Космофауна - 0. Зверь беглеца

Осень. Корсары

ОСЕНЬ

— … В общем, мотало моего батюшку по всей округе, и начал его волчок уже тащить на поверхность красного гиганта. Мой папаша решает сдаться, отцепить радиоактивную ловушку — но не получается, механика не работает, всё заклинило. Всё, думает, звезданётся сейчас на гигант, сгорит, расплющится в атмосфере. Папашин соперник за этим всем наблюдает, решает, что дело швах, но сам помочь не рискует.

Ефим Скоморохов, видимо, для нагнетания драматизма, взял театральную паузу, за время которой неторопливо подошёл к пивоварне и открыл краник. Но домашнее пиво уже кончилось, и пришлось перейти на покупное. Ефим порылся в холодильниках и откопал ещё пару бутылок. Вернулся на место и продолжил.

— Отзванивается на базу. Их пропажу обнаруживают на «Тавде». Те высылают шхуну с тройкой самых породистых цепных востроскруч-гончих, дикий волчок оценивает силы как неравные и решает отпустить ловушку. Затем проверка у врача и гауптвахта два недели. Но на свидание с той барышней всё же он пошёл. Хоть роман и не сложился — его потом моя матушка отбила. Видимо, нарасхват был парень, да-а…

Егоров сидел погрустневший.

— А у меня, скажем прямо, совсем всё не так сложилось. Мой батюшка скончался за девять месяцев до моего рождения.

Скоморохов сделал непонятный для Леонида жест кружкой.

— Вечная память. Кстати, не спросил вашего, то есть, твоего отчества. Как по батюшке? — Скоморохов-старший доверительно наклонился.

— Да ну, пожалуй, не стоит, не важно.

— Почему же? Что такого страшного?

— Ну, я думаю, ничего такого приятного. А, чёрт возьми, расскажу. Ромуальдович я по батюшке.

— Ромуальдович? — усмехнулся Скоморохов. — Ну, ничего страшного, и не такое бывает. Это какая такая народность?

Леонида потянуло на откровенности.

— Самая что ни на есть московская, просто мои бабушка с дедушкой увлекались архаичной литературой и балетом. Семья небогатая. Папа родился в орбитальном посёлке, а из-за строгости воспитания стал весьма ранимым и романтичным. Когда переселились на Рязань, очень долго ухаживал за балериной из школы танцев. А когда она ответила взаимностью, в первую ночь любви его сердце не выдержало от счастья, его отвезли в больницу, но врачи ничего не смогли сделать. А через девять месяцев родился я.

— Грустная история. Выпьем же за это!

Егоров чокнулся кружкой и посмотрел в окно. В такие моменты он понимал, что безотцовщина сильно сказалась на его воспитании и характере. Отсюда и временами всплывающая нерешительность, отсюда и привычка к рутинным занятиям и приспособленчеству. Отсюда и безумные, импульсивные поступки из желания эти качества в себе побороть — перечисление всех накоплений в гильдию, приобретение яхты на последние деньги, бегство от погони. А потом снова возвращение в скупердяйство, в рутину. Иногда поэту даже хотелось верить, что отец выжил, и что его из клиники забрали какие-нибудь тайные агенты. И что от этого вся его жизнь может измениться.

Снаружи под стать настроению начало смеркаться. Инженеры медленно понижали мощность солнышка и включали резервное освещение купола — «звёздочки».

— Ну, я смотрю, тебе пора? Можешь, конечно, и у меня заночевать. Кстати, а где Семён… — Скоморохов повернулся и крикнул в сторону коридора. — Надежда Константиновна! Где наш отпрыск?

— Шарашится где-нибудь, тарталыга, — ответила мамаша. — А, вон, гляди же, долго жить будет. Идёт с улицы.

— Работает сантехником, — пояснил Скоморохов-старший. — Бездарь. Надо бы его в большой мир отправить, да кто тогда с хозяйством помогать будет? Эх.

Семён забежал на кухню и молча принялся умываться холодной водой.

— Здравствуй, папаша! — наконец сказал он, отфыркиваясь и вытираясь полотенцем.

— Ты чего такой красный? — спросил отец. — В принтонный бассейн, что ли, окунулся?

— Если бы. В лесу в хищное растение, судрь, угадил. Чуть не скушали меня, папаша. Всё лицо горит и чешется от кислоты. Но врач сказал, что само пройдёт через пару дней.

— В лесу⁈ Кто тебя пустил в лес? И поздоровайся же с Леонидом Ромуальдовичем, это наш гость, родом с Рязани. Космический поэт.

— Доброго здоровья, — Семён выглядел недовольно от того, что в доме находится чужак. — А пустил меня Вован. Он теперь в реанимации, в него, судрь, парализатором выстрелило. А мне штраф выписали.

Егоров пожал руку юноше.

— Ну, когда назначим выступление? — Егоров повернулся к Ефиму Герасимовичу.

— Что время тянуть? Завтра в обед. Послезавтра остановка в Тюмени, все за покупками потянутся, не до того будет. Сейчас на радио позвоним, там объявят. А утром на афишах вывесим.

— Ещё один вопрос… гонорар? Как вообще это всё, через кого решается?

— Будет! Будет гонорар. Половину с билетов отдам. Или даже две трети. Смотря сколько придёт.

— Спасибо! Если у вас на корабле будут учреждать должность министра культуры, я знаю, за кого проголосую!

Егоров ударил по рукам и встал со стула, обнаружив, что его слегка пошатывает. Пиво пилось легко, и алкоголь ударил в голову незаметно. Только сейчас он краем сознания понял, насколько он пьян. Конечно, организм бывшего гардемарина был слегка модифицирован и устойчив к подобным мелочам, но за время службы польза от модификации сошла на нет.

— Сможешь сам дойти? — спросил Скоморохов. — Есть навигатор на планшете?

— Нет… Сказали, лучше не брать. Да и забыл обновить.

— А, всё равно, навигация у нас работает через раз. Система старая, в погружениях только по проводам всё нормально работает. Семён, проводи нашего гостя до трамвая, — распорядился отец.

— Но па-а, может, лучше Иннокентий? Я уже сегодня изрядно нагулялся. И ногу подвернул.

— Пожалей ребёнка! Ему завтра учиться.

— А мне работать… Эх, судрь, несправедливость…

— Не ругайся при родителях!

Семён нехотя оделся и вывел попрощавшегося с родителями Леонида во двор.

— Слушайте, а вы меня сможете проводить в лес? Очень хотелось бы посмотреть лес. Если это, конечно, можно.

Семён усмехнулся, удивляясь невежеству поэта.

— Не-е, я техник. Меня туда по большому блату пустили, туда обычно только экспедиторов и выше пускают.

— Нет, мне бы очень туда хотелось, — не унимался выпивший Егоров. — Года три уже в лесах не был! Только в каменных джунглях и жестяном нутре кораблей.

— Вы, судрь, действительно поэт. Мне бы, судрь, тоже хотелось бы в лес. Понять не могу, что там такое было. Но теперь путь туда мне закрыт. Сам виноват, судрь, планшет потерял, и вот.

— Вас серьёзно пыталось съесть какое-то хищное растение?

— Не то растение, не то животное. Не то съесть, не то… Эх, судрь, не важно, всё равно я туда не попаду. Но, судрь, как будто бы тянет меня туда. Как будто я забыл что-то… Ну, всё, вот ваш трамвай. Пойду я.

Трамвая обратно ехал полупустой, лишь старушка со странной тележкой сидела в дальнем углу салона. Егоров не заметил, как уснул.

Проснулся он от того, что его схватили за плечи и стали трясти.

— Эй, гражданин уважаемый, подъём! — сказал хмурый смуглокожий матрос. — Уже два круга прокатился. Пьяный, что ли? Ну-ка дыхни! Салымбаев, он пьяный. В трезвяк его.

В вагон вошёл и подскочил к Егорову высокий молодой парень-матрос с длинными волосами, видимо, из малого народа неформалов. Вместе с первым они подняли Леонида с сиденья и начали заламывать руки за спиной.

Смуглый же остановился и стал внимательно вглядываться в лицо Леонида. Поэт вспомнил времена, когда ещё был офицером запаса. Слегка протрезвел и попытался вывернуться из захвата.

— Я Егоров Леонид Ромуальдович. Старший Лейтенант гардемаринского полка Его Императорского Величества. В отставке, — под алкоголем снова включилась уверенность, решил покачать права. — Сейчас — гражданин Союза Планет и поэт. Прибыл на гастроли. А вы представьтесь, уважаемый?

— Мичман Корольков. А это матрос Салымбаев. Отряд внутреннего транспорта. Смотри-ка, Салымбаев, а он и вправду одет как-то по-имперски, не находишь?

— Ага, точно. Шпион, наверное. Технические секреты воровать от конкурентов пришёл.

— И это может быть. В общем, в трезвяк, а там разберёмся.

При слове «вытрезвитель» у Леонида в голове возникали мрачные ассоциации с парой древних фильмов и книг, где подобное заведение является чем-то средним между каторжной тюрьмой и больницей для умалишённых.

В нём проснулся гардемарин. Включились инстинкты самосохранения.

Левая нога пошла по дуге и подсекла стальной сапог Салымбаева. Матрос ослабил хватку и полетел вперёд, на сиденья трамвая. Егоров в развороте толкнул его связанными руками вперёд, наклонился. Рука Королькова пронеслась над головой, вторая впилась в локоть. Егоров навалился плечом, прижал руку мичмана к противоположной стенке и на миг освободился от захвата. Быстро шагнул через проход, болезненно стукаясь о спинки крайних кресел. Прыгнул к открытым дверям вагона и едва не свалился с ног. Трамвая стоял на монорельсе в длинном узком ангаре, а перрона впереди не виднелось.

Прыгать с завязанными руками с полутораметровой высоты — особое искусство. Разум Леонида, ещё не до конца протрезвевшего, оценил, что с искусством этим ему справиться под силу. Организм доказал обратное.

— Стой! — крикнули сзади.

Через секунду после прыжка равновесие он всё же потерял. Свалился на стальной пол, ударился коленями. Попытался подняться, но поздно — в ногу и спину впились электроды шокера. Разряд прошёл по телу.

Дальше всё было в лёгком тумане. В следующий раз Егоров пришёл в себя в кресле в белом зале с кафельными облупленными стенами. Запястья были пристёгнуты к подлокотникам, ноги держали захваты. По рукам осторожно похлопали тонкие ладошки.

— … Его надо разбудить, мало ли что, иначе может не проснуться, сам знаешь, — вещал хрипловатый женский голос.

Голосу внешность не соответствовала. Перед ним стояла хрупкая девушка в бело-синем халате с минироботом-шприцом наперевес. Рядом стоял Салымбаев.

— Эй! Что вы собираетесь делать?

Ответа не последовало. Матрос с девушкой общались между собой, как ни в чём ни бывало.

— Много сегодня было?

— Четверо за смену, скучно. Один особо буйный. В арму закованного привели. У тебя как дела?

— Ничего особенного, — пожал плечами мичман. — Три драки, два ограбления. Одного чувака поймали. Посадили на пять суток. Ещё на одном из челноков нашли дыру и капсулу на внешней стороне. Разбираются парни.

Капсулу? Егоров напрягся.

— Так, он проснулся. Ты его просканировал?

— Ага. Какой-то поэт с Перми. Перепил так, что говорит, будто знает капитана. Дебоширил, тоже, своего рода, неподчинение стражам порядка, все дела.

На него наконец-то обратили внимание. Давить связями — что-то на грани между унижением и хвастовством, промелькнула мысль. Но выбора не было.

— Я знаю капитана! — сказал Егоров. — Чёрт возьми, мне же завтра выступать. Да позвоните же вы ему…

— Позвоним. Обязательно позвоним. А пока что…

Робот-шприц сел на руку, нашёл вену и воткнул иглу. Что-то прохладное потекло по жилам.

Через минуту Егоров был полностью трезв.

— Так, — сказал он. — Расстегните запястья и ещё раз прочтите мой мультипаспорт.

— Драться будешь? — спросил Салымбаев. — Считай, одно нарушение у тебя всё равно есть, чувак. Я должен тебя сейчас на пять суток посадить.

— Успеешь посадить. И не «тыкай» мне, пожалуйста. На вот, прочти.

Салымбаев нехотя принял из рук мультипаспорт и прочитал.

— Ну, да, Егоров Леонид, и так далее… Что тут такого?

— Планета и район рождения, м?

— Рязань, так, Суздальский сектор, Полевской макрорайон, микрорайон… — матрос заподозрил неладное, и голос зазвучал менее уверенно.

— А теперь зайди в базу высшего офицерского состава. И сравни такие же с микрорайоном рождения Артемьева Артёма Ольгердовича.

Салымбаев почесал шею.

— Хочешь… хотите сказать?…

— Мы одноклассники. С соседних улиц. Друзья детства, — по поводу последнего Егоров приврал, но прозвучало это правдоподобно. — А теперь, пожалуйста, зайди в афишу городских событий, или что у вас там есть. И посмотри, что за мероприятие ожидается завтра в обед в вашем киноклубе.

Девушка отозвала матроса в сторону, показала планшет, но Егоров всё равно услышал их шёпот. Возможно, девушка не учла, что от введённого препарата у доселе пьяного поэта мог улучшиться слух.

— Слушай, я же его действительно видела. На афише в главном коридоре квартала. Пару часов назад обновилось. Завтра выступает в этом… в клубе, в котором папаша этого…

— Ага, ясно. И чё делать? Меня же, наверное, оштрафуют, да?

— Ну, расскажешь всё, как было…

Салымбаев повернулся.

— В общем, Леонид Ромуальдович, приношу вам искренние извинения в связи с, судрь, инцидентом в трамвае. Понимаю вашу обеспокоенность, и всё такое. Вы тоже поймите, что не, это самое, вот.

— Извините, правила же такие, — повторила медсестра.

— Понимаю. Я тоже в случае разбирательств расскажу всё, как есть. Теперь проводите меня, пожалуйста, в носовой отсек.

— Сейчас мы позвоним куда следует, и за вами придут. Самостоятельно я из сектора несения службы отлучится не вправе. Не верите? Прочитайте корабельный устав — глава номер три, «офицерский состав», параграф, э-э, три, статья четыре, точка, хм, двадцать семь. Пункт «вэ». Вторая строчка. «Не вправе отлучится».

На «пункте вэ» девушка не выдержала и прыснула со смеху.

Издеваются. Ленятся сопроводить и просто придумывают, понял Егоров. Хотя цитирования номера устава и показалось забавным, он изобразил на лице обиду, вырвал из рук Салымбаева мультипаспорт, встал со стула, размял конечности и направился к выходу. Спросил у девушки:

— Я так понимаю, что с синяками — это не к вам? Впрочем… пусть они останутся подтверждением вашего ко мне обращения.

— Погодите, погодите!…

Эффектный уход Леонида испортила заблокированная дверь вытрезвителя. Пока он ждал ввода пароля и повторно выслушивал извинения медсестры, Салымбаев куда-то звонил. Как потом выяснилось, в головной отсек. Напоследок девушка стянула маску с лица сказала:

— Сейчас идите направо, там сектор лифтов, вас проводят. А меня Екатерина Сергеевна зовут. Забегайте, ежели что.

— До свидания, — холодно ответил Егоров.

А про себя подумал, что девушка весьма недурна собой. Особенно если учесть изолированность и архаичность её народа.

Егоров прошагал полупустой коридор медицинского отсека и вышел в центральный проход, выполнявший функцию улицы квартала. Наверху в высоком потолке коридора он заметил длинное узкое окно, через которое проглядывало «звёздное небо» — ночная подсветка купола. Егорову стало интересно, где он точно находится, и, осмотревшись по сторонам, он обнаружил информационный стенд. На стенде была голографическая карта с местом расположения, из которой следовало, что медблок находится внизу, в крайнем юго-восточном углу «Тавды». Рядом с картой висела афиша мероприятий, и среди позапрошлогодних новинок кино он обнаружил своё неудачное фото из корабельной базы пассажиров с надписью:

Леонид Ромуальдович Егоров. Поэтический вечер «Целуя взглядом окрылённым море».