Курс на СССР: Переписать жизнь заново!

Глава 6

Какого черта⁈ Он что, с ума сошел⁈

Ни влево, ни вправо не уйти — заборы и плотные кусты. И я изо всех сил рванул вперед.

Выскочив за угол на другую улицу, едва не оказавшись под колесами автомобиля, я прижался к забору и попытался отдышаться. «Москвич» проскочил мимо, раздался пронзительный визг тормозов. Водитель дал заднюю, вернулся к повороту, крутанул руль. Машина задрожала от перегазовки, рванула опять на меня.

Хватило одного взгляда, чтобы понять, Михаил не шутит. Его цель я, и он не намерен рисковать. Видимо испугался, что я раскрою его тайну. А я так и сделаю. Если жив останусь…

— Эй, ну стой! — крикнул Михаил в открытое окно, перекрикивая шум мотора. Глаза мутные, губы растянуты в пьяной ухмылке. — Иди сюда, поговорим!

Нормальные у него разговоры! Я сделал шаг в сторону, и перемахнул через забор. Он тут же ударил по газам и на полной скорости чиркнул по тому месту, где я только то стоял.

Опять визг тормозов и грохот металла. А потом пьяный крик и мат. Я выглянул из- за покосившегося забора.

Михаил не справился с управлением и влетел носом в тополь, весь передок смят, пар валит из-под капота. Дверь распахнулась, Михаил вывалился наружу, и хватаясь за дверцу машины пытался подняться. Выглядел он печально, лицо и руки посечены осколками, глаза превратились щёлки. Лоб разбит.

— Ах ты… сука!.. — заплетающимся языком рявкнул водитель и огляделся. Он быстро нашел меня, попытался сделать шаг, но тут же упал.

— А ну, стой! — орал он. — Из-за тебя… машину разбил…

Он снова попытался броситься за мной, но ноги его не слушались, он оступился и, растянувшись на траве, громко выругался.

Я не стал ждать пока он придёт в себя, бросился прочь. Меньше всего мне хотелось сейчас оказаться свидетелем ДТП.

Я бросился в редакцию. И сам не знаю почему, но чувствовал, это единственный шанс восстановить справедливость.

В прошлой жизни мне приходилось брать интервью у бандитских авторитетов, находясь в каких-то полуразрушенных промзонах. Вызывал на откровенность коррумпированных чиновников, знающих, что за мной уже выслали киллеров. Шел на риск. Не раз чудом уворачивался от ударов и пуль. И особо не зацикливался на эмоциях. Но вот сейчас… Сейчас я ощущал нечто странное. Нет, не страх. Скорее это что-то сродни злости. Никак не ожидал такого результата от простого интервью, казавшегося поначалу обыденным и скучным. Но всё повернулось совершенно неожиданной стороной.

«Вот тебе и собрал материал для праздничной статьи о герое-ветеране» — думал я, распахивая дверь редакции и входя в пустой гулкий коридор.

Тишина нарушалась только монотонным шумом старого вентилятор в углу. У журналистов не бывает выходных, и я надеялся встретить кого-нибудь и посоветоваться, что делать в сложившейся ситуации. Многие приходили в редакцию, чтобы сбежать от домашней бытовухи и спокойно поработать над статьями, но сегодня здесь был только сторож Васильич. Он поприветствовал меня, как-то хитро улыбнувшись.

Я прошел в подсобку. Людмилы Ивановны не было, все-таки суббота. На столе, среди вороха старых выпусков «Зари» и пустых чайных чашек, увидел чей-то старый блокнот с обтрепанными уголками и огрызок карандаша, сточенный почти до основания. Чья-то забытая вещь, но мне было все равно. В голове набатом бил рассказ бабы Глаши, а перед глазами стояла пьяная ухмылка Каткова, визг тормозов его «Москвича». История, которую я не мог проигнорировать. О таком молчать нельзя. И я знал: если не выплесну все на бумагу прямо сейчас, она меня задушит.

Я подвинул шаткий стул к верстаку, раскрыл блокнот и начал писать, цепко удерживая выскальзывающий из рук огрызок карандаша. Буквы ложились на бумагу неровными строчками, но, текст был ясным и четким, будто кто-то диктовал мне.

«История одной маленькой лжи» — этот заголовок придумался сам собой ещё до того, как я взял в руки карандаш. Это именно то, о чем я хотел написать. Привычное ощущение упоительного полета вдохновения захватило меня, сердце забилось четко, размеренно, мозг выдавал факты, не отвлекаясь на эмоции.

'В канун сорокалетия освобождения Зареченска от немецко-фашистских захватчиков, когда наш город готовится чествовать настоящих героев, в тени праздника притаилась ложь.

История началась в деревне Зарное, где братья Катковы — Владимир и Михаил — росли бок о бок. Владимир ушел на фронт, сражался храбро, заслужил орден Красной Звезды и медаль «За отвагу». Михаил же остался в тылу, избегая призыва и зарабатывая дурную славу среди односельчан. Когда Владимир умер, Михаил, воспользовавшись отсутствием строгого учета в послевоенные годы, присвоил его имя, документы и награды. Так появился «ветеран» Катков, которого мы знаем сегодня, военной пенсией, льготами и уважением, которых он не заслужил…'

Писал я быстро. Сказалась старая привычка успеть записать все по свежей памяти, не отвлекаясь на стиль, помарки и вычитку. Это все потом. Сейчас главное зафиксировать факты. Исписав почти половину блокнота, я услышал доносившийся из коридора звонкий, как пионерский горн, голос Людмилы Ивановны.

— Сашка! Ты где там застрял? В подсобке поди спишь? А ну живо сюда!

Я даже вздрогнул от неожиданности. Что она тут делает? Сегодня же выходной. Мне не хватало буквально нескольких минут, чтобы дописать последний абзац, поэтому я попытался затаиться в надежде, что она не обнаружит меня в подсобке.

— Васильич сказал, что ты тут, — не унималась моя начальница. — А ну давай сюда. Краску привезли, банки разгружать надо! Давай, живее! Скоро ремонт редакции будем делать, как тогда будешь успевать все?

Я тихо выругался, сунул в карман блокнот с недописанным текстом, но потом вспомнил, что это всё-таки чужая вещь, оставил его на верстаке.

Спорить с Людмилой Ивановной все равно что сражаться с ветряной мельницей. А ведь Васильич, похоже, знал, что приедет машина с грузом! То-то он так хитро улыбался! Видно обрадовался, что не ему разгружать придётся. Ну, старик!

— Уже бегу! — крикнул я, выходя из подсобки.

Людмила Ивановна в синем халате, перепачканном известкой, ждала меня у выхода, уперев руки в бока. Её лицо выражало смесь раздражения, решимости и энтузиазма, как будто ремонт редакции был ее личной Олимпиадой. Она буркнула мне что-то типа приветствия и ткнула пальцем в сторону двора.

— Ну, чего копаешься, там грузовик стоит, банки с краской, во! — она широко развела руками, показывая что-то размером с бочку. — Если сейчас не разгрузим, водитель такой хай поднимет, до обкома достанет. Хорошо, что ты зашел в выходной.

Она так радостно-извиняюще улыбнулась, что я, заразившись её энтузиазмом, тут же выскочил на улицу, закатал рукава и схватил первую банку. Настроение тут же упало ниже плинтуса. Тяжелая, черт возьми. Потея и пыхтя, я потащил ее к складу, где уже командовала Людмила Ивановна. Ну прямо как генерал на поле боя.

— В угол ставь, Саша, да аккуратно! — прикрикнула она, видя, что я едва не уронил банку.

Закончил работу, когда солнце уже приближалось к линии горизонта. Людмила Ивановна смилостивилась, махнула рукой:

— Ладно, Сашка, иди, хватит с тебя на сегодня, — и увидев мой удивленный взгляд добавила. — И так вон сколько много перетаскали.

Я молча кивнул, слишком уставший, чтобы что-то ответить. Плечи ныли, руки дрожали, хоть муку сей, а в голове мысль, что если бы я не пришел сегодня, в свой законный выходной, как бы она таскала эту чертову краску?

Домой я пошел по проспекту Маяковского, мимо знакомых с детства пятиэтажек. Вечерний Зареченск дышал теплом, пахло пылью и цветущей сиренью. Где-то вдалеке звенел трамвай, отражая стеклами последние отблески уходящего солнца.

На углу, у киоска «Соки-воды», прислонившись к фонарному столбу, в потрепанной джинсовке, с магнитофоном «Весна» под мышкой стоял Серега Гребенюк. Сосед, тот самый, что укатил с пэтэушниками на рыбалку. Видимо уже вернулся. Увидев меня, он ухмыльнулся и приветственно помахал рукой.

— Санька! Ты чего такой шустрый, как утопленник? —заржал он, отлепляясь от столба. — На заводе, что ли, вкалывал?

— Почти. В «Заре», — буркнул я, не особо желая ворочать даже языком, но, увидев его удивленный взгляд всё-таки пояснил. — Газеты таскаю, краску вот разгружал.

— Ого, серьезно? — Серега присвистнул, но в его глазах мелькнула насмешка. — Так ведь выходной же!

— У кого выходной… — буркнул я.

— Ну, ладно, не тухни. Пойдем со мной, встряхнешься. Квартирник сегодня будет, на Ленинской. Народ свой, музыка — огонь. Пойдешь?

Я задумался. Хотелось отказаться, чертовски устал. Но Гребенюк смотрел с такой уверенностью, будто уже решил за меня.

— Не, Серег, я устал… — начал я.

Но он перебил:

— Да брось, Сань! Посидишь, послушаешь, пивка глотнешь. Не пожалеешь. Мигом усталость уйдет. Это тебе не советский рафинад слушать, там Весна будет.

— Какая Весна?

— Не какая, а какой! Весну не знаешь, что ли?

— Это который Костя Весенцев, рок-музыкант? — припомнил я.

Был такой давным-давно у нас музыкант в городе, начинал хорошо, даже несколько альбомов записал. Потом пропал куда-то.

— Ну, он самый! Ну, давай, не ломайся! Сам же сказал, что устал. Вот и отдохнешь. Там знаешь, как классно!

Он хлопнул меня по плечу, и я, сам не знаю почему, кивнул. Может, из любопытства.

— Ладно, — выдохнул я. — Веди.

— Вот это по-нашему! — Серега ухмыльнулся шире и махнул рукой. — Пойдем, только не по проспекту, а то менты прицепятся. Через подворотни, тут короче.

Мы свернули в узкий переулок и двинули по подворотням, о которых даже я, местный житель, не знал. Серега шел впереди, насвистывая что-то из «Машины времени», а я плелся следом, чувствуя, как усталость сменяется странным предчувствием. «Квартирник, говоришь? Посмотрим, что за концерт.»

Пробираться пришлось долго, причём через такие места, что казалось, будто мы идем на явку к шпиону. Вышли к обшарпанной пятиэтажке с облупленной штукатуркой и разбитыми стеклами в подъезде. Лестница пахла сыростью и чем-то кислым, перила липли к рукам, а стены были исписаны мелом и углем бессмертной классикой типа «Коля + Света = любовь» и прочей подъездной лирикой. Серега уверенно топал впереди, будто знал каждый закуток этого дома. На третьем этаже он остановился у двери, обитой дерматином, из-за которой доносились приглушенные голоса, смех и звон гитар.

— Пришли, — ухмыльнулся он и постучал условным ритмом: два коротких, один длинный.

Дверь приоткрылась, в щели показалось лицо парня с длинными патлами и сигаретой в зубах.

— Гребенюк, ты? — парень оглядел нас, прищурился. — А это кто?

— Мой кореш, Санька, — Серега хлопнул меня по плечу. — Не бойся, свой. За двоих плачу, без вопросов.

Он сунул парню пару мятых рублевок, тот кивнул и открыл дверь шире. Запах табака, пота и дешевого пива ударил в нос. Мы вошли в коридор, и я сразу понял — это не просто квартира, это какой-то муравейник. Народ толпился с самого порога: парни в джинсах-клеш и рубашках с закатанными рукавами, девчонки в цветастых платьях и с начесами, кто-то с бутылкой «Жигулевского» в руке, кто-то с самокруткой. Пол был замусорен окурками, на вешалке висела куча курток, а на подоконнике валялась чья-то пустая авоська, из которой торчала смятая пачка «Космоса» и стояла целая батарея бутылок из-под дешевого портвейна. Стены, некогда белые, пожелтели от дыма, а обои в углу отклеились, обнажая серый бетон. Где-то в глубине квартиры гудела магнитофонная запись, но ее заглушали голоса и смех.

— Похоже, полный аншлаг, — пробормотал я, протискиваясь за Серегой сквозь толпу. Кто-то толкнул меня локтем, кто-то хихикнул, проливая пиво на пол. Коридор был узкий, как горлышко бутылки, и я чувствовал себя рыбой, плывущей против течения.

Мы пробрались в зал — комнатушку метров пятнадцать, где народу было еще больше. Люди сидели чуть ли не на головах друг у друга. Но никто не возмущался. Все с молчаливым трепетом смотрели на худощавого парня лет двадцати пяти, с длинными волосами, стянутыми в тугой хвост, и в потрепанной клетчатой рубашке. Он сидел посреди зала, на табурете и пел низким, чуть хрипловатым голосом, на концовке каждой фразы чуть подвывая. Пел про серые стены за окном и огоньки маяка.

Серега протолкнул меня ближе к центру, где было чуть свободнее. Он ухмылялся, явно в своей стихии, и шепнул:

— Ну, как тебе? Это не твой «Круиз» на пласте, тут живой дух! Смотри, вон там Ленка, — он кивнул на девчонку с косичкой, которая подпевала, закрыв глаза. — Она всегда тут. Подруга Весны. А вон тот, с бородой, поэт, говорят, подпольный. Смотри, как портвейн хлещет? Стаканами!

Я кивал, но не слушал. Весна затянул новую песню — медленную, с тягучими аккордами, усыпляющую. На третьей я уже откровенно клевал носом — сказывалась усталость. Да и воздух в жаркой комнате был таким прокуренным, спертым, практически без кислорода. Еще бы, столько людей!

Возникло желание выйти на свежий воздух. Иначе и вправду усну. Не хорошо перед Весной получится. Вон он как старается!

Я вышел на лестничную площадку. Там, прислонившись к перилам, с сигаретой в руках стояла девушка. Её длинные черные волосы небрежными космами спадали на плечи. Свитер с дырками на локтях, джинсы с потертостями, на шее самодельный кулон из дерева, на руках фенечки — явно неформалка.

И тем не менее, скажу без лишнего лукавства, она была красива. В ней ощущалась какая-то первобытность, дикость и свобода, словно она — ветер.

Девушка смерила меня оценивающим взглядом, выдохнула тонкой струйкой дым.

— Тоже сбежал от шума? — спросила она.

«Приятный бархатистый голос, — невольно отметил я. — Тоже музыкант?»

— Да, жарко там, — ответил я. — Решил воздухом подышать.

— Полная ерунда.

— Прости, что? — услышав эти слова я несколько растерялся.

Девушка вновь затянулась и, после небольшой паузы, выдохнула сизый дым.

— Я говорю, концерт, полная ерунда.

— Ну… не сказал, бы что он провальный, — кивнул я. — Но в целом, твоя оценка близка к истине.

Девушка вновь посмотрела на меня, чуть более заинтересованно. А потом рассмеялась.

— А ты прикольный. Меня Метель зовут.

— Метель? — удивился я, сразу не поняв, что это такое прозвище и смутился. — Александр.

Мы пожали друг другу руки.

— Ты сегодня тоже поешь? — спросил я, кивнув в сторону квартиры, откуда доносились звуки гитары.

— Сегодня нет, но иногда бывает, — ответила Метель, затушив сигарету о перила. — А ты?

— Нет, — усмехнулся я. — Разве что только в ванной комнате.

Девушка вновь хохотнула.

— Ты забавный. Не такой, те, — она кивнула на дверь и снова уставилась на меня.

Ох, как мне знаком этот долгий изучающий взгляд ученого открывшего новый вид животных! Так смотреть могут только женщины, искренне заинтересовавшиеся лицом противоположного пола, рассматривая его с точки зрения потенциального отца для будущих детей.

— Слушай, Александр, — её голос внезапно стал очень серьёзным.— Тебе нужно отсюда уходить.

— Это еще почему?

— Потому что будут неприятности.

— У кого?

— У всех.

— О чем ты…

— Александр, не тупи, — прервала она мои возражения. — Если я сказала, что тебе нужно валить отсюда, то значит топай! И быстро-быстро… Саша.

Какая невоспитанная фифа! Даже неприятно стало. Ишь, возомнила себя…

И вдруг меня словно током ударило. В голове возникла ассоциация: 1983-й год. СССР. Квартирники. Неформалы. Облавы. Милиция. А потом такие неприятности и на работе, и на учебе, что можно сразу ставить крест на будущем — его уже не будет.

А ведь она права!

Не раздумывая, я рванулся к двери квартиры. С трудом протиснулся к Сергею, схватил его за плечо и почти выдернул его из круга друзей.

— Пора уходить, — прошептал я, стараясь не привлекать внимания. — Быстро.

Сергей удивленно моргнул.

— Ты чего? Только начали…

— Уходим! — с нажимом повторил я.

Он не стал спорить. Мы выскользнули из квартиры, оставив за собой недоумённые взгляды. Метель осталась в подъезде — продолжала стоять у стены, скрестив руки. На меня даже не взглянула.

Мы сбежали вниз по лестнице, выскочили на улицу, и холодный вечерний воздух ударил в лицо.

— Саша, да может ты объяснить, что случилось…

Но пояснять Сергею ничего не понадобилось, едва мы отошли от дома, как раздался гул машин. А потом — протяжная сирена. Из-за угла вывернула машина с мигалкой на крыше. Милиция. Сердце сжалось. Сергей остановился, глядя на меня с круглыми глазами.

— Откуда ты знал? — спросил он.

— Услышал вой сирены вдалеке, — соврал я. — Слух просто тонкий у меня.

Сергей кивнул, но в его взгляде мелькнуло сомнение. Мы отошли в тень, наблюдая, как машина остановилась у подъезда. Двери распахнулись, и из неё вышли фигуры в форме. Я представил Метель, всё ещё стоящую там, и мне стало не по себе. Она знала. Знала и не ушла. Почему?

Делая вид, что мы просто гуляем, мы бочком ушли прочь.

Следующий день, рабочий, будь он неладен, оказался полон неприятных сюрпризов. Едва я вошел в подсобку, как ко мне подскочила бледная Людмила Ивановна и прошептала:

— Тебя Сергей Николаевич к себе вызывает. Злой. Что натворил?

Я лишь пожал плечами и побрел к редактору.

«Неужели все же каким-то образом узнали, что я был вчера на квартирнике?» — размышлял я, входя в кабинет Сергея Николаевича.

Но все оказалось куда как круче.

Едва вошел, как увидел на его столе тот самый блокнот, в котором вчера писал репортаж о лже-ветеране. Как он у него оказался? Я ведь оставил его вчера на верстаке в подсобке, думал, после разгрузки машины закончить очерк, но так устал, что забыл обо всём.

— Садись, Александр, — густым басом сказал редактор, указывая на стул.

Я сел.

— Читал твою статью, — он кивнул на блокнот. — Остро написано. Я бы даже сказал слишком остро. Как скальпель. По всем прошелся.

— А разве я не прав? — тихо спросил я. — Мне хотелось открыть людям правду. Этот ветеран…

— Правду? — перебил редактор, постукивая пальцем по блокноту. — Такая публикация в газете сейчас невозможна. Ты молод, Саша, и талантлив, но такие тексты — это билет в Сибирь. Я уважаю твой порыв, но давай думать головой. Мы найдём другой способ рассказать об этом. Кому следует. Без оглашения.

— Но ведь…

— Верю, — кивнул редактор, словно читая мысли. — Верю, что у тебя были благие намерения. Но, надеюсь, ты меня услышал.

Он сделал паузу, раскурил трубку и долго, изучающим взглядом смотрел на меня. Я спокойно сидел на стуле, положив руки на колени и ждал его решения. Наконец, он ударил ладонями по столу, покачал головой и усмехнулся.

— Самое удивительное, я чувствую тут руку профессионала. Не могу это объяснить. И стиль, и подача, все говорит о высоком уровне. Писал раньше?

— Сочинения в школе, — соврал я.

— Уверен, «пятерки» за них выхватывал? Хорошая статья. Но… — он развел руками в стороны. — Но, как я уже сказал, такое публиковать нельзя. Ты представляешь, что будет, если это выйдет? Нас посадят. И не только тебя, меня, но и всю редакцию.

— Сергей Николаевич…

— Александр, лучше молчи. Оправдываться или тем более спорить сейчас — не самая лучшая идея. Вижу, что ты стремишься к журналистике. Мечта твоя что ли?

— Мечта, — кивнул я.

— Это похвально. Но заниматься тебе нужно своим делом. А ты у нас, если я не путаю, разнорабочий. Так? Так. Вот и работай согласно занимаемой должности. У нас ремонт скоро в редакции столько дел!

— Сергей Николаевич, — попросил я срывающимся голосом, вставая с места. — Дайте мне шанс?

— Какой еще шанс? — не понял тот.

— Доказать, что я могу.

Редактор нахмурился. Потом усмехнулся.

— Вот ведь настырный какой! Но смелый. Это похвально. Знаешь, что? Давай вот как сделаем. На следующей неделе в колхозе «Золотая Нива» будет День Поля.

— Что еще за День Поля?

— Что-то вроде народного праздника, по случаю сбора урожая. Концерт художественной самодеятельности, выступление местного ансамбля балалаечников, народные песни, танцы. Вот про это и напишешь, как положено, без вот этих твоих колкостей и остроты. Вот и будет тебе шанс.

— Правда? — не поверил я.

— Правда, — кивнул редактор.

Вечером с работы я летел, окрыленный открывшимися перспективами.

— Сашка! Постой!

Обернувшись, я увидел Сергея. Слегка сутулясь, он снова стоял у того самого столба. Мы обменялись рукопожатиями и дальше пошли вместе. После непродолжительного молчания он, как бы решившись, сказал:

— Хорошо, что мы вчера ушли.

— Да, — коротко бросил я, особо не желая вспоминать то самое событие.

— Нам очень повезло! — эмоционально продолжил он, оглядываясь по сторонам. — После того, как ты меня увёл оттуда, там начался настоящий кошмар! Милиция всех задержала. Мне знакомый рассказал. Такой там шорох навели! По институтам бумаги запустили, на работу. Повыгоняют наверняка всех. А нам… ну в самом деле повезло!

«М-да, и в самом деле повезло, — подумал я. — Если бы не Метель…»

Мы свернули на Кирова, но не успели пройти и пары десятков метров, как дорогу нам перегородили семеро, вышедших из переулка парней. Высокие, в потёртых куртках, с угрожающими взглядами. Явно не пионеры. Один из них, с тёмной чёлкой и шрамом на щеке, шагнул вперёд, уперев руки в бока.

— Серега, привет! — прогундосил он.

— Привет, Костя, — кивнул тот, явно напрягшись.

— А мы к тебе с одним вопросом.

— И что за вопрос?

— Интерес у ребят возник, вполне резонный интерес. По поводу вчерашнего квартирника.

— Ну?

— На Ленина квартирники всегда тихие были, без ментов. Никогда там облавы не было. А тут, вдруг, ты привел новенького, — он кивнул в мою сторону, — и сразу такое попадалово. Странно, да? Всех повязали, а вы двое смылись. Как так вышло? Знакомый твой? Ты за него поручился?

— Я, — кивнул Сергей.

— Тебе и отвечать.

— А ты мне что-то предъявить хочешь за это? Намекаешь, что я всех сдал?

Сердце заколотилось. Я почувствовал, как опасность сгущается вокруг нас. Неформалы ищут виноватого, и их подозрения пали на меня — чужака, которого никто толком не знает.

— Ты не дерзи, Сергей, — сквозь зубы процедил главарь. — А то можем ведь и по-другому поговорить.

Каким-то театральным жестом он достал нож из кармана.

— Ну так что, Серега? Что скажешь? С кого спрос брать по поводу вчерашней облавы? С тебя? Или с твоего кореша?

Он чиркнул в воздухе лезвием ножа и ухмыльнулся. Кажется, ему было все равно кого сейчас резать на ремни.