Леонид. Время выбора

Глава 18

Утром меня разбудил чернокожий портье с серебряным подносом. На нем — желтый бланк «Western Union».Текст телеграммы был лаконичен: «Нью-Йорк — Чикаго. Задание выполнено. Груз и документация собраны. Вылетаем рейсом „Юнайтед“ AZ 3845. Встречайте. Яковлев».

Наша «восточная» группа возвращалась с охоты.

— Дмитрий Федорович, — окликнул я Устинова, который в соседней комнате паковал чертежи «Токко». — Оставьте бумагу. Собирайтесь. Едем в аэропорт. Грачев пусть отдыхает, он свою вахту отстоял, а мы с вами проветримся.

Спустившись в гараж отеля, мы забрали наш вишневый «Студебеккер». Парковщик уже подогнал его к выезду, надраив хром до зеркального блеска. Мотор отозвался сытым урчанием, и мы вынырнули в чикагский полдень.

Путь до Муниципального аэропорта Чикаго занял полчаса. Погода, словно желая оправдать прозвище города — «Город ветров», — испортилась. Со свинцовой глади озера Мичиган дул шквалистый, порывистый «мордотык», гнавший по улицам мусор и пыль. Машину ощутимо покачивало даже на стоянке.

Сам аэропорт оказался настоящим муравейником — на этот момент самым загруженным авиаузлом мира. Никаких рамок, досмотров и паранойи безопасности, к которой я привык в двадцать первом веке. Пассажиры в шляпах и пальто шли к самолетам прямо по бетону, провожающие махали им с открытой террасы ресторана, а между ними сновали юркие тягачи с багажом. Никому еще не пришло в голову тащить на борт самолета взрывчатку. Не удивлюсь, если и личное оружие в самолет можно проносить вполне легально. Патриархальные нравы, чего уж там…

Мы с Устиновым поднялись к панорамному окну терминала.

— Смотрите, Дмитрий Федорович, — кивнул я на заходящий на посадку серебристый двухмоторный «Боинг-247». — Сейчас начнется… воздушный цирк Барнума и Бейли.

Зрелище и правда было не для слабонервных. Ветер был настолько сильным, что самолет шел к полосе не носом, а боком — «крабом», как говорят летчики. Угол сноса градусов тридцать. Со стороны казалось, что пилот промахнулся или спятил: машина летела мимо оси, и вот-вот должна была зацепить крылом землю или кувыркнуться с бетонки.

— Разобьется… Ох разобьется! — напряженно выдохнул Устинов, вцепившись в подоконник.

Но в самый последний момент, в метре от земли, пилот ювелирным движением педалей довернул машину по оси. Дым от покрышек, мягкое касание — и самолет побежал по полосе как по рельсам.

— Обратите внимание на разметку поля, — я указал на паутину бетона за окном. — Видите? У них тут не одна полоса, а целая звезда. Восемь направлений, крест-накрест, как на британском флаге.

— И зачем же столько бетона переводить? — удивился Устинов.

— Это не просто так! Тут особая геометрия, — спасающая жизни. Самолеты сейчас легкие, схема с хвостовым колесом делает их неустойчивыми на пробеге. Чуть дунет в бок — и машину разворачивает, получается «циркуль», ломаются стойки шасси. А здесь диспетчер всегда может выбрать ту полосу, которая смотрит строго против ветра.

— Разумно, — оценил Устинов. — Надо бы нам этот опыт для наших степных аэродромов перенять. В Казахстане ветра не тише.

Тем временем «Боинг» зарулил к терминалу. Винты остановились, и из люка, придерживая шляпы, чтобы их не унесло ветром, начали выходить пассажиры. Яковлева и Артема Микояна я узнал сразу — они выглядели уставшими, но их глаза горели тем особым, хищным азартом, который бывает только после большой и удачной добычи.

Встреча была короткой — не то место, чтобы обниматься. Мы быстро загрузили их чемоданы в огромный багажник «Студебеккера» и нырнули в тишину и прохладу салона.

Едва машина тронулась, Яковлев, сидевший сзади, подался вперед.

— Леонид Ильич, поездка — на славу! — выпалил он. — С «Ферчайлдом» по радиокомпасам ударили по рукам. А главное — «глаза», — Яковлев похлопал по объемному кофру, лежащему у него в ногах. — Шерман Фэйрчайлд оказался сговорчивым малым. Мы выбили лицензию не только на навигацию, но и на их новые длиннофокусные аэрофотоаппараты. Это, Леонид Ильич, лучшая в мире оптика. Объективы — как телескопы, фокусное расстояние до метра!

— А зачем такие трубы? — удивился Устинов.

— Чтобы снимать с семи тысяч метров, — пояснил конструктор. — Самолет идет в стратосфере, его с земли не слышно и зениткам не достать, а он видит каждый танк, каждый окоп. И затвор там хитрый, межлинзовый. Срабатывает мгновенно, никакой «смазки» изображения даже на максимальной скорости полета. Теперь наша разведка станет по-настоящему зрячей.

— Отлично. Что еще? — спросил я, мысленно ставя в нашем длинном списке «чего бы такого купить» еще одну галочку.

Яковлев, кажется, только этого и ждал.

— О, в двух словах и не расскажешь. Сотни технологий. Мы выпотрошили все смежные отрасли!

Он щелкнул замками портфеля.

— Во-первых, фирма «Сперри». Мы были у них в Бруклине. Прекрасные авиаприборы делают! Они показали свой «авиагоризонт» и гирополукомпас. Для слепых полетов — незаменимая вещь. Наши «Пионеры», которые мы пытаемся копировать, и рядом не стояли. Элмер Сперри согласился продать лицензию на производство всей линейки.

— И автопилот? — спросил я, глядя в зеркало заднего вида.

— И элементы автопилота. Теперь наши бомбардировщики смогут летать в облаках по приборам, а не жаться к железным дорогам, чтобы не заблудиться.

— Ну надо же! И ничего не скрывали?

Александр Сергеевич как-то нехорошо хмыкнул.

— Похоже, американцы считают что мы настолько от них отстали, что сколько нам ни показывай — никогда не нагоним. Их инженеры держались с нами вроде бы и приветливо, но — очень снисходительно и высокомерно!

Услышав горькую правду, Устинов рядом нахмурился, я же лишь криво ухмыльнулся. Посмотрим-посмотрим, как они запоют лет через десять…

— Понятно. Что по химии?

Проблема авиационных материалов, особенно — новых, волновала меня не меньше авиаприборов. Проблема с герметичностью кабин и текущими баками пила кровь нашей авиации годами. У нас целый институт над ними работал, и при этом не особенно-то успевал за бурным ростом промышленности.

— О, тут Артем Иванович расстарался! — Яковлев хлопнул Микояна-младшего по плечу.

Артем, сияющий, как медный таз, кивнул.

— Мы нашли фирму «Тиокол» в Нью-Джерси. Они делают невероятную штуку — синтетический каучук, полисульфидный герметик. Бензостойкий, не дубеет на морозе, держит вибрацию. Мы его назвали «жидкой прокладкой». Если начнем варить такой у нас — забудем про текущие крыльевые баки навсегда.

— А еще, — перебил его Яковлев, — заехали к «Дюпону». Договорились о технологии новых нитроцеллюлозных лаков и шпаклевок. Сохнут моментально, дают идеально гладкую поверхность. Для скоростных истребителей, где каждый шершавый бугорок на обшивке крадет пять километров скорости, — то, что доктор прописал.

— Молодцы, — с чувством сказал я. — Гироскопы, герметики, лаки… Именно из такой мелочевки и складывается превосходство в воздухе.

— И еще одно, Леонид Ильич, — Яковлев понизил голос, словно боясь сглазить. — Мы привезли образцы плексигласа от фирмы «Рох энд Хаас» Прозрачный как слеза, не мутнеет, не трескается от солнца. Для фонарей кабин — идеальная замена нашему целлулоиду, который желтеет через месяц. Летчики спасибо скажут.

Вишневый капот «Студебеккера» рассекал воздух, прокладывая путь к центру Чикаго.

— Складываем всё в копилку, — бросил я через плечо, не отрывая взгляда от дороги. — Ну что, наша команда снова в сборе! Моторы, коробки, станки, приборы и химия — всё у нас. Осталось самое главное — крылья. Дуглас ждет в Калифорнии. И, судя по всему, к этому разговору мы готовы.

Вечером когда мы окончательно утвердили график, в номере вновь появился портье с очередным желтым конвертом на подносе. Это был ответ из Калифорнии.

Дональд Дуглас не подвел. Текст телеграммы был лаконичен и емок: «Заинтригован. Прибываю в Чикаго в четверг, в районе 10:00. Встречайте на аэродроме Мунисипал. Д. Д.».

Акула бизнеса клюнула.

В запасе у нас оставались сутки. Двадцать четыре часа, чтобы обрубить «хвосты» в Чикаго и подготовиться к броску на Запад. Главной головной болью, причем в буквальном смысле тяжелой, оставался мой «Студебеккер».

Жизнь не готовила партийного работника к обладанию роскошным лимузином посреди Среднего Запада. Тащить эту махину самолетом в Калифорнию — безумие, бросать у отеля — расточительство. А ведь в Москве такая машина нужна была как воздух: как эталон, как образец для наших инженеров… да и, чего греха таить, как личный трофей.

Вопрос требовал немедленного решения: через сутки нас уже тут не будет

Пришлось выдернуть в лобби начальника транспортного отдела «Амторга» — шустрого одессита Иосифа Бернштейна.

Первый осмотр мы провели прямо на улице. Иосиф Львович обошел «Лэнд Крузер» кругом, хозяйски поглаживая вишневый лак крыльев и одобрительно цокая языком.

— Красавец, — наконец, сказал он. — Ну, проблем не вижу. Оформим в лучшем виде, Леонид Ильич. И не такое туда-сюда возили! Железной дорогой перебросим в Нью-Джерси, прямо в порт. Там как раз под парами стоит «Старый большевик», грузится оборудованием для Магнитки. Загоним в трюм, в отдельный бокс, обошьем доской-пятидесяткой. Придет как новенький, ни царапины.

Ключи уже звякнули в руке, готовые перекочевать к Бернштейну, но взгляд зацепился за открытый багажник. Иосиф Львович как раз заглянул внутрь, проверяя запаску.

Багажный отсек был огромен. Не багажник, а бомбоубежище. И совершенно пустой, если не считать сиротливого ящика с дюймовым крепежом, выбитого у Данна.

— Погоди, Иосиф Львович, — рука с ключами замерла. — Непорядок. Машина через океан плывет, кубометры объема занимает, а везем воздух? В стране дефицит, а мы порожняк гоним.

В памяти всплыло личико Галочки. Ей всего несколько месяцев. С колясками в Союзе беда — грубые плетеные корзины на жестких колесах, в которых ребенка трясет, как на вибростенде. А здесь, на американских тротуарах, навстречу попадались настоящие сухопутные лайнеры на мягком ходу. Мысль о покупке мелькала еще в Нью-Йорке, но таскаться с громоздким грузом не хотелось. Теперь же, когда через океан переправлялся целый автомобиль, мелочиться было бы глупо. Сгорел сарай — гори и хата.

— Давайте-ка, прежде чем оформлять накладные, сделаем крюк. Скажем, в этот… в «Маршалл Филдс». Мне нужно приобрести… еще одно транспортное средство.

Брови Бернштейна поползли вверх, но лишних вопросов он задавать не стал.

Через полчаса двери универмага распахнулись перед нами. Детский отдел встретил запахом дорогой пудры, крахмала и сытого, самодовольного благополучия. Полки с фарфоровыми куклами и плюшевыми медведями остались позади — я зашагал прямиком к подиуму, где стояла модель красивой коляски. Тут же нарисовался услужливый продавец.

— Вот, извольте — он указал на модель, сверкающую никелем. — Это местная фирма, «Storkline». Чикаго.

Коляска оказалась — первый класс! Это был инженерный шедевр в миниатюре. Модель «Park Avenue». Я подошел к ней не как отец, а как конструктор, оценивая узлы.

— Смотри, Иосиф Львович, — я нажал рукой на люльку. Коляска мягко, упруго качнулась и плавно вернулась в исходное положение. — Независимая подвеска. С-образные стальные рессоры. Гасят любой толчок, даже на брусчатке.

Посмотрел коляску со всех сторон, провел пальцем по борту.

— Ну, все по уму. Рама — из гнутых стальных трубок. Легкая, прочная, технологичная. Никакого дерева, которое гниет и рассыхается. Колеса — на резиновом ходу, с настоящими подшипниками. А капюшон?

Продавец тут же поднял и опустил складной верх. Он двигался бесшумно, на хитроумных шарнирах-трещотках, четко фиксируясь в любом положении. Материал — не брезент, а прорезиненная ткань, плотная, моющаяся, непродуваемая.

— И тормоз, — он нажал носком ботинка на педаль у оси. Колеса намертво заблокировались. — Стояночный тормоз.

Здорово…. У нас мамочки кирпич под колесо подкладывают, а тут — механика.

— Красивая вещь, — согласился амторговец, оценив конструкцию. — Дороговата только. Двадцать пять долларов. Месячная зарплата рабочего!

— Она того стоит, — отрезал я. — Берем.

Доллары из «карманного» фонда, выданного мне Микояном, перекочевали в кассу магазина. Когда грузчик выкатил коляску к «Студебеккеру», пришлось проконтролировать погрузку лично. Багажник поглотил приобретение целиком — даже колеса снимать не потребовалось. Чтобы хром не побился о ящик с болтами, пустоты забили свертками с купленной «на сдачу» детской одеждой. Теперь дойдет в лучшем виде!

Тяжелая крышка багажника захлопнулась с глухим, солидным звуком. Ключи и папка с документами легли в ладонь Бернштейна.

— Теперь слушай команду, товарищ Бернштейн. Эта коляска — груз стратегический. Не менее важный, чем станки.

— Личный? — понятливо прищурился одессит.

— Скажем так, «двойного назначения». Адрес доставки в Москве: гараж ЦК на Старой площади. До востребования. Но в накладной сделаешь пометку: «Срочно передать для изучения на Велозавод или на завод металлической мебели».

Брови Бернштейна поползли на лоб.

— Пусть конструкторы разберут ее до винтика. Обмерят, снимут эскизы, определят состав резины, параметры пружин. Хватит нашим женщинам тяжести таскать и младенцам души вытрясать. Тут технологии простые: сварка, гибка, штамповка. Любой трубный цех потянет.

Взгляд мой скользнул по богатой витрине универмага.

— Хочу, чтобы через год такие «советские аисты» в каждом «Детском мире» стояли. А вот когда изучат и чертежи снимут — тогда пусть передадут оригинал моей жене в Дом на набережной. Впрочем, к тому моменту я, скорее всего, уже буду в Москве. Сам прослежу.

— Понял, Леонид Ильич, — в голосе Иосифа Львоича прорезалось уважение. — Скопируем. Будет советский ребенок ездить на мягких рессорах.

— И по машине, — мой голос стал жестче. — Смотрите у меня! Аккумулятор отключить, бензин слить досуха. Весь хром густо замазать техническим вазелином — океанская соль металл не щадит. Если по прибытии в Ленинград не досчитаются колпаков или инструмента, или если кто-то из грузчиков решит устроить покатушки по палубе…

— Обижаете! — Бернштейн прижал руки к груди. — Двери сургучом опечатаем. Встретите в Москве как новенькую.

И вот, мой «Лэнд Крузер» отчалил от тротуара и растворился в потоке машин. Вместе с ним ушло и напряжение последних дней. Трофей отправлен, подарок дочери в надежных руках. В Чикаго меня больше ничего не держало. Можно лететь к Дугласу налегке.

Вечер перед вылетом я встретил в номере отеля в полном одиночестве. Устинов задерживался в компании «Интернейшнл Харвестер» — вместе с инженерами «Амторга» он работал над адаптацией дюймовых чертежей приобретаемого оборудования. За окном, где-то далеко внизу, Чикаго гудел, как потревоженный улей, но здесь, на двадцатом этаже «Стивенса», царила тишина, нарушаемая лишь мерным тиканьем каминных часов. Кресло приняло уставшее тело. Ослабив узел галстука, я прикрыл глаза. В голове крутилась карусель последних дней: сделки, блеф, рискованная двойная игра с Кагановичем… Виски ломило от напряжения. И впервые за долгое время я вспомнил о доме. Так там мои поживают?

Тихий, деликатный стук в дверь заставил вздрогнуть. Рука рефлекторно дернулась, хотя оружия при мне не было.

— Кто там?

— Evening service, sir. Turn down the bed? (Вечерний сервис, сэр. Подготовить постель?) — донесся мягкий, мелодичный женский голос.

Бросил взгляд на часы. Десять вечера. Поздновато, но для отелей такого класса — в порядке вещей.

— Come in.

Дверь отворилась, и в номер скользнула горничная. Я ожидал увидеть полную матрону или уставшую негритянку, но вошла молодая девушка. Слишком, я бы сказал, молодая для ночной смены и, пожалуй, слишком красивая. Форма на ней сидела не как казенная роба, а как сшитое на заказ платье, подчеркивая тонкую талию и, насколько можно было судить — отменную грудь. Светлые локоны выбивались из-под наколки чуть более чувственно, чем того требовали правила.

— Простите за беспокойство, сэр, — она улыбнулась, и я отметил, что и помада у нее ярче, чем принято у персонала. — Я быстро. Свежий лед, шоколад на подушку…

Она прошла вглубь комнаты, шурша накрахмаленным передником. Я наблюдал за ней через отражение в темном оконном стекле. Плавными, кошачьими движениями она взбила подушки, откинула угол одеяла, поставила ведерко со льдом на столик.

И… задержалась.

— Ваш друг не придет? — спросил она, повернувшись ко мне. В полумраке комнаты ее глаза казались огромными.

— Вы выглядите таким… одиноким, сэр. Здесь, в чужой стране.

Голос девушки показался мне немного странным, с какими-то шипящими звуками. Впрочем, в Америке много эмигрантов, говорящих с акцентом своей родной страны.

— Мой друг работает, — сухо ответил я, не вставая с кресла. — И я не одинок. Я занят.

Однако она не ушла. Наоборот, подошла ко мне ближе.

— В Чикаго холодные ночи, — ее голос стал ниже, в нем появились бархатные нотки. — А у нас в отеле есть правило: гость не должен мерзнуть. Может быть… вам нужно что-то еще? Массаж? Или просто компания?

Она подошла почти вплотную. От нее пахло не хлоркой и крахмалом, как от прачек, а дорогими духами — чем-то вроде «Шанель», сладким и терпким. Она наклонилась, якобы чтобы поправить салфетку на столике рядом со мной, и вырез ее платья открыл вид, способный заставить любого мужчину забыть об осторожности.

— Я заканчиваю смену через десять минут, — шепнула она. — И я совершенно свободна.

Волна жара, естественная и тяжелая, ударила в голову. Я мужчина, я два месяца без жены, а передо мной красивая, доступная женщина…

И тут в мозгу щелкнул предохранитель. Сработала та самая «чуйка», которая не раз спасала меня в будущем.

Слишком красиво. Слишком вовремя. И главное — этот запах духов. Откуда у горничной в разгар Великой Депрессии французский парфюм? Да он стоит как ее полугодовая зарплата!

И еще одна деталь…. Войдя, она не оставила дверь приоткрытой, как положено по инструкции (чтобы не компрометировать гостя), а прикрыла ее. Красивая девушка. В 10 вечера. Заходит к иностранцу из дикой России. И нихрена не боится…

Картинка сложилась мгновенно. Только, пока она складывалась, Она потянулась рукой к моему плечу.

— Не нужно, — я перехватил ее запястье. Не грубо, но жестко, фиксируя руку в воздухе.

— Сэр? — она испуганно округлила глаза, но я почувствовал, как напряглись ее мышцы. Она не боялась меня, но зато мастерски отыгрывала испуг.

— Послушай меня, детка, — сказал я тихо, глядя ей в зрачки. — У тебя плохие сценаристы. Горничные в «Стивенсе» не душатся «Шанелью». И не запирают двери, если не хотят потерять работу.

Отпустив ее руку, я встал, нависая над ней.

— Кто тебя послал? Спецслужбы? Или конкуренты местным фирмам из Детройта?

Маска невинности слетела с нее мгновенно. Похоже, она поняла, что «клиент» не клюнул.

— Я не понимаю, о чем вы… — начала было она, но уже без прежнего энтузиазма.

— Все ты понимаешь. В коридоре, небось, уже фотограф топчется? Ждет, когда я за жопу тебя схвачу, или пуговицу расстегну? Знаешь, иди-ка ты отсюда подобру-поздорову!

— Уходить? — переспросила она громко, (даже слишком громко). — Ну уж нет, дорогой. Мы только начали!

Резким, отрепетированным движением она вдруг рванула ворот своего платья. Тонкая ткань с треском лопнула, обнажая плечо.

— Помогите! — ее визг резанул по ушам, как битое стекло. — Насилуют! Не трогайте меня!

И она, картинно всплеснув руками, рухнула спиной на широкую кровать, задрав ноги и сбив покрывало. Сцена была разыграна идеально — «зверь-большевик напал на беззащитную американку».

В ту же секунду, словно по команде режиссера, дверь номера с грохотом распахнулась — хлипкая цепочка отлетела, вырванная с «мясом».

На пороге возникли двое. Крепкие парни в шляпах, надвинутых на глаза. У одного в руках громоздкий кофр — пресс-камера «Speed Graphic» с огромным отражателем магниевой вспышки.

— Стой, ублюдок! — рявкнул фотограф, вскидывая аппарат.

Твою мать…