Кощег

Глава 7

— С огнем играешь, Златушка, ох с огнем, — прошептала Ягафья, когда в сени вышли. Тихо спала в стойлах скотина, в углу теплился неяркий огонек от полена, гнилушками усаженного. Ягафья никогда дурной молвы не боялась. К чему сторониться примет якобы плохих, если в хозяйстве они много полезнее добрых? — Хорошо ль понимаешь, с кем дело имеешь?

— Совсем не понимаю, бабушка, — честно призналась Злата.

Ягафья головой покачала, затем, подскочив, на насест куриный присела, тот даже не прогнулся, будто сухонькая старушка меньше пушинки весила.

— Знаю, что человек он с кровью горячей, храбрый да смелый, — произнесла Злата, — а больше — ничего.

— Да то уж понятно, — Ягафья махнула рукой. — Смелость да храбрость его шрамами по всему телу расписана. Человек с кровью горячей? Тоже верно, да необычный он.

Стоящий у коновязи каурой масти жеребец тихо всхрапнул. Злата внезапно очень четко рассмотрела задумчивое лицо Ягафьи. О чем-то та размышляла и хмурилась совсем недобро, с подозрением.

— Кощей, сказывают, от людей тоже многое взял, — проговорила она. — Недаром он девиц ворует и с людьми дела имеет много чаще, чем с братьями-родовичами.

— Братьями? — спросила Злата. — О таком мне почему-то не сказывали ни ты, ни кто-либо еще.

— Да потому что забыть люди стараются о том знании, — сказала Ягафья, скривившись будто кислящую ягоду надкусила. — Люди вообще предают забвению все, кажущееся им страшным, неправильным, а тем паче неудобным. Правда же в том, что Кощей — старший из богов. Ему и еще троим Род перед уходом открыл замысел свой. Более — никому. Знал, небось, что не поймут младшие, да и слишком погружены они в дела свои. Тому же Лелю ничегошеньки кроме песен да утех любовных неинтересно и не надобно. Перун, кузнец по замыслу, все сильнее ратными подвигами интересуется. Макошь кудель придет усердно, но все равно ей кому какую судьбу сплетает. Душегубу проклятому долгий век насулить способна, а доброму витязю — гибель в бою. Ладе плевать, что просительница любовным отваром хочет мужа верного из семьи увести. Ей все равно на людской уклад: раз к ней обратились с любовной жаждой в сердце и искренне, непременно подсобит. А еще ведь чего важно: только старшенькие удались Роду целехонькими. В них и добра, и зла ровно отмерено. Вечно выбирают они, как поступить, справедливостью поступки и чужие, и свои измеряя. Тот же Велес: способен покарать, скажем, охотника, без меры зверей в лесу губящего не столько ради шкур да пропитания, сколько забавы для, а может и одарить ищущего. О Свароге и не говорю. Он судия известный, творец, Роду подобный… ну почти, на чуть пожиже, но наставник и покровитель. Вечно с человечками носится да мир изменяет.

— Но при чем здесь Кощей? —проронила Злата.

— Больно Сварог создавать горазд, а поскольку не Род сам, а Родович, то не все творения его совершенны. Некоторые и вовсе откровенно неудачны. Вот только какой же творец станет губить лично созданное? Неспособен на такое Сварог. И, уж не сомлевайся, если бы не нашлось того, кто рушил бы часть из утворенного, давно мать-сыра земля не сдюжила, как тот раджа жадный, что просил больше и больше золота. Необходим был тот, кто взялся бы уничтожать отжившее, круг замкнул, сел на трон мира загробного-Подсолнечного.

— Кому ж как не старшему сыну Рода это было сделать. Так?

— Так… — протянула Ягафья, — да не совсем. Именно Кощей в облике вечного змея охранял яйцо, снесенное Родом в облике утицы. Оберегал, защищал и сохранял то, из чего весь наш мир триединый вылупился. Если он и сын, то намного всех прочих старше.

— И сильнее, — проронила Злата, задумчиво. Подумалось, не сумеет она победить эдакую силищу, да и никто не сможет.

— И вечно к людям неравнодушен, — хмыкнула Ягафья. — Когда он с последней войной на Явь пошел, Прави вмешаться пришлось. И даже с ними неясно кто верх взял, если бы сам Кощей не осознал, что всех людей слуги его извести могут, не отступил и не создал места заповедные вроде нашей чащи.

Злата прикусила губу.

— Только зря ты испугалась, — сказала Ягафья и с насеста спрыгнула, — Кощей сам в Нави находится, дел у него видимо-невидимо. Делать ему нечего как в замке сидеть посередь острова да чудо-юд сторожить, которые уже в Явь проникли. Он аккурат своих в Нави в ежовых рукавицах держит, не позволяет к людям без дозволения сунуться.

— Тогда кто же тот Кощей, который в замке? Кто моего батюшку покарать решил и нас всех заодно?

— Колдун кровей людских вроде этого твоего провожатого.

Злата вздрогнула, увлеченная разговором она совсем забыла, о чем намеревалась спросить:

— Скоро ли он поправится?

— За это не тревожься, — проговорила Ягафья. — Любой богатырь, с таковой раной ко мне попавший, провалялся бы с осьмицу. Но этот, как и грозился, встанет уже к завтрашнему вечеру. А в поход вы через три дня отправиться сможете.

— Даже так?

— Закладной, — процедила Ягафья сквозь зубы. — С ними так.

— Кто?..

Старушка покачала головой.

— Сама ж ведаешь: людям лишь бы кому поклоны бить. Ладно Велесу или Стрибогу со Сварогом, но ведь до смешного доходит. Бабу с пустыми ведрами встретят и мучаются весь день. А некоторые поклонами не ограничиваются, жертвы приносят да вовсе не в праздники и не Родовичам, а болотникам поганым и прочей нечисти. Ладно водяным девок топят, они хотя бы рыбой отдариваются да русалок усмиряют. Но бывает же упыря кормят со всем его дрянным семейством.

— Знаю. В прошлом годе я с дружиной в дальнее село Старовищи ездила. Завелась там погань, кикиморы распоясались, а виной всему оказался местный колдун, что не людям помогал, а себе власти жаждал.

— Удавили чай?

— Сам в трясине сгинул.

— Туда и дорога, — пробормотала Ягафья. — Вот только образом таким ведающие в роду людском совсем переведутся. Ну да ладно… ладно. Потому и хочу я хозяина замка извести, надеюсь, ты мне подмогнешь, — и подмигнула заговорщицки. — Кощей же, наместника своего посадив в замке, всех навцев в чаще запер. А без них иссякают у человечков даже те крохи знания, каковые имели. Неправильно это.

— Так может поговорить с ним достаточно? Объяснить?

Ягафья скрипуче расхохоталась.

— Ну попробуй, как доберешься, — сказала она, отсмеявшись. — Вдруг выйдет.

Злата вздохнула. Кощей обиду осьмнадцать лет хранил. За подлость царя решил наказать царевен. Нет, не выйдет. Никакие разговоры такого не повернут.

— Ну а Кощег? Отчего он закладной? — спросила она.

— Да потому что некоторые люди не только чурбанам деревянным да корягам молятся, есть те, кто Кощея и Навь славят. Топчут землю не забывшие кто таков повелитель всего царства Подсолнечного, но чаще попросту задабривают и, сама догадываешься, отнюдь не хлебом али бычком зарезанным. Человеческие жертвы приносят.

Злата кулаки сжала.

— Ты погляди внимательнее на Кощега своего, — посоветовала Ягафья, — лицом молод, а сам сед, как старик столетний. И, скажу я тебе, вовсе не от страха то пережитого. Особенные дети рождаются иной раз в людском племени: Нави завещанные, с нею связанные. Посчастливится, если вырастут: жрецами смогут стать, прошлое и будущее видеть, беду отвращать. Вот только за такими и охотятся почитатели Кощея. Как найдут, выкрадут или выкупят у отца с матерью. Не смотри так, Златушка, родители всякие бывают. Есть и те, кто только рад от такого младенчика избавиться, либо же семеро по лавкам сидят, а есть-то и нечего. Знаю я случай, когда все село вырезали ради мальца такого. По-всякому случается. И невдомек душегубам, что вовсе не радуют они Кощея этими жертвами. Пожалуй, наоборот. Более всего злит его, когда дети погибают раньше срока. Душа у таких озлобляется, в подземное царство спускаясь, даже пламя Вия иной раз бессильно таковую душу очистить. А чем больше озлобленных вновь нарождается, тем больше детей погибает. Бесконечен тот круг. Вот и бьет Кощей собственных последователей там, где только находит, но находить их сложно из царства загробного.

«Вот уж кто точно достоин смерти так эти зло-последователи», — подумала Злата, а Ягафья продолжала:

— Тот, кто сидит в замке белокаменном, и есть такой вот мальчонка, из семьи уведенный да жрецам проданный. Из богатой семьи, да не ко двору он пришелся ни отцу, ни матери.

— Разве бывает такое?

— А то! Когда ребенок седеть в четыре года начал, а к восьми закончил, разное подумать могут, слухи пойдут. Потому, когда явился на двор некто в черное завернутый, продали ему мальца сразу, лишь немного поторговавшись и от самого отпрыска не таясь. Мать еще и прибавила, мол, в семье не без урода и, что желает поскорее забыть какую тварь народила из чрева своего.

— Вот же нелюдь в людском обличии!

— Сама понимаешь, любви ни к родичам, ни ко всему человеческому роду это не прибавило, поскольку если так обошлись родные отец с матерью, то от других и вовсе добра ожидать не стоит. Так и получилось. Потому, лежа на жертвенном камне, малец не возносил молитв светлым богам, не искал утешения, а своих убийц проклинал. Времени у него много было: жрец ведь не одним ударом его убивал, а перерезал жилы на запястьях, затем в круг поганцы подлые вставали и глядели, как жизнь по капле уходит из жертвы. Когда же ослабел малец настолько, что уж и проклинать не выходило, потянулся он мысленно к тому, кому предназначался — к Кощею Бессмертному.

— И тот откликнулся?

Ягафья кивнула.

— То ли из-за того, что одной ногой стоял малец в Нави, то ли потому, что духом силен оказался, а докричался он до Кощея Бессмертного. Тот на краткий миг в Яви возник, вех душегубов изничтожил, а в мальца вдохнул собственную силу. Человеком тот остался, но мощь обрел навскую. Обучил его Кощей, а затем повелел границы чащи хранить и не пускать к людям все то, что после большой войны там бродит. Исправно малец служит, но и про ненависть к роду людскому не забывает. А тут батюшка твой, Горон, хвастун и трус с языком без костей и раздутой гордыней. Не собираешься защищать отца?

Злата головой покачала.

— Все верно сказываешь, бабушка.

— Вот именно… верно. Не распускал бы Горон языка, и беды не случилось бы. Кощей в его сторону не смотрел, нужен ему больно царь с единственным городом-столицей да пятком деревень. Единственной гордости — каменный дворец, скорее терем напоминающий, дедом отстроенный, да вещицы из далеких земель, добытые прадедом.

Раньше полагала Злата, царь Горон дочерями гордится и женой волшебной, но больно быстро тот первых замуж сплавил, а вторую, как выяснилось, подлостью и обманом заполучил, а после в полоне держал. Права Ягафья: хвастун и трус.

— Как оборванку какую собирали, будто не царевну на подвиг провожали, а выгоняли дурнушку от деревни к деревне шляться, прося подаяния, — зло проговорила Ягафья. — И сапоги поношены, и куртенка потерта. Дали то, чего не жалко, как и саму тебя не жаль. Откупились, мрази проклятые, тьфу!

— Я, пожалуй, и сама оставаться там не хотела, — проронила Злата и подумала, что людей хороших знает много больше, чем плохих. Ну не повезло ей с батюшкой — бывает. Кощеева наместника вовсе продали. А у нее сестры остались.

— Вот и случилось, чего уж случилось. Но ты не кручинься. Соберу я тебя в дорогу. Возьми для начала, — с этими словами выудила Ягафья из складок юбки безразмерной шкатулку. Маленькую-маленькую, резную, лалами украшенную. — Гляди, — ажурная крышечка легко отворилась. — Перстенек то непростой. Только и нужно трижды до Кощея камнем дотронуться и сказать слова заветные, уснет он и вовек не проснется. Вряд ли помрет, но и не очнется, коли никто не разбудит. А будить-то и некому: слуги да пленники сами разбегутся, а никто иной до замка попросту не пойдет. Никому не нужен злодей проклятый.

Злата нахмурилась.

— Чай нечестным считаешь? Эх, девица… — Ягафья погладила ее по волосам, как в детстве. Злате тогда всех тварей живых жаль было. Даже кур и кроликов есть отказывалась. — Там, где с помощью меча правды не добиться, следует побеждать хитростью. Не отказывайся.

Кощег сидел на завалинке и гладил хозяйского кота по кличке Баюн: огромного дымчатого красавца с настолько длинной шерстью, что казалось пузо кота волочится по земле, а хвостом тот следы заметает. Баюн ласки обычно не терпел, к пришлым не подходил близко, а уж чтобы сам на руки полез — Злата такого не видела. Ее саму Ягафьин кот скорее терпел. К Кощегу же он льнул. Если прислушаться, легко удавалось разобрать мурчание.

— Ты уже встал?

— Захотелось полюбоваться вечерней зорькой.

Злата кивнула, встала привалившись спиной к теплому срубу. Закат уж отгремел, но небо оставалось высоким и ясным, с рябью мелких облачков у виднокрая.

— Я поблагодарить хотел, — сказал Кощег.

— Меня? — Злата фыркнула. — Да ты, видать, потешиться решил. Я ведь тебя и ранила.

— А потом сгинуть не позволила, не бросила, — сказал Кощег. — Бабка молвила, коли не остановила бы ты кровь, то и она уж помочь не сумела.

— Вряд ли нужно благодарить за исправление ошибок собственных, — проронила Злата, хотя от сердца отлегло. Видать, не злился на нее молодец.

— Ну-ну… — он почесал кота под подбородком, тот мяукнул и спрыгнул на землю туманным темным облачком, посеменил к оконцу и без видимых усилий заскочил в него. Должно быть, почуял, что Ягафья трапезу вечернюю готовит. Был Баюн тот еще прохиндей: если не выпросит кусочек полакомей, то стащит, пока никто не видит. Ягафья ругала его, конечно, да все больше шутя. Не могла долго сердиться. — Ты просто испугалась, а я подставился. Шанса одолеть меня, захоти я напасть, у тебя не было бы.

— Не много ли ты возомнил о себе, Кощег? — уперев руки в бока, спросила Злата.

Тот лишь осклабился.

— Ух, если бы не рана твоя, показала бы…

— Ну покажи! — предложил Кощег легко вскочив на ноги. — Утомился я на лавке лежать, ничего не делая. Тело движения требует. Уважь меня, душа-девица, сделай милость.

— Я не бью раненых.

— Где ты таковых видишь?

«А и дважды конь белый не обогнал коня черного, как пластом лежал», — подумала Злата.

— Меча против тебя не подниму тоже! — заупрямилась она.

— Можно и так, — Кощег подскочил к забору, небольшой ветроград отделявшему, и вынул из него две палки. Одну Злате кинул, та поймала налету. — Друг друга не пораним, зато, быть может, кое-что поймем.

— Ай, как складно запел. Прям соловей, — рассмеялась Злата. — Защищайся раз так стремишься битым быть.

Однако вопреки собственным словам первой атаковать не стала, замахнулась лишь и вовремя отскочила в сторону, когда Кощег решил парировать так и не нанесенный удар. Зато он открылся, и Злата, не задумываясь, что творит, нацелилась в голову. Не в висок конечно и не так сильно, как следовало бы бейся она с врагом, собиралась легонько в лоб ткнуть, да не тут-то было. Кощег увернулся слишком быстро и стремительно, Злата даже движения не разобрала. Пригнулась, пропуская конец чужой палки над собой, она скорее по наитию. Когда-то именно этого и добивался от нее Вольх. Человеку волколака никогда не победить, над своими действиями раздумывая. Хищники порой двигаются слишком быстро, и глазом не уследишь, если только научишься предвидеть, откуда атаки ждать.

Следующий удар ей в живот метил. Извернувшись и пропустив мимо конец палки, она перекувыркнулась через голову и, перехватив «чудо-оружие» удобнее, ткнула Кощега под колени. Тот аккурат собирался Злату по плечу зацепить, да не успел. Рухнул он на спину, Злата поверх взгромоздилась, коснулась палкой шеи:

— Убит!

Кощег расхохотался.

— Убиты вместе, — поправил он и взглядом указал на конец еще одной палки, касавшейся ее бока. — Мир?

— И кто первый ранение нанес? — поинтересовалась Злата.

— Неважно. Мир?

Она отбросила палку, поднялась и протянула ему руку.

— Мир.

Кощег руку принял, но встал, нисколько на нее не оперевшись.

— Еще раз?

— Темно уж, — заметила она.

А казалось едва-едва солнце закатилось. Еще и Стрибог пригнал в востока своих коней на небесных просторах пастись. Лошадиные черепа, дом и двор хранящие, уж светиться начали, пусть пока и едва заметно, словно в пустые глазницы были вставлены обыкновенные огоньки.

— А ты будь внимательнее.

— Кстати, я вот чего понять не могла… — Злата недвусмысленно покосилась в сторону откуда привез их Буян. — Что за мотылек из-под земли выбрался и меня едва не съел. Привлекла его чем?

— А ты бросайся молитвами, заговорами, проклятиями и заклятиями почаще. Было бы странно не примани Кощей чудище, питающееся несдержанными на язык или в слове верном ведающими. Вот это одно из таких, зовется суетник. В давней войне многих колдунов истребил.

— Жаль до самого Кощея не добрался, — буркнула Злата.

— До Кощея? Вряд ли. Добраться до него непросто, да ты сама уж убедилась.

— Это мне, — возразила Злата. — А всяким чудо-юдам, живущим близ замка?

— Чуда-юда силу чуют и на тех, кто сильнее их, не нападают, вот и весь сказ.

Злата прикусила губу.

— Ну же. Я жду, — напомнил Кощег и первым сделал выпад, разумеется оказавшийся ложным.

В следующие мгновения Злате стало не до слов, да и вообще ни до чего. Потому что своей палкой Кощег сражался так, как первейшие богатыри могли лишь мечтать. Конец палки порхал прямо возле носа и бесил невообразимо, Злата едва успевала уворачиваться, о том, чтобы нападать самой, казалось, и речи не могло быть, однако к собственному удивлению выходило.

Кощег играл с ней, как кошка с мышкой. А еще он, казалось, вообще не уставал. Когда Злата обливалась потом и дышала с хрипами, он оставался по-прежнему свеж и даже дыхания не сбил.

— Ах ты так⁈ — воскликнула она. В сердце поселился неуместный восторг и веселая злость. Со стороны наверняка показалось, что пошла в атаку она совершенно бездумно, рассчитывая лишь на скорость.

Кощег отступил сначала, а потом поднырнул под палку, приставив конец собственной к яремной впадине на ее груди.

— Убита. Была бы уже трижды, если б это входило в мои планы, — сообщил он высокомерно. — Но я, в отличие от тебя, в полную силу не дрался.

— Ох и любишь ты себя, Кощег, — поцокав языком, заметила Злата. — А еще на счет батюшки моего что-то говорил. Ты сам — гордец каких поискать, — с этими словами она слегка двинула рукой. — Убит еще раньше.

«Острие» палки сильнее ткнуло Кощега в низ живота, доставляя более неприятные ощущения, чем те, какие в пылу схватки он не заметил.

— Сдаюсь! — воскликнул он и громко рассмеялся. — Еще?

— Хватит уж! — донесся из избы крик Ягафьи. — От вас обоих пыль столбом висит. Умывайтесь и за стол садитесь. А еще изгородь почини, окаянный. Не для того ставила, чтобы ты ломал!

Вот теперь расхохоталась и Злата. На душе легко-легко стало, все мысли дурные прочь улетели будто их и не было.