Курс на СССР: Переписать жизнь заново!

Глава 20

Кабинет второго секретаря обкома поражал не столько роскошью, сколько размахом. Огромный стол, глубокие кожаные кресла, тяжелые портьеры и портреты на стенах. Ленин, Андропов и еще какие-то незнакомые суровые лица в строгих костюмах. Казалось, будто тут работал не человек, а великан. Пахло старыми книгами и сигаретами.

— Ну, проходите, товарищи, не стесняйтесь. Садитесь.

Мы почти на цыпочках подошли к огромным креслам и присели на краешки.

Серебренников недавно отметил свой полувековой юбилей, но выглядел значительно моложе. На его лице читалась хроническая усталость, но взгляд оставался ясным и проницательным. Он был очень похож на бывшего генерального секретаря ЦК Брежнева. Такие же густые, кустистые брови и неторопливые движения.

— Николай Степанович, давно не виделись, — начал Серебренников, облокачиваясь на спинку кресла. — Как дела в «Заре»?

— Работаем, Андрей Борисович, как всегда, на переднем идеологическом фронте, — почти выдохнул главред, нервно поправляя галстук.

Таким напряженным я видел его впервые.

— Это я вижу, — Серебренников скользнул взглядом по мне. — Молодые кадры подрастают. Это хорошо. Партия делает ставку на молодежь. Но важно, чтобы эта молодежь воспитывалась на правильных, проверенных примерах.

Он сделал выразительную паузу, давая словам проникнуть в сознание.

— Согласен, — кивнул Николай Степанович, насторожившись и явно не понимая к чему клонит Серебренников.

Конечно, коли вызвали на ковер вместе со мной, простым журналистом, к тому же молодым, то ничего хорошего ждать не приходилось. Но за что именно будут стружку снимать?

— Решения последнего пленума, — продолжил Андрей Борисович, многозначительно подняв палец вверх, — четко обозначили курс на повышение производительности труда. И ваша задача, задача районной печати, быть не просто летописцем, а активным участником этого процесса. Понимаете?

— Так точно, понимаем, — кивнул Николай Семенович, на самом деле даже не догадываясь, к чему всё идёт.

— Газета должна быть рупором передового опыта, — Серебренников говорил ровным, назидательным тоном, как бы диктуя передовицу. Было видно, что в таких речах он мастак. Говорил, как по написанному. — Показывать героев пятилетки, ударников труда. Воспитывать на их примере новое поколение. Не на выдуманных западных киногероях, а на наших, советских людях труда. Вот где настоящий героизм.

Он встал и начал неспешно прохаживаться по кабинету, испытывая необыкновенный эмоциональный подъём.

— Идеологическая работа, это наша броня и щит, товарищи. Бдительность должна быть постоянной. Малейшее проявление чуждых влияний, спекулятивных настроений, паникерства должно пресекаться на корню. Пресса наш главный инструмент в формировании общественного сознания. Вы должны не просто информировать, вы должны направлять. Понимаете? Воспитывать твердую уверенность в правильности курса партии, в светлое будущее нашего общества.

Я сидел и кивал, чтобы не уснуть от этой монотонной пресной речи.

Серебренников остановился напротив меня.

— А вот ваш молодой сотрудник, Воронцов, — произнес он с таким выражением, что наши сердца замерли. — Пишет очень… нестандартно. Фантазирует. Мечтать, конечно, не вредно. Но всему есть мера.

Он повернулся к моему шефу.

— Николай Степанович, вы не возражаете, если я побеседую с вашим сотрудником с глазу на глаз? Вам, я знаю, еще надо зайти к товарищу Орлову. Он вас ждет. У него есть несколько предложений по поводу предстоящего праздника. А мы пока здесь побеседуем.

— Так ведь…

— Да не переживайте вы так, — Серебренников улыбнулся одними уголками губ — Все будет хорошо. Идите.

Редактор кивнул, бросил на меня полный тревоги взгляд и нехотя вышел, тихо прикрыв за собой дверь.

Серебренников медленно прошелся к своему креслу, сел, сложил руки на столе и уставился на меня. Его взгляд был тяжелым.

— Ну что ж, Александр… Можно я буду так вас называть? Прочитал я ваши фантастические опусы. Занятно. Расскажите-ка мне о них подробнее. В частности, о последней истории. Про этот… «Блекпул». Признаться, удивила меня эта статья. Прочитал, и вот что-то засело внутри. Тревога какая-то, что ли.

— Андрей Борисович, а что рассказывать? Это же просто творческий вымысел. Попытка представить, к чему может привести халатность, — я тут же уточнил, — на Западе…

— Вымысел, — он растянул слово. — Очень детальный вымысел. Конструктивные недостатки реакторов, работа на низких мощностях, извлечение стержней… Эти термины, это никакая не фантастика, как вы говорите, а вполне научные определения. Откуда у вас, молодого человека, только что окончившего школу, такие глубокие познания в ядерной энергетике?

Мозг заработал на пределе. Нужно было найти простое, логичное объяснение.

— Я… я интересуюсь техникой, — начал я, стараясь, чтобы голос не дрожал. — Читаю журналы «Техника молодежи», «Наука и жизнь».

— «Техника молодежи» говоришь? — усмехнулся собеседник. — А про РБМК-1000 тоже там написано было? Слабо верится.

— Придумал, — тут же сымпровизировал я. — Сокращение такое, реактор большой мощности канальный… А тысячу в конце… да так, для красивости добавил. Чтобы звучало солидно.

Серебренников молчал, не отрывая от меня проницательного взгляда. Казалось, он видел меня насквозь.

— РБМК, — наконец произнес он тихо. — Реактор большой мощности канальный… ведь не только в вашей фантастической статье есть такие. Но и у нас имеются. Вы знаете, где стоят такие реакторы?

Я покачал головой, делая вид, что не знаю.

— На Ленинградской АЭС, например. Я сам, — он сделал паузу, — несколько лет курировал пуск и первые годы работы ЛАЭС, пока меня сюда не перевели. Так что ваша «фантазия» меня, скажем так, крайне заинтересовала.

Внутри у меня все оборвалось. Вот он, полный провал. Я попался. Мои знания не имели права существовать в голове простого советского парня в 1983 году. Надо было завуалировать более глубоко.

— Андрей Борисович, я… — я начал и замолк, понимая, что любое оправдание будет звучать жалко и неубедительно.

Но он неожиданно поднял руку, останавливая меня.

— Успокойтесь. Я не собираюсь вас арестовывать. Пока. Ваша статья… она произвела на меня странное впечатление, как я уже говорил. Слишком много совпадений с реальными проблемами, о которых знает очень узкий круг специалистов. Слишком много деталей. Вы либо гениальный провидец, либо… — он не договорил, но смысл был ясен. «Либо у вас есть доступ к информации, которой у вас быть не должно.»

Он облокотился на спинку кресла, его взгляд стал задумчивым. Кажется, он готов был поверить в первый вариант объяснения, потому что наличие такой секретной информации у восемнадцатилетнего подростка выглядело еще более фантастичным.

Но нужно было срочно поворачивать ситуацию в другую сторону.

Я сделал глубокий вдох, собираясь с мыслями. Паника отступила, уступив место холодной, почти журналистской собранности.

— Андрей Борисович, — начал я, решив взять быка за рога. — Вы абсолютно правы, статья является фантастикой. Но, если позволите, я бы хотел пояснить свою позицию.

Секретарь обкома чуть заметно приподнял бровь, давая понять, что слушает.

— Все эти совпадения, это по сути своей ерунда. Важно другое. Я убежден, что у настоящей, качественной фантастики в нашем обществе должно быть две главные функции. Первая, исследовательская. Не просто развлекать, а заставлять мысль работать, наталкивать инженеров, ученых, да и просто читателей на новые идеи, будить воображение, показывать горизонты, к которым можно и нужно стремиться.

Я сделал небольшую паузу, оценивая его реакцию. Он не перебивал, внимательно слушая.

— А вторая функция, предупредительная, — я сделал небольшую паузу, чтобы набрать в грудь побольше воздуха. — Это своего рода мысленный эксперимент. Не дожидаясь реальной катастрофы, смоделировать её на бумаге. Показать, к каким непоправимым последствиям может привести разрыв между технологическим могуществом и человеческим фактором, халатностью, самоуверенностью, слепым соблюдением инструкций без понимания сути процессов. Моя статья именно такая попытка. Не описать реальность, а предупредить о потенциальной опасности, заставить задуматься о цене ошибки. Чтобы, столкнувшись с чем-то подобным в жизни, человек не растерялся, а вспомнил и сказал: «Стоп! Так делать нельзя!».

Андрей Борисович задумчиво постучал пальцами по столу.

— Предупредительная, говоришь? Мысленный эксперимент… — он повторил мои слова, обдумывая их. — А ведь интересная точка зрения! Крамольная, конечно. Но, имеющая право на существование. — Он замолчал, глядя в окно, а потом медленно повернулся ко мне. — Вы знаете, ваше «фантазирование» находит у меня странный отклик. Я тоже так не раз думал, когда работал на ЛАЭС. К тому же у нас в стране есть станции с реакторами такого типа. Одна под Ленинградом, другая… Чернобыльская АЭС.

Он произнес это название, и в кабинете повисла тяжелая пауза.

— Слишком уж живописно и правдоподобно у вас всё вышло, молодой человек. Слишком много деталей, которые заставляют задуматься не о далеком вымышленном «Блекпуле», а о наших, советских объектах. Ведь если у нас так…

Он не договорил, побоявшись собственных слов.

Я замер, не двигаясь, боясь спугнуть ход его мыслей.

— Знаете что, — Серебренников встал с кресла. — Я считаю, что такую «предупредительную» статью нужно использовать по назначению. Как профилактическое средство. Я распоряжусь, чтобы номер вашей газеты отправили туда, на станцию. Пусть почитают тамошние инженеры и оперативный персонал. Пусть увидят, во что может вылиться пресловутый «человеческий фактор». Глядишь, задумаются и лишний раз перепроверят системы, да сами бдительными будут. Слишком уж наглядно и убедительно у вас получилось.

Внутри у меня всё ликовало. Это был шанс. Крошечный, призрачный, но шанс изменить ход истории, предотвратить самую страшную техногенную катастрофу века.

Но на моем лице не дрогнул ни один мускул. Я лишь кивнул, сделав серьезное, почти суровое лицо. Нельзя подавать виду.

— Я лишь выполнял свою работу, Андрей Борисович. Как журналист. Если моя скромная статья сможет послужить делу повышения безопасности и предотвратить хотя бы одну ошибку, я буду считать свою задачу выполненной.

Серебренников снова уставился на меня своим пронизывающим насквозь взглядом, но теперь в нем читалось уже не подозрение, а скорее любопытство и некоторая доля уважения.

— Ну что ж, Воронцов… Будем считать, что вы не шпион, и не провидец. А хороший толковый фантаст. В любом случае, — он сделал паузу, — свою работу вы сделали. Можете быть свободны. И… продолжайте в том же духе. Но, — он поднял палец, — смотрите, чтобы ваша фантазия всегда оставалась на службе у государства. И чтобы её предупредительная функция не превратилась в паникёрство. Ясно?

— Совершенно ясно, Андрей Борисович. Спасибо за доверие.

Тяжелая дубовая дверь кабинета Серебренникова закрылась за моей спиной с глухим, стуком. Я сделал несколько шагов по красной дорожке, позволив себе наконец выдохнуть. Колени слегка дрожали.

— Саш… Александр? — Николай Степанович, стоявший у стены, взял меня за локоть и отвел чуть в сторону, подальше от любопытных ушей секретарши. — Ну, как там? Что он тебе сказал? Что вообще было? Говори же, черт возьми!

Я посмотрел на его перекошенное от беспокойства лицо и не смог сдержать легкой улыбки. Облегчение и странное чувство победы переполняли меня.

— Все хорошо, Николай Степанович, — я выдержал небольшую паузу для драматического эффекта. — Успокойтесь. Все прошло лучше некуда.

— Лучше некуда? — он недоверчиво вытаращил глаза. — Да он же, кажется, тебя сожрать был готов! Про какую-то статью…

— Про «Блекпул», — кивнул я. — Обсудили. Товарищ Серебренников признал, что жанр фантастики имеет право на существование и даже может нести… профилактическую функцию.

— Какую-какую функцию? — Главред вытаращился на меня так, будто я заговорил на санскрите.

— Предупредительную, — повторил я и пояснил. — Чтобы люди задумались, к чему может привести халатность. Он даже… — я сделал вид, что немного смущаюсь, — похвалил за проработку деталей.

Николай Степанович замер с открытым ртом. Казалось, его мозг отказывался воспринимать эту информацию.

— Похвалил? — он прошептал это, озираясь по сторонам, как будто боясь, что его подслушают и обвинят в распространении безумных слухов. — Серебренников? Нашу фантастику?

— Более того, — продолжил я, наслаждаясь его реакцией, — он дал добро на продолжение. Сказал: «Продолжайте в том же духе». Так что наши фантастические статьи, Николай Степанович, отныне имеют высочайшее одобрение.

— Дал добро… — медленно повторил Степан Николаевич, будто пробуя на вкус эти невероятные слова.

— Ага, — совершенно глупо улыбаясь закивал я.

— Ну, надо же… Значит, будем продолжать? — в его вопросе прозвучал радостный оттенок. Он все еще не мог в это поверить.

— Будем, — твердо подтвердил я. — Как и планировали. И про транспорт будущего, и про многое другое.

Мы вышли из здания обкома на свежий воздух. Осеннее солнце слепило глаза. Николай Степанович остановился на ступенях, закурил папиросу «Беломор» и глубоко затянулся.

— Вот ведь дела, Александр… — покачал он головой. — Никогда бы не подумал. Видно, и впрямь, новые времена, новые веяния. Ладно, — он хлопнул меня по плечу, уже почти вернув себе обычную начальственную уверенность. — Раз высшее руководство одобрило — работай. Но смотри у меня, — он сделал грозное лицо, — чтобы без перегибов! Чтоб все было в рамках разумного. Понял?

— Понял, Николай Степанович. Будет без перегибов, и только в свете решений партии.

Николай Семенович чуть папиросу не проглотил.

Ровно в шестнадцать ноль-ноль, как и было обещано, я зашел в фотоателье на Северной. Та же тетка в синем халате, не глядя, протянула мне плоский пакет с негативами и пробниками.

— С вас сорок пять копеек за проявку, — буркнула она, уставившись в какую-то журнальную выкройку.

Я отсчитал деньги, сунул пакет во внутренний карман куртки и вышел на улицу. Сердце бешено колотилось, стучало по конверту, в котором находилась бомба замедленного действия, способная разворотить шпионское гнездо.

В редакции было тихо и безлюдно. Основной состав сотрудников уже разошелся, Людмила Ивановна, судя по всему, тоже ушла пораньше. Только в кабинете верстки горел свет. Там, наверное, корпел над очередным номером Генка. Я проскользнул в фотолабораторию, щелкнул замком и включил красный свет.

Дрожащими от волнения руками вскрыл пакет. Первыми пошли обычные кадры, виды города, стройотрядовцы за работой, портреты колхозников. Я пролистывал их, пока не дошел до самых последних, самых ценных кадров.

И вот они. Снятые с рук, немного смазанные, с заваленным горизонтом, но абсолютно узнаваемые. Крупный план. Мужчина в импортном костюме (отец Метели) передает документы коренастому мужчине в кепке и простом драповом пальто. Лица обоих были видны достаточно четко. Вот второй кадр, более общий план, видна привязка к местности, для удобного опознавания. На третьем и четвертом крупно лица. Пятый, сам конверт, там же и гербовая печать видна.

Я замер, всматриваясь в отпечатки при красном свете лампы. Вот оно. Доказательство. Пусть и не известно, что именно в конверте, но сама ситуация, тайная встреча, передача пакета, говорила сама за себя.

С особой тщательностью я принялся печатать фотографии. Подбирал контрастность, выдержку, чтобы сделать изображение максимально четким. В тишине лаборатории, средь баночек с химикатами, я чувствовал себя алхимиком, добывающим из света и воды в неопровержимые факты.

Когда последний отпечаток лег на сушильную сетку, я наконец выключил красный свет и зажег обычный. Я стоял, глядя на ряд еще влажных, но уже совершенно ясных фотографий. На них был запечатлен момент предательства. Или шпионажа. Или чего-то еще более темного.

Что мне теперь с этим делать? Нести в КГБ? Оставить себе до подходящего момента?

Едва дав снимкам обсохнуть, я снял их и забрал домой, мало ли кто заглянет в фотолабораторию.

Карман оттягивало, словно я не с не фотографии, а булыжники. Я шел домой, и с каждой минутой тяжесть на душе становилась невыносимее. У отца Метели есть связи, есть власть. А это перспективы, причём очень хорошие. Использовать эту власть можно в благих целях. Нужно быть реалистом. Одна статья в местной газете про возможные ошибки на АЭС вряд ли как-то повлияет на общий вектор истории. Это по сути, что дробинка для слона. Нужно бить сильней, чтобы сместить этот вектор, тем более такой огромный.

И шпион с большими связями может послужить этим толчком вектора.

Та же информация про возможные ошибки при эксплуатации АЭС, поданная через статью в журнале или партийного работника высокого ранга будет выглядеть и восприниматься по-разному.

«Использовать снимки в благих целях, это шантаж или нет?» — этот вопрос бился в висках, как навязчивый ритм.

С одной стороны, да, это чистой воды шантаж. С другой, разве спасение людей не та самая «благая цель», которая оправдывает средства? Но тогда я ничем не лучше системы, которую пытаюсь в этой жизни если не сломать, то хотя бы обойти. Я становлюсь частью этой грязной игры.

Вот ведь черт! Этическая дилемма, будь она неладна.

Мысли путались, и я не заметил, как свернул на свою улицу. И лишь тут, в привычной тишине спального района, почувствовал, что что-то не так. Шестое чувство, натренированное в прошлой жизни на опасных встречах с информаторами, забило тревогу. Ощущение было столь же острым и безошибочным. За мной следят.

Я не стал резко оглядываться. Просто сделал вид, что поправляю шнурки, и бросил беглый взгляд на отражение в витрине продмага. Позади, метров за сто, плавно катила темно-бордовая «Волга». Не черная, что было еще подозрительнее. Старались не выделяться.

«Показалось, — попытался я убедить себя. — Нервы шалят».

Я свернул в следующий переулок, якобы сокращая путь. Через три секунды из-за поворота плавно выплыла знакомая радиаторная решетка.

Холодный пот выступил на спине. Нет, не показалось. Это была настоящая, профессиональная слежка.

Сердце заколотилось чаще. Я ускорил шаг, почти перешел на бег, снова свернул, на этот раз в арку между гаражами. Прижался к холодному кирпичу, затаив дыхание. Секунда, другая… «Волга» не появлялась. Они не стали лезть в узкий проезд, чтобы не спугнуть. Они ждали на выходе.

Собрав волю в кулак, я вышел с другой стороны. Машины там уже не было. Но ощущение, что за мной наблюдают, не исчезло. Они просто сменили тактику.

До дома я добрался, чувствуя себя загнанным зверем. Резко дернул дверь подъезда, влетел внутрь и, не поднимаясь на этаж, прильнул к двери. Не поверил, что дошел. Думал, скрутят у подъезда.

Осторожно глянул в окно.

«Волга» медленно проплыла мимо моего дома и встала в тени разросшейся липы, в полусотне метров от подъезда. Мотор заглох. Из машины никто не вышел. Наружная слежка.

Ледяная дрожь пробежала по коже. Это были не милиционеры. С милицией все было бы проще и грубее. Тогда кто? Та самая тень государства, КГБ? Фотографии… Они уже знают? Или только догадываются?

Войдя в квартиру, я попытался сосредоточиться и ничем не выдать своего волнения.

— Саш, наконец-то! Иди ужинать, все остыло! — крикнула мама из кухни.

Я бросил портфель под кровать в своей комнате, и пошел мыть руки. Лицо в зеркале было бледным, глаза расширены от адреналина. Я плеснул холодной воды в лицо.

И в этот момент зазвонил телефон.

Мама сняла трубку в прихожей.

— Да?.. Александра?.. Да, дома, только пришел… Подожди, я позову. — Она прикрыла трубку ладонью. — Саш, тебя. Девушка какая-то.

Облегчение волной накатило на меня. Наташа. Я взял трубку.

— Алло, Наташ?

Но в ответ послышался не ее мягкий, собранный голос, а совсем другой — напряженный, с легкой хрипотцой и знакомой мне дерзкой ноткой.

— Это не Наташа, — холодно сказала Метель. — Это я.

В голове все перевернулось. Последний человек, от кого я ожидал звонка сейчас.

— Метель?.. То есть Марина? — я сглотнул, пытаясь совладать с внезапно пересохшим горлом. — Что случилось?

— Это я должна у тебя спросить, — ее голос звучал странно: не зло, не угроза, а скорее тревожное недоумение. — У тебя все нормально? Ничего не произошло?

Я замер, прижимая трубку к уху. За окном, в темноте, все так же стояла та самая «Волга».

— В смысле? — выдавил я. — Вроде… нет. С чего ты взяла, что у меня могло что-то произойти?

— Тогда почему мой отец вдруг ни с того ни с сего начал интересоваться тобой?