Кощег

Глава 9

Путь-дорога длилась, длилась, тянулась. Над водной поверхностью плыл туман, а под ней… Злата старалась не заглядывать, но глубина приковывала к себе взгляд, манила. Ноги сами собой к краю гати заворачивали, и дыхание болота вовсе не казалось гадким. Наоборот, висели в воздухе ароматы трав и русальих цветов. Мерно покачивались крупные круглые ярко-зеленые листья. И сама вода — стоячая и темная, сокрытая ряской и рассекаемая играющими в салки водомерками — не чудилась зловещей.

Хорошо на болоте, спокойно. Так шла бы и шла, а лучше улеглась на донышко будто на перину и забыла все тревоги и волнения, ни о чем не думала, никуда не стремилась. Год за годом пролетали бы, век за веком, пока не ступила бы на гать нога человеческая. Посмотрел бы молодец в глубины, увидел Злату и полюбил искренне, навсегда с нею остался бы в покое и тихой радости.

Что-то удерживало Злату за пояс, мешало уйти в тихое счастье безвременное. В непонимании опустив взор, разглядела она веревку и не вспомнила, кто повязать ее посмел. Пальцами, отчего-то плохо повинующимися, в нее вцепилась, да куда там. Мало того, что она с трудом шевелиться могла, еще и узел хитрым оказался. Ворог проклятый в полон ее взял, не иначе…

В вышине каркнул ворон, и Злата мгновенно очнулась от дремы наяву, задрала голову, но ничего в хмари белесой, скрывавшей небо, рассмотреть не сумела. Ворон всегда казался птицей вещей-злокозненной, верным спутником повелителя Нави, однако нынче он спас. Может, и сам того не ведал, но Злата была ему искренне благодарна.

«Вот же дура, — обругала она саму себя, — едва к самому краю гати не подошла. Вот уж болотник порадовался бы обнаружив по возвращении синюшный труп раздутый да обезображенный».

— Самый страшный враг на свете — скука, — проговорил Кощег тихо. Вмешиваться он и не думал, похоже, просто стоял и смотрел в отдалении, как Злата саму себя чуть не сгубила. — Вот так бредешь, бредешь, а ничего не происходит. Рано или поздно начинает казаться будто шагаешь на месте и никогда это не кончится.

— Мог бы и помочь!

Он приподнял бровь и усмехнулся.

«Ну ясно же, — поняла Злата. — Он ведь слово дал провести меня к озеру, от чудищ оберегать, хищных зверей, могущих по пути встретиться, отгонять. Однако ж не хранить от себя самой! Кинься я в воду, ничего не стал бы делать, и совестью опосля не страдал. Впрочем, было бы чем страдать. Совести у него нет и не было никогда».

— И получить нож в спину? Благодарю, душа-девица, не хочется.

— Хватит уже ко мне так обращаться! — разозлилась Злата. — Нет у тебя ни души, ни совести!

— Хорошо, как скажешь, — перечить он и не подумал.

Она сжала кулаки и снова мысленно обозвала себя дурой. А ведь почти уж поверила будто с другом идет. Начала всерьез рассчитывать на этого мерзавца, слугу Кощея! Да он же, пусть и человек, сам почти что нечисть: закладной.

— А веревочка-то непростая и узел — тоже, — проговорил он словно бы себе под нос, но Злата расслышала. — Прыгнула бы в воду, в себя пришла, я б тебя и вытянул. Но никак не раньше. Чай не видала ни разу на какие дела зачарованные способны?

Рассказывали. Когда Злата еще мала была, полюбил деву лесную один дружинник. Частенько он на охоту ходить стал, да не в простой лес, а в чащу, где и встречался со своей милой… Хотя скорее та просто очаровала или зелье любовное дала. В конце концов, нечасто молодцы в зеленокожих сморщенных созданий влюбляются, у которых всей прелести (и этого не отнять) глаза ясные цвета неба весеннего да золотые волосы невообразимой длины. Лесная дева их в родник складывала, а вода несла далее. Впадал родник в речку, а та — в еще большую. И бежала-бежала к морю-океану. Там люди специально песок донный просеивали и часто находили золото.

Дружинника застукали за тем, что колодец во дворце отравить хотел. Подговорила его зазноба нечистая. Пока скрутили его, человек двадцать поломал, троих прибил насмерть. Никого в лицо не узнавал, речей и окриков не слышал вовсе. Лишь Путята и сумел с ним справиться и то не столько силой, сколько хитростью: сеть рыболовную удачно кинул, дружинник в ней и запутался.

Хотел царь казнить его, да дружинник оказался племянником двоюродным любимым старшего боярина. Так любил его боярин, что слухи по стольному граду шли будто никакой то не племянник, а сын родной. Короче, отговорили Горона от расправы, откуп щедрый боярин за родича дал. Гонцов к Ягафье послали, прибыли те со снадобьем и словами волшебными, только с их помощью избавили зачарованного от любовной лихорадки.

Слово за слово рассказал он о том, что встретил на берегу ручья Мирославу, дочь купца Мороза. Та действительно в воде косу мочила, но дружинник не заподозрил будто дева лесная приняла облик девицы. Поздоровался, затем разговорился, а она и предложи: «Прыгни на мою сторону ручья, молодец, аль боишься порты замочить?»

Ширины ручья того всего-то два шага. Прыгнул дружинник на ту сторону, да берег мягким и глинистым оказался, ноги в стороны разъехались, и упал он в воду. Тучу брызг поднял, сам влаги нахлебался, хотел выбраться и не сумел, поскольку золотые волосы крепко связали. А далее он и не помнил ничего, очнулся лишь после слов да снадобья Ягафьи.

Припомнила Злата, как пальцы ее не слушались. А вдруг и она сумела бы силищу эдакую в себе вызвать? Может, вовсе не пытался ее сгубить и не трусил Кощег, просто проявлял благоразумие? Дружиннику-то тому тоже говорили, чтобы в чаще ни с кем не заговаривал, а он не послушал, пошел на поводу у лесной нечисти.

Впрочем, виниться и прощения выпрашивать Злата не стала, иное молвила:

— Ты смеешься надо мной, да?

— Предупреждаю, — сказал Кощег, потерев переносицу. — Все же мне приходилось уже пересекать болото, а тебе — вряд ли.

Болото должно было стать ее последним испытанием перед походом к белокаменному замку. Аккурат к нему собиралась приступить, когда именно Кощег все ее планы расстроил. Да и к худу ли? Не пришлось головой рисковать, поддаваясь на чары сон-травы, да и гать с той стороны чащи поломана.

— Мне вполне хватает того, что мы просто идем и никто на нас не нападает, — проговорила Злата.

Вдруг. Краем глаза она уловила некое движение. Видать, очередная жаба. Грузное тельце плюхнулось с листа кувшинки в воду, создав множество брызг, Злата невольно посмотрела и вскрикнула. Прямо из-под воды смотрел на нее труп, червями да рыбами поеденный. Пристально, внимательно. Свет на шеломе и кольчуге играл разноцветными бликами.

— Ну-ка стоять! — Кощег обхватил ее за плечи. — Что? Опять подействовали болотные нашептывания?

— Какие еще нашептывания? Я не слышала ничего, — возразила Злата и снова вскрикнула, потому что труп пошевелился.

Сначала всплыл, затем, не сгибая коленей и пояса, поднялся с надсадным скрипом, невольно вызвав мысли о граблях. Вот так же Ярка-косой сын купца Борзого шел-шел, не заметил и как получил древком в лоб. Все конюшие работники над ним что гуси гоготали. Но Злате точно не до смеха сейчас сделалось.

Взвизгнула сталь, воздух рассекая, а вместе с ним и тело мертвеца надвое. Тотчас тишина упала на Злату, аж в ушах загудело. Зато и с мыслей окончательно спала пелена. Казалось шла она, как в забытьи.

— Очнулась-таки, душа-девица? — спросил Кощег и усмехнулся. — На этот раз окончательно?

Злата хватанула ртом мерзкий провонявший тиной воздух и закашлялась.

— Нашла кого слушать.

— Но я не слушала… — потрясенно повторила она.

— Не слушала да не слышала бы, не поддалась, — сказал Кощег, отступая от нее и продолжая путь. Веревка натянулась. Злата пошла следом покорно, ощущая себя буренкой на привязи и оттого злясь еще сильнее: и на него, и на себя. — Слишком легко было бы. Звуками только самая слабая нечисть пользуется. Она же и человечков прибирает наиглупейших и наивных сверх всякой меры. Особенно любит голосами детскими из-за границы звать, молить помочь, плакаться, что нога болит, до дому не дойти. Но это нечисть хоть чуть разумная. Та, которая кровожадная да тупая, просто орет младенцем и ждет, когда у прохожего или проезжего жалость возьмет верх над разумом.

— Я точно не…

— Конечно! — перебил ее Кощег. — Слабую нечисть здесь давно сожрали местные обитатели. И почти разумную, способную с людьми разговоры разговаривать, тоже не пощадили. Остались лишь самые сильные, умелые исподволь в мысли проникать. Человеку ведь всяко сложнее распознать чужие голоса, если те уже в голове у него нашептывают. Сложнее противиться.

— Да уж, — Злата потерла лоб. — Тебе самому как удается бороться?

Кощег самодовольно усмехнулся.

— Привык, только и всего.

«Раз он смог, то и я привыкну», — подумала Злата и вздрогнула.

— Да что ж ты, как дите малое! — не выдержал Кощег. — Теперь всю дорогу станешь трястись от страха и в самой себе сомневаться?

— Послушай…

— Да успокойся ты! — прикрикнул он. — Разум одурманить лишь раз у нечисти выходит. Если человек сумел выжить после такого, а тем паче путы мысленные сбросить самостоятельно, впредь ни в жизнь не поддастся. Вот и весь сказ.

На душе посветлело. Даже с учетом того, что не сама она очнулась, а с помощью птицы кощеевой.

Некоторое время шли спокойно, ничего не случалось, лишь изредка взбирались на гать крупные, как специально откормленные, лягушки и просили, а то и требовали у Кощега взять их замуж. Тот привычно пинал их с гати. Только на последнюю, величиной с поросенка-корытника, саблей замахнулся. Оценив движение, та сама в воду плюхнулась, кучу брызг подняв. От них Кощег рукавом закрылся, но не особенно удачно, потому теперь ходил весь в грязевых подтеках. Злата всякий раз на него смотрела и посмеивалась, а Кощег делал вид будто не замечает и повыше задирал острый нос.

Все было хорошо и даже весело пока на гати в десяти шагах впереди не разобрала Злата полупрозрачную фигуру. По виду вроде женскую, закутанную в темно-серый плащ.

— Тихо, — Кощег вновь оказался рядом, за руку схватил. — Замри.

Злата сама догадалась, что они с призраком увиделись.

Сколько так простояли неясно. Все это время ничего не происходило вокруг, даже туман, по-прежнему стоящий над поверхностью, чуть поредел. Наконец двинулась фигура вперед медленно и плавно. Вокруг ее головы заплясали зеленоватые и золотистые колдовские огни, руки в стороны протянулись, и Злата глазам не поверила: прямо из воды начали расти стебли величественных трав и деревья. И мига не прошло, а вокруг целый лес вырос, вернее сад.

— Пойдем за ней, — прошептал Кощег. — Только небыстро.

Не только не быстро, но и не медленно — это опосля выяснилось, когда Злата обернулась и увидала тьму, окутывавшую гать в десяти шагах позади.

Так и продолжили движение. Впереди летел призрак, едва бревен носами сапожек касаясь — да не сафьяновых, красных, как на Руси носили, а нежно-голубой кожи неведомого зверя или и вовсе чудо-юды, — затем Кощег и Злата, не просто веревкой связанные, а вцепившиеся друг в дружку словно полюбовники, а уже за ними мрак сплошной, в который уж точно лучше не попадать было.

Сад к тому времени разросся еще сильнее. Расцвел яблоневым и сиреневым цветом. Аромат стоял такой, что кружил голову и мысли дурманил. Вскоре сменился цвет плодами огромными, соком наливными, красивыми — глаз не отвести. Злата сглотнула.

— Только не вздумай сорвать цветок или ягоду. Про яблоко вообще молчу.

— Чай сама догадалась, что нельзя, — прошептала Злата и подумала: теперь точно не поддастся искушению. Да даже если бы есть плоды можно было, не притронулась и не надкусила назло Кощегу.

Так до самой зари вечерней шли. Как сумерки опустились, призрачная фигура остановилась, поколыхалась, колдовскими огнями подсвеченная и, в единый миг развернувшись, посмотрела на преследовавших. Упал капюшон с головы. Глянула на них призрак в действительно женском обличии. Вот только лицо ее было раскроено словно надвое. Одна часть принадлежала девице, еще недавно девочкой прозываемой, вторая же — древней старухе с цепким взглядом. Сам собою возник и засиял на лбу призрака золотой венец, яхонтами украшенный. Подняла она руку и… пропала, как и не было, а вместе с ней сад чудесный.

— Хорошо хоть гать не исчезла, — проворчал Кощег, и Злата с ним согласилась, — а-то всякое бывало.

Что именно бывало из всякого рассказывать он не стал. Впрочем, Злата и не просила. Только страшных историй ей сейчас недоставало. Таковые россказни хорошо слушать у костра да в доброй компании, когда тепло, сытно и каждый в случае нужды готов спину прикрыть, а не посреди болота, полного опасных тварей, находящегося незнамо где.

Ночь опустилась вокруг, только идти светло было. Повсюду светились гнилушки, колдовские огни друг за дружкой над водой носились, в глубине переливались разноцветьем упрятанные в трясину сокровища и пустые глазницы мертвецов — куда же без них. Однажды забурлила вода, нечто огромное поднялось к самой поверхности, выпростало голову на длинной шее, чем-то напомнившей хобот элефандина, но путниками, по гати бредущими, не заинтересовалось, поймало зубастую рыбину, одновременно напоминавшую щуку и сома, да убралось восвояси.

— Это чудо-юдо мирное, — сказал Кощег, — бывало, коркодил вылазил, а пасть-то у него не в пример больше.

— Ты живойта в виду имеешь? — уточнила Злата.

— Ну а кого ж еще?

— Красиво здесь ночью, — заметила Злата.

— Это ты еще головы не поднимала.

Кощег указал ввысь на наконец-то очистившееся от белесой хмари небо. Злата взглянула и ахнула. Весь купол сиял глубинным светом. Звезды в салки на нем играли. Ржали и били копытами стрибожьи кони. Пролетела Баба Яга в ступе, помелом направление задавая.

— Ты смотри, смотри, — прошептал Кощег, — я поведу, не дам оступиться.

Злата едва рот не открыла от того, чего увидела. Показалось, в вышине повстречались обе зорьки-заряницы: утренняя и вечерняя. Были они очень похожи, ничего не стоило спутать.

— Удивлена? В грозник любят зорьки ходить рука об руку, — сказал Кощег. — Двойницы они, сестры родные. Надоедает им дружка за дружкой по небосводу бегать, хочется встретиться да посекретничать о своем девичьем.

Ехал на огненном жеребце босой воин с копьем и кудрями венком украшенными, собирал облака с пастбищ и гнал на север. Одна маленькая звездочка слишком заигралась и скатилась с небосклона где-то за лесом. Злата проследила ее движение, моргнула и охнула. В болоте, оказывается, тоже творилось неожиданное.

Кочки с зеленой травой то тут, то там повылазили из-под воды темной, и на каждой стоял то сундучок, то ларь раскрытый с сокровищами, дорогими мехами и тканями, златом-серебром. От бус, венцов, кокошников тонкой работы в глазах рябило. На кустах голых и чахлых висело всевозможное оружие: и ятаганы басурманские, и честные прямые мечи двуручные, колчаны с чудо-стрелами, обязательно в цель попадавшими, а уж всяким ножам да кинжалам счета не было.

— То-то ты зубы мне заговариваешь, Кощег, — сказала Злата. — Думаешь, как увижу побрякушку какую аль перстенек, все забуду и кинусь к нему, с гати сойду и в трясине утопну? Я все же дочь царская и у батюшки моего казна не пуста стоит.

— Вот именно потому, что ты дочь царская и хотел поберечься, — проронил тот. — Люди царских кровей на золото и каменья падки посильнее прочих разбойников.

Злата фыркнула, затем вспомнила Забаву. Сестрица ни одной ярмарки не пропускала, а тем паче, если приезжали заморские купцы. Обожала она наряды новые и безделицы из блестящих самоцветных камушков. Если что по душе приходилось, начинала канючить, как дите неразумное, кручиниться, слезы лить и не успокаивалась, пока батюшка не купит понравившееся. После этого вмиг веселела, хорошела, излучала радость.

Да, Забава, пожалуй, могла бы поддаться искушению. Но только она. И Гордея, и Василиса точно вылеплены из другого теста. Злате же всегда были безразличны сокровища. И не только потому, что Ягафья еще в младенчестве поведала откуда появляются в Яви богатства — все они из мира Подсолнечного, загробного, оттого и Кощей богаче всех, ест и пьет на золоте, — а Путята доказал неоднократно первичность умения над оружием. Даже ковка метала особой роли не играла коли воин действительно умел мечом махать, а уж от красы оружия тем паче ничего не зависело.