Леонид. Время выбора

Глава 9

Мы вошли в мутное, пахнущее илом устье Темзы ранним, промозглым утром. С борта «Смольного» тут же ушла радиограмма в посольство, извещавшая о нашем прибытии. Еще на подходе, когда земля была лишь тонкой полоской на горизонте, «Смольный» сбросил ход. К нашему борту, подпрыгивая на волнах, подошел маленький юркий катер с надписью «PILOT». По штормтрапу на палубу ловко взобрался коренастый британец в мокром плаще и форменной фуражке. Не говоря ни слова, он проследовал на капитанский мостик. С этого момента не наш капитан, а этот угрюмый незнакомец, отдавая короткие, гортанные команды на английском, повел наш пароход через лабиринт мелей и узких фарватеров.

Я стоял на палубе с Устиновым. Мы молча смотрели, как лоцман, ориентируясь на десятки бакенов и сигнальных огней, уверенно проводит судно мимо встречных пароходов и барж. Это была своя, особая магия, знание, передаваемое из поколения в поколение.

По мере приближения столицы Англии выяснилось, что легендарный лондонский смог оказался совсем не метафорой. Густой, желтоватый туман, смешанный с угольным дымом, плотно окутывал воду, и из этой серой пелены, как призраки, бесшумно вырастали силуэты судов, идущих нам навстречу

Вскоре показались и сами Королевские доки. Нас медленно, почти наощупь, втаскивали в узкий шлюз два маленьких, но на удивление мощных, закопченных буксира. Наконец, после команды с берега и лязга цепей, наш пароход замер у гранитной стенки причала. Загудели лебедки, и поданный трап с глухим стуком уперся в английскую землю.

Члены советской делегации, перешучиваясь, сгрудились возле трапа. Однако до выгрузки было далеко: нашей делегации еще предстояло пройти все формальности. Сразу после швартовки, когда стих гул машин, на борт поднялась официальная делегация: пограничник в строгой форме и таможенник. Нас всех собрали в кают-компании для проверки наших дипломатических паспортов, занявшей, впрочем, не больше пяти минут. Суровый офицер-пограничник, лишь мельком взглянув на наши фотографии, глухо щелкнул штампом в паспорте Микояна, потом — Кагановича, потом — моем. Все очень корректно и скупо — ни вопросов, ни улыбок, ни «вэлкомов». Формальность была соблюдена. Англия официально впустила нас в свои пределы.

Мы вновь вышли на палубу. На пирсе царило сдержанное оживление. У основания трапа уже стояла группа встречающих: посол Иван Майский, несколько сотрудников посольства в строгих пальто, шляпах или котелках и — неожиданно — с десяток юрких репортеров с фотоаппаратами. Рядом выстроились три блестящих черных автомобиля «Хамбер» с советскими флажками на крыльях.

Первым, как и полагалось по ранжиру, спустился глава делегации Анастас Микоян. Едва его нога коснулась британской земли, причал озарился резкими, ослепительными вспышками магния. Репортеры, щелкая затворами своих громоздких пресс-камер, обступили его, выкрикивая вопросы на английском. Микоян, лучезарно улыбаясь, пожал руку Майскому и что-то коротко, но веско ответил им. Подскочил переводчик, и вокруг Анастаса Ивановича сразу собралась небольшая толпа щелкающих вспышками и строчащих чего-то в блокноты крикливых предшественников «папарацци». Микоян чувствовал себя среди них как рыба в воде: застать его врасплох им явно не удалось.

Следом за ним, с видом прибывшего к варварам римского проконсула, сошел Михаил Каганович. Вспышки фотоаппаратов, казалось, доставляли ему удовольствие. Он важно кивнул Майскому, постоял возле Микояна, и, заметив что все внимание приковано к главе делегации, разочарованно проследовал к посольским машинам.

Я спустился одним из следующих, вместе с основной группой — Устиновым, Яковлевым, Ермольевой. На нас репортеры уже не обращали внимания. Мои чемоданы предусмотрительно подхватили Устинов и Яковлев, что позволило мне оказать такую же любезность профессору Ермольевой, с сомнением смотревшей на хлипкий трап. Взяв ее чемодан, я одним из первых спустился на причал. Майский, освободившись от прессы, кратко поприветствовал нас. Выделенных посольством машин на всю нашу большую делегацию, разумеется, не хватило. Основная группа — руководители и специалисты — разместилась в «Хамберах», а рядовым инженерам, переводчикам и техперсоналу помощник посла, достав пачку фунтовых купюр, бросился ловить такси.

После нескольких дней мерной, но изматывающей качки на зыби Северного моря неподвижная твердь под ногами ощущалась как величайшее благо.

Я на секунду замер, глубоко вдыхая густой, незнакомый воздух. Он был пропитан запахом угля, сырости, гниющего дерева и чего-то пряного, экзотического — кажется, так пахли специи из далеких колоний. В ожидании, пока все спустятся на причал, я окинул взглядом порт Лондона. Вокруг, насколько хватало глаз, кипела работа: над головой, перечеркивая серое небо, простирался бесконечный лес портовых кранов, которые медленно поворачивали свои шеи, поднимая из трюмов соседних пароходов тюки, ящики и бочки. Внизу, на причале, как муравьи, сновали докеры в кепках.

Рядом суетились репортеры, осыпавшие Микояна градом вопросов. Для британской прессы я был пустым местом, никому не известным функционером из свиты Микояна, и не ожидал никакого внимания к своей персоне. Я уже проходил мимо галдящей толпы журналистов, окружившей Микояна, когда один из них — невысокий, полноватый господин в твидовом пиджаке и надвинутой на глаза клетчатой кепке — отделился от группы и шагнул мне навстречу.

— Mister Brezhnev? — спросил он по-английски с, как мне показалось, легким венгерским акцентом. — Welcome to London. How do you like our city? (Мистер Брежнев? Добро пожаловать в Лондон. Как вам наш город?)

Я замер от неожиданности. Откуда он знал мою фамилию? Я посмотрел на него внимательнее. Глаза его, на мгновение встретившись с моими, были холодными, внимательными и абсолютно нелюбопытными. Эээ, дружок… Да ты не просто так здесь. Ну что же — намек понял!

— I haven’t seen London yet. Only the docks, — ответил я ровно. (Я еще не видел Лондона. Только доки.)

Он понимающе кивнул, словно получил ожидаемый ответ.

— If you wish to see the real London, sir, go to Piccadilly Circus, — произнес он так же ровно, глядя мне куда-то за плечо. — Lots of cinemas in the evening. And an excellent new bar just opened nearby. «Greenhill». Very quiet place. Good whiskey. Enjoy your stay, sir. (Если хотите увидеть настоящий Лондон, сэр, отправляйтесь на Пикадилли-сёркус. Вечером там много кинотеатров. И рядом открылся отличный новый бар. «Гринхилл». Очень тихое место. Хороший виски. Наслаждайтесь пребыванием, сэр.)

С этими словами он развернулся и так же быстро, как и появился, растворился в толпе своих «коллег», снова начав что-то выкрикивать в сторону Микояна.

Я молча кивнул и прошел к машине. Зеленый холм, значит. Хорошо!

Пока я завис в раздумьях, подошел Устинов.

— Вот она, Англия, «мастерская мира» — негромко произнес он, глядя на могучие вершины портовых кранов и на творящийся вокруг Микояна хаос.

— Да, Дмитрий Федорович, — ответил я. — Мастерская мира. Операцию по ее расхищению объявляю открытой!

И мы, рассмеявшись, пошли к посольским «Хамберам» и ожидавшим у них строгим сотрудникам нашего посольства. После короткого приветствия нас провели к машинам. У каждого спросили фамилию и указали, в какое авто и на какое именно место надо садиться. В головной машине оказались Майский, Каганович и Микоян-старший.Меня с Микояном-младшим, Яковлевым и Устиновым посадили во второе авто. Дверцы захлопнулись, отсекая портовый гвалт. Третью машину заняли помощники Кагановича и Микояна. А вот Грачева, Катаева и Ермольеву, как и сотрудников технического персонала, отправили таксомоторами.

Из серого, утилитарного мира доков наша небольшая кавалькада вынырнула на улицы настоящего Лондона. Мы ехали в головной машине — я рядом с водителем, а сзади — Яковлев, Устинов и Артем Микоян. Машины шли по левой стороне, и на каждом перекрестке мы инстинктивно сжимались, ожидая неминуемого столкновения.

Первое, что ударило в глаза, — реклама. Стены домов, строительные заборы, борта двухэтажных автобусов — все было заляпано яркими, кричащими плакатами. Респектабельный мужчина с нафабренными усами демонстративно курил сигареты «Players». Домохозяйка с сияющей улыбкой протягивала банку ветчины «Bovril». Эта настырная, непрерывная, оглушающая ярмарка, от которой даже я немного отвык, для не бывавших еще за границей молодых инженеров стала первым культурным шоком.

— Смотрите, — с детским восторгом ткнул пальцем в окно Артем. — Целый дом рекламой обклеен!

Когда мы выехали на набережную Виктории, я почувствовал, как изменилось покрытие под колесами. Пропала тряска брусчатки, и машина плавно, почти бесшумно, покатилась по гладкому, черному асфальту. Поток машин здесь стал плотнее, быстрее. Взгляд цеплялся то за ярко-красные телефонные будки, то за огромные двухэтажные автобусы. По обеим сторонам дороги возвышались величественные здания из потемневшего от времени камня — монументальные, немного мрачные, но исполненные имперского достоинства и своеобразного шарма. Мне эти фасады показались чем-то сродни строгой классике Петербурга.

Яковлев, как истинный конструктор, не отрываясь смотрел на транспортный поток, цепляя взглядом технические детали.

— Интересно, — пробормотал он себе под нос, — подвеска у этих кэбов явно рессорная, архаичная. А скорость держат неплохо. Дороги ровные…

Дороги, действительно, в основном либо имели асфальтовое покрытие — супер инновационный по нашим меркам материал, — либо были вымощены плоской гранитной плиткой, по которым машина катилась легко и ровно.

Устинов, хоть и был самым младшим из нас, больше молчал. Казалось, он мысленно сканировал этот огромный, чужой механизм, пытаясь понять принципы его работы.

Наконец, мы свернули в Кенсингтон. Шумный центр остался позади. Мы въехали в тихий, респектабельный мир аристократических особняков, утопающих в зелени. Здесь, в этом анклаве старых денег и вековых традиций, и находился островок нашей, советской территории, куда мы направлялись.

Наконец, мы свернули на Кенсингтон-Палас-Гарденс — тихую, утопающую в зелени частную улицу, у въезда на которую дежурил настоящий лондонский бобби в шлеме. По обеим сторонам тянулись роскошные, похожие на дворцы особняки, скрытые за высокими чугунными оградами. Здесь располагались посольства. Наш автомобиль плавно затормозил у дома номер тринадцать. Над массивным входом, рядом с гербом Соединенного Королевства, висел еще один, абсолютно чужеродный для этого подчеркнуто буржуазного мира флаг — красный, с серпом и молотом.

Возле ограды было на удивление тихо. Никаких пикетов, никаких демонстраций, которых я подсознательно ожидал. Лишь несколько скучающих репортеров с фотоаппаратами лениво курили в стороне, да неприметный джентльмен в котелке, читавший «Таймс» на скамейке напротив, проводил нашу кавалькаду слишком внимательным взглядом.

Распахнулись тяжелые чугунные ворота, автомобили заехали на территорию посольства. Мы все, разминая ноги, наконец-то вышли из машин. Тут только я смог познакомиться толком с нашим послом в Англии. Иван Михайлович Майский — невысокий, с живыми, умными глазами за стеклами круглых очков и аккуратной эспаньолкой, был полной противоположностью тяжеловесным партийным функционерам. Интеллектуал, эрудит, одетый в идеально сшитый английский костюм, он скорее походил на профессора университета, чем на полпреда пролетарского государства.

— Ну, добро пожаловать, товарищи, — сказал он с легкой, ироничной улыбкой, пожимая нам руки. — Рад видеть вас на нашем небольшом, но, надеюсь, гостеприимном острове советской земли посреди враждебного окружения.

Последние слова прозвучали с явной иронией. Да, не зря говорили в Москве, что посол Майский тут вконец «обангличанился».

Он провел нас внутрь. Обстановка была под стать внешнему виду здания: дубовые панели, ковры, картины. Все выглядело очень по-английски, говорило о старых деньгах и дореволюционной роскоши. Пока сотрудники посольства занимались нашим багажом, Майский обрисовал ситуацию с нашим размещением.

— К сожалению, товарищи, особняк, как говорится, не резиновый, — развел он руками. — Мы, конечно, уплотнились, но всех разместить здесь не сможем. Поэтому мы решили так: основная группа — Анастас Иванович, Михаил Моисеевич, и вы, Леонид Ильич, — с ближайшими помощниками разместится здесь. А для остальных членов делегации и части специалистов мы подготовили комнаты в здании нашего торгпредства «Аркос». Там условия, возможно, поскромнее, но для работы будет все необходимое. Ну а кто не поместится и там — снимем гостиничные номера!

Но в этот момент взбунтовался Михаил Каганович, который с мрачным видом оглядывал обстановку.

— «Вы решили»… — гневно пробасил он. — Мало ли что вы решили, товарищ посол! Тут кроме вас есть товарищи рангом постарше!

— Что вы имеете против, Михаил Моисеевич? — искренне изумился Майский.

— То и имею. Это что же получается, товарищи будут друг у друга на головах сидеть? Теснота, неудобства… Нет, так не пойдет. Я, как заместитель главы, не хочу стеснять товарищей и мешать рабочей обстановке.

Произнеся этот спич, Каганович вдруг принял величественную позу.

— Я как зам главы делегации решил так: раз в посольстве мало места, я поживу в гостинице. В этом вашем, как его… «Савое». И для дела, знаете ли, будет полезнее — ближе к народу, так сказать. К капиталистическому. Чтобы лучше изучить его изнутри. Вы ведь не против, Анастас Иванович?

— Ни в коем случае! — понимающе усмехнулся хитрый армянин. Впрочем, от него никто ничего другого и не ожидал. Не зря его в будущем прозовут «От Ильича до Ильича….»

В общем, никто с Кагановичем не стал спорить. Савой так Савой. Все всё поняли: никакая теснота его, конечно, не волновала. Этот демарш был чистой, неприкрытой демонстрацией собственного статуса и заодно — стремления к буржуазному комфорту. Майский лишь едва заметно усмехнулся в усы и отдал распоряжение своему помощнику забронировать люкс.

Пока Каганович, довольный собой, отбывал в отель, мы с Микояном последовали за Майским в его просторный, заставленный книгами кабинет. Пришло время для настоящего, серьезного разговора.

— Располагайтесь, товарищи, — сказал посол, усаживая нас в глубокие кожаные кресла. — Надеюсь, здешние туманы не слишком испортили вам настроение.

Анастас Иванович кратко изложил официальные цели нашего визита — переговоры с «Роллс-Ройс», «Виккерс», изучение передового опыта. Майский слушал, задумчиво кивая, а затем откинулся на спинку кресла и дал нам свой краткий, но бесценный инструктаж.

— Запомните, товарищи, политически Англия — это в первую очередь клуб, где все «свои». А большая политика — это их закрытая игра со своими, веками установленными правилами. С бизнесменами говорите прямо и по делу, они уважают цифры и прибыль, а не лозунги. С лордами и членами правительства будьте готовы к долгим паузам, намекам и недомолвкам. Они никогда не говорят прямо. Они говорят, например, «это крайне интересная точка зрения», что означает «нет». Или «мы должны тщательно изучить этот вопрос», что означает «нет, и не спрашивайте больше». В основном вы будете слышать вариации двух этих ответов. Будьте готовы. И главное, — тут он хитро улыбнулся в усы, — не теряйте чувства юмора, даже если их шутки кажутся вам плоскими. Они могут закрыть глаза на вашу приверженность коммунизму, но никогда не простят отсутствия самоиронии.

— То есть, другими словами, ожидать нам тут нечего? — уточнил Анастас Иванович у Майского.

Тот окинул помрачневших членов делегации проницательным взглядом.

— Боюсь, добиться чего-либо будет сложно. Обстановка сейчас непростая, и, я бы сказал, шизофреническая. Наверху — «правительство национального единства», но правят бал в нем консерваторы. Для них Гитлер — это, конечно, неприятный выскочка, но он полезный барьер против коммунизма. Цепной пес, которого можно будет натравить на нас. Часть их аристократии, вроде лорда Лондондерри или леди Астор, от фюрера и вовсе в восторге. Они видят в нем спасителя европейской цивилизации от «красной чумы».

— Значит, враги, — коротко и мрачно бросил Микоян.

— Не спешите, Анастас Иванович, — мягко возразил Майский. — Не все так просто. Есть и другой фланг консерваторов, во главе с Черчиллем. Эти — старые имперцы. Они ненавидят коммунизм, но Германию они ненавидят и боятся еще больше. Для них сильная Германия — это прямая угроза Британской империи. Сейчас они в меньшинстве, но к их голосу прислушиваются.

Он сделал глоток чая.

— На другом полюсе — лейбористы. Эти — наши ситуативные друзья, или, скорее сказать, «попутчики». На словах они за мир, дружбу, разоружение и осуждают фашизм. Их лидеры, вроде Эттли или Лэнсбери, — убежденные пацифисты. Проблема в том, что они настолько боятся новой войны, что готовы скармливать Гитлеру кого угодно — Рейнскую область, Саар, Австрию, Судеты — лишь бы он не трогал их остров. Так что на реальную помощь от них в случае конфликта я бы не рассчитывал.

— Так на кого же опираться? — спросил я.

— На наших настоящих, идейных союзников, — ответил Майский. — Это левая интеллигенция. Профессура в Кембридже и Оксфорде, писатели, журналисты. Для них, разочарованных в капитализме и напуганных фашизмом, Советский Союз — это маяк надежды. Они — наши главные проводники в британском обществе. Через них мы влияем на умы и создаем нужное нам общественное мнение. Так что поле для работы у вас огромное.

Встреча подходила к концу. Прощаясь со мной в дверях, когда Микоян и его помощники уже вышли, Майский на мгновение задержал мою руку. Его умные глаза смотрели серьезно и с легким любопытством.

— Удачи вам, Леонид Ильич, — тихо сказал он. — Здесь, в Англии, есть поговорка: «Дьявол кроется в деталях». Судя по тому неофициальному списку задач, который мне передали из Центра, вы приехали именно за ними. Будьте осторожны. Деталями здесь интересуется не только дьявол, но и служба безопасности Его Величества.

Выйдя из кабинета Майского, я застал свою «молодую гвардию» — Устинова, Яковлева и Артема Микояна — в холле. Они явно томились от безделья и сгорали от нетерпения увидеть город. И я их прекрасно понимал. Все они были молодыми людьми: Яковлеву и Артему по двадцать восемь, а Устинову так и вовсе двадцать пять!

— Ну что, старики, сидеть в четырех стенах будем? — я хлопнул в ладоши, решив, что небольшой экскурс в самое сердце капитализма будет для них полезнее любых инструктажей. — Поехали, посмотрим на их знаменитую площадь Пикадилли.

— Такси? — с надеждой спросил Яковлев, выглядывая на улицу, где мимо проплывали черные, угловатые кэбы.

— Скучно, — ответил я. — Погрузимся глубже. Поедем на метро.

Мы вышли из посольства и за несколько минут дошли до ближайшей станции — «Квинсвэй». Вход под землю располагался в типичном лондонском здании из темно-красной глазурованной плитки. Пройдя турникет, мы оказались перед большой, похожей на клетку, шахтой лифта с раздвижными решетчатыми дверями. Никаких эскалаторов, к которым мы уже привыкали в Москве, здесь не было.

— Лифт? В метро? — удивленно пробормотал Яковлев.

Внутри просторной кабины, отделанной темным деревом, сидел на табуретке немолодой лифтер в поношенной униформе, с пышными седыми баками. Он смерил нас, четверых иностранцев в тяжелых пальто, безразличным взглядом.

— Даун, плиз, — скомандовал я, предполагая что именно так общаются с лифтерами.

Старикан что-то проворчал, с лязгом закрыл внутреннюю и внешнюю решетки, и кабина, содрогнувшись, начала медленно, с дребезжанием, погружаться в гулкую темноту.

— Excuse me, sir. Could you tell us how to get to Piccadilly Circus? — спросил я, решив уточнить маршрут. («Прошу прощения, сэр. Не подскажете, как нам добраться до Пикадилли-сёркус?»)

Лифтер, на удивление, оживился. Мое обращение, видимо, польстило ему.

— Ah, Piccadilly! Easy, governor. Take this line, the Central, eastbound to Oxford Circus. That’s three stops. Then you change for the Bakerloo line, the brown one on the map, two stops south. Can’t miss it. («А, Пикадилли! Проще простого, шеф. Едете по этой, Центральной линии, на восток до Оксфорд-сёркус. Это три остановки. Там пересаживаетесь на линию Бейкерлоо, она на карте коричневая, две остановки на юг. Не промахнетесь.»)

Он говорил быстро, проглатывая окончания слов и используя незнакомые мне обороты. Я понял его лишь наполовину, но уловил главное — названия станций и линий. Этого было достаточно.

Кабина остановилась, лязгнули решетки, и мы вышли в сводчатый коридор. Меня, привыкшего к грандиозным, почти дворцовым станциям московского метро 21 века, поразила эта утилитарная, рабочая простота: узкие тоннели, тусклый свет, запах озона и сырости. А вот мои спутники, казалось, были в восторге и от самого ощущения нахождения глубоко под землей, и от тоннелей, и от электрического света, и непривычного, резкого запаха креозота и озона.

Но настоящее потрясение ждало их на платформе. Через минуту из черного, круглого зева тоннеля с нарастающим грохотом и воем вылетел красный состав. Он не был похож ни на что, виденное нами ранее. Это не был паровоз с вагонами. Это был электропоезд. Цельный, состоящий из нескольких вагонов, он двигался сам, без видимого локомотива, питаясь от третьего, контактного рельса. Вспышки электрических разрядов под колесами освещали темноту тоннеля.

— На электричестве… — догадался Устинов, вглядываясь в устройство токосъемников.

Вагоны были низкими, почти полукруглыми в сечении, и когда мы втиснулись внутрь, Устинов, самый рослый из нас, почти упирался головой в потолок.

Поезд рванул с места, и мы погрузились в мир оглушительного, вибрирующего грохота. В отличие от привычных мне московских тоннелей, здесь, казалось, между стеной тоннеля и вагоном не просунуть и ладони. На остановках в вагон вливалась и выливалась пестрая, молчаливая толпа: мужчины в котелках, женщины в элегантных шляпках, рабочие в кепках. Все читали вечерние газеты, не обращая друг на друга никакого внимания.

Я кое-как объяснил нашему временному проводнику-лифтеру маршрут и уточнил его у соседа, вежливо ткнув пальцем в схему над дверью. Гениальная в своей простоте карта, разработанная неким Беком, позволяла даже нам, никогда не видевшим метро, с легкостью понять всю паутину лондонской подземки.

Через несколько пересадок, впервые в жизни прокатившись на «электрической лестнице» — эскалаторе, который привел в полный восторг Артема, — мы наконец вышли на поверхность. И оказались в другом мире.

Нас оглушил рев клаксонов и ослепил свет. Ноги наши ступали по гладкой, черной, идеально ровной поверхности — по асфальту. В свете бесчисленных огней он блестел, как мокрая кожа. Под ногами не было привычной московской тряски булыжника, этого вечного дребезжания, от которого ломило кости. Здесь был ровный, стремительный гул шин, катящихся по асфальту. Это был звук скорости, звук другой цивилизации.

И поток, несущийся по этим черным лентам, был другим. В Москве на одну машину все еще приходилось с десяток конных повозок; улицы пахли овсом и навозом, цокали копытами. Здесь же лошадей не было вовсе. Я не увидел ни одной. Вокруг нас текли, останавливались и снова трогались с места сотни автомобилей. Маленькие, юркие «Остины» и «Моррисы», похожие на жуков. Высокие, чопорные черные кэбы. Огромные, дорогие «Паккарды», бесшумно скользящие в потоке. Это был город победившего мотора.

Фасады домов почти полностью исчезали за гигантскими, многоцветными неоновыми полотнами. Они не просто горели — они жили. Огромная бутылка джина «Гордонс» сама собой наклонялась и наполняла бокал. Огненные буквы лозунга «Guinness is Good for You» вспыхивали и гасли. По гигантской шине «Данлоп» катились огненные искры. Это была не информация. Это была агрессия, симфония света, вдалбливающая в мозг простые желания: купи, выпей, поезжай.

А сквозь этот поток огня и металла величественно, как красные горы на колесах, проплывали двухэтажные автобусы. Они раскачивались, кренились на поворотах, и с их открытых задних площадок на ходу спрыгивали и запрыгивали люди с непостижимой для нас ловкостью. Я смотрел на эту двухэтажную махину и думал не о ее экзотичности, а об эффективности: одна машина, один водитель, а везут вдвое больше людей. Надо будет присмотреться к их системе организации городского транспорта…

Посреди всего этого хаоса стояли, как незыблемые часовые, ярко-красные чугунные телефонные будки — прочные, основательные, символ доступной и работающей связи для любого, у кого в кармане найдется пара пенни.

Вокруг площади сияли входы в кинотеатры. Их было, наверное, с десяток. Огромные, подсвеченные козырьки, афиши с нарисованными лицами незнакомых, но явно знаменитых актеров, имена которых горели над входом. Это был город, одержимый не только производством, но и развлечением.

Пока мои спутники стояли, задрав головы, совершенно оглушенные этим зрелищем, я узнал у прохожих, где находится этот самый «Гринхилл».

— Пойдемте, — я тронул Яковлева за рукав и повел их в одну из боковых, неприметных улочек.

И мы снова попали в другой мир. Яркий свет и рев моторов остались за углом. Здесь было тихо, пахло сыростью и угольным дымом. Улица была узкой, тускло освещенной редкими фонарями. Некрашеные кирпичные фасады домов — все в потеках угольной сажи. И под ногами снова была старая, выщербленная гранитная брусчатка. Проехавший мимо одинокий фургон молочника загрохотал по ней, как телега. Современность, этот сверкающий фасад капитализма, оказалась лишь тонким, ярким слоем, нанесенным поверх старой, вековой Англии.

— А теперь, — сказал я своим ошеломленным спутникам, — давайте выпьем по пинте настоящего английского эля. Вы это заслужили.

Бар «Greenhill» действительно оказался новым. Вместо традиционной деревянной вывески с потускневшей позолотой, над входом горела яркая неоновая надпись, что было совершенно нетипично для консервативных английских пабов. Из-за дверей доносились звуки джаза.

Внутри было шумно, людно и дымно. Ничего общего с нашими пивными, где работяги под воблу пили разбавленное «Жигулевское». Здесь за маленькими столиками сидели щеголеватые молодые люди с девушками, а у длинной, отполированной до блеска барной стойки толпились мужчины в дорогих костюмах. Играл небольшой джаз-бэнд: саксофон, контрабас, ударные. Воздух был пропитан запахом пива, табака и незнакомых женских духов.

Мы с трудом протиснулись к стойке.

— Четыре пинты пива, плиз! — громко, как на митинге, скомандовал я, ткнув пальцем в ближайший кран.

Бармен, усатый крепыш в белоснежной рубашке, смерил нас ироничным взглядом и молча наполнил четыре тяжелые, толстостенные кружки. Первая проба английского пива обернулась конфузом. Нам достался знаменитый «Гиннесс».

— Тьфу, что за гадость! — поморщившись, выплюнул Артем. — Как будто квас из горелого хлеба сделали.

Яковлев и Устинов солидарно поморщились. Темный «Гиннес», с его густой пеной и горьким, кофейным привкусом, оказался для нас, привыкших к легкому светлому пиву, слишком непривычным. Пришлось брать реванш. Следующие кружки — светлый эль и легкое пшеничное пиво — пошли на ура.

Немного осмелев, моя молодежь начала с любопытством поглядывать по сторонам, на смеющихся английских девушек за соседними столиками. Было видно, что они не прочь завязать знакомство, но робость и языковой барьер делали свое дело. К тому же, все дамы были с кавалерами. Пришлось ограничиться обменом впечатлениями, которые били через край.

— Вы заметили, какая у них культура производства? — горячо говорил Яковлев, перекрикивая музыку. — Каждый автомобиль, каждый автобус — как будто только что с конвейера! Ни зазоров, ни кривых панелей…

— А организация! — подхватил Устинов. — Все движется по правилам. Светофоры, разметка… Система. У них работает система.

Я слушал их вполуха, сканируя взглядом зал. Мой связной, журналист из порта, явно был здесь чужим. Ждать его здесь было бессмысленно. В этот момент бармен поставил передо мной еще одну, свежую пинту эля.

— Я не заказывал, — сказал я, качая головой.

— Компл́имент от заведения, сэр, — с непроницаемым лицом ответил бармен и тут же отвернулся к другому клиенту.

Я удивленно посмотрел на кружку. Это было странно. Подняв ее, я увидел под мокрым кругом на дереве стойки сложенную вчетверо бумажку, похожую на кассовый чек. Я незаметно смахнул ее в ладонь. Пока мои спутники увлеченно спорили о преимуществах английских дорог, я под столом развернул ее. На клочке бумаги было отпечатано на машинке всего несколько слов: «Regal Cinema. The Invisible Man. 9:30 PM».

Я взглянул на часы. Девять десять.

— Так, товарищи, — я поставил кружку на стол. — Культурная программа продолжается. Мне нужно отлучиться на час по одному делу. Встречаемся здесь же ровно в одиннадцать. Не теряйтесь и ведите себя прилично.

Я оставил их, ошеломленных и слегка захмелевших, и быстро вышел на улицу. Кинотеатр «Ригал» оказался в двух шагах. Купив билет на «Человека-невидимку», я вошел в темный, пахнущий попкорном зрительный зал и сел в последнем ряду.. Фильм уже начался. Через минуту на соседнее кресло бесшумно опустился человек.