Леонид. Время выбора

Глава 8

Суета последних ленинградских дней закончилась: мы в порту, ожидаем погрузки. У одного из дальних причалов, окутанный промозглой дымкой, стоял под парами наш «Смольный» — не очень большой, но крепкий и ладный пассажирско-грузовой пароход, сверкавший свежей краской.

Самой сложной частью операции была незаметная погрузка самого секретного груза. Я стоял чуть поодаль, наблюдая, как портовые грузчики под началом руководивших погрузкой агентов Спецотдела. Несколько обитых железом ящиков, задекларированных как «детали высокоточного метеорологического оборудования для торгпредства», краном на специальных тканевых стропах, медленно и осторожно опустили на палубу, а затем уже вручную перенесли в самый дальний и сухой угол трюма. В ящиках, любовно укутанный в промасленную ткань, покоился в разобранном виде отполированный до блеска деревянный макет нашего будущего истребителя.

Постепенно на причале собирались члены нашей делегации. К трапу подкатил правительственный автомобиль, и на причал ступил Анастас Микоян, в своей неизменной каракулевой шапке. Следом появился мрачный, одетый в тяжелое кожаное пальто Михаил Каганович. Со мной на борт поднялась моя «команда»: восторженный, впервые попавший за границу Дмитрий Устинов; авиационная группа — сосредоточенный Александр Яковлев и неизменно неунывающий Артем Микоян; за ними — узкие специалисты, мои «охотники за технологиями» — автомобильный гений и энтузиаст Виталий Грачев, и чудаковатый, замкнутый «повелитель радиоволн» Семен Катаев. Оба они держались особняком, каждый — сам по себе, всем своим видом показывая, что сфера деятельности столь далека от понимания обычной публикой, что и разговор затевать незачем. Последней приехала Ермольева — ее привезла служебная машина из Наркомздрава.

Перед самым отплытием прямо на причал въехал длинный черный «Паккард». Из него вышел Киров: Сергей Миронович приехал проводить нас. Мы отошли в сторону от шумной толпы, и я ее раз, пристально посмотрев ему в глаза, произнес.

— Сергей Миронович, я вам говорил про того ненормального, Николаева… Ходяят нехорошие слухи… Вы, пожалуйста, будьте осторожнее. Усильте охрану, не ходите один. Да и неплохо бы проверить ваших архангелов. Время сейчас… нервное.

Он хлопнул меня по плечу, улыбаясь своей широкой, обезоруживающей улыбкой.

— Не беспокойся, Леонид! Кому я нужен? Прорвемся!

Но в его глазах я не увидел прежней беззаботной уверенности. Мои слова, кажется, все-таки заронили в его душу зерно тревоги. Большего я сделать, наверное, не мог.

Наконец, гремя чемоданами, мы взошли на борт. Корабль оказался более роскошным и комфортабельным, чем можно было бы ожидать от гражданского флота пролетарского государства. Впрочем, все встало на свои места, когда мне объяснили, что спроектирован он был «старыми», дореволюционной закваски инженерами, прекрасно знавшими, как должен выглядеть первый класс.

Наконец, над портом пронесся долгий, тоскливый гудок. Мы вышли на палубу.

Пароход, вздрогнув всем своим огромным стальным телом, медленно начал отходить от гранитной стенки причала. Сырой, соленый ветер ударил в лицо, затрепал полы кителей и пиджаков. Прощальные взмахи рук, крики чаек, холодная, свинцовая вода Финского залива — все смешалось в одном остром, пьянящем чувстве предстоящего большого, немного опасного путешествия. На берегу, среди провожающих, я до последнего видел одинокую фигуру Кирова. Он поднял руку и помахал нам.

Корабль развернулся и медленно пошел вперед. Промышленные окраины Ленинграда, трубы заводов и портовые краны медленно растворялись в серой, промозглой дымке.

«Смольный» шел по Морскому каналу, проложенному прямо по дну залива. Около часа мы двигались среди свинцовой, неподвижной глади, и казалось, что вокруг нет ничего, кроме низкого неба и стылой воды. Но вот впереди, прямо по курсу, серая дымка на горизонте начала уплотняться, обретать форму. Из воды, словно призрак, выросла длинная, плоская полоска земли — остров Котлин.

Над ним, пронзая тусклое небо, вознесся золоченый купол Морского собора, увенчанный крестом. Постепенно стали различимы гранитные причальные стенки военной гавани, у которых застыли серые, хищные силуэты эсминцев и подводных лодок. А вокруг, разбросанные по заливу, вырастали из воды угрюмые каменные бастионы — легендарные форты, веками защищавшие вход в устье Невы.

Корабль развернулся, огибая остров, и медленно пошел мимо угрюмых гранитных фортов Кронштадта.

Мы — я, Микоян, Каганович и Устинов — стояли у левого борта, глядя на удаляющуюся землю.

— Эх, хорошо! — пробасил Михаил Каганович, с усилием потирая озябшие руки. — В Лондон, значит, сначала? Говорят, там у них туманы и бабы холодные, как рыба. Не то что в Париже!

Анастас Микоян хитро прищурился из-под густых бровей.

— Ты, Михаил, о бабах меньше думай, а больше о деле. Нам там с фирмой «Роллс-Ройс» вести дела нужно серьезно и внимательно. Изучить их передовой опыт по авиационным моторам.

Устинов, стоявший рядом, молчал. Он, казалось, не замечал ни пронизывающего холода, ни этих разговоров. Он смотрел вперед, туда, где за серой пеленой тумана начинался другой, неведомый мир, и в его светлых глазах горел честолюбивый огонь.

Я же думал о том, что наша странная, хаотично собранная команда должна в ближайшие два месяца буквально выпрыгнуть из штанов, вытряся из штатовцев все их технологические секреты. Иначе грош мне, как руководителю, цена!

Постепенно все покинули палубу. Ушел и я — думать тяжкую думу про закупку в Америке штурмовика для РККА — решать задачку, подкинутую Алкснисом.

И чем больше думал тем меньше мне эта идея нравилась.

Да, ударный самолет был очень нужен нашим ВВС. Применявшийся для этих целей Р-5, выпущенный в аж в 1929 году как разведчик, стремительно устаревал. Биплан со скоростью всего 200 км/ч уже сейчас, в 34 году, считался архаичным. Нужен был новый ударник, только вот… какой?

Военные видели в роли штурмовика одномоторный двухместный самолет, наносящий удары с низких высот. Но я понимал, что ничего хорошего из этого не выйдет.

Один двигатель в 700 л/с, который мы могли сейчас поставить на перспективный самолет — это слишком мало. Ему предстоит тащить бомбы, броню, вооружение, стрелка, более тяжелый чем у истребителя, планер — и при этом давать сопоставимую с истребителем скорость. Каким образом? Это утопия. Истребитель, лишенный всех этих отягощений и при этом оснащенный точно таким же мотором, всегда его догонит и собьет.

Второй момент — меня смущала концепция применения штурмовика. Вот летит он на низкой высоте. И что? Да, его не видят с земли. Но он сам с этой высоты ни хрена не видит! Даже просто обнаружит цель и выйти на боевой курс для него — проблема. Да что там — невозможно даже просто сориентироваться на местности! Точность поражения тоже никакая. Из-за высокой угловой скорости в него трудно попасть, но и сам он никуда не попадет — прицелиться трудно, если не сказать — невозможно, а бомбы при сбросе на горизонтальном пролете просто улетят в кусты.

Правда, общаясь с военными, я понял причину такого странного на первый взгляд подхода. Во-первых, ничего лучше просто не было. Концепция пикирующего бомбардировщика еще не успела себя показать. Во-вторых — и для меня это стало неожиданностью — в 30-е годы высокая точность попадания бомбами ценилась много ниже, чем внезапность авианалета. И все потому, что главным ударным средством считались не бомбы, а ОВ.

Когда я это понял, все встало на свои места. По мысли военных, штурмовик должен был внезапно (и это важно) появиться из-за кромки леса, залить врага ОА и улететь. Точность тут была не так важна — газы все равно должны были создать довольно крупное облако. А вот внезапность нужна была, чтобы враг не успел натянуть противогазы и защитные накидки.

Какая жалость! Военные были просто в плену этой ложной концепции. Если бы я мог переубедить их, доказать что по политическим причинам ОВ никогда не будет применяться! Но нет — все были уверены, что будущая война будет «войной газов» и именно к ней и готовились, оптимизируя свое оружие под тактику применения химического оружия. Вот и получалось что пикировщики Красной Армии не нужны, а штурмовики — очень даже.

И что с этим делать? Как переубедить?

Долго я думал. И наконец решил.

Надо дать пикировщики… ВМФ! Там они к месту — точными ударами уничтожать корабли. Заодно их можно представить как замену подводных лодок, чье производство свернуто из-за перепрофилирования Красного Сормова. А затем, когда летчики ВМФ отработают пикирующие удары, использовать их опыт в сухопутных ВВС.

Ну а что касается штурмовиков… Какие-то штурмовики надо будет дать стране. Это черт побери вопрос и моего собственного выживания. Но вот какие — тут надо подумать. Очень крепко подумать!

Вечером я пригласил в свою каюту Яковлева.

— Александр Сергеевич, давайте порассуждаем. Какой штурмовик надо дать Красной Армии?

— Может быть, тот, который они требуют? — осторожно спросил Яковлев. — Их пожелания давно нам известны…

— Не думаю.То, что они хотят — это какая-то ерунда.

И я изложил ему свои соображения.

— Желаемый ими самолет будет непригоден. Один двигатель — значит, он неминуемо окажется медленнее истребителей, а его бомбовая нагрузка будет совсем небольшой. Одна пулеметная точка сзади — значит, он будет беззащитен от атак сзади-снизу. Плюс- отвратительный обзор спереди и отсутствие штурмана-бомбардира. Это приведет к неточному бомбометанию и так небольшого количества возимых им бомб. В общем, не самолет, а недоразумение.

— Полагаете, надо делать двухмоторный? — удивился Яковлев. — Это идет вразрез с пожеланиями ВВС, да и обойдется заметно дороже….

— Ну, если считать по критерию «эффективность-стоимость», — возразил я, -выйдет скорее всего много дешевле армады бестолковых одномоторных штурмовиков. Главное — мы получим отличный обзор спереди: это то, что исключительно важно при штурмовках, и что наши военные никак не хотят понять.

И, пока мы плыли до Лондона, в раздумьях и спорах родился эскизный проект перспективного штурмовика 30-х годов. Двухмоторный (двигатели Циклон-Райт), с развитым остеклением кабины пилота и двумя оборонительными пулеметными точками. После долгих обдумываний мы пришли к балочной схеме, с размещением задней пулеметной точки в оконечности фюзеляжа: из нее можно было обстреливать как верхнюю, так и нижнюю полусферу.

По расчету, бомбовая нагрузка должна была составить не менее тонны: два Циклона по 700 лошадиных сил примерно были равны одному двигателю Ил-2, но с учетом меньшей скорости, нагрузки на крыло и меньшего веса брони вес бомб выходил бы даже больше, чем у Ила.

Весь погруженный в раздумья, я уже было хотел лечь спать, как вдруг дверь в каюту отворилась и появился усатый Миша Каганович. Он был уже сильно навеселе.

Не ожидая приглашения, он грузно плюхнулся в кресло напротив, оглядывая обстановку хозяйским взглядом.

— Ну, здорово, молодой человек! — пробасил он, с ходу обращаясь ко мне на «ты». — Слыхал, в Америке собираемся? Правильно! Давно пора этих буржуев за жабры взять!

Ч лишь мысленно тяжело вздохнул. Этот лысоватый, усатый, вульгарный дядька, старший брат всесильного Лазаря Моисеевича, обожал пошлые анекдоты, крепкие выражения и свято верил в свою непогрешимость. А вот о делах разговаривать не любил.

Решив выжить его из своей каюты, я включил внутреннего душнилу и, собрав все свое терпение, начал раскладывать на столе эскизы фотографий, схемы самолета «Дуглас».

— Наша главная цель, Михаил Моисеевич, — нудным голосом объяснял я ему, — это не просто закупка готовых самолетов. Нам важно получить доступ к технологии плазово-шаблонного метода, который они используют, к их станкам для штамповки панелей…

Он выслушал меня вполуха, с откровенной скукой на лице, потом бесцеремонно зевнул и прервал меня на полуслове.

— Лень, ты мне, эта, про свои железки не рассказывай. Ты про свой «плазово –шаблонный метод уже года три всем талдычишь. Скукота смертная. Ты мне лучше скажи, — его маленькие, глубоко посаженные глазки хитро блеснули, — в Париже мы по дороге остановимся? А то я, понятно, с Гражданской войны мечтаю в этот ихний… 'Мулен Руж» попасть. Говорят, там девки ноги голые до потолка задирают! Вот это, я понимаю, технология! Ха-ха-ха-ха!

И он оглушительно, сально расхохотался. Я смотрел на этого человека — кандидата в члены ЦК, зама Орджоникидзе, будущей наркома оборонной промышленности — и чувствовал, как во рту появляется горький привкус безысходности. Его вульгарность, его бахвальство, его абсолютное, первобытное невежество были просто отталкивающими. Они были смертельно опасны. Ну конечно — именно этот персонаж должен теперь сидеть рядом со мной во время переговоров с президентами «Дугласа» и «Кертисса»!

Этот фрукт запросто мог запороть все дело…

Я молча убрал чертежи. Разговаривать о технике было бесполезно. К счастью, в дверь деликатно постучали, и в каюту заглянул Артем Микоян.

— Леонид Ильич, извините… А, Михаил Моисеевич, здравствуйте! — увидев Кагановича, Артем расплылся в подобострастной улыбке.

— А, Микоян-младший! — обрадовался Каганович появлению более понятной ему аудитории. — Иди сюда, расскажу, как мы с твоим братом на охоте кабана валили!

Я воспользовался этой паузой, чтобы смыться.

— Извините, Михаил Моисеевич, мне нужно срочно к капитану, уточнить время прохождения Датских проливов, — и буквально сбежал из собственной каюты.

Выйдя на палубу, я глубоко вдохнул холодный ночной воздух. Проклятье! Чую я, проблему Кагановича придется решать, причем не инструктажами и увещеваниями. Этот тип — натуральный балласт, гиря на ногах нашей миссии, а вскоре — и на всей нашей оборонной промышленности. И ее нужно будет сбросить. Мне. Решительно и столь же жестко, как в решалась проблема слишком ретивого и амбициозного Хрущева. Мысль об этом на мгновение обожгла ледяным холодом, в сравнении с которым балтийский ветер показался мне нежным дыханием Эола… но другого выхода я не видел.

Вскоре жизнь на борту «Смольного» быстро вошла в свой неспешный, замкнутый ритм, который бывает только в долгом морском походе. Каждое утро наша разношерстная делегация собиралась за завтраком в отделанной дубом кают-компании. Михаил Каганович, уже сменивший партийный китель на какой-то немыслимый клетчатый пиджак, громко травил соленые анекдоты, вызывая сдержанные улыбки капитана и натянутые — у всех остальных. Анастас Микоян, с непроницаемым лицом мудреца, резался в нарды со старпомом, хитро поглядывая на всех из-под густых, нависших бровей. Профессор Ермольева почти не покидала своей каюты, Грачев неожиданно сошелся с Микояном-младшим, а мы с Яковлевым и Катаевым рассуждали о возможном взаимодействии радиолокационных станций и сил ВВС.

— Александр Сергеевич, — начал я, — мы с вами создаем прекрасный истребитель. Быстрый, высотный, с мощным вооружением. Но он слеп. Он будет воевать по правилам Первой мировой — летчик должен сам увидеть врага глазами. А много ли там увидишь? Нет, верхняя полусфера из кабины пилота более-менее просматривается. А внизу? На фоне земли? Ничего там толком не видно. Да еще крылья и длинный капот двигателя заслоняют обзор. Плохо. Это архаизм.

— Ну а что делать? Все воздушные флоты мира в таком положении! — удивился Александр Сергеевич. — Нельзя же убрать у самолета капот двигателя и крылья!

— Понятно, что нельзя. Но вы поймите — ведь летчик нашего самолета окажется в очень невыгодном положении. Когда он летит выше врага — он его не видит. Когда ниже — он не может его атаковать — ведь придется забираться в высоту, теряя скорость. А скорость — главный конек нашей будущей машины!

Яковлев кивнул.

— Да, вы правы. Проблема существует… Насколько я знаю, военные уже сейчас отрабатывают новую взаимодействия с постами ВНОС (Воздушного Наблюдения, Оповещения и Связи). Идея простая: наземный наблюдатель с биноклем и угломером видит вражеский бомбардировщик, определяет его курс и высоту, и наводит на него нашего истребителя, который находится в зоне дежурства. По сути — «глаза» на земле, а «кулак» в воздухе.

— Хорошее дело. Только вот делают это посты ВНОС очень уж коряво. Увидев

— Совершенно верно! — живо откликнулся Катаев. — А мы, в нашем НИИ, пытаемся сделать то же самое, но для плохой погоды. Наша первая опытная радиолокационная установка именно это и делает: она обнаруживает цель, и оператор на земле может по радио вести на нее перехватчик, даже если тот летит в сплошной облачности. Это уже работает, правда, пока очень плохо и на небольших дистанциях.

— Ничего, будет работать много лучше! — приободрил я своих сотрудников, довольный тем, что мысль их движется в правильном направлении. — Все, что вы говорите, — это жизненно важно. Наземное наведение — это основа всей нашей будущей ПВО. Мы должны покрыть всю западную границу сетью постов ВНОС и радиолокационных станций. Однако…

Тут я сделал паузу, давая им насладиться начальственной похвалой, прежде чем шокировать очередным чудовищно амбициозным проектом.

— Но и то, и другое — это оборона. Это привязывает наш истребитель к земле, к конкретному квадрату. Он становится не охотником, а сторожевым псом на цепи. А я говорю о дне завтрашнем. О нападении. Мы должны научить наши «глаза» летать.

Я взял карандаш и начал набрасывать схему.

— Представьте: в небе, в двадцати километрах позади основной ударной группы, постоянно находится специальный самолет, по сути — летающий командный пункт. На борту у него мощнейшая РЛС, которая видит все воздушное пространство в радиусе трехсот километров. Он обнаруживает вражеские перехватчики на дальних подступах и по защищенной радиолинии передает целеуказание прямо на борт нашему истребителю сопровождения.

Яковлев слушал, нахмурившись.

— То есть, вы хотите сказать, наш летчик будет атаковать цель, которую он сам не видит? Просто по команде с другого самолета? И радар будет действовать на борту некоего воздушного командного пункта? Фантастика…

— Это не фантастика, а диалектика войны, — я строго посмотрел ему прямо в глаза, будто спрашивал «вы что-то имеете против марксисткой диалектики?». — Сомневаетесь? Напрасно — мы все это увидим собственными глазами, и довольно скоро. А дальше — больше. Зачем передавать целеуказание летчику? Давайте передавать его сразу автоматике самолета! Истребитель можно наводить на цель по радиолучу с земли или с «летающего командного пункта». Пилоту останется только в последний момент нажать на гашетку.

Лицо Яковлева выражало смесь восхищения и полного недоверия. Конечно, трудно было поверить в этакий футуризм.

— Наведение по лучу… — пробормотал он. — Но это же… получается у пилота рол статиста…

— Совершенно верно! — подхватил я. — А теперь — третий, последний шаг. Зачем нам вообще истребитель? Зачем рисковать летчиком? Если мы можем наводить по лучу целый самолет, что нам мешает наводить по тому же лучу маленькую, быструю и дешевую ракету с радиолокационным взрывателем? Летающий командный пункт обнаруживает вражеский бомбардировщик за триста километров, производит пуск, и ракета сама, по радиолучу, идет к цели. Бум! И нет бомбардировщика. Безо всякого риска для наших пилотов!

В каюте повисла тишина, нарушаемая лишь скрипом деревянных панелей и гулом ветра за иллюминатором. Яковлев смотрел на меня, как на опасного сумасшедшего.

— Но… это уже оружие из романов Уэллса! — наконец произнес он. — Техника, конечно, шагает семимильными шагами, но я. право сомневаюсь, что до такого дойдет!

Я повернулся к Катаеву. Он сидел бледный, с горящими глазами, и быстро-быстро чертил в своем блокноте какие-то формулы.

— Семен Исидорович? Что скажет наука? Это возможно?

Он оторвался от блокнота, на мгновение задумался, шевеля губами, будто мысленно проговаривал аргументы «за» и «против».

— Теоретически… да, — сказал он медленно, словно не желая скидывать охватившее его наваждение. — Теоретически, все это возможно. Наведение по лучу — это вопрос создания остронаправленных антенн. Ракета с радиовзрывателем — это миниатюризация приемо-передатчика… Радиокомандную систему наведения уже опробывают в Остехбюро… Но на практике, Леонид Ильич — увы, технологическая база не позволяет! У нас нет ни мощных магнетронов, ни полупроводников, ни…

— Вот за этим мы и плывем, профессор, — мягко прервал я его. — За базой, за технологиями, за инструментами. А идеи, как видите, у нас и свои есть. Я хочу, чтобы вы оба, каждый в своей области, думали именно в этом направлении. Яковлев — о носителях, об интеграции антенн в планер. А вы, Семен Исидорович, — об элементной базе для всей этой «фантастики». Не то чтобы я завтра потребую представить все это в металле — нет. Просто думайте об этом не как о сказочках, а как о вполне достижимом идеале. Через десять лет это должно стать реальностью. Иначе нам конец!

Морские путешествия во все времена не отличаются насыщенностью событиями. Монотонный пейзаж — серое небо, сливающееся на горизонте с серой водой, — оживился, лишь когда мы проходили мимо скалистого, поросшего соснами острова Гогланд. Затем «Смольный» вошел в узкий, извилистый пролив Зунд, зажатый между берегами Дании и Швеции. Здесь мир за бортом преобразился. Мимо нас, почти касаясь бортов, медленно проплывали картинки из другого, сказочного мира: аккуратные рыбацкие деревушки с ярко-красными черепичными крышами, старинные замки с островерхими башнями на береговых утесах, ветряные мельницы, лениво машущие крыльями.

Реакция моих молодых спутников была разной и очень показательной.

— Посмотрите, Леонид Ильич, какая красота! — не скрывал своего восторга Артем Микоян, показывая на дальний замок Кронборг, тот самый, где по легенде жил принц Гамлет. — Как в сказках Андерсена!

Вечером, когда мы проходили мимо Копенгагена, мы долго стояли у борта на шлюпочной палубе. Тот, чужой берег сверкал тысячами огней. Яркие всполохи неоновой рекламы, цепочки уличных фонарей, светящиеся окна домов — все это отражалось в темной воде, создавая завораживающую, ирреальную картину.

— Красиво, — тихо проговорил Устинов, впервые в жизни видевший заграницу. — Как в кино.

В его словах я почувствовал глубоко скрытый страх. Сомнения в своих силах.

Нет, так дело не пойдет!

Я положил ему руку на плечо. Холодный ветер развевал волосы, трепал полы наших пиджаков.

— Это витрина, Димитрий, — сказал я. — Красиво, но лишь витрина. А наша задача — Англия, «мастерская мира», где делают все самые красивые игрушки. Там мы должны подглядеть, как они работают, стырить у них инструменты и научиться делать их лучше, прочнее и надежнее! Так что, Димитрий, давай, не кисни. А то партия признает тебя Лжедимитрием, пошинкует в котлеты, зарядит тобой пушку и выстрелит в сторону Копенгагена!

Устинов расхохотался и обещал «оправдать доверие партии и больше не киснуть».

Корабль медленно выходил из проливов в открытое, неспокойное Северное море. Ритм качки изменился, стал более резким и тревожным. Многие на борту стали испытывать симптомы «морской болезни». К частью, пытка продолжалась недолго. Сутки — и вот, впереди показалась узкая полоска земли: белоснежные обрывистые берега Альбиона. Спокойная часть пути была окончена. Впереди лежали туманы, Ла-Манш и первая цель нашего путешествия — Лондон.