Кощег

Глава 4

На ярмарке уже вовсю народ толпился. Кому хотелось, покупал чего ему недоставало или продавал ненужное. Кто просто пришел других посмотреть да себя показать. Повсюду гуляли лотошники с пряниками печатными, леденцами да баранками. Скоморохи забаву затеяли: на руках вместо ног ходили, песни пели и на дудках играли.

— Весело у вас, — заметил Кощег. — Так всегда?

За городскими воротами пришлось ему спешиться и вести коня в поводу. Больно много людей вокруг было. Все спешили по своим невероятно важным делам, не только по сторонам не смотрели, а даже под ноги. Дородная баба с корзиной яблок споткнулась, упала и весь товар выронила. Местная ребятня набежала, да устыдилась воровать: собрала яблоки в корзину, взяв каждому по одному.

— Последнюю неделю только, — отвечала Злата громко, иначе гомон толпы не перекричать было. — Царевны женихов перебирают, ищут мужей достойных.

Смоляная бровь Кощега взметнулась вверх крылом вороновым. На лице мелькнуло и тотчас исчезло неудовольствие.

— Вот как?

— Забава, Любава, Гордея и Василиса одновременно мужей себе ищут, — пояснила Злата. — Все они — царские дочери, а потому претендентов нынче видимо-невидимо понаехало. Как без ярмарки обойтись? Иноземцы прибыли с обозами, своими купцами, шуткарями да морочниками. Торговый люд и наши скоморохи подтянулись, зеваки всякие и многие прочие. Только нам не туда. — Злата ухватила коня за повод, а Кощега за руку. Увлекаемые людским потоком они дошли до перекрестка дорог. — Ко дворцу царя-батюшки повернуть налево нужно.

Люди же в основном направо сворачивали, видать именно там и находилась главная ярмарочная площадь. Повернуть против основного течения людского оказалось не так уж и просто. Прохожие напирали, подталкивали. Пусть некоторые и видели Злату, отвернуть пробовали, а не выходило.

— Ну и толпа… — Кощег подхватил ее и закинул в седло. Сам локтями стал освобождать путь в нужном направлении. Люди неохотно, но подавались в стороны. Так и въехали на широкий царский двор.

Здесь свое столпотворение имелось, благо не столь великое. Всюду шатры высились, раздавались слова всякие на множестве наречий, часто смутно ясные, а иногда и вовсе непонятные. Находились странного вида люди в шароварах и чалмах восточных, смешные краснолицые приезжие, закованные в железо воины, у которых не только стати, но и лиц не разобрать было.

— Ну и ну, — сказал Кощег. — Вот так громадина!

— Элефандин, — назвала Злата коня огромного серого с ушами-занавесями, бивнями и рукой вместо носа. — Прибыло посольство из страны Индеей прозванной. Сын самого Варуны явился счастье свое испытывать, руки Василисы добиваться. Может, и добьется, — Злата пожала плечами и ловко спрыгнула с седла, не заметив протянутой руки Кощега. — На востоке люди мудры и многое ведают.

— Добьется. Как не добиться? Этакая громадина любого раздавит, — заметил Кощег.

— Что ты! Элефандины умны и добры. Никого давить не станут даже по приказу. Ну разве хозяину смерть грозить будет.

— Как же иначе станет добиваться сын раджи царской дочери? — спросил Кощег. — В королевствах, западнее расположенных, турниры устраивают. Так там бьются прецеденты промеж собой.

— Ох, слышала я про это, — Злата махнула рукой. — У них как у лосей или оленей: дерутся, а самка в отдалении стоит и наблюдает. Только у нас девицы — не чета тамошним, не станут безмолвно стоять дуры-дурами. Василиса вот загадки загадывает. Кто ответит, тот и станет ее суженым.

— Вот как? Пойдем послушаем, — предложил Кощег.

Злата пожала плечами и первой направилась к шатру с нарисованными жар-птицами. Там аккурат испытание происходило. Василиса, разодетая так, что от блеска каменьев самоцветных глаза болеть начинали, в сарафане атласном алом с вышитым узором и в высоком кокошнике нараспев читала очередную премудрость. Закованный в железо жених стоял на одном колене, чуть пошатываясь, но пока не падая, внимал нежному чарующему голосу:

— Полна конюшня красных коров, а как черная зайдет, всех выгонит.

Толпящийся вокруг народ из претендентов на руку царевны забубнил, переговариваться начал. Железонарядный жених чуть покачивался, видать, в эдаком доспехе нелегко ему на колене стоять было, стискивал свой шлем с перьями разноцветными, как у петуха на хвосте, и только глазами хлопал.

— И это сложная загадка, которую лишь мудрец отгадать в силах? — удивился Кощег.

— Ну и что это по-твоему?

Кощег приблизил губы к уху Златы, так что теплое дыхание щекотно коснулось мочки уха и прошептал:

— Кочерга, разумеется.

— Время истекло! — провозгласила Василиса. — Это кочерга. Следующий.

Пара пестро разодетых мальчишек подскочили к неудавшемуся жениху и помогли подняться. Лицо того раскраснелось, видать, тяжкими оказались усилия. Мальцы тоже вмиг вспотели и задышали тяжело.

— Протестую! — сипло пропищал он тонким голосом, ну никак не сочетавшимся с его тучным телом. — В моем королевстве не знают, что такое эта ваша ко-че-рь-га!

— Неужто у вас не готовят в печах ни каш, ни хлеба? — удивилась Василиса.

— Рыцарю бесчестье касаться черной работы, — он даже поморщился.

— Какая же она черная? — брови-полумесяцы Василисы скользнули вверх.

— На кухне у нас челядь. Выйди за меня, красавица, и тебе не придется забивать голову вещами недостойными.

— А какие же по-твоему дела достойные, рыцарь? — поинтересовалась Василиса.

— Биться на ристалище за честь прекрасной дамы! — громко воскликнул тот. — Новые земли завоевать, вернувшись с богатой добычей.

— То есть убивать и грабить, — Василиса покачала головой. — На Руси подобное разбоем зовется, нет в том чести. Однако, так и быть, загадаю я другую загадку, ответ на которую тебе известен точно. На воде родится, на огне вырастает, с матерью увидится, опять умирает.

Постоял тот несколько мигов, затем неуклюже повернулся и пошагал, пошатываясь, прочь.

— Соль, — уже во всеуслышание сказал Кощег.

— Верно, — Василиса улыбнулась. — Но тебе, молодец, я и не стала бы загадывать настолько простенькую загадку. У этого, прибывшего из земель западных, видно за версту, что лоб у него толоконный.

Среди присутствующих раздались смешки.

— Следующий! — приказала Василиса.

В этот раз вышел высокий и чернявый молодец с чалмой на голове и глазами синими, как вечернее небо. Волос черный, сам смугл, но от взгляда тех глаз дух захватывало.

— Сивый жеребец во все царство ржет! — сказала ему Василиса.

В толпе снова рассмеялись, пока до последних зевак не дошло, что это не оскорбление прозвучало, а и есть загадка.

Молодец постоял, подумал, только головой покачал.

— У тебя будет еще одна попытка, но уже завтра, — сказала Василиса. Видать, гость из страны далекой чем-то тронул ее сердце. — Может, ты ответишь, молодец? — спросила она и посмотрела на Кощега.

Тот хмыкнул.

— Было бы что отвечать, девица, — и проговорил скороговоркой: — Гром гремит, гроза трясется, петух на курице несется.

Снова кто-то в толпе будто мерин заржал.

— Вот! — Кощег указал в сторону хохочущего парня с рыжими кудрями.

Василиса нахмурилась и даже ножкой топнула.

— Может, выйдешь сюда?

Кощег покачал головой.

— Не серчай, царевна, но я пока не выбрал ради кого готов проститься со свободой молодецкой. Коли хочешь мне загадку загадать, говори так, я отвечу.

— Дерево мировое упало и нынче на земле лежит, но не мертво оно, растет, цветет. Что это?

— Река, конечно, — ответил Кощег, ни на миг не задумавшись, и, поклонившись, пошел восвояси.

Василиса нашла взглядом Злату, та лишь руками развела и поспешила за новым знакомцем.

— Кощег!

Тот и не думал никуда уходить. Стоял и ждал ее в десятке шагов от шатра с жар-птицами.

— Если прочие царевны испытывают женихов похоже, я, признаться, буду разочарован.

Злата руки в боки уперла и ножкой топнула, совсем как недавно Василиса.

— А ты, значит, такой особенный⁈ Все испытания для тебя — что орешки? — возмутилась она.

Кощег повел плечом.

— А вот, — Злата ухватила его за рукав и потянула. Кощег повернулся в нужную ей сторону. Злата рукой махнула. — Гляди! Видишь терем высокий? — там в оконце у самой крыши сидела Любава. — Кто из женихов доскочит и в уста сахарные царевну поцелует, тот и назовет ее своей суженой.

— Пойдем-посмотрим, — ответил Кощег.

Когда подошли, аккурат выпала очередь пытать судьбу усатому чужестранцу, о котором сестрица рассказывала. Как там его? Элод? Злата уж и не помнила. Статный витязь и… пожалуй, красивый, пусть сама Злата не хотела бы такого себе в мужья. Она вообще замуж не собиралась.

Отъехал молодец подальше, разгорячил коня и дал рыскача. Взвился конь ввысь, всего бревна до оконца заветного не дотянул.

— Сдается мне, царевна не столько всадника, сколько коня его испытывает, — проронил Кощег. — Но… — он усмехнулся. — Отчего бы не похвастать удалью? Кляча мой иных не хуже.

Взлетел он на коня, ударил в бока. Понесся тот черной молнией, у Златы же сердце защемило. Вот копыта высекли искры из каменной мостовой. Вот помчался конь по стене терема будто по земле. И сомневаться не приходилось, что оконца Любавы он достигнет, а значит…

Злата расслышала как вскрикнула сестрица, словно в миг рядом с ней очутилась. Не доскакал черный конь того же бревна, что и чужестранец, на дыбы взвился, развернулся на задних ногах да прыгнул высоко-высоко, струной вытянулся. И сига не прошло встал рядом со Златой. Кощег слетел с седла, подбоченился, на нее с хитрой искрой в глазах посмотрел, усмехнулся и молвил:

— Неужто и остальные не выдумали ничего более интересного, чем песню сложить али рассмешить?

Злата губу прикусила. Именно такие испытания придумывали Гордея и Забава.

— Когда я стану женихов перебирать, уж точно иное испытание придумаю, — бросила она. — Будут претенденты со мной самой биться на ристалище. Не сомневайся, легко не дамся!

— Верю! — Кощег протянул в ее сторону раскрытые ладони. — Не сердись на меня, душа-девица. К тому ж ни к чему тебе скоморошеством заниматься. То царевны дурят, однако царям многое дозволено, — голос его изменился, глуше став, — пусть и не всем.

— С чего ж мне так дурить не дозволено? — поинтересовалась Злата. — Кто я по-твоему?

— Боярская дочь аль воеводская. Все во дворце царском знаешь, со многими знакома, наверняка и с царевнами дружишь, иначе не обижалась бы на мои слова. Да только ума и смелости в тебе побольше.

Злата собралась ответить, но не успела. Запели трубы, возвещая приход на двор царя-батюшки.

— А вот и тот, к кому я с вестью направлялся, — заметил Кощег и, сунув Злате повод своего коня, пошел вперед, не обращая ни на кого внимания.

Стража, может, и хотела не пустить наглеца, но замерли дружинники, даже шага в сторону Кощега не сделав. Да и сам царь Горон с лица спал и за грудь схватился.

— Ты⁈ — прохрипел он.

— Я, — произнес Кощег вроде и голоса не возвышая, но так, что все услышали. Гомон и разговоры вмиг стихли, обрушалась на царский двор мертвая тишина. — Чего же ты, царь Горон, слова не держишь?

— Никогда не давал я слова ни тебе, ни хозяину твоему! — вскричал царь, да только голос его дал изрядного петуха.

— Хозяину?.. — Кощег усмехнулся. — Не давал? Может, и не обещал ты отдать в зачарованную чащу одну из дочерей своих, вот только тем, что язык распустил и небылиц навыдумывал, мне руки развязал. С вами, человечишками, иначе не выходит. Если не бить вас, так и норовите на шею сесть и ножки свесить! Ну вот и знай: даже если выдашь ты дочерей замуж за первых встречных, меня то не остановит. Не подчиняюсь ни я, ни… кхм… хозяин мой людским законам.

Договорив, громко свистнул Кощег. Конь рванулся, но не вперед, а назад, уздечку с себя скидывая и оставляя повод в руках Златы. Кощег отсутствия узды не заметил, вскочил на коня и растаял в воздухе словно его и не было.

Сел на ступени царь Горон, за голову схватился, вой пошел по двору царскому, только Злате не до всего этого стало, кинулась она к себе: в дорогу собираться. И узду прихватила, как же без нее?

Котомку быстро собрала, в одежу походную обрядилась. Куртку старую-поношенную и такие же сапоги принесла девка-прислужница. Отдавая, она глаза прятала и приговаривала: «Такую и потерять не жаль, если не воротишься». Злате то все равно было. Главное, оружие она возьмет свое.

Выходя из оружейной, едва с царем-батюшкой не столкнулась. Тот был мрачен, смотрел исподлобья, а увидев Злату в мужеской одеже, колчаном со стрелами за плечом и коротким мечем из легкого металла восточного на поясе, сразу все понял.

— Догнать хочешь супостата проклятого?

— На кой мне гонца губить? К Кощею направлюсь, — сказала Злата.

Ей и хотелось повиниться, ведь если бы она не настояла на спасении Кощега, Вольх тому точно не помог бы выбраться из болота. Значит, не добрался бы он и до царского дворца. Только зачем взваливать на батюшку это знание? Да и не решила бы гибель вестника ничего, лишь отсрочила.

— Пойдем, провожу тебя, дочка, — сказал Горон.

Злата кивнула.

Неожиданно гомон многих голосов снаружи раздался. Показалось, дворцовые стены чуть дрогнули.

— Это еще что такое⁈ — Злата подбежала к окну, аккурат успела увидеть, как Гордея идет под руку с невысоким юношей, едва ли не тоньше ее самой в поясе. За плечами у того висел смутно знакомый инструмент: то ли лютня, то ли домбра или еще как прозывавшийся.

Никогда Злату не интересовали стихи да песни. Впрочем, ей не до них было. За день набегаешься, на коне наскачешься да мечом намашешься — не нужно никаких плясок с прочими увеселениями, только и мыслей до постели добраться и спать завалиться.

— Гордея мужа себе избрала, — сказал Горон. — Лучшего из лучших. Песнь его даже самые черствые сердца растрогала, пробудила любовь в душе девичьей…

— Подожди, батюшка, — прервала его Злата. — Ты разве не слышал кощеева посланника? Даже сыграй Гордея свадьбу с этим… песняром, для Кощея то неважным будет. Или… — она осеклась и взглянула на Горона совершенно по-иному. Мысли пришли в голову дочери любящей недостойные, какие Злата всегда старательно гнала подальше. Ведь действительно, если бы царь язык не распускал, небылиц не сочинял и на пирах несуществующими победами не похвалялся, то и беды не случилось. — Неужто ты, царь-батюшка, стремишься поскорее дочерей замуж выдать, чтобы защитой их мужья занимались, а ты сам не причем остался?..

— А если и так? — не стал отпираться Горон. — Вас много, а я один одинешенек.

Злата снова кинула взгляд на сестру с ее избранником. Ну кого он мог защитить? Тем более от Кощея! Уж если Кощег играючи справился с самыми серьезными (не считала Злата песни да скоморошье искусство чем-то действительно важным) испытаниями, то каков же его хозяин! Даже усач, по которому Любава сохнет, вряд ли справится. Разве лишь увезет далеко-далеко.

— Не смей упрекать меня, Златушка, я же тебя не упрекаю!

— Да в чем же⁈ — воскликнула она.

— Из-за тебя я царицы своей лишился, — сказал Горон. — Из-за тебя выпорхнула она из горницы серой лебедью, вновь крылья обретя.

— Что?.. — Злата удивилась настолько сильно, что даже горькая обида в душе улеглась. Разве виновата она в собственном рождении? Разве можно упрекать в таком все равно кого-либо?

— Так и сказала: «Не властен ты надо мной больше», — пожаловался Горон и смахнул невидимую слезу с уголка сухого глаза.

Было видно, что нисколько он не скорбит больше по царице Лебеди, исчез тот человек, который с Ягафьей разговаривал. Нынче единственное, чего хотел царь Горон — отправить Злату к Кощею, прочих дочерей — замуж, а самому жить, горя не зная.

«Я и сама уйду, зря ты так», — подумала Злата, но вслух не проронила ничего. Только котомку удобнее поправила да побежала к конюшне.

— Правильно! Спасибо, дочка! — донеслось вслед. — А коли умертвить злодея все же не сумеешь, согласись стать его женой, спаси сестер, да и стерпится-слюбится. Мы на каждом пиру чествовать тебя будем!

Замотала Злата головой. Хотела бы она не слышать этих слов, да наверняка на всю жизнь запомнит. Если бы не сестры, ни в жизнь она не пошла к Кощею, уж лучше отправилась по белому свету странствовать, но… перед взором внутренним снова встала Гордея с избранником. Не виноваты ни в чем сестры. В том, что у них такой отец — тем более.

На последней лестничной ступеньке подхватил ее Путята, закружил, обнял по-отечески да поставил на ноги.

— Легкого пути тебе, Златка, — молвил он. — Пусть твой меч никогда не затупится, а сердце не очерствеет.

Именно таковые слова хотела бы услышать она от батюшки родного, но, видать, не судьба. Обняла его Злата в ответ, да и пошла дальше.

Когда уже подходила к конюшне, вывели к ней конюхи старого мерина.

— Ты не серчай, царевна, — сказал самый старший, еще деда нынешнего царя помнивший. — Да только Буян дорогу до леса и обратно наизусть знает, сам вернется, как надобность в нем отпадет. А не вернется, так не велика печаль.

— Батюшка так приказал? — только и спросила Злата.

Конюх лишь руками развел, низко склонив голову.

— Не серчай, царевна, прощения прошу.

— Быть по сему! — Злата обняла слугу старого и вскочила в седло.

Стражи на воротах лишь рты раззявили, того и гляди вороны залетят, а то и стая галок. Да и было чему дивиться. Еще совсем недавно въехала Злата на коне черном красоты неописуемой, а теперь тащилась на старом мерине, какому любая деревенская лошаденка полверсты форы даст и все равно обгонит. С другой стороны, Буян еще царицу помнил. Хорошо, что хоть до леса и обратно прогуляется, не все ж в стойле стоять.

— А что если…

Съехав на обочину, Злата соскочила с седла, стащила старую, чуть ли не рассыпающуюся уздечку (ну конечно, такую не жаль, даже если Буян не вернется), и надела узду, оставшуюся от коня Кощега.

Ударила где-то поблизости молния. Грохот заставил уши заткнуть и к земле склониться. Когда же Злата выпрямилась, то глазам своим не поверила. Вместо старого мерина стоял красавец-жеребец. Сам рыжий, а грива золотая.

— Освободила ты меня, краса-девица, — молвил он человеческим голосом и ногу переднюю согнул, выгнувшись назад. — Долго. Очень долго я в плену у царя Горона был. Но теперь конец моим мучениям. Коли понадоблюсь я тебе лишь позови, вмиг прибуду.

— Хорошо, — улыбнулась ему Злата. — А сейчас помоги мне догнать Кощега. Возможно такое?

— Конечно. Под седлом у черного князя мой брат единокровный. Вот только брат младший, которому со старшими никогда не тягаться в скорости. Садись на меня да держись крепче.