Леонид. Время выбора

Глава 10

Яркий прямоугольник экрана, на котором метался невидимый, безумный ученый, был единственным источником света в темном зале кинотеатра «Ригал». Фильм был удивительно созвучен моим мыслям. Невидимость, тайная власть, знания, которые могут как созидать, так и разрушать. Я выбрал задний ряд — он был почти полностью свободен. Через минуту после того, как я сел, соседнее кресло бесшумно занял человек. Мы не смотрели друг на друга.

— «Вектор» слушает', — донесся до меня тихий шепот с легким венгерским акцентом.

Это был Шандор Радо, один из лучших резидентов-нелегалов нашего Спецотдела. Географ, картограф, журналист, интеллектуал. Идеальный кандидат для работы с учеными.

— Как дела по нашему немецкому списку, Шандор? — спросил я так же тихо, не отрывая взгляда от экрана.

— Работаем, — ответил он. — Задача по «выкачиванию» из Германии ученых, поставленная вами год назад, выполняется. Есть несколько первоклассных физиков-эмигрантов, бежавших от Гитлера, готовы к сотрудничеству. Например, Клаус Фукс из Киля. Центр требует организовать их немедленную эвакуацию в Москву, чтобы усилить наши научные институты.

— Отставить, — холодно сказал я. — Никого не вывозить. Это тактическая ошибка, которая приведет к стратегическому проигрышу. Их место здесь, в Англии.

Радо на мгновение замер. Мой приказ ломал всю схему, разработанную, кстати, мною же, и утвержденную в Москве. Шандор не знал, да и не мог знать, что последнее время я здорово переосмыслил работу Спецотдела. Многие из ввезенных нами ученых показали превосходные результаты — в частности, благодаря ним мы овладели технологиями немецкого дигликолевого пороха «Нипполит». Но на этом их ценность заканчивалась. Особенно заметно это было в авиационной сфере. В Союзе в разное время работал тот же Бартини, немец Гротте, имелось целое «французское авиабюро» под руководством конструктора Ришара. И результаты их работы, прямо скажем, удручали. В общем, мы решили что нет особого смысла тащить сюда иностранных ученых «головой». Достаточно приобрести у них знания — чертежи, конструкции и технологии. А для этого лучше будет если ученые и конструкторы эти будут работать в иностранных КБ и лабораториях, получать в них заработную плату и получать знания от своих головастых коллег. Так разумнее и тупо дешевле.

— Но… товарищ Брежнев, это же готовые научные кадры! Они могут дать результат в Союзе уже через год! — удивленно прошептал Радо.

— Не надо! Они дадут нам вчерашний результат, Шандор, — прервал я его, наблюдая одним глазом за приключениями чертова Невидимки на экране. — Да, это хорошие ученые. Но гении к нам не приедут — он остались в Германии, в Англии, в Америке. Привезя этих людей в Союз, мы оторвем их от мировой науки, от передовых лабораторий, от самого «бульона», в котором варятся идеи. Через пять лет они отстанут. Наша задача не в том, чтобы усилить себя несколькими хорошими умами. Наша задача — получить доступ к результатам работы сотен лучших умов Запада.

Я повернулся к нему. В полумраке, в слабых отсветах от киноэкрана его лицо казалось бледным и напряженным.

— Поэтому ваша задача теперь — прямо противоположная. Помогите им закрепиться здесь, в лучших лабораториях — в Кавендишской лаборатории Резерфорда, в Оксфорде, где угодно. Обеспечьте их деньгами, связями. А взамен они будут просто делиться тем, что видят и слышат. Мне не нужны их руки в Москве. Мне нужны их глаза и уши здесь.

Он молчал, переваривая новую, совершенно непривычную для него концепцию разведки.

— Теперь второе, — продолжил я. — Ваши «идейные мальчики» из Кембриджа. Филби, Бёрджесс и остальные.

— Они горят желанием помогать, — уже менее уверенно сказал он. — Готовы добывать любую информацию из министерств, куда их скоро распределят.

— Это хорошо, но это — работа на будущее. Пока же их нужно использовать по профилю, пока они еще в научной среде. Англичане — народ практичный. Очень скоро, когда запахнет войной, они бросят все свои лучшие научные силы на разработку новых видов оружия. Сверхсекретных. Таких, о которых мы сегодня даже не догадываемся. Это могут быть новые шифровальные машины, методы радиолокации, что угодно.

Я сделал паузу, давая ему запомнить указания.

— Ваша задача — нацелить этих ребят и их друзей-ученых именно туда. В самые закрытые военные лаборатории Адмиралтейства, Почтового ведомства, ВВС. Я не знаю, как будут называться эти проекты, и никто пока не знает. Но они, определенно, будут. И вот когда они начнутся, наши люди должны быть уже там, внутри. Я хочу, чтобы мы получали информацию не через пять лет, когда их оружие появится на поле боя, а через неделю после начала разработки. Вот что мне нужно от Кембриджа! Не политические сплетни, не пропаганда и болтовня, и даже не эмиграция в СССР нескольких посредственных ученых, а доступ к научным секретам завтрашнего дня.

Радо долго молчал. В полумраке кинотеатра было слышно только тиканье его часов и треск звуковой дорожки фильма.

— Леонид Ильич, — наконец заговорил он с нотками отчаяния в голосе, — то, что вы говорите, — это гениально. Но это практически невыполнимо.

— В чем проблема? — жестко спросил я.

— В том, что я в Кембридже не один, — ответил он с горькой усмешкой. — Кроме моей линии по линии Разведупра, там работают еще как минимум две группы: одна — от Иностранного отдела ОГПУ, другая — от Четвертого (разведывательного) управления Штаба РККА. И задачи у них совершенно другие. Люди из ОГПУ как раз и ориентированы на то, чтобы «выдергивать» ценных ученых и переправлять в Союз. А товарищи из военной разведки пытаются через тех же студентов-коммунистов устраивать подрывную деятельность, готовить саботажников на случай войны.

Он обреченно развел руками.

— Возникает полный хаос. Я говорю нашему источнику, что его задача — делать блестящую научную карьеру и ничем себя не выдавать. А через неделю к нему приходит человек от «соседей» и требует выкрасть из лаборатории опытный образец или, еще хуже, готовит его к участию в забастовке портовых рабочих. Мы работаем вразнобой, мы путаемся друг у друга под ногами и рискуем провалить не только вашу, но и вообще всю нашу работу в Англии! У них нет единой стратегии, единого руководства на месте.

Я слушал и с ледяным бешенством понимал, что он прав. Это была классическая болезнь нашей системы: правая рука не знала, что делает левая. Десяток ведомств, грызущихся за результат и подставляющих друг друга. Он, Радо, со своей тонкой интеллектуальной работой, был бессилен против тупого напора чекистов и военных, требующих «конкретных результатов» к ближайшему празднику.

— Хорошо, Шандор. Я вас понял, — сказал я после долгой паузы. — Эта рассинхронизация будет устранена.

— Но как? — с надеждой спросил он. — Их кураторы сидят в Москве, приказы идут оттуда…

— Приказы идут оттуда, но исполнители находятся здесь. Сегодня же я проведу беседу с представителями «смежных ведомств» здесь, в Лондоне. И донесу до них единственно правильную линию партии, — я произнес эту казенную фразу с ледяной иронией. — Ваша задача — продолжать работать по намеченному нами плану. Об остальном позабочусь я. А теперь — к более простым вещам. Мне нужен инструмент. Компактный фотоаппарат для работы на заводах. Лучший из доступных.

— Есть немецкая «Лейка-3», — мгновенно отреагировал он. — Маленькая, надежная, оптика лучшая в мире.

— Отлично. Завтра утром она должна быть у меня в посольстве. С несколькими кассетами пленки и краткой инструкцией. Возможно, мне придется кое-что сфотографировать.

— Будет сделано.

На экране человек-невидимка, хохоча, сбрасывал с обрыва полицейского.

— Удачи, Шандор, — сказал я, поднимаясь. И, не дожидаясь ответа, вышел из зала.

Яркие огни Пикадилли снова ударили в глаза, но теперь они казались мне не более чем театральной декорацией, прикрывающей другой, невидимый мир.

Когда я вернулся в «Гринхилл», моя «молодая гвардия» все еще сидела за стойкой, допивая по последней пинте и оживленно споря о преимуществах английских дорог. В их глазах был восторг и легкий хмель — идеальное сочетание первоклассного мужского отдыха.

Отлично. Я рад, что они немного расслабились. Теперь не будут смотреть на этих англичан как кролики на удава.

— Отбой, товарищи инженеры, — объявил я, хлопнув Яковлева по плечу. — Завтра ранний подъем. Идем по домам. Культурная программа окончена, завтра с утра начинается работа.

Поймав два кэба, мы вернулись в посольство. Атмосфера тихого, респектабельного Кенсингтона после суетной Пиккадили-серкл подействовала на нас очень умиротворяюще. Усталость после долгого дня, полного событий и впечатлений, сразу же взяла свое. Едва добравшись до своей комнаты, я, не раздеваясь, рухнул на кровать и провалился в сон.

Проснулся я от незнакомого звука — глухого удара молочника, доставлявшего к дверям бутылки с молоком. За окном стоял серый лондонский рассвет.

Умываясь, я столкнулся с первой за день загадкой британской цивилизации. Над раковиной было два раздельных, массивных крана. Один, с синей точкой, плевался ледяной, почти колючей водой. Второй, с красной, — обжигающим кипятком. Смесителя не было. Я смотрел на это сантехническое недоразумение, пытаясь понять его логику. Нация, управлявшая половиной мира и строившая самые сложные авиационные моторы, не смогла решить простейшую инженерную задачу — смешать горячую и холодную воду. Гениальность в большом и удивительный, архаичный консерватизм в малом… Пришлось умываться, по-солдатски, зачерпывая воду ладонями.

За завтраком в небольшой столовой для сотрудников посольства нас ждало следующее открытие. На тарелке, вместо привычной каши или творога, лежала дымящаяся яичница-глазунья, два обжаренных до хруста ломтика бекона, половинка помидора, тоже поджаренная на гриле, и несколько шампиньонов. Рядом — стопка поджаренных тостов, масло и густой апельсиновый джем. Английский завтрак. Сытно, жирно и совершенно не похоже на нашу еду.

Надо сказать, среди наших товарищей завтрак вызвал фурор. Шампиньоны довольно трудно было найти даже в Москве. А уж что говорить про помидоры в мае! Впрочем, сотрудники посольства пояснили нам, что этакая роскошь устроена товарищем Майским исключительно ради нас. В общем, здесь мы тоже попали в спецраспределитель — только в английский…

Когда мы уже заканчивали завтрак, в столовую вошел неприметный сотрудник из протокольного отдела и, склонившись к моему уху, тихо сказал:

— Леонид Ильич, вас ожидают в кабинете.

Не без сожаления оставив недоеденный бекон, я проследовал за ним. В моей комнате, которую мне выделили в посольстве, меня ждал уже знакомый «инженер» из «органов», что должен был курировать поездку Катаева. В руках он держал сверток, завернутый во вчерашний выпуск «Таймс».

— Вам просили передать, — сказал он, кладя сверток на стол. — Немецкие сувениры.

Я понял, о чем идет речь. Но сейчас меня интересовало другое.

— Присаживайтесь, товарищ, — указал я ему в кресло. — Разговор будет короткий. Вчера я встречался с «Вектором». Он доложил мне о рассинхронизации в работе по Кембриджу. О том, что разные ведомства тянут наших людей в разные стороны, рискуя провалить все дело.

Чекист сидел с каменным лицом, ничем не выдавая своих эмоций.

— С сегодняшнего дня вся работа по Кембриджской группе, а также по ученым-физикам, ведется по единому плану. Моему плану, — подчеркнул я. — Ваша задача — немедленно связаться с резидентами ОГПУ и Четвертого управления и донести до них мои указания. Пусть считают что это воля товарища Сталина. Первое: всякая самодеятельность прекращается. Все контакты с агентурой — только с санкции «Доры», который является старшим по этому направлению.

Я сделал паузу, глядя ему прямо в глаза.

— Второе, и главное. Меняется сама стратегия. Мы прекращаем охоту за «головами». Никаких вербовок с целью немедленного вывоза ученых в Союз. Никаких мелких заданий по добыче сиюминутной информации. И уж тем более — никакой подготовки к саботажу и подрывной деятельности.

В возбуждении я встал и начал прямо по-сталински ходить туда-сюда по комнате.

— Я ставлю вам совершенно другую задачу. Мы будем взращивать нашу агентуру. Из этих студентов, вроде Филби, мы должны вырастить не шпионов-осведомителей, а будущих руководителей британских министерств и спецслужб. Не мешайте им делать карьеру. Наоборот — помогайте. Нам нужны не их сегодняшние сплетни, а их завтрашние возможности. То же самое касается и ученых-физиков. Наша задача — не перевезти их в Харьков, а помочь им внедриться в самые секретные лаборатории Оксфорда, Кембриджа, Адмиралтейства. Мне нужны не их руки в Союзе, а их глаза и уши здесь. Чтобы, когда англичане начнут разработку действительно прорывных военных технологий — а они начнут, — мы получали информацию не через пять лет, а через неделю после старта проекта. Создавайте тихую, глубокую, интеллектуальную сеть.

Наконец, я остановился прямо перед ним.

— Ваша задача, как куратора, — проследить, чтобы товарищи из смежных ведомств эту новую доктрину поняли. И приняли к исполнению. Любых несогласных, независимо от званий и ведомственной принадлежности, от работы отстранить и отправить в Москву. Я лично разберусь с их начальством. Вам все ясно?

— Так точно, товарищ кандидат в члены ЦК, — глухо ответил он. На его каменном лице впервые промелькнуло что-то похожее на страх, смешанный с уважением.

— Вот и отлично, — я снова сел за стол и демонстративно развернул сверток с фотоаппаратом. — А теперь передайте профессору Катаеву, чтобы готовился. Он едет в Кембридж сегодня. А у нас с вами дел в Лондоне больше нет. Можете быть свободны.

Когда он вышел, я взял в руки принесенный им пакет.

Под газетой лежал черный кожаный футляр. Внутри, в бархатном ложе, покоилась она — новенькая, пахнущая металлом и оптическим стеклом, немецкая «Лейка-III». Рядом — несколько кассет пленки «Кодак» и отпечатанный на машинке листок с краткой инструкцией на русском языке по зарядке и установке основных режимов. Я взял ее в руки. Маленькая, плотная, идеально лежащая в ладони. Инструмент. Я несколько минут потренировался вхолостую: мягкий, почти беззвучный щелчок затвора, удобное колесико смены выдержки, плавный ход кольца фокусировки. Спрятанная во внутреннем кармане пиджака, она была практически незаметна.

Через полчаса я собрал у себя руководителей ключевых групп. Пора было начинать основную работу.

— Итак, товарищи, программа на сегодня, — я говорил быстро, как на военном совете, раздавая приказы. — Товарищ Яковлев, вы с Артемом Ивановичем сегодня выезжаете в Криклвуд, на завод «Хендли Пейдж». Официальная цель — ознакомление с производством их новых бомбардировщиков. Ваша реальная задача — оценить их технологию сборки крыла большого удлинения и конструкцию щелевых закрылков.

— Зинаида Виссарионовна, — я повернулся к Ермольевой, — для вас организована встреча с профессором Флемингом в госпитале Святой Марии. Ваша задача ясна — любой ценой добыть сведения об эксперименте Флеминга, и, по возможности, получить у него образцы культуры. Результат доложите сегодня вечером.

Ермольева порывисто вскочила с кресла, будто хотела прямо сейчас пешком бежать к подлецу Флемингу, чтобы вытрясти из него драгоценную плесень. Я обернулся к Катаеву.

— Семен Исидорович, вы едете в Кембридж. Официально — с визитом вежливости в Кавендишскую лабораторию к лорду Резерфорду… Это важно для престижа нашей советской науки, и вы с этим справитесь блестяще.

Я сделал паузу, давая ему осознать важность момента.

— Но ваша реальная задача глубже. Вы должны слушать. И, что еще важнее, — слышать то, о чем они не говорят вслух, в официальных докладах. Меня интересуют не их опубликованные работы, я их и так могу прочесть. Меня интересует то, что обсуждается в кулуарах, за чашкой чая. Какие темы считаются у них самыми «горячими»? Какие эксперименты только готовятся? В какой области они ожидают прорыва в ближайший год-два? Вы должны привезти мне не протокол визита, а карту их научных фронтиров.

Я видел, как загорелись его глаза. Такая постановка задачи была ему, ученому, абсолютно понятна и близка.

— Второе. Вы встретитесь там с учеными-эмигрантами из Германии, бежавшими от Гитлера. Ни в коем случае не пытайтесь их вербовать! Не предлагайте им переехать к нам! Ваша задача — просто поговорить. Как коллега с коллегой, на их родном немецком. Мне нужен ваш психологический портрет на каждого из них. Кто горит чистой наукой? Кто тоскует по родине и ненавидит фашизм настолько, что готов действовать? А кто просто ищет теплое место и сытный грант? Мне нужно понять их истинную мотивацию.

— И третье, — продолжал я, — встреча со студентами. Вы увидите много молодых, восторженных глаз. Присмотритесь к ним. Нам не нужны все. Нам нужны самые умные и самые идейные. Те, кто задает не пропагандистские, а самые глубокие, каверзные научные вопросы. Те, в ком вы почувствуете не просто веру в коммунизм, а настоящий, звериный научный талант. Запомните их фамилии, темы их курсовых. Ваша оценка, как ученого с мировым именем, будет для меня решающей.

Катаев поднял на меня изумленные глаза.

— Вы хотите с моей помощью получить полный срез современной английской науки? Не много ли вы возлагаете на меня?

Я откинулся на спинку кресла.

— Семен Исидорович, поймите. Мы не можем угнаться за ними по всем направлениям. Мы должны бить точечно, в самые перспективные технологии. А чтобы выбрать эти точки, мне нужен советник, который понимает в фундаментальной науке больше, чем я, и больше, чем любой полковник из ОГПУ. Вы будете моими глазами и ушами в Кембридже. Всю информацию — ваши наблюдения, оценки, фамилии — вы передадите мне лично, в зашифрованном виде. А я уже сам решу, какие из этих «контактов» и «тем» передавать в дальнейшую разработку нашим «специалистам».

Наконец профессор усвоил задачу. Он вскочил, окрыленный.

— Я понял, Леонид Ильич! Это… это огромная честь! Я сделаю все, что смогу!

— Я не сомневаюсь, — я пожал ему руку. — Идите. И помните: сегодня вы работаете на науку, которая будет у нас через десять лет.

— Ну и отлично. А мы с Дмитрием Федоровичем и Виталием Андреевичем едем в Дерби. На завод «Роллс-Ройс».

Все встали. Колеса завертелись. Активная фаза нашего технологического ограбления Англии началась. Я машинально коснулся внутреннего кармана, где лежал холодный, тяжелый металл «Лейки». Конечно, рисковать самому было верхом глупости. Для этого у меня теперь был помощник. Когда мы сели в машину, я

молча протянул ему фотоаппарат. Он взял его с удивлением, но без вопросов, повертел, взвесил на ладони.

— Вижу, вы знаете, что это, — сказал я.

— «Лейка». Немец, — коротко ответил он. — Видел фотографии в журналах.

— Сегодня мы посетим завод Роллс-Ройс, а завтра — фирму Уилсона. Не знаю, как пойдут переговоры, но мы я, возможно, проиграю переговоры, но мы не можем уйти оттуда с пустыми руками — продолжил я, глядя ему прямо в глаза. — Поэтому вам придется воспользоваться этим. Во время экскурсии по цехам могут быть интересные вещи. Новые станки, необычная оснастка, сам технологический процесс. Я или Виталий Андреевич отвлечем англичан разговорами. Ваша задача — быть моими глазами. Если увидите что-то действительно важное, что-то, чего нет у нас, — сделайте снимок. Два-три кадра, не больше. Быстро, без суеты, не привлекая внимания. Понятно? Попробуйте сделать пару снимков, пока мы едем.

— Хорошо. Но какова светочувствительность у пленки? Освещение в цехах может быть плохим. Нужна максимальная диафрагма и короткая выдержка, чтобы не было смазывания.

— Пленка «Кодак Супер-Х», лучшая, что есть. Инструкция по режимам здесь, — я подвинул к нему отпечатанный листок. — Но главное, Дмитрий Федорович, — я понизил голос, — помните: если есть малейший риск провала — не снимайте. Лучше уйти ни с чем, чем попасться. Наша главная задача — американская программа, там мы и развернемся. А здесь, в Англии у нас, считайте, разминка. Не рискуйте понапрасну!

Он молча, с серьезным лицом кивнул, и «Лейка» исчезла в его внутреннем кармане. Я понял, что не ошибся в нем. Этот человек не подведет.

Поездка в Дерби, на головные заводы фирмы «Роллс-Ройс», была организована по линии Наркомата внешней торговли и обставлена как предварительное знакомство перед возможной закупкой лицензии на их авиамоторы. Дорога туда заняла почти 4 часа. Пока машина шла по пригородам, под колесами был привычный гладкий асфальт. Но стоило нам вырваться на основное загородное шоссе, как покрытие изменилось. Это был уже не лондонский асфальт, а так называемый «тармак» — дорога из укатанного щебня, пролитая черным гудроном. Она была ровной, без ям и ухабов, и позволяла нашему «Хамберу» комфортно держать скорость под сто километров в час, но поверхность была более шероховатой, и в салоне стоял постоянный, монотонный гул от трения шин.

Наконец, мы приехали в Дерби — небольшой промышленный городок в Средней Англии, недалеко он знаменитого Ноттингема. Нас встретили с безупречной британской вежливостью и столь же безупречной холодной отстраненностью. У проходной нас ждал не директор и не главный конструктор, а всего лишь менеджер среднего звена, мистер Смит — сухощавый джентльмен в идеально сшитом костюме и с дежурной улыбкой на лице. Стало ясно сразу: нам покажут много, но по сути — ничего.

И действительно, экскурсия мне напомнила хорошо поставленный спектакль. Нас провели по светлым, на удивление чистым и тихим сборочным цехам. Никакого грохота и суеты, как на наших заводах. Рабочие в синих комбинезонах неторопливо, с достоинством, занимались своим делом. Нам продемонстрировали готовые V-образные двигатели «Кестрел» на испытательных стендах. Зрелище было впечатляющим: мотор, закрепленный на станине, ревел на полной мощности, но стоявший на его блоке цилиндров стакан с водой даже не шелохнулся. Ни малейшей вибрации!

Я ходил, кивал, задавал общие вопросы о мощности и ресурсе, но сам внимательно всматривался не в готовые изделия, а в организацию труда. Устинов, с горящими глазами инженера, впился в мистера Смита, засыпая его каверзными вопросами о материалах клапанов и конструкции нагнетателя. А мой взгляд остановился на одном из участков, где шла финальная сборка.

Я смотрел, как седой, похожий на университетского профессора, английский мастер в белоснежном, накрахмаленном халате священнодействует над блоком цилиндров. Он использовал не электро и не пневмогайковерт, а набор ручного инструмента. Рядом на бархатной подстилке лежали точнейшие измерительные приборы. Мастер подгонял, доводил, полировал каждую деталь с микронной точностью, добиваясь идеального сопряжения. Больше всего это напоминало работу мастерской по изготовлению штучных швейцарских хронометров. Увы, но легендарная надежность «Роллс-Ройсов» держалась не на технологии, а на гении вот этих седых мастеров, чей опыт передавался из поколения в поколение.

Когда мы закончили экскурсию, уже темнело. Между тем, наш следующий пункт назначения находился в городе Ковентри, лежавшего на обратном пути в Лондон. Решив не гонять машину туда-сюда, мы сняли гостиницу в Ноттингене и заночевали там, предварительно, разумеется, дозвонившись до посольства, чтобы нас там не потеряли.

Вечером, в гостинице, я решил устроить «разбор полетов», допросив свою молодежь — Грачева и Устинова о том, как им понравилось увиденное.

— Ну что скажете, товарищи инженеры? — спросил я.

— Фантастика, Леонид Ильич, — немного грустно произнес Грачев. — Качество обработки… культура производства… Нам до такого еще расти и расти.

— Произведение искусства, — кивнул Устинов. — Я смотрел, как они шлифуют коленчатые валы. Это даже не завод, это лаборатория.

— А я скажу так: это — тупик, — неожиданно для них произнес я.

Они удивленно и почти возмущенно уставились на меня.

— Как тупик, Леонид Ильич? — воскликнул Грачев. — Они делают самые дорогие автомобили и лучшие моторы в мире!

— Лучшие. Безусловно, — согласился я. — Но это не завод в нашем, советском, понимании. Это мануфактура, где каждый мотор — это произведение искусства, как скрипка Страдивари. Они могут делать сто, ну, двести таких двигателей в год.

Я подался вперед, переводя взгляд с одного на другого.

— А нам в грядущей большой войне понадобятся десятки тысяч моторов в год. Такое штучное производство, основанное на десятилетиях уникального, почти потомственного опыта рабочих, невозможно скопировать и тиражировать на наших заводах. Мы не сможем за три года научить тысячи наших вчерашних крестьян, пришедших к станку от сохи, работать с такой точностью. Это утопия.

Грачев и Устинов переводили взгляд друг на друга, пытаясь понять мою мысль.

— Нам не нужен «Роллс-Ройс». Нам нужен «Форд» — простой, воспроизводимый на конвейере, массовый продукт. И, соответственно — предельно простые, технологичные решения, которые можно будет производить миллионами силами малоквалифицированных рабочих. Мы должны побеждать не запредельным качеством элитных единиц, а подавляющим количеством и технологичностью надежных «середняков».

Они молчали, ошеломленные этой четко сформулированной мыслью, такой простой и очевидной, но совершенно для них новой. В академиях и институтах их учили стремиться к идеалу, к совершенству. Я же говорил им о суровой правде массовой войны. Они смотрели на деталь. А я — на систему. И наша система требовала совершенно иных подходов.

Утром мы поехали из Ноттингема в Ковентри. Здесь находился следующий пункт нашей английской программы был для меня не менее важен, чем моторы. Это была планетарная коробка передач — та самая, без которой мой будущий универсальный танк, который я уже видел в своих мыслях, оставался лишь красивой идеей с дерьмовой коробкой скоростей. Из отчетов разведки я знал, что мировой лидер в этой области — британская фирма «Self-Changing Gears», основанная на патентах гениального английского конструктора Уолтера Уилсона.

Переговоры были организованы через наше торговое представительство. Легенда была простой как мычание: Советский Союз, развивая городское автобусное сообщение в Москве и Ленинграде, заинтересован в закупке лицензии на современную, простую в управлении автоматическую трансмиссию для своих новых автобусов.

Нас приняли в скромном, деловом офисе в Ковентри — промышленном сердце Англии. Переговоры вел лично Уолтер Уилсон. Это был уже пожилой, сухощавый джентльмен с абсолютно прямым позвоночником, военной выправкой и цепким, пронзительным взглядом изобретателя.

Я изложил ему наше предложение: мы готовы купить опытную партию из ста коробок передач и, главное, — полную лицензию на их производство для гражданских нужд. Мы были готовы заплатить щедро, не торгуясь, благо валютные «фонды», выделенные на поездку, все еще лежали нетронутыми.

Он выслушал меня с вежливым, но совершенно холодным вниманием, ни разу не перебив.

— Господин Брежнев, — сказал он, когда я закончил, и его голос был сухим и жестким, как щелчок затвора, — мы, безусловно, польщены интересом вашей великой страны к нашей скромной разработке. И мы с удовольствием продадим вам партию готовых изделий для ваших автобусов. Но, к сожалению, продажа лицензии в настоящий момент абсолютно невозможна.

— Но почему? — я был ошеломлен. — Мы готовы заплатить очень хорошую цену.

— Дело не в деньгах, — Уилсон едва заметно улыбнулся одним уголком рта. — Видите ли, наши производственные мощности и, что важнее, сама технология, полностью законтрактованы на несколько лет вперед заказами от британского Военного министерства. Наша коробка передач признана стратегически важным элементом для новых типов бронетехники Его Величества. И условия нашего контракта прямо запрещают нам передачу технологии третьим странам. Боюсь, в этом вопросе я бессилен.

Это был вежливый, безупречный, но абсолютный, непробиваемый отказ. Я понял, что дальнейшие уговоры и посулы бесполезны. Англичане, в отличие от американских коммерсантов, уже чувствовали ледяное дыхание приближающейся войны и не собирались делиться своими военными секретами.

В качестве жеста доброй воли Уилсон предложил нам короткую экскурсию по сборочному цеху. Я согласился, пытаясь скрыть ярость и разочарование. Пока мы шли по чистому, хорошо организованному цеху, я внешне поддерживал вежливую беседу, но внутренне кипел и внимательно сканировал все вокруг, пытаясь уцепиться хоть за какую-то полезную деталь.

И тут я увидел то, что заставило меня замереть Это был участок термообработки, но очень необычный. Никаких горнов! Рабочий в защитных очках брал клещами обычную с виду шестерню, клал ее в медный зажим-индуктор, нажимал на педаль. Раздавалось низкое гудение, и буквально через две-три секунды зубья шестерни раскалялись до ярко-оранжевого цвета. Тут же другой механизм сбрасывал ее в бак с кипящим маслом.

Я, обладая знаниями из будущего, мгновенно понял, что вижу. Это была закалка токами высокой частоты — ТВЧ; революционный метод, позволявший получить невероятно твердую, износостойкую поверхность зубьев при сохранении вязкой, прочной сердцевины детали. Это было даже важнее, чем сама конструкция коробки. Такая технология могла изменить все — от танковых трансмиссий до авиационных моторов. И ее нужно было добыть. Прямо сейчас!

— Виталий Андреевич, — я повернулся к Грачеву, который тоже с изумлением смотрел на этот процесс. — Вы у нас специалист — технолог. Выспросите у мистера Уилсона, какая марка стали ими используется, и как они борются с внутренними напряжениями в металле при таком скоростном и неравномерном нагреве. Мне кажется, деталь должна пойти трещинами.

Грачев, горя желанием докопаться до сути, тут же с энтузиазмом вцепился в Уилсона и сопровождавшего нас инженера. Он засыпал их каверзными вопросами о частоте тока, глубине прокаливания, методах контроля. Увлеченные спором с явно компетентным молодым инженером, они полностью отвлеклись, жестикулируя и чертя что-то на пыльном верстаке.

Тем временем я подал Устинову едва заметный знак. Он понял меня без слов. Пока я и Грачев засыпали Уилсона каверзными вопросами о марках стали, Устинов сделал шаг назад, якобы чтобы рассмотреть схему на стене. На мгновение прикрывшись колонной, он быстро и без суеты достал «Лейку». Раздались два мягких, почти беззвучных щелчка, потонувших в общем гуле цеха. Камера так же мгновенно исчезла в его внутреннем кармане. Никто ничего не заметил.

Тем не менее мы уходили с завода злые, как черти. Первая серьезная неудача за всю поездку. Она была тем более досадной, что подтверждала мою правоту: если британские военные сделали ставку на эту технологию, значит, она действительно была ключом к танкам нового поколения. Я проиграл сражение за лицензию. Но ничего. Рано или поздно мы все освоим. Не мытьем, так катаньем.

Вечером, в моей комнате в посольстве, состоялся наш первый и последний «военный совет» на английской земле. Я собрал только ключевых руководителей направлений: Микояна, Яковлева, Ермольеву. Воздух был пропитан сдержанным возбуждением от первых результатов.

Разговор начала Зинаида Виссарионовна. Она вернулась от Флеминга несколько часов назад и до сих пор, казалось, горела внутренним огнем. Она достигла успеха, и это чувствовалось в каждом ее слове.

— Все прошло лучше, чем мы могли ожидать, — начала она, ее глаза блестели. — Флеминг оказался… не похожим на наших академиков. Простой, немного застенчивый шотландец. Я начала издалека, с лизоцима — темы, близкой нам обоим. Это растопило лед, он увидел во мне не чиновника из Москвы, а коллегу.

Она в лицах, жестикулируя, пересказывала свой диалог, переходя с русского на английский и обратно.

— Когда я перешла к главному, к его статье двадцать девятого года о пенициллине, он только усмехнулся. «Боже мой, — говорит, — сударыня, вы откопали настоящую древность! Забавный был казус, не более. Непрактичное наблюдение». Он сказал, что так и не смог выделить чистое вещество, что оно было крайне нестабильным!

Ермольева подалась вперед, и в ее голосе зазвенел металл, тот самый, что, должно быть, слышал и ошарашенный Флеминг.

— И тут я ему сказала: «Профессор, это не казус! Это спасение для миллионов! В моей стране, где любая рана на лесоповале может привести к смерти от сепсиса, это оружие важнее пушек! Мы проанализировали статью про ваше открытие и уверяем вас — оно эпохально! Вы не смогли очистить? А мы сможем! У нас для этого есть целые институты!»

Она перевела дух.

— Он был совершенно обескуражен. Говорит, та историческая чашка давно утеряна. А я ему: «Нам не нужна ваша чашка! Нам нужен живой штамм! Дайте его нам — и ваше имя будет прославлено во веки вечные!» В общем, — она с благоговением кивнула на стоявший на отдельном столе, как святыня, громоздкий термос, — вот. Внутри — та самая, его оригинальная культура Penicillium notatum. И я вытребовала у него фотокопии всех лабораторных журналов по той работе. Задача выполнена. Даже перевыполнена, товарищ Брежнев!

Сказать, что я был счастлив — это не сказать ничего.

— Вы совершили подвиг, Зинаида Виссарионовна, — произнес я и, не удержавшись, поцеловал ей руку. — И ваше место сейчас не в Америке и не в Лондоне. Завтра же первым самолетом через Амстердам вы летите домой. Как будете в Москве — сразу разворачивайте работу! Все ресурсы, которые вам понадобятся, вам будут предоставлены. Этой теме будет назначен наивысший приоритет. Все необходимые указания я отправлю в Москву.

Она понимающе и с готовностью кивнула. Ее миссия была завершена триумфально…. Что нельзя было сказать обо всех остальных.

Следующим докладывал Яковлев. Он был сух, деловит и явно разочарован.

— У нас с Артемом Ивановичем результаты куда скромнее, — сказал он, заглядывая в блокнот. — За два дня мы посетили самолетостроительные заводы «Хендли Пейдж» и «Де Хэвилленд». Картина примерно та же, что и у вас, Леонид Ильич, на «Роллс-Ройсе». Качество обработки, особенно у «Де Хэвилленд» с их деревянными конструкциями, — феноменальное. Культура производства запредельная. Но все это — ручная доводка, штучная, нетехнологичная работа. И, я бы сказал, что производственные мощности этих заводов вне впечатляют…

— Александр Сергеевич, — перебил я — вы мне не рассказывайте, что плохо. Про «плохо» я и сам знаю. Расскажите что-нибудь хорошее!

— Ну, кое-что есть. Подглядели у «Хендли Пейдж» интересную конструкцию щелевых закрылков на их новом бомбардировщике, может пригодиться для нашего проекта штурмовика. Но в целом — это мануфактура. Их методы нам не подходят для массового производства.

Я слушал и кивал. Все мои худшие опасения подтверждались. Когда Яковлев закончил, я встал и подошел к карте мира, висевшей на стене.

— Что ж, товарищи, картина абсолютно ясна. Мы взяли в Англии все, что могли, и даже больше, — я кивнул в сторону термостата Ермольевой. — Мы получили бесценный штамм плесени, ключ к победе над инфекциями. Мы украли технологию ТВЧ-закалки. Мы подсмотрели несколько интересных конструкторских решений. Но главной цели — технологий массового, конвейерного производства — здесь нет.

Я провел рукой над Европой.

— Англия, Германия, Франция… это все прекрасный музей и дорогая ремесленная мастерская. Здесь умеют делать уникальные вещи, но не умеют делать их тысячами. Нам тесно в этих рамках. Настоящие заводы, настоящие конвейеры, настоящее, безжалостное массовое производство, которое нам нужно для будущей войны, — там.

Мой палец решительно ткнул в точку на другой стороне Атлантики. В Соединенные Штаты Америки.

Покинув моих сотрудников, я разыскал Микояна. Он сидел у Майского и сплетничал об английских политиках. Перед ними стояли чашки с коричневой жидкостью, но довольные лица старших товарищей недвусмысленно свидетельствовали, что налит в них отнюдь не чай…

— Анастас Иванович, — обратился я к нему — я считаю дальнейшее пребывание основной группы в Англии нецелесообразным. Мы теряем драгоценное время.

— Ой, какой ты горячий! — усмехнулся Анастас Иванович. — Но я с тобой полностью согласен — нечего тут время терять. В Америке повеселей будет.

Затем он вызвал своего помощника.

— Завтра же утром дайте шифрованную радиограмму в наше посольство и в торгпредство «Амторг» в Нью-Йорке. Пусть немедленно готовят программу визита на заводы Форда, «Дугласа», «Кертисса» и «Студебеккера», и… Леонид, куда там еще? В общем, подробности узнаете у Брежнева. И форсируйте через посольство получение американских виз. Мы плывем в Америку при первой же возможности. Работа здесь закончена!