честное слово, приковыляю на своих ходунках, кряхтя и пукая, проводить тебя в последний путь. Обещаю.

— Тьфу, дурак! — резко отстранилась Клюся. — Ничего ты не понял.

Впрочем, продавленная кроватная сетка не позволила ей отсесть, и она снова прислонилась к моему плечу.

— Даже и не знаю, — печально сказал я, — почему я ничего не понял? Может быть, потому что мне никто ни хрена не объясняет? Да ну, нет, не может быть, бред какой-то… Должно быть и правда — дурак малоумный.

— Не обижайся, — вздохнула девушка, — но правильно тебе не говорят. И я не скажу. Но помни — ты обещал. Когда бы это не случилось, хоть завтра.

— Эй, — забеспокоился я, — ты не задумала никакой глупости?

— Я ее уже сделала. Вон, даже рука порезана теперь. И смарта нет. Как я играть-то буду?

— Давай я тебе куплю?

— С какой это стати? — ощетинилась Клюся. — Я тебе не любовница!

— Ты мне самый близкий родственник, только что сама говорила. Ну и кобольд мой без твоего заскучает. Они, по-моему, отлично спелись.

— Черт, поймал. Ладно. Но только я тебе деньги потом отдам, как смогу. И только попробуй отказаться!

— Я? От денег? Да нибожемой! Я чудовищно корыстный.

— Врешь, — засмеялась девушка, — ну да ладно. Пойдем вниз, а то там опять черт-те чего насочиняют про нас со скуки.

— У тебя кровь в уголке рта, — тихо сказала мне дочка. — Ты ее что, грыз?

— Порезался, зубами затягивал бинт, — сказал я правду, но не всю.

— У вас с Клюсей правда ничего нет?

— Ничего такого, что было бы стыдно рассказать дочери.

— Даже не знаю, хорошо это или плохо… — сказала она задумчиво и вернулась к своему Виталику.

Этот мелкий засранец так осмелел, что почти обнимает ее за плечи, делая вид, что просто положил руку на спинку дивана. Это при живом-то отце! Может, пугануть его легонько? Ладно, не сегодня. И так день дурацкий донельзя.

Ближе к вечеру пришла Лайса. Снова бодрая, пахнущая вином и мужчиной, но практически трезвая. И все же, все же… Что-то изменилось в том, как она на меня смотрит и как говорит. Не знаю, что именно. Может, я ее чем-то обидел? Тазик, например, без поклона подал? Черт их поймет, женщин.

У полисвумен появились новые идеи насчет Бабая, и она пришла ангажировать меня на завтра. Какие идеи и почему нельзя было договориться вечером дома, она не сказала. Идей насчет Марты у нее, что характерно, не появилось, и, когда я заговорил об этом, она как-то резко свернула беседу, как будто тема ей неприятна. Переживает, что ничем мне не помогла? Не пойму.

Дрогнул в кармане вибровызов. Я достал смарт и отошел в сторонку. Марта появилась в сети. Ее смарт включен и находится неподалеку, буквально в двух кварталах. Первым порывом было написать: «Ты где?», но, подумав, решил, что спугну. Оценивающе посмотрел на Лайсу и решил, что ну ее к черту. Сам схожу, раз ей это так мимо желания.

— Слушай, — сказал я ей, — мне надо отбежать ненадолго по делам. Отведешь дочку домой через полчасика? Не хочу, чтобы она одна таскалась.

— Да, конечно, — как будто даже обрадовалась полисвумен, — отведу. Иди спокойно.

Может, мы ей уже надоели и пора съезжать? У нее вон личная жизнь завелась. Может, она хочет дома разнуздано ей предаваться, а тут мы такие. Наверное, пора в гостиницу под каким-нибудь благовидным предлогом вернуться.

Предупредил Настю, увлеченную разговором с Виталиком и отреагировавшую рассеянно:

— Да, да, пап, конечно… — головы не повернув.

Я профилактически сделал Страшное Родительское Лицо в адрес Виталика, но он, кажется, не заметил. Надо еще потренироваться в суровости мимики. Расслабились, понимаешь.

На улице, как всегда, дождь, но уже начало темнеть, а значит есть шанс, что он кончится. Кажется, от вечной сырости на мне скоро вырастут грибы. Улицы пусты — провинция. Тут нет вечерней жизни, а между дневной и ночной пауза. Два проезда влево, один вправо — заблудиться негде. Старенький трехэтажный многоквартирник на два подъезда. На лестнице тихо, темно, пахнет сырой штукатуркой и котиками. Второй этаж. Дверь приоткрыта — меня ждут?

К черту. Все равно ведь войду. Я тупой, но упорный.

Квартира выглядит давно заброшенной — пыль, спертый воздух. На вешалке в прихожей какие-то обноски, облезлые драные обои в коридоре. Марты тут нет и никогда не было, это я уже понял. Ей тут не пахнет. Пахнет землей и сыростью, плесенью и смертью. Odeur de Жижецк. И немножко мужским дерзким одеколоном. Такие выбирают уверенные в себе сердцееды, молодые и беспринципные. Таким пахнет вечерами от Лайсы.

Забавненько.

Смарт лежит на столе в спальне. Веселенький оранжевый чехольчик, который натянула на недорогую модель Марта. Я огляделся — раскладной диван-книжка, вывернутые наружу ящики письменного стола, распотрошенный шкаф, завернутый к углу комнаты ковер. Там, где он лежал, большое черное пятно впитавшейся в паркет жидкости. Догадываюсь какой. Знакомая картина. Вот откуда этот неприятный запашок давней дурной смерти. Ну что же, Бабай, я пришел в твою ловушку. Где ты? Пора.

Внизу скрипнула подъездная дверь. Ну, иди сюда, посмотрим, что ты можешь, кроме как письма писать. Сунул в карман Мартин смарт и пошел к выходу. Наверное, можно было бы попробовать смыться через окно, второй этаж… Но какого черта? Мне надоело тыкаться вслепую.

По лестнице топали медленно и неритмично, причем не одна пара ног. Казалось, что поднимается пьяная, с заплетающимися ногами, компания. Это что, я зря себя накрутил, нагнал в кровь адреналина? Это не по мою душу? Но запах… Сырая земля, болото, тина, гнилое дерево, старый тлен. Как их там Фигля назвала? «Покляпые»? Не знаю, что это значит, но отлично к ним подходит.

Неловко ступая по ступеням старой лестницы, снизу поднимались копачи из Могильников. Четверо… Или больше, отсюда не видно. Сам, значит, не пришел? Или ждет свой очереди? Или это вообще не он? Да какая теперь разница… На, получи!

Их оказалось все-таки пятеро. Я удачно свалил первых двух, жестко работая ногами в голову за счет преимущества по высоте. Они завалились вниз, ссыпавшись на промежуточную площадку, и я уже было вычеркнул их из числа противников. Оказалось — рано. Крепость на удар у них необычайная: пока я пытался отправить вслед за ними пару следующих, эти уже встали и полезли снова. Пятый, самый худой и унылый, встал пролетом ниже и не спешил на раздачу. Возможно потому, что у него руки были заняты каким-то свернутым мешком.

Наверное в первый раз за всю историю моих боев, как на ринге так и без, ситуация оказалась патовой. Покляпые упорно поднимались по лестнице, пытаясь сократить дистанцию, я сшибал их вниз, но они поднимались и лезли снова. Они оказались неуклюжими — валились от любого удара, но крайне упорными и чертовски сильными. Когда один из них ухитрился схватить меня за рукав куртки, я еле вырвался, оставив ему на память кусок прочной ткани. Удары, от которых я бы надолго ушел в нокаут, их только опрокидывали. Поняв, что меня просто измотают и завалят массой, я сказал: «Да и черт с вами!» и перепрыгнул через поручни, приземлившись пролетом ниже. Оказавшись перед пятым, так и не принявшим участие в драке «покляпым», я уже хотел профилактически отоварить его напоследок, но он сделал шаг назад, как бы показывая, что не собирается меня задерживать. Я сообразил, что встречал его под землей. Один из тех, кто нес тело. И уже выбегая из подъезда на улицу, понял, почему его лицо показалось мне тогда знакомым. Это Андрей Девицкий, убитый Бабаем фиктор. Я его на ролике с планшета видел. Размышлять, как такое возможно, не стал — есть время работать головой и время работать ногами. Сейчас как раз второй случай.

На улице кончился дождь и вышла Луна, такая огромная и красная, как будто вот-вот рухнет на этот чертов город, зацепившись за колокольню старой пожарки. Одному мне кажется, что нынешнее полнолуние как-то подзатянулось?

— Нетта, маршрут до дома Лайсы. Нетта? Эй, вирп, ты где?

Часы не откликнулись привычным толчком вибры. Я вытащил смарт — он равнодушно показал «нет сети». Навигатор не вызывался даже через меню, Нетта не появлялась. Ничего, тут два квартала до «Макара», и я отлично помню дорогу. Может быть, там даже Лайса с Настей еще не ушли, времени-то всего ничего прошло.

Заблудиться было негде, но я сумел. Уже второй поворот вывел меня вместо прямого проезда в какой-то косой переулок, имеющий такой вид, будто тут ничего не менялось со времен Велесовой Книги примерно. Во всяком случае, электрических фонарей нет, и окна не светятся. Пока я крутил головой, пытаясь понять, как я ухитрился свернуть не туда там, где вообще нет вариантов свернуть неправильно, сзади послышались шаркающие шаги нескольких пар ног. Эти ребята не особо шустрые, но, похоже, упорные. Ладно, меня устроит любая широкая улица с электрическим освещением и уверенной связью. Вызвоню Лайсу, пусть шлет наряд полиции меня спасать. Будет немного неловко, но законопослушно и граждански правосознательно. Менее предосудительно, чем лупить их ногами по каменным физиономиям. И, будем надеяться, более эффективно.

Метров через сто я понял, что решение было неверным. Переулок не собирался заканчиваться или выводить в цивилизованные места. Он шел, загибаясь, куда-то с уклоном вниз, и свернуть из него было некуда. Сзади сопели и топали, я трусил вперед небыстрой рысью бегуна от инфаркта, берег силы и дыхание, на случай… Да, вот на этот самый случай, да.

Две таких же косых и приземистых, пахнущих разрытой могилой фигуры отделились от стены впереди, и я резко ускорился, набирая инерцию. Этому трюку меня научил один бывший рестлер. Боевая применимость его ничтожна, но публике страшно нравится. Рестлинг вообще ближе к цирку, чем к ММА, если кто не знал. Я сделал вид, что хочу проскочить у левой стены, и, когда покляпые качнулись туда, резко сменил направление, кинувшись с разбегу вправо. Со стороны кажется, что боец сейчас со всего маху убьется об стену, публика замирает, но…

Я эффектно, используя инерцию своих девяноста кило, невысоко взбежал по стене в стиле ниндзя и, описав дугу, оказался за спиной нападающих. Балет, я же говорю. Но, если противник к такому не готов, то работает. А теперь ходу. Где-то же кончится эта узкая кишка между глухих темных домов?

Переулок вывел меня на пустую темную площадь, освещенную только безумной багровой луной. У них тут что, везде свет отключили? Полный городской локаут? Казалось бы, небольшой городишко, но этого места я раньше не видел. Уж такую здоровенную фактурную площадь я бы точно запомнил. И памятник. Особенно памятник. Не знаю, что хотел сказать своим творением скульптор, но я бы для начала связал ему руки. Длинными рукавами за спиной. Ему, и тому, кто разрешил такое поставить на городской площади. Больше всего это похоже на изуродованный череп размером с микролитражку, прободенный в произвольных ракурсах разнообразными острыми предметами причудливых очертаний. Торчащие вверху загнутые гофрированные шланги придавали ему еще и неприятное анатомическое сходство с неаккуратно выдранным из грудной клетки сердцем. В красноватом свете луны казалось, что с него стекает кровь, хотя это на самом деле нечто вроде фонтана. Уродливое сооружение стоит в центре круглой чаши бассейна, и вода, пульсирующими толчками текущая по поверхности, с тихим шелестом стекает туда. Пьяный кошмар патологоанатома, а не скульптурное сооружение.

Я растерялся, не зная, куда податься — с площади расходятся лучами улицы, а я понятия не имею, в какую сторону мне надо. Совершенно потерял направление. Смарт по-прежнему не ловит сеть, не видит спутники, не грузит карту. Нетта не отзывается. Вот вам и все эти современные технологии. Полный карман вычислительных мощностей, а направление хоть по звездам определяй.

Не дожидаясь, пока за мной притопают отставшие преследователи, рванул по улице налево, в надежде, что улица выведет меня назад, к электрическому свету и сотовой связи. Черта с два. Не знаю, где все эти пустые темные кварталы прячутся днем, но в свете луны они выглядят бесконечными. В конце концов я оказался в узком переулке между каких-то каменных склепов. Свернул направо, потом еще направо, что, по идее должно было вывести меня назад — но не вывело. Скорее завело.

Окраина болота под багровой луной смотрится совершенно безумно, как марсианский какой-то пейзаж, буро-красный, цвета запекшейся крови. Фрр-шшурх! — Над головой, так низко, что едва не коснулись крыльями волос, пронеслись большие черные птицы. Не удивлюсь, найдя поутру в башке седину. На болотах в свете луны что-то двигалось, суетливо и хаотично, и я решил не выяснять, что именно. Развернулся и пошел прочь. Ведь, если я жопой к болотам, то лицом к центру города, верно?

А вот хрен там. И вроде шел прямо, никуда не сворачивая, и улица не такая уж кривая, а все равно вышел опять на край болота. Такое ощущение, что я брожу не первый час и уже должно светать — но нет, на часах по-прежнему полночь с копейками. То ли электроника окончательно зависла, то ли у меня что-то с чувством времени случилось.

С болот ко мне, быстро и хаотично двигаясь, приближались темные верткие фигуры. За ними, как будто преследуя, наползал плотный, розовый от луны туман. Эх, надо было у Клюси бейсбольную биту попросить. У нее, наверное, еще есть. Как-то вдруг ощутил в себе внезапную страсть к бейсболу, с чего бы это?

Я отошел к темному углу, образованному двумя зданиями, но пробежавшие мимо дети не обратили на меня никакого внимания. Они неслись как безумные, в свете луны казалось, что их глаза светятся, а лица, наоборот, темны. Не раздумывая, рванул за ними — хотя бы кто-то здесь знает, куда надо двигаться, а не стоит, тупо пялясь вдаль.

Бежали они так быстро и целеустремленно, что я, к стыду своему, вскоре отстал. Откуда в них столько энергии? Мчались так, как будто от этого зависит их жизнь, но при этом не по прямой, а шарахаясь вправо-влево и подпрыгивая на бегу. Нелепое, странное зрелище. Но, когда я выбежал за ними обратно на площадь с краниокардиальным фонтаном, они уже окружили парочку, стоящую возле его невысокой ограды.

Ничего не делали, просто стояли и смотрели. На Ивана, с лицом немного безумным, но очень решительным, и на мою дочь Настю, которую он удерживает профессиональным захватом, одной рукой. В другой руке у него кривой неприятный нож, приставленный к тонкой шее.

— Я выпущу туда ее кровь! — с вызовом говорит Иван стоящей перед ним Сумерле и наклоняет Настю над бассейном фонтана, запрокидывая ее голову назад. Лицо дочери в лунном свете бледное и совершенное, как у мраморной статуи. На нем нет испуга. — Отгони своих щенков!

— Они не тронут тебя, странь, — говорит Сумерла, пока я, стараясь держаться у Ивана за спиной, тихо шаг за шагом приближаюсь. — Ты правильно боишься, да не тех.

— Без тебя разберусь, нейка! Мне нужен твой хозяин!

— Не дорос ты, странь, до балия нашего. Кто он — и кто ты?

— Плевать. Не на меня смотри, нейка, а на тех, кто меня послал. Вы с кем связались? Вам разве для них детей отдали?

Я не слушал их разговор и не вникал, я изо всех сил старался правильно, перекатом с пятки на носок, ставить ноги. Так, если верить знакомому разведчику из ССО, шаги не слышны. Я видел только натянувшуюся кожу на шее дочери и кривой нож возле нее. И еще затылок своего бывшего приятеля. Если ударить сильно и точно, то мозги в его башке взболтнутся, как в блендере, и он вырубится раньше, чем сможет двинуть ножом. У меня только один шанс, но я не промахнусь. А потом он очень сильно пожалеет, что посмел коснуться моей дочери. И плевать на последствия.

— Меньшая кровь, — отвечала меж тем Сумерла, — лучше эти, чем другие.

— Спорить еще с тобой…

— Не побоишься грех на душу взять? — спросила карлица. — Дитя невинное зарезать?

— Ты не хуже меня знаешь, что это за дитя.

— Ой ли?

— Не играй со мной, нейка! У меня рука не дрогнет!

— Не выйдет к тебе балий. Хоть ты всех их тут зарежь.

Сумерла прекрасно меня видела, но даже глазом не моргнула, когда я подошел на расстояние удара.

Под ботинком хрупнул камешек, он начал поворачивать голову, и я ударил. Всем весом, «на пробой», начисто отбив незащищенную перчаткой руку об затылочную кость. Удар вышел неидеальным, чуть смазанным, но Иван «поплыл», заваливаясь на землю и выпуская Настю. Дочка молча, почти без всплеска, обрушилась в темную воду, а я добавил ему в голову с ноги. Не, сука, теперь ты больницей не отделаешься!

— Утопнет твоя! — вороном каркнула Сумерла.

Я обернулся — по воде расходились круги. Я был уверен, что, упав в мелкую чашу фонтана, Настя придет в себя и встанет, но она осталась под водой.

Мелкую? Прыгнув за дочкой в круглый водоем, я обнаружил, что не достаю до дна. Кто же делает фонтаны такой глубины? А если в него дети упадут? Я набрал воздуха в грудь и нырнул, изо всех сил запихивая себя сильными гребками под воду. Луна неплохо подсвечивает прозрачную зеленоватую бездну, и я вижу внизу под собой уходящий вниз силуэт с белым пятном лица. Да какая же тут глубина? И чем дальше я погружался, тем отчетливее просматривался какой-то нижний подводный свет, идущий откуда-то со дна. В нем я видел безмятежно тонущую дочь.

Не знаю, как глубоко нырнул, но вынырнул буквально чудом, с темнотой в глазах и рвущимися легкими. Последним сверхусилием вскинул Настю животом на бортик фонтана и повис рядом. Она закашлялась, изо рта потекла вода. Я, с трудом подтянувшись, вылез, обтекая. Иван в этот момент завозился, поднимаясь. Ничего, сейчас, дай отдышаться… Он посмотрел мне в глаза и даже в неверном свете луны прочитал в них что-то для себя важное. Настолько, что, встав на ноги, начал медленно отступать спиной к краю площади.

Я вытащил дочь и положил на землю. Она нормально дышит, значит — оклемается. А вот мой бывший приятель дышит напрасно. Я пошел за ним, хотя ноги еще как ватные, и руки дрожат. Перекупался. Но надо доводить до конца начатое, иначе потом придется все время оглядываться. Один только вопрос…

— Где Марта? — спросил я хрипло, еле расслышав сам себя. Прокашлялся, спросил снова. — Марту куда дел, обмудок? Нет, стой!

Иван развернулся и бросился бежать. Башку я ему все-таки прилично сотряс, мотало его здорово, но и я не в лучшей форме после заплыва. Гонка двух инвалидов. Я молчал, берег дыхание, он тоже — так что бежали молча, громко топая (он) и шлепая мокрыми кроссовками (я). Кроссовки меня и подвели — размокшая обувь разболталась, провернулась на ноге и я, поскользнувшись, навернулся на дорогу, сбив колено, руку и то ли подвывихнув, то ли потянув щиколотку. Теперь я мог только ковылять, ругаясь, а Иван стремительно удалялся, унося с собой сведения о местонахождении Марты. За ним, слетая с крыш, собирались в стаю черные птицы.

— Стой, мудак! — закричал я вслед, предчувствуя недоброе. — Да стой ты, хуже будет!

Он меня то ли не слышал, то ли не верил. А зря. Птиц становилось все больше и они, громко хлопая крыльями, начали пикировать на него сверху. Первая просто взъерошила волосы, он отмахнулся от нее не глядя, вторая зацепила крылом, заставив сбиться с шага, а третья, видимо, больно долбанула клювом уже пострадавший сегодня затылок. Во всяком случае, он вскрикнул и наддал, ускоряясь. Я из последних сил ковылял за ним, подвывая от боли в ноге. Иван, не разбирая дороги, бежал вглубь болот, а за ним тянулся густеющий шлейф из черных птиц. Вскоре они скрылись в наползающем тумане, а я похромал обратно.

«Навьи — это птицы на злых ветрах», — известили меня Мироздание и шизофрения вычурным шрифтом на кирпичной стене.

Луна скрылась, заморосил дождик, но я уже не мог стать мокрее. Настя тоже. Сидит, прислонившись к бортику фонтана, глаза закрыты. Я, присев, подхватил ее на плечо и, крякнув, поднял. Да, подросла девочка. В десять лет таскал как пушинку. И куда нам теперь?

— Маржак! — повелительно сказала смотрящая на нас Сумерла. — Отведи его.

Толпы резвых местных детишек уже не было, а вот здоровенный худой телохранитель карлицы тут как тут. Он потянулся взять у меня Настю, но я угрожающе сказал:

— Руки повыдергиваю!

Он не настаивал, просто повернулся и пошел, размашистой корявой походкой рассохшегося буратино. Я даже не удивился, когда через три поворота оказался возле Лайсиного дома. Дождь уже поливал вовсю, дело было к утру, и я из последних сил поднялся с Настей по лестнице. Кроссовок пришлось разрезать — так опухла нога. Ничего, к травмам мне не привыкать. Зафиксирую чем-нибудь, пройдет. Но сначала Настя. Раздел, обтер полотенцем, замотал в теплый халат. Вот так хорошо.

— Ты как?

— Жуткая слабость, — сказала она еле слышно. — Не могу пошевелиться.

— Вот и не шевелись. Сейчас горячего сладкого чаю тебе сделаю.

— С печеником?

— С печеником.

— Спасибо, пап. Ты самый лучший.

— Ну, выбирать тебе не приходится.

Собрал с пола мокрое и понес в ванную. Там, в полной остывшей уже воды ванне лежала Лайса.

Я почему-то в первую секунду решил, что она мертвая. Как-то она так лежала… Голая, скрестив руки на груди, глядя остановившимся взглядом в потолок. Волосы плывут черной медузой вокруг головы, над водой только лицо, в пупке стальная горошина пирсинга, над лобком та самая татуировка. Не обманули сны.

Я остановился, не зная, что делать, но она моргнула, и я понял, что жива. Хотя небольшой острый ножик рядом мне не понравился.

— Не смогла, — сказала она равнодушно и тихо. — Хотела, но не смогла.

— Ну офигеть был бы сюрприз, — ответил я без сочувствия. — Но так тоже ничего. Ты лежи, лежи, я просто вещи принес в стирку. Не буду тебе мешать. Ножик подать? Кстати, разве тебе не полагается стреляться из табельного? Ты же офицер.

— Я не знала, что ему нужна девочка. Он обещал, что вернет тебе жену, и вы просто уедете.

— И ты поверила?

— Не совсем, — призналась она. — Но он обещал, что мы тоже уедем. Вместе. Мне так осточертел этот город.

— Это вряд ли, — сказал я, припомнив, как исчез в тумане преследуемый птицами Иван.

— Я поняла. Я сразу это поняла, когда вернулась и увидела, что Насти нет. Меня вызвали в управление, а он сказал, что все уже сделано, он отведет ее домой. Оказалось, что в управление меня не вызывали, какой-то глюк системы, я поехала домой, а ее нет, и Иван не отзывается. И я все поняла.

— Какая сообразительная, — хмыкнул я.

Я уже не злился на нее. Тяжело злиться на женщину, которая лежит перед тобой голой. Но и сочувствия к ее пиздостраданиям не испытывал ни малейшего.

— За такое не просят прощения. Я не знаю, как с этим жить дальше, — сказала она жалобно.

Я не растрогался и не сжал ее в объятиях. Во-первых, она голая и мокрая, а во-вторых, из-за нее я снова лишился жены и чуть было не лишился дочери.

— Поплачешь, погорюешь, да и заживешь себе. Ты не первая, кого мужик использовал и кинул, — ответил я равнодушно. — Если ножик тебе больше не нужен, то лучше вылезай, а то вода остыла. Простудишься еще.

И похромал Насте чай делать. Горячий и сладкий. С печеником.

Выглянув в окно, ознакомился с актуальной назаборной сентенцией: «В жизни может случиться что угодно. В том числе и ничего».

И не поспоришь ведь.