Курс на СССР: Переписать жизнь заново!

Глава 16

Мелодия длилась бесконечно, накрывала волной, но я чувствовал себя как на иголках. Метель прижималась все сильнее, словно желала слиться со мной в единое целое. Я чувствовал тепло ее тела… Вот ведь ведьма! И как только узнала, что я тут? Следила что ли? Как-то не верилось в случайность этой встречи.

— Ты что такой грустный, Саша? — промурлыкала Метель.

Не в силах больше видеть её хитрые и самодовольные глаза я отвернулся в сторону и увидел, как Наташа делает вид, что что-то о чем-то разговаривает с Гребенюком. Но я понимал, что вся эта ситуация задела её за живое. Я и сам чувствовал себя сейчас очень некомфортно.

Метель попыталась дотянуться лицом ко мне, но я решительно отстранился.

— Что ты делаешь? — прошипел я, борясь с желанием немедленно уйти, бросив её посреди зала.

— Что хочу, — ее губы почти коснулись моего уха. — Или ты забыл? Ты обещал. Три желания. Это еще только первое.

Она наклонилась ко мне ближе, шепнула в самое ухо:

— Может быть стоило воспользоваться моим первым предложением и просто поцеловать?

Издевается!

Я заметил старичка. Он медленно пробирался между столиками, сжимая в дрожащей руке скромный букетик осенних астр. Живые цветы в такую пору были редкостью и стоили, наверное, целое состояние. Старичок, наверняка, работал с позволения администрации ресторана и отстегивал им процент, скорее всего весьма немаленький. Зато какой сервис! Сидишь с девушкой за столиком, а тут тебе и цветочки подносят: «купи, сделай приятное своей второй половинке».

Метель проследила за моим взглядом, и ее глаза блеснули.

— Вот мое второе желание, — ее голос прозвучал тихо, но с ледяной отчетливостью. — Купи мне цветы. Эти.

Я отшатнулся, будто меня ошпарили.

— Зачем ты это делаешь⁈ — прошептал я. — Тебе же не нужны эти цветы! Ты просто издеваешься!

Она откинула голову назад, и ее смех потонул в музыке. Но взгляд оставался холодным и непреклонным.

— Это. Мое. Желание. — она отчеканила каждое слово. — Или журналист Воронцов не держит слово?

Ненависть подкатила к горлу. Я хотел развернуться и уйти, бросить ей в лицо что-то резкое. Но не мог. Я был в ловушке. В ловушке собственного слова, данного сгоряча, чтобы спасти друга. И Метель мастерски этой ловушкой сейчас пользовалась.

Вот уж действительно Метель. Холодная, безжалостная…

Стиснув зубы, я отцепил от себя ее руки и нервно направился к старичку. Не спрашивая цену, вытащил из кошелька все деньги, что были с собой, и купил тот самый букетик.

— Спасибо, сынок, — просипел старик радостно, похоже, он уже и не надеялся сегодня заработать.

Я шагнул к Метели и, жестко глядя ей в глаза, едва сдерживая желание швырнуть их в лицо, сунул цветы ей в руки. Она приняла их с театральным, сладким удивлением, поднесла к лицу, делая вид, что вдыхает аромат. Ее глаза разыскали Наташу через зал и засияли торжеством.

— Спасибо, Сашенька, — нарочито громко сказала она. — Они прекрасны. Как и наш танец.

Внутри у меня все сжалось. Я понимал, что это только второй акт ее маленького спектакля. И где-то там, в ее хитрой голове, уже зрело третье, самое главное желание, которое я должен был безоговорочно выполнить.

Громкая музыка и отвлекающие разговоры Метели сделали свое дело, и я не сразу заметил, что Наташа исчезла. Еще секунду назад она танцевала с Гребенюком, а теперь он с растерянным видом стоял один среди танцующих пар.

— Наташа! — крикнул я, выискивая ее в толпе, и обратился к Гребенюку — Где она?

Тот лишь пожал плечами. Я рванул к выходу, расталкивая танцующие пары.

Выскочил на прохладный вечерний воздух, огляделся. На противоположной стороне улицы на остановке я увидел Наташу, побежал, но не успел. Подъехавший автобус быстро впустил пассажиров, двери захлопнулись и, оставив за собой облако выхлопного дыма, резво покатил по ночному городу. За стеклом мелькнуло ее бледное, обиженное лицо. Она посмотрела прямо на меня, а потом отвернулась.

— Наташа! Стой! — я крикнул и бросился вдогонку, но конечно же не догнал.

Твою мать!

За моей спиной послышались тяжелые шаги.

— Сань, ты чего это сегодня? — озадаченно спросил Гребенюк, вытирая пот со лба. — Вроде нормально отдыхали, танцевали, а потом ты с этой Метелью… Зачем ты вообще с ней пошел танцевать? Еще и при Наташе… Странный ты какой-то.

— Я не мог отказаться! — ответил я, сжимая кулаки. — У меня не было выбора, понял⁈

Серега смотрел на меня с искренним недоумением.

— Как это не было выбора? — он не отступал. — Сказал бы «нет» и все дела! Она что, тебя за руку силой потащила? Или пистолет приставила к спине?

— Хуже… — буркнул я.

А потом меня будто сорвало с тормозов. Вся ярость, не удержавшись внутри, вдруг выплеснулись наружу буйным потоком.

— Из-за твоей пластинки проклятой!

— Из-за какой пластинки? — не понял Гребенюк.

— Чтобы найти твоих чертовых «Pink Floyd», которых ты подменил и сунул какому-то лоху! Чтобы этот очкастый урод написал свою дурацкую расписку! — слова лились сами собой, горькие и обжигающие. — Метель была единственной, у кого был это альбом! А взамен Метель потребовала три желания! Любых! Понимаешь⁈

Я тяжело дышал, глядя на то, как мое признание медленно доходит до него. Зря конечно я это все сказал вслух, эмоции не сдержал, но было теперь уже поздно.

С лица Сергея медленно стекала маска непонимания, сменяясь шоком, а затем тяжелым, давящим осознанием.

Он отступил на шаг, будто я ударил его.

— Ты… ты это… ради меня? — он прошептал, и его голос дрогнул. — Ты ради меня пошёл в рабство к Метели? И… и Наташу из-за этого потерял?

Он смотрел на меня широко раскрытыми глазами, и в них читалось не просто удивление, настоящее потрясение. Он вдруг осознал истинную цену своего проступка и освобождения. Цену, которую заплатил не он, а я.

— Сань… — его голос сорвался. — Я же не знал… Я думал…

Он не нашел слов. Он просто стоял, опустив голову, и молчал. А я смотрел на пустую дорогу, по которой уехал автобус, и понимал, что победа над системой и судьбой обернулась самым сокрушительным личным поражением.

Утро в редакции началось с привычной суеты, запаха свежей типографской краски и газетной бумаги. На моем столе лежали свежие гранки, а сверху рукописный текст Сереги Плотникова и записка:

«Сань, привет! Я на выезде, постараюсь вернуться до обеда. Семеныч отправил на выставку. Вычитай материал по садику, если что, поправь. Я не успеваю.».

Я был благодарен коллеге. Он вчера меня здорово подстраховал, полностью взяв на себя подготовку репортажа об открытии садика. Так что сегодняшняя просьба в вычитке даже не обсуждается, надо сделать. Но мысли у меня были далеко от работы, тонули в вязком, тяжелом чувстве вины и беспокойства.

Но я сосредоточился, взял ручку, откинулся на стуле и стал вчитаться в знакомый почерк коллеги. Но слова расплывались перед глазами, превращаясь в бессмысленные закорючки.

«…торжественно перерезали красную ленточку… радостные лица малышей и их родителей… современные игровые комплексы…»

Я не мог выбросить мысли о вчерашнем событии. Перед глазами стоял образ уезжающей на автобусе Наташи. Холод отчаяния сжимал горло.

«Надо объясниться. Обязательно надо», — стучало в висках.

Я отложил гранки, потянулся к телефону и набрал номер. Трубку сняли почти сразу.

— Алло? — ответил спокойный, старческий голос.

— Иван Михайлович, здравствуйте, это Саша Воронцов. Можно Наташу?

На том конце провода наступила короткая пауза.

— Наташи нет. Уехала.

— Уехала? Когда? Куда? — сердце упало.

— На картошку, с институтом. Сейчас же уборочная. Говорила, вроде, тебе?

Говорила. Еще вчера, у следователя. Но тогда это было таким далеким и второстепенным на фоне нашей общей победы.

— А… да, точно, — я постарался, чтобы в голос казался как можно спокойнее. — А когда она вернется?

— А кто ж ее знает, Сашенька, — в голосе дедушки послышалось искреннее сожаление. — Неделя, может, две. Как начальство скажет. Как приедет, скажу, что звонил.

— Спасибо, Иван Михайлович, — пробормотал я и, попрощавшись, положил трубку.

Уехала. Без предупреждения, без прощальной записки. Просто взяла и исчезла, оставив меня один на один с чувством вины. Обиделась. М-да, как же гадко то получилась. Надо сказать Метели «спасибо». Или Гребенюку? Или…мне…

Я помахал головой, избавляясь от посторонних мыслей, и снова взял в руки гранки. Я заставил себя сосредоточиться, обвел красным карандашом запятую. Потом еще одну. Работа закипела, но внутри все было пусто и холодно, будто в том автобусе, вместе с Наташей, уехала последняя частичка тепла. Текст о счастливых детях и светлом будущем вдруг показался мне злой насмешкой.

Тени удлинялись, сливаясь в сплошную синеву над асфальтом. Я брел по знакомой улице и каждый шаг отдавался в висках тупой, навязчивой думой. Не о статье, которую с горем пополам вычитал, сдав на правку. Мысли упрямо, по кругу, топтались вокруг… вокруг нее.

«Надо было сразу все объяснить. Взять за руку, отвести в сторону и выложить: вот, мол, дурак я, влип из-за Гребенюка, и теперь Метель держит меня на крючке. Просто и понятно».

Но вместо этого я позволил ей уйти. Допустил, чтобы эта картина: девица в откровенном красном платье, бесстыдно повисшая на мне во время танца, ее пожирающая хищная улыбка и злосчастный букет врезалась в память Наташи как нож.

Эх, да что теперь…

Я вспомнил ее лицо в окне автобуса, бледное, со сжатыми от обиды губами. Она не захотела со мной говорить, ушла, не давая шанса. А может, та пауза, когда она смотрела на меня, ожидая хоть какого-то жеста, объяснения, и была тем самым шансом? А я просто стоял на обочине, опустошенный неизбежностью, провожая взглядом уходящий автобус.

В горле встал ком. Я нервно дернул плечом, сбрасывая несуществующую тяжесть. Глупо. По-мальчишечьи глупо. Вместо того чтобы бороться за то, что действительно важно, я позволил ситуации взять власть.

Фонари зажигались один за другим, выхватывая из темноты знакомые силуэты.

Из одного из подъездов, навстречу мне, пошатываясь, вывалились двое — Леннон и еще один из компании Метели.

— О-о-па! Са-ашка! — Леннон, явно навеселе, попытался обнять меня за плечи, едва не упав. — Идешь, как в воду опущенный! С нами пошли лучше, а? Бухнем! Гитарку захватим, споем! У нас портвейн есть, две бутылки!

— Нет, я пас, ребята, — я попытался отказаться, но второй парень, со стеклянным взглядом, уже вцепился мне в рукав.

— Да ла-адно тебе! Сыграешь нам, а? Про «Кино» что-нибудь! Цоя! Или лучше что-то из зарубежного.

От них разило перегаром и чем-то кислым. Я чувствовал, что просто так они не отстанут. Тоска и раздражение были на пределе. Мне нужно было одиночество, а не эта пьяная назойливость.

— Я сказал — нет! — я резко дернул руку и, не глядя на их удивленные лица, быстрым шагом рванул прочь.

— Эй, куда ты? Сашка! — донеслось вдогонку. — Стой! Одну песню! Всего одну!

Я не оборачивался. Чтобы окончательно оторваться и убедиться, что они не пойдут за мной, я свернул в первый же проулок между гаражами. Потом еще в один. Шел быстро, почти бежал, отгоняя прочь тяжелые мысли.

Когда я, наконец, остановился, чтобы перевести дух, то с удивлением обнаружил, что забрел в незнакомый сквер. Фонари здесь горели тускло, отбрасывая длинные тени от голых ветвей деревьев. Скамейки стояли пустые, и только где-то вдали слышался смутный гул города.

Я замедлил шаг. Тишина и одиночество, которых я так жаждал, вдруг показались гнетущими.

Тени старых лип смыкались над аллеей, превращая ее в темный тоннель. Я шел, куда глаза глядят, пытаясь заглушить внутреннюю тревогу мерным стуком собственных шагов. Воздух в парке был неподвижен и прохладен.

И тут я замер. На дальней скамейке, едва освещенной отблеском дальнего фонаря, сидел человек. Он нервно листал газету, но взгляд его то и дело метался по сторонам, высматривая что-то в темноте. Читать газету в темноте, в заброшенном парке? Странно…

Я инстинктивно отступил в густую тень дуба, наблюдая за странным незнакомцем.

Чутье не подвело.

Через несколько минут в тишину парка вкралось мягкое урчание мотора. Из-за поворота медленно, без единого проблеска фар, выплыла длинная черная «Волга». Она подкатила к скамейке и замерла. Дверь открылась бесшумно. Из машины вышел мужчина в строгом пальто и шляпе. Лица не разглядеть, по виду лет сорока пяти, не больше.

Незнакомец сел рядом с первым, не глядя на него. Тот отложил газету.

— Привез? — тихо, но отчетливо спросил человек со скамейки. Его голос звучал напряженно.

— Здесь, — ответил приехавший. Его тон был сух и деловит. Он поставил на скамейку между ними узкий кожаный дипломат. — Все по списку. Убедись.

Первый мужчина щелкнул замками, приоткрыл крышку. В свете, падающем из салона машины, я увидел, как он быстрыми движениями перелистывает пачку плотных бумаг с печатями. Мелькнул герб СССР. Какие-то чертежи…

— Порядок, — прошептал он, захлопнув дипломат. — Передавай своим, что жду ответа по каналу «Заря».

Потом протянул пухлый конверт.

Приехавший спрятал его во внутренний карман пальто и быстро поднялся.

— Следующая встреча через неделю. Здесь же. Не опаздывай.

Он сел в машину, и «Волга» практически бесшумно покатилась к выходу.

Человек некоторое время сидел на скамейке неподвижно, крепко сжимая ручку дипломата. Потом резко встал и быстрыми шагами пошел в противоположную сторону.

Я прислонился спиной к шершавому стволу столетнего дуба, пытаясь перевести дыхание. Холодный пот выступил на спине. Похоже, я только что стал свидетелем секретной встречи в ночном парке. Какой-то человек тайно передал государственные документы… кому? Шпиону? Агенту?

Особо не размышляя, подчиняясь какому-то животному инстинкту, прячась за стволами деревьев, побежал за медленно выруливающей из парка машиной.

«Запомнить номер, запомнить номер», — стучало в голове. Я судорожно повторял комбинацию букв и цифр, выхваченную в свете единственного фонаря: «МОК 74−17». Столичные номера. Дипломатический корпус или высокое начальство.

Машина двигалась медленно, и мне, бегущему за ней по темным переулкам, удавалось не терять её из виду.

«Волга» проехала по Центральной улице, остановилась на светофоре и мне удалось немного отдышаться. Пропустив зеленый сигнал, водитель резко повернул на красный и тут же остановился за поворотом.

«Понятно, проверяет, есть ли слежка.» — подумал я, прошел немного вперед, обгоняя замершую у обочины машину и, не теряя её из виду, спрятался в тени деревьев.

Постояв минут пять, «Волга» свернула на улицу Маяковского и притормозила у подъезда дома номер 40.

«Ну да, — подумал я, переводя дыхание. — Дом не простой, и живут в нем непростые люди».

Легкий мороз пробежал по коже. Я прижался к стене гаража, пытаясь слиться с тенью. Дверца машины открылась, мужчина вышел, поправил пальто и уверенной походкой направился к входу.

— Виктор Сергеевич, добрый вечер! —подобострастно произнёс консьерж, распахивая перед ним дверь. — Поздненько сегодня.

Яркий свет, освещающий подъезд позволил разглядеть его лицо, показавшееся мне знакомым.

— Работа, — привычно ответил Виктор Сергеевич. — Заседания, отчеты. Одно и то же. Мариночка дома?

— Уже пришла.

— Пахнет от нее? — в голосе незнакомца зазвенел металл.

— Виктор Сергеевич, да разве я нюхаю? Нормальная была, все в порядке. Поговорили с ней немного. Уставшая.

Тот что-то буркнул в ответ и скрылся в подъезде.

— Марина? — вслух невольно произнес я.

В мозгу щелкнуло. Резкие, холодные черты лица. Та же хищная стать, что и у дочери. Дипломат. Ну конечно же! Я видел уже это лицо на фотографии.

Я замер, как вкопанный. Виктор Сергеевич. Это же отец Марины. Отец Метели…