Курс на СССР: Переписать жизнь заново!

Глава 10

Я и сам не мог поверить в это. Вышла статья, а это значит, что я выполнил условие отца и теперь…

Мне хотелось скакать на месте, кричать и веселиться, но я сдержал эмоции и с наигранным равнодушием произнес:

— Моя статья? В самом деле? Можно взглянуть?

Девушка протянула журнал. И в самом деле «Александр Воронцов». Черт, как же было радостно на душе. Я так не радовался, когда в «Ведомостях» первый раз в 2012 опубликовал свою первую аналитическую статью про криминал в южных регионах области. А тут, по сути своей, совсем крохотная статейка о событии, о котором все скоро забудут… Но меня просто распирало от радости!

— Поздравляю! — сказала Наташа, обняв меня.

Мы бы еще некоторое время погуляли, но закончился обеденный перерыв, нужно было возвращаться на работу. Мы договорились с Наташей встретиться завтра, так как сегодня вечером у нее были какие-то неотложные дела.

Оставшиеся полдня я находился в состоянии эйфории. Мне что-то говорили, куда-то отправляли, грузил какие-то коробки, официально то я был еще грузчиком, но мыслями был далеко от всего этого. Приятно, черт возьми! Получилось!

А как же удивятся дома…

Родители были на кухне. Свежезаваренный чай дымился в чашках. Мама резала пирог с яблоками, отец читал свежий номер журнала «Техника молодёжи». Я разулся у порога, вошёл на кухню, стараясь сохранить невозмутимое выражение лица, и положил на стол рядом с сахарницей свежий, ещё пахнущий типографской краской, экземпляр «Зари».

— Что это? — не отрываясь от журнала, спросил отец.

— Газета, — ответил я, садясь на свой стул. — Сегодняшний номер.

Отец бросил быстрый, ничего не выражающий, взгляд на серую бумагу и вернулся к чтению.

— Ага. Положи на полку. Как-нибудь почитаем.

Мама потянулась к газете. Я улыбнулся. Сердце матери всегда ярче чувствует.

— Ой, свежий номер! Давайте посмотрим, что пишут.

Она развернула шуршащие страницы, пробегая глазами заголовки. Я молча наблюдал, как её взгляд скользит по колонкам, замедляется и наконец останавливается. Её пальцы коснулись небольшой заметки в нижнем углу третьей полосы.

— Матвей… — её голос дрогнул. — Матвей, глянь-ка…

— Я потом почитаю…

— Да ты глянь! Сейчас!

Отец нехотя оторвался от статьи про лунный модуль.

— Ну, что там ещё?

— Смотри, — она ткнула пальцем в газету. — Вон. Статья. «В колхозе „Золотая Нива“ был праздник…».

— Еще я такое не читал! — фыркнул тот.

— Да я про другое! Там… вон, смотри, кто автор.

Отец нахмурился, прищурился, наклонился ближе и прочёл вслух, с каменным лицом:

— Александр Воронцов, — он поднял на меня глаза. — Это что, шутка? Ты что, действительно это написал?

— Да, — кивнул я. — Это моя первая опубликованная заметка.

Мать всплеснула руками, её глаза заблестели, а лицо озарила счастливая улыбка.

— Сашенька! Поздравляю! Молодец! Надо же, совсем как настоящий журналист! Я всегда знала, что у тебя талант!

Она, пахнущая пирогом и духами «Красная Москва», обняла меня и, запустив пятерню в волосы, уткнулась носом в плечо. Я улыбался в ответ, но мой взгляд был прикован к отцу. У нас был уговор. И я его выполнил. Теперь слово за ним.

Отец молча перечитал заметку ещё раз, и на его лице появилось выражение лёгкого раздражения. Отложив газету, он выпил чай, со стуком поставил чашку на стол, отодвинув блюдце с куском пирога.

— Ну, поздравляю, — произнёс с лёгкой издевкой. — Заметку про яблоки и доярок написал. Мировое событие.

— Это начало, — парировал я. — И… у нас был уговор. Мы договаривались.

— Договаривались, договаривались, — он провёл рукой по лицу, помолчал, глядя на меня тяжёлым, усталым взглядом и сдался. — Ладно. Слово я сдержу. Работай в своей газете. Но чтобы учёба не страдала. Высшее образование все равно должно быть, пусть даже и филологическое.

Мы с мамой переглянулись и подмигнули друг другу. Я не ожидал, что отец так легко сдастся, и оказался прав. На этом сюрпризы не закончились.

— И ещё, — он на мгновение задумался. — Чтобы к двадцати пяти годам у тебя была своя жилплощадь. Я не намерен содержать взрослого дармоеда, который яблоки в колхозе считает.

— Матвей! — с упреком протянула мать. — Ну ты чего? Ну какая жилплощадь?

— А что, я разве не прав? — сквозь зубы протянул отец. — Им там, в редакции, жилье дают? Нет. А у нас в институте дают! Встал бы в очередь, выждал, а потом уже…

— Матвей!

— Да ну вас!

Он встал из-за стола, взял свой журнал и, не оглядываясь, вышел в зал, к телевизору. Дверь за ним прикрылась.

Мать вздохнула, погладила меня по руке.

— Не обращай внимания. Он просто… он волнуется за тебя. Он хотел, как лучше. Ты пойми, для него радиотехника — это смысл всей жизни. Он не понимает твоего выбора.

— Я знаю, — тихо сказал я. — Но это мой выбор.

Я смотрел на газету, на своё имя, напечатанное неровным типографским шрифтом. Это была маленькая победа. Очень маленькая. Но моя.

За стеной включился телевизор. Бодрый голос диктора вещал об успехах в освоении космоса. Мой отец сбежал в мир, который он понимал. В мир схем, транзисторов и ясных, логичных законов физики.

А я остался на кухне, со странным осадком в душе, горьковатым, как остывший чай.

Утро. В квартире — тишина. Я проснулся рано, но не вставал, позволив себе немного понежится в мягкой постели. Прислушался к этой приятной тишине, какая бывает только в родном доме. И только когда из кухни раздалось аппетитное шкворчание встал.

Отец уже ушёл на завод — его чашка стояла в раковине невымытой, на блюдце — окурок папиросы «Беломор». Мать хлопотала на кухне, жарила яичницу, поглядывая на меня с тревожным одобрением.

— На работу сегодня? — спросила она, делая акцент на слове «работа» так, будто это было что-то сравнимое со спасением человечества или полетом в космос.

— Ага, — крикнул я из ванной.

Мать начала говорить, как сильно гордится мной, но из-за шума льющейся из крана воды я ее не слышал.

Мысль об отце не отпускала. Его упрямое нежелание принять мой выбор задевало. Что это? Простой отцовский контроль? Нет. Это страх. Страх человека, выбравшего однажды ясный, предсказуемый мир законов Ома и Кирхгофа, перед хаотичным, непредсказуемым миром слов, мнений и, что куда страшнее, правды. Он мог собрать приёмник из ничего, но разобрать ложь, скрытую между строк официальных отчетов, был не в состоянии.

Его мир рухнул, по крайней мере он так считал, когда я отказался пойти по его стопам. И вместо того чтобы распахнуть окно навстречу к новым горизонтам, отец пытался законопатить щели старыми, отсыревшими схемами. Причем не только себе, но и мне. Такая вот странная родительская забота.

Его любимый журнал «Техника молодёжи». Я вспомнил, как вчера вечером он склонился над ним с карандашом в руке, вдохновлённо разглядывая рисунки космических станций и подводных городов. Он читал о будущем, но не видел, что оно уже наступает, причём не в виде фантастических луноходов, а в виде тихой, неумолимой технической революции на его же собственном рабочем месте.

Скоро все эти его транзисторы и резисторы отживут свое. На смену им придут микросхемы, и все эти громоздкие конструкции, занимающие сейчас целые комнаты, через пару десятков лет будет умещаться в ладонь.

Появятся автоматы, роботы с точечной сваркой, печатные платы, которые не надо будет собирать вручную — все сделают роботы. Мастерство отца, его профессия, которую он год за годом отстраивал, как крепость, превратится в архаику, в музейный экспонат. А он, вместо того чтобы готовиться к этому будущему, пытается затащить в этот исчезающий мир меня.

Нет, я пас.

Я поел, собрался вышел на улицу.

Утро было ясным, прохладным. Воздух пах пылью и свежим хлебом из соседней пекарни. Я шёл в редакцию, и шаги мои отдавались в такт мыслям. Я понимал, что отец не сдался и просто так меня не отпустит. Он боится за меня, за моё будущее и всеми силами будет противиться моему, на его взгляд, легкомысленному порыву. Как бы ему объяснить, что бояться не нужно?

И вдруг я понял, что делать. Надо написать об этом. Не о его страхах, конечно. А о будущем. О том самом, о котором он с таким упоением читает в журнале, но не видит у себя под носом. Рассказать отцу о перспективах развития электроники, как все будет потом, совсем скоро. Ведь я-то это точно знаю. И все эти айфоны, электрокары, и, прости Господи, электросамокаты я видел собственными глазами!

А еще компьютеры, ноутбуки, беспроводная связь, интернет…

Я остановился посреди тротуара. Мимо проходили люди: женщина с полной авоськой бутылок с молоком, двое рабочих в спецовках, пионеры с портфелями. Их будни были насыщены и однообразны, с планами на выходные, копили на отпуск, на покупку нового телевизора или мебельной стенки. И никто из них не мог представить, что через десять лет эти авоськи заменят пластиковые пакеты, что спецовки на многих заводах будут не из хлопка, а из синтетики, что пионерские галстуки и вовсе исчезнут, а вместо портфелей будут универсальные ранцы, от которых можно будет заряжать сотовый телефон. Что телевизоры станут плоскими, а мебельные стенки — признаком дурного вкуса.

Они об этом не знают!

Но я — я знаю! Ведь я видел это будущее! Я жил там! Целую жизнь прожил…

Мир стоит на пороге перемен, которые перевернут сознание людей. И эти перемены не только про космос и подводные лодки. Они про быт. Про работу. Про жизнь каждого вот человека, проходящего сейчас мимо меня.

Я ускорил шаг и почти побежал в редакцию, обгоняя неторопливых прохожих. В голове уже наклёвывался заголовок, строились фразы, рождались аргументы. Вот о чем будет моя следующая статья!

В пустом кабинете пахло вчерашним табачным дымом и газетами. Людмила Ивановна была где-то на территории. Я сел за свой стол, отодвинул в сторону вчерашние гранки, взял чистый лист бумаги и, не раздумывая, вывел заголовок:

«Завтрашний день: каким он будет? Взгляд из сегодня»

А ниже, чуть меньшими буквами:

«Наш внештатный корреспондент Александр Воронцов размышляет о будущем, которое уже стучится в наши двери»

Пафосно, конечно, звучит, даже немного надменно, но редактуру оставим на потом. Сейчас главное записать мысли… Может, придать всему стиль сказки? Мол фантазии на заданную тему.

Я замер. Конечно, это была авантюра. Маловероятно, что в газете, где основными новостями были успехи в сельском хозяйстве, очерки о передовиках производства и подготовка к субботнику, будут публиковать материал о робототехнике, автоматизации и грядущей компьютерной революции. Меня могли в лучшем случае просто поднять на смех. А то и вовсе, обвинить в пропаганде буржуазных идей. Выгнать из журналистики с волчьим билетом. Да и вообще, никто не заказывал подобную статью…

Я положил карандаш на стол и посмотрел на написанные строки на пожелтевшей бумаге. Стоит ли тратить время на то, что, возможно, никогда не будет опубликовано? Но я вспомнил взгляд отца. Его страх будущего, основанный на уверенности в непоколебимости мира радиодеталей и паяльников. И ведь он не один такой.

И я начал писать. Сначала медленно, подбирая слова, осторожные, обтекаемые. Потом всё быстрее и смелее. Я писал о том, как автоматизация изменит заводы, как станки с ЧПУ придут на смену фрезеровщикам, как конвейеры будут обслуживать не люди, а машины. Я писал о том, что в скором будущем появятся персональные вычислительные машины, не громадные ЭВМ, занимающие целые залы, а небольшие аппараты, которые будут стоять в каждой конторе и в каждой квартире. Что они изменят всё: от способов проектирования до ведения документации и даже проведения досуга.

Я писал о том, как изменится связь. Что телефоны перестанут быть стационарными, что появятся устройства, позволяющие говорить с кем угодно и откуда угодно. А потом и вовсе станут размером с ладонь.

Да, не забыть написать про сотовые телефоны. Только использовать понятные нынешнему времени слова. «Карманный», «портативный»… да, что-то такое. Черт, там же будет в нем целый мир — заходи на любые библиотеки, читай любые научные труды. А мы будем лишь залипать на то, как котик смешно умывает мордочку… М-да…

Упомянуть, что информация будет передаваться с невообразимой скоростью, стирая расстояния.

Я писал, забыв о времени, о том, где я нахожусь. Передо мной был не лист бумаги, а проводник в мир, который я хорошо знал. В будущее, которое уже наступило для меня однажды и о котором я теперь хочу рассказать всем остальным. Не смогу сразу открыть окно в будущее? Так пусть это будет хотя бы приоткрытая форточка, через которую прорвётся свежий ветер перемен.

Поставив финальную точку, я откинулся на спинку стула. Рука затекла, в глазах мелькала рябь от напряжения. Передо мной лежало несколько исписанных листов. Горячих, почти живых.

— А ты чего тут бездельничаешь? — голос Николая Семеновича застал меня врасплох.

Я и не заметил, как он подошел. Я вздрогнул, обернулся. Показать сейчас ему статью? Нет, она же совсем сырая, не вычитана, и… Но он сам обратил внимание на зажатый в руке карандаш.

— Статью что ли пишешь? — кивнул он, показывая на лежащие на столе листики. — Я же вроде задание не давал.

— Да это просто… — мой голос предательски дрогнул. — Это я так… Готовил тут кое-что на будущее.

— Ну-ка, дай взглянуть, — он подошел ближе, сел на рядом стоявший стул и взял рукопись со стола.

— Николай Семенович, это ещё сырой материал…

— Да не стесняйся ты, — улыбнулся он, пробегая глазами первые строчки. — Я такие опусы читал — из глаз кровь текла. Меня ничем уже не удивить.

Николай Семенович читал медленно. Молча. Его лицо оставалось непроницаемым. Сложно было угадать что он обо всем этом думает. Я с замиранием сердца замечал, как под густыми, нависшими бровями глаза скользили по строчкам, возвращаясь к ранее написанному. Я ловил каждое движение, каждый вздох, пытаясь предугадать вердикт. Вот он нахмурился, перечитал абзац еще раз. Пальцы с жилистыми, узловатыми суставами постучали по столу. Мое сердце упало. Неужели провал? Неужели я переборщил?

— Любопытно… — протянул он.

Потом снял очки, медленно протер стекла большим носовым платком, снова надел. Его взгляд уперся в меня. Я приготовился к разносу.

И вдруг он громко, раскатисто рассмеялся. Это был не саркастический смех, а искренний хохот.

— Ну дал! «Глобальная сеть»! — выдохнул он, снова глядя на текст и качая головой. — Телефон в кармане! Да еще и с телевизором! Мальчик, да ты прирожденный фантаст! Буйная фантазия! Очень буйная!

Я молчал, не зная, что сказать. Оправдываться? Объяснять? Сказать правду? Меня бы точно сочли сумасшедшим.

Он перестал смеяться и замолчал. Его лицо стало серьезным, задумчивым. Он еще раз пробежал глазами по тому самому абзацу, потом отложил листок.

— Знаешь, — его голос потерял начальственные нотки, стал каким-то дружеским, доверительным. — Это бред. Полнейший и несусветный. Такое мог придумать либо гений, либо… ну, в общем, сам понимаешь.

Он помолчал, разглядывая меня, пронизывая насквозь.

— Но… — он сделал паузу для верности. — Но это чертовски необычно. Я такого раньше не читал. Ни у Стругацких, ни у Ефремова. У них техника, пришельцы, звездолеты. А у тебя… бытовая фантастика. Утопия какая-то, но… Счастливая такая. Люди со стекляшками в руках. Смешно. И… интересно.

Он постучал пальцем по моему тексту.

— У нас на в следующем выпуске в разделе «Очерки» дыра. Ждали материал о сборе урожая в колхозе «Рассвет», но его зарубили — секретарь обкома счел цифры недостаточно впечатляющими. Печатать нечего.

Я замер, боясь пошевелиться.

— Так вот, — Николай Семенович достал из кармана трубку, засунул ее в уголок рта и принялся черкать карандашом мой текст — Возьми этот свой… очерк. Выкинь этот абзац. Разверни вот тут. Напиши не как отчет, а как… как фантазию. Как взгляд в будущее. Как будто бы это сон, который увидел наш соотечественник, наш зареченец. Такой вариант будущего. Будто бы он видит наш Зареченск лет через сорок-пятьдесят.

Всё ещё не веря в происходящее, я сидел, вытаращив глаза, и кивал, как китайский болванчик.

— Только, смотри, — он пригрозил мне пальцем, но в глазах уже играли какие-то чертики. — без антисоветчины! Без всяких там мрачных прогнозов. Пусть будет светлое, коммунистическое будущее, понял? С твоими… телефонами и сетями этими. Но в рамках идеологии.

Он устало вздохнул, вынул изо рта таки не разожженную трубку и встал из-за стола.

— Сделай это в форме очерка, фельетона, как получится… «Взгляд в завтра» или что-то в этом роде. Принеси мне это к концу дня. Если будет сносно, закроем дыру.

Я не мог поверить своим ушам.

— Я… я понял, Николай Семенович. Сделаю.

— То-то же. И чтобы без грамматических ошибок. А теперь займись своей работой. Рабочий день в самом разгаре.

Во двор мы вышли вместе, и это избавило меня от гневных взглядов Людмилы Ивановны.

Весь день я носился как угорелый. Что-то грузил, что-то передвигал, куда-то ездил на машине с Федором, но смог выкроить время, чтобы поработать над очерком. Но отдать готовый материал вечером не удалось. Николая Семеновича вызвали куда-то наверх. Решение быть или не быть очередной моей публикации откладывалось на завтра. Или на неопределенный срок, если сейчас Николаю Семеновичу спустят сверху какой-то срочный материал.

По пути домой встретил Серегу. Он стоял на том же месте и в той же позе, ссутулившись и прислонившись к столбу.

— Сашка! — Гребенюк раскинул руки в стороны, полез обниматься. От него разило вином. — Какими судьбами? Пошли гулять?

— Устал…

— Да брось ты, — он похлопал себя по карману. — Пошли. Угощаю. Деньги есть! Заработал!

— Заработал? — удивился я. — Ты на работу что ли устроился?

Гребенюк рассмеялся.

— Ага, «устроился»! Одного дурочка развели. Да не смотри ты так, ничего криминального. Вместо «Рокетсов» подсунули ему пластинку цыганских песнопений!

Гребенюк рассмеялся еще громче.

— Постой… Что⁈ — едва не закричал я. — Серега, ты понимаешь, что это мошенничество? За это статья тебе светит!

— Да какая статья? — отмахнулся тот.

— Ко мне сегодня подходили из милиции, у гастронома «Мелодия». Спрашивали. Ты не просто дурачка развел, а двоюродного брата этого милиционера!

— Да что ты причитать начал? Не хочешь гулять — не надо!

Гребенюк обижено махнул рукой и пошел прочь.

Теперь, кажется, понятно откуда у Сергея такие дорогие вещи, магнитофон, пластинки, которые просто так не достанешь. Фарцует. Да еще и мошенничает. Ох, не на ту тропинку он свернул. И судя по тому, кем он станет в будущем, ему нужно с этой тропинки срочно сворачивать.

— Дядь Саш! — окликнул меня звонкий детский голос.

Я обернулся.

Семеня по асфальту стоптанными сандалиями, ко мне бежал соседский парнишка. Витька, кажется, из пятого «Б». Загорелый, веснушчатый, с соломенными волосами, торчащими в разные стороны и живыми, любопытными глазами. На нем были короткие штаны, из которых торчали худые ноги с классически разбитыми коленками, и растянутая, заляпанная чем-то липким футболка с надписью «Юный друг». В руке он сжимал самодельный лук, грубо скрученный из проволоки и ветки.

— Дядь Саш, — запыхавшись, остановился он передо мной, широко улыбаясь. — А ты чего тут стоишь?

— А тебе то какая разница? — вот мелюзга. — Еще тебе не отчитывался чего я тут стою!

— Да там у тебя… дома…

— Чего? — я насторожился.

Витька отдышался, кивнул в сторону многоэтажки.

— Отцу твоему плохо! «Скорая» приехала!