Кощег

Глава 16

Костер действительно горел ярче, чем любой другой, не красным, а зеленоватым пламенем, иногда с синими язычками. Все потому, что Симаргл немертвых чудищ не жаловал. Особливо тех, которые некогда людьми были да переродились в жуть жуткую. Кощег сидел к стволу привязанный. Не веревками, а чем-то липким и гадким. Вот если бы существовал паук, способный ткать паутину, в которой человек сумел бы запутаться, как муха, и в ней пропасть — самое оно было бы.

Водились ли такие в лесу близ кощеева замка? Да, пожалуй, могли обитать. Правда, сам Кощег их пока не встречал, но мало ли о чем он имел немного понятия? А вот Подкову он знал давно и понимал, что слишком тот прямолинеен. Не способен договориться все равно с кем: хоть со зверушкой лесной, хоть с чудо-юдом. Потому даже если Кощега связала паутина, то Подкова собрал ее по веткам или как-то украл, но точно с паучихой не договорился. Значит, травить огромным пауком не станет — уже хлеб.

В темноте где-то очень близко плакали в клетках волчата. Не требовалось волчий язык знать для понимания, о чем просили. На волю хотели, к мамкам. Да только кто ж выпустит? Уж точно не этот злыдень бесчувственный. Снова Подкова решил псарню завести. Не впервые и, наверняка, снова безуспешно. Видел некогда богатырь как псари с собаками управляются, может и сам с такой на охоту ходил, помнил каково оно и повторить собирался. Только выродился, утратил то самое теплое-родовое, что заставляет тянуться к живому незлому человеку всякую лесную тварь. Даже из тех, кто опасен по собственной природе.

— Замучаешь же, — сказал Кощег.

— Тебя? — Подкова перестал пыриться в костер немигающими зенками и обернулся к пленнику. — Непременно, да не до смерти. Так… спесь выбью.

— Да я не про себя, — по крайней мере говорил Кощег спокойно и совсем чуть устало.

Последнее и понятно: устал он преизрядно и не столько телом, сколько душой. Переход больно долгим получился, еще и не один шел. И дело вовсе не в том, что приходилось за душой-девицей приглядывать, вовсе нет. Злата не донимала его нисколько, не задерживала, не капризничала, была, скорее, помощницей и товарищем верным из тех, кто спину прикрыть может. Но именно это бередило в сердце давно умолкшие струны. Ту самую душу, о наличии которой Кощег успел позабыть. Неважно ему было ее наличие совсем и давно. Ему и так жилось хорошо: в глуши лесной скукой маяться не приходилось. Дел всегда найдется больше, чем способен сдюжить. А сдюжить-то надо: не хочется подвести того, кем здесь поставлен, да и чужое доверие дорогого стоит. Лес же живой и сам собою, и теми, кто в нем прижился. Прижились же самые разные, иногда друг с другом плохо уживающиеся. Нельзя оставить их без помощи-присмотра.

«Зря я не трогал Подкову», — думал Кощег.

И не упомнить сколько их дороги пересекались, а всякий раз, одержав верх над богатырем или избежав его ловушек, Кощег просто уходил. Себе врал будто замарать руки противно. А на самом деле хотел иметь перед глазами образец того, в кого ни в коем случае превратиться не желает. Уж лучше до срока в Навь уйти, чем таким стать. Но…

Стоило уже убить неживого богатыря окончательно. Устранил бы эту проблему давно, лесные обитатели сказали бы спасибо все до единого. Да Кощег и собирался ведь: еще годков пять назад, когда умучил тот в очередной раз волчат до смерти, а до этого — десять. Только сам Подкова, будто чуя, утопывал подальше в чащобу, где пережидал его гнев, а вернее, когда какое-нибудь новое дело появится, завладеет Кощегом без остатка, и о нем попросту забудут.

Может, действительно чуял: Подкова, человечность растеряв, кое-что приобрел. Слух острый, ночное зрение, силищу и выносливость, нечувствительность к боли. То самое бессмертие, каковое хуже любого проклятия, когда вроде и понимаешь, что должен испытывать, а сам ощутить не в состоянии. Не существовало более для Подковы ни запахов, ни вкуса. Не осознавал он что тепло, а что холодно. Смеяться разучился.

Ну и стоила такая не-жизнь хоть чего-нибудь? Кощег точно не дал бы за подобное существование ни комка грязи болотной. Да и Подкова, вероятно, временами задумывался о том же самом раз время от времени воровал волчат и пытался привязать их к себе.

— А кого? — спросил Подкова.

— Детей верни.

— Гха… — Подкова обрушил на толстую корягу кулак, разворотив ту в щепки, затем щепки собрал и костер подкормил. Огонь зашипел на него похлеще гадюки, отпрянул, а затем укусить попробовал, да богатырь быстро руку убрал. — Как бы не так. Будет у меня собственная стая.

— Не будет, — предрек Кощег. — Ты ведь пытался уже, только зря волчат загубил.

— Так те неправильными были.

— Ты сам неправильный! Забыл, дубина-стоеросовая, что с любым существом нужно с добром обращаться.

— Жрать захотят, послушаются, — ответил Подкова, снял с вертела явно недожаренный истекающий кровью кусок мяса и кинул в темноту. Судя по влажному шлепку и скулежу, никто из пленников не стал его даже нюхать. — Дурачье, ну да я вас выдрессирую! — Подкова поглядел на Кощега и добавил: — Тебя — тоже.

Тот отвечать не стал, прикрыл глаза, пристроил как мог осторожно саднящий затылок на ствол, постарался дурноту и звон в ушах отогнать вместе с прихватывающей болью. О сухости во рту вспоминать себе запретил: нельзя слабость выказывать, тем паче просить нежить все равно бесполезно. Видать, хорошо его приложил Подкова: в себя только-только пришел, как сюда тащили и что со Златой случилось, не знал.

Злата…

Подумалось: может, Подкова ее мясо на костре жарит⁈ И тут же сердце, громко стукнув, упало куда-то вниз и не билось долго на удивление. Виски заныли, холодная испарина выступила, перед глазами заплясали пятна, костер стал меркнуть.

Ледяная, воняющая тиной и чем-то совсем гадким вода выплеснулась в лицо, заставив дернуться. Кощег стиснул челюсти, чтобы не застонать: снова затылку досталось, кажется по шее теплое и липкое потекло.

— Ты че издыхать-то собрался? Рановато. Ты ж для начала меня отведешь. И не к самому озеру, а прям в замок.

— Это вряд ли, — ответил Кощег сразу на все.

Страх отступил. Подумалось, совсем он плох, если навыдумывал невесть чего. В способности Подковы жрать человеческое мясо он, разумеется, не сомневался. Но не такова его душа-девица, чтобы даться в лапы этому увальню. И не глупа она. Даже ори Подкова на весь лес, чтобы вышла к нему, угрожая в погоню пуститься или убить пленника, Злата не поддастся.

«Душа-девица… а ведь она запретила себя звать таким образом, — подумал он и тотчас: — А в последний раз не рассердилась на обращение».

— Отведешь-отведешь, — Подкова вынул из костра палку, подошел, коснулся руки Кощега дымящимся концом, но тот не только не закричал, даже не вздрогнул.

— Дурак, ой дурак, — подражая его же интонации, сказал Кощег. — Это ж огонь Симаргла. Он если кого жечь и станет, то тебя, чудище.

— Не чудище я, а богатырь русский! — закричал Подкова. Опаленный конец палки в этот раз ткнул в щеку, прочертил сажевую линию, но не причинил Кощегу ни вреда, ни боли. — Да че ж такое-то… — Подкова сам дотронулся до конца палки и заорал, отскочил от пленника, забегал вокруг костра, стараясь пламя, охватившее руку, сбить.

Вокруг светлее стало, и Кощег сумел оглядеться. Судя по стволам вокруг, да и за спиной, находился он в чащобе. От костра шагах в пяти зиял черный зев землянки. Но, видать, совсем хлипкой да малой. Похоже, Подкова соорудил ее давным-давно, и места в ней ему одному лишь и хватало. Потому и костер под открытым небом, и клетки с волчатами, и сам Кощег здесь же.

С одной стороны, хорошо. Коли высвободиться сумеешь, беги на все четыре стороны. С другой, в тесной землянке многое учинить вышло бы. А хотя бы обрушить на Подкову одну из стен. Ну или… или…

Подкова наконец сообразил руку в лужу с застоялой водой сунуть. Послышалось шипение: очень огню таковое обращение пришлось не по нраву.

— А жаль. Я уж понадеялся, сгоришь, — заметил Кощег.

— Мне больше интересно, чего ты такой неуязвимый, — проговорил Подкова, подходя и хватая его за горло.

Стиснулись неживые пальцы мертвой хваткой, да понятно было: бывший богатырь убивать не будет. Так… постоял, увидел, что пленник не боится, придушил для острастки немного, а когда Кощег обмякать начал, сплюнул да выпустил. Искоса глядел, как тот воздух ртом хватает и отдышаться пытается.

— Вот ведь падаль… — сказал Подкова и плюнул в костер. Тот в отместку пыхнул на него сизым дымом. — Не знал бы, че живой, решил поймал Кощея. В огне не горишь, в воде не тонешь…

— Решил бы, может, и успокоился, — просипел Кощег, — перестал бы уже мучить лесных обитателей. Поглядись в лужу, кем стал, чудище.

— Помолчи лучше.

— А что? Правда глаза колет?

— Умолкни, Кощег! — рявкнул Подкова. — Я ж не сдержусь, оторву тебе голову. Посмотрим, выживешь ли после этого.

Кощег пожал плечами.

— Проверить? — Подкова вновь подобрался к нему, навис, но не увидел и проблеска страха в лице и взгляде пленника, сплюнул и отступил. — И откуда ж ты взялся только такой бесстрашный?

— Так знамо откуда: от отца с матерью.

— Человек, то есть?

— Угу. — сказал Кощег. — Но непростой.

— Да то аккурат видно, — отмахнулся Подкова. — Значит, не горишь, не тонешь, смерти и той не боишься.

— Не боюсь, — Кощег криво усмехнулся. — Забыл, кому служу?

Подкова пробормотал ругательство.

— Кому-кому, а мне в Навь прогуляться совсем не боязно, — произнес Кощег. — В отличие от тебя.

— А у меня цель святая!

— Какая-какая? — рассмеялся Кощег.

— Зло покарать, убить!

— А то, что ты сам нынче гораздо большее зло, думаешь, неважно?

Подкова оскалился, показав зубы всяко больше и острее, чем положено иметь человеку. Белые, нетронутые гнилью. Видать, новые появлялись у него на замену выпавших, как у всякой кровожадной нечисти.

— Ты смотри-смотри, договоришься, прихвостень Кощеев. Шкуру с живого сниму, кишки выпущу, ноги переломаю.

— Думаешь, сумею в таком виде тебя провести хоть куда-нибудь?

— Хоть покуражусь. Ну⁈ — прикрикнул он. — Сведешь меня к Кощею?

— Может, лучше я признаюсь будто сам Кощей и есть? — предложил Кощег. — Давай! Наконец-то мечту свою исполнишь, уничтожишь зло злобное, упокоишься наконец. Вместе в Навь прогуляемся, — он прищурился. — Или слабо?

Подкова застыл над ним жуткой, отвратительно воняющей тучей. Кощег же внезапно почувствовал жаркое дыхание на запястьях и мокрый язык. Кто-то перегрызал путы.

Волк?

Может и он. Если бы не Подкова, слишком близко подошедший и вонь вокруг распустивший, Кощег понял бы наверняка. Однако ведь слуха его никто не лишал, по тому, как затихли волчата, перестали дышать затравленно и с лапы на лапу переминаться, ясно стало: нет их больше в клетках, свободны. Клетку волкам не открыть, здесь руки нужны человеческие.

Только бы Подкова не догадался раньше времени, что отыскали его логово! А для этого следовало занять неживого богатыря… а хотя бы ненавистью. Пока того занимает, как поискуснее сломать пленника, не убив и не покалечив слишком сильно, ни о чем прочем раздумывать не будет.

— Трус! — проговорил Кощег много громче, чем говорил до этого.

Подкова аж рот открыл. Если сам чего-то и расслышал, то перестал думать о том немедленно, Кощега за грудки схватил и встряхнул, вновь саданув затылком о кору.

— Да что б тебя… — прошипел Кощег, когда перед глазами вспыхнуло, а мир явный наклонился и расплываться принялся. Не ко времени тело, пусть немного иное, но все же человеческое, решило в беспамятство сбежать.

Снова затхлая вода в лицо плеснула, но на этот раз Кощег даже благодарен был и отвратного запаха почти не почувствовал. Главное, в голове прояснилось. Он вздохнул: по-другому, не как раньше, все, чего в нем существовало иного, навского, словно в единый кулак собирая. Прекрасно понимая: после станет ему невероятно плохо. Зато сейчас слабость уйдет, возвратятся сила и ловкость. Повоюют… ох, повоюют они с чудищем.

— Ты говори-говори, да не заговаривайся! — гаркнул Подкова почти что на ухо.

— Да оно и понятно, — словно не поддавался мгновение назад слабости, сказал Кощег, криво ухмыляясь. — В Нави ведь люди живут, вернее их души, тела свои в яви износившие. Ждут, когда время придет снова в яви родиться. А ты душу из себя уж лет с тысячу назад вытравил, сменив ее на тело не живое, но и не мертвое. Надо ж как трусишь ты увидеть воочию Кощея Бессмертного.

— Зато ты, как вижу, прям возжелал!

Подкова ухватил его за волосы, оттянул голову подальше от ствола, видать, сообразил, что к чему и не захотел ждать, пока пленник придет в себя после очередного обморока, затем ударил несильно, без замаха. Кощегу хватило: бывший богатырь все губы ему в кровь разбил. Кулачище его шершавым, как кора, оказался.

— Жаль мне тебя, Подкова.

— Жаль⁈ — заорал тот в исступлении. — Это тебе-то? Меня жаль⁈ Жалкий хрупкий человечишка!

Кощег приподнял бровь.

— Ну-ну, распаляйся, коряга гнилая, куча мусора. В прошлый раз я тебя победил, а в этот…

Договорить он не успел бы, да и не стал: в тот миг, когда ощутил свободу, кинулся в сторону без промедления. Подкова с такой силы кулак в ствол вогнал, что раздался треск. Завалилось дерево с грохотом, аж земля подскочила. Тотчас из темноты выпрыгнул черный волчонок и впился Подкове в щеку вострыми зубами. Шею петля затянула из ленты, знакомой настолько, что Кощег едва не прослезился от облегчения. Серебряная нить в горло бывшего богатыря впилась и начала светиться, прожигать плоть мертвую. Волчонок отцепился сам, в лесу исчез. Волк, Кощегу руки освободивший, так и не показался. Ну да это и понятно: не по пути с людьми племени серому.

— Упью… — сипел Подкова. У девицы сил держать его не хватало, но Кощег уже нашел свою саблю (здесь же, возле костра лежала) и встал, почти не пошатываясь.

— Отпускай!

Злата перечить не стала, лента исчезла, скользнув по шее Подковы и оставив дымный обугленный след. Неживой богатырь за горло схватился и взвыл громко, как ни один зверь не сумел бы.

— Что? Вспомнил каково это — чувствовать? — не удержался Кощег от вопроса.

Подкова ничего не ответил, только вперился исподлобья страшным неосмысленным взглядом, ухватил в одну руку огромный меч, каким обеими махать сподручнее, а во вторую — еще одну палку из костра. На Кощега он пошел живо, ударил резко. Знал, не испугается противник вида.

Первое время только уворачиваться, удары мимо пропуская, и приходилось. Скакал Кощег даже не жеребцом, а козлом вокруг неживой туши, нанося мелкие царапины. Из некоторых изливалась черная горючая жидкость, из иных вода болотная. А как понял Кощег, как бить нужно, сумел-таки заманить Подкову на возвышенность со склоном осыпающимся. Под возвышенностью этой бывший богатырь себе землянку вырыл, и была она в округе такой единственной.

— Ну вот и все, — сказал Кощег, саблю опуская.

Подкова оскалился, замахнулся, да не удержал равновесия, покатился вниз по склону, рухнул в костер, тот вспыхнул так яростно, что у Кощега глаза заболели и перед ними заплясали разноцветные пятна.

Спустился он также, как и Подкова, разве лишь не кубарем, через костер перепрыгнул, изготовился голову врагу рубить, да снова опустил саблю. Нечего рубить да сечь оказалось. Растаял Подкова, словно того и не было, лишь лежали в костре тряпки да старая кольчуга.

— Симарглово пламя очищает, — сказала Злата.

Кощег бросился к ней, за руки взял, на колени упал, поскольку именно теперь голова предательски закружилась. Только затем заметил повязку, туго глаза укрывшую.

— Что с тобой, душа-девица?

— Вообще-то мне спрашивать надобно, — произнесла она ровно, но при том не морщась и не отнимая рук.

— Где глаза твои ясные, отчего скрываешь…

— Ах, это, — она рассмеялась. — О зелье ночного глаза слыхал? С ним в лесу ночью хорошо, а у костра туго пришлось бы.

«А уж когда Подкова в костер ухнул, ослепнуть в пору», — подумал Кощег, пугаясь не случившегося.

— Ты сам-то подняться сможешь? — спросила Злата.

Кощег попробовал. Со второй попытки даже получилось.

— Да чего мне сделается? — сказал он, явно храбрясь, перед глазами черные и огненные искры так и плясали, голову словно засунули в колодезное ведро, а потом по тому со всей силы дубиной вдарили. Кощег такого не испытывал, конечно, но звон и гул в ушах представить это не помешало.

Нежные пальцы осторожно провели сзади по шее, отдернулись.

— Нам к ручью нужно и как можно скорее.

— Угу, — сказал Кощег, не трогаясь с места. Злата с распущенной косой была чудо насколько хороша, но протянуть руку и коснуться он конечно же не решился. — Только тьма вокруг, Злата.

— Не беда. Ты меня от костра подальше уведи. Там уж я сама тебя поведу, — сказала она.

Так и сделали. Но окончательно успокоился Кощег, лишь когда Злата повязку сняла и получилось хотя бы при свете звезд увидеть, что не обманула, ничего плохого с ней не сделалось.

— И долго действие зелья этого?

— А как заря-заряница расцветет, так и отступит.

Затем уже она брала Кощега за руку, вела через лес, не позволяя упасть, споткнувшись. А лес раскачивался перед глазами все сильнее или, скорее, Кощега мотало из стороны в сторону. Не тревожил их в ту ночь ни зверь, ни чудо лесное, только филин раз ухнул в вышине. Видать волки всех разогнали.

Как вышли к ручью, Кощег уж и не помнил, только чудилось журчание воды, холод, затылка коснувшийся, нежные руки, аккуратно волосы перебиравшие, а потом грянул гром, засверкали молнии и обрушился с небес ливень.