Кощег

Глава 3

Ночь настала. Уснули животные в хлевах да стойлах, задремали птицы на ветвях да насестах, улеглись спать люди. Аж до спальни Златы доносился дружный храп мамок-нянек, прикорнувших кто в горнице поблизости, а кто и у дверей, ведущих в покои царевен. Путята часто посмеивался, что даже у его дружинников рулады сонные не столь заковыристо и забористо выходят.

Впрочем, то и к лучшему. Покинула Злата дворец, минуя всех сторожей. До тайного хода добежала, через него за стену града выскользнула, а там и до леса уже рукой подать да не по дороге прямохожей-наезженной, а держась легкой березовой рощицы по обочине произраставшей.

Месяц высоко в небе мчал, путь освещая, потому ни с дороги сбиться, ни пораниться, оступившись, Злата не боялась. К тому же в темноте видела она намного лучше, чем обычные сыны и дочери человеческие.

Временами думала Злата над тем много ли по земле осталось обычных-то этих? Вот батюшка взял в жены лебедицу. И пусть из всех дочерей только Злата родилась особенной, но ведь от этого старшие сестры не перестали быть наполовину навьей крови. Передадут они ее своим детям, те — своим и далее. Когда-нибудь среди них родятся люди необычные, к колдовству аль к ведьмовству способные, языки зверей и птиц понимающие, клады в земле видящие, зачаровать и очаровать могущие. Думай-не думай, а близка Явь именно к Нави и чем дальше, тем сильнее. Хорошо ли то, плохо ли — неясно.

Вот и деревце без коры. Разулась Злата у валуна, поклонилась лесному хозяину, гостинец на прежнем месте оставила и поспешила в чащу. Нигде Вольха не встретив, перебежала полянку с сон-травой, привычно песню напевая, вот только и за ней волколака не оказалось.

— Вот те раз, — в недоумении проговорила Злата.

Словно в ответ на ее слова послышался чей-то короткий вскрик, плеск воды, лягушачье кваканье и заковыристая русская брань. В том, что человек сквернословил, а не дрянь какая, им прикинувшаяся, сомнений быть не могло: не выносила нечисть кровожадная мата русского, а уж сама произнести не сумела бы при всем желании. У городских ворот часто проверки чинили, требуя браниться подозрительных пришлых. Морок напустить ведь почти любая тварь способна. Бывало, оборотней выявляли. Однажды, правда, на ведьму наткнулись, та вначале обложила стражников по матушке, а затем наградила слабенькими проклятиями: у одного вскочил чирей на глазу, у другого — прыщ чуть пониже спины. Звали их с тех пор Косой да Стоячий, несмотря на то, что все недуги прошли за десяток дней.

Побежала Злата на голос. Тот, ясное дело, шел со стороны болота. Пусть ничего не стоило в чаще ошибиться направлением, а не в этот раз.

Ивы буйно разрослись. Проще было по веткам пройти к берегу, чем по земле. Подпрыгнула Злата, ухватилась за нижнюю, подтянулась. Затем на другую вскарабкалась и еще на одну. Из дупла уставилось круглыми ярко-желтыми глазами на нее нечто лохматое: то ли леший, то ли простая сова. Злата на всякий случай вымолвила слова приветствия — от нее не убудет — и наконец встала в полный рост. Далее пошла по ветвям, как по лесной тропинке, с сука на сук перескакивая. Вмиг берега болота достигла и Вольха сразу увидела. Сидел он на коряге у самой воды.

— И давно ты здесь наблюдаешь? — спросила Злата.

Вольх вздрогнул, рыкнул, ударил себя по лбу рукой-лапищей. Пробовал показать будто вовсе не Злате удалось подкрасться к нему незамеченной, а комар-подлый решил крови волколачьей напиться. Злата сделала вид будто поверила, а мысленно себя похвалила: сумела-таки застать волколака врасплох.

— Да посчитать с вечерней зорьки, — ответил он и поднял руку указывая в сторону болота. — Ты погляди потешно-то как.

Всего в десятке шагов от берега и, вероятно, двух от гати застыл в трясине молодец. Не из страха не двигался, по науке держался: руки в стороны расставив, полулежа на воде, чтобы как можно медленнее погружаться на дно.

— Болотом пробирался, да оступился. Вернее, оступили.

— Это как? — не поняла Злата. — Почти ведь дошел.

— Почти не считается, — Вольх усмехнулся и принялся рассказывать: — Лягушки болотные до крови аль мужицкого тела охочие вдесятером на гать прыгнули и раскачивать принялись. Дурак меч выхватил, собрался им расчистить путь, да две жабы в ноги ему бросились аккурат под колени, вот и не удержался. Теперь барахтается, квакушек последними словами клянет и выкарабкаться пробует. Трижды уж добирался до гати, последний прям перед твоим явленьицем, но лягушки не дремлют и комаров не ловят. Всякий раз обратно в болото скидывают и песнь свою заводят про возьми меня замуж. Видать совсем… — Вольх глянул на Злату и оскалился, — озеленели в этом болоте. В человеческую бытность хотят.

— Среди людей своих жаб и гадюк хватает, — возмущенно проговорила Злата.

Вольх коротко рассмеялся.

— Не поверишь, но дурак этот таковыми же словами ответствовал.

— Ты чего заладил: дурак да дурак?

— А кто ж еще по болоту ночами ходит?

В этот момент молодец, зачерпнув пятерней ряски, кинул получившийся ком в ближайшую к нему лягушку, в фривольной позе рассевшуюся на листе кувшинки. Попал удачно. Лягушка с листа в болотную жижу кувыркнулась.

— Нашли чем пугать, дурынды зеленые! — донеслось от болота. — Да ваш батюшка-болотник сам меня отпустит, как только увидит. Ведите его сюда, пучеглазые!

— Неправильно это, Вольх, — прошептала Злата, всматриваясь в попавшего в западню путника. — Сидим здесь, над чужой бедой потешаемся. Низко и подло это.

— Может и так, Златка, да только он с той стороны болота пришел, а там людских душ нет… по крайней мере живых. Не нужно нам с тобой вмешиваться, не к добру это, худом же обернется.

— А вот и проверим, — молвила Злата, выплетая ленту из косы.

Молодец вряд ли видел в ночи также хорошо, как Злата с Вольхом, скорее просто услышал шаги. Стоило им подойти ближе, произнес громко:

— Кем бы вы ни были, прошу помощи! Отдарюсь за жизнь спасенную.

— Слышь, отдарится он, — проворчал волколак.

Молодец обернулся на голос, но не вздрогнул, не засучил по воде руками, отпрянуть спеша, лишь бровь заломил.

Лягушки зашипели хором, затрещали, застрекотали.

— Наш!

— Наш!

— Наш!

— Отдайте!

— Цыц! — прикрикнул на них Вольх. — Совсем бесстыдницы распоясались.

— Хватайся! — крикнула Злата, кидая ему конец ленты. — И постарайся на воду лечь.

Нечисть навья ни в жизнь за серебро по доброй воле не ухватилась бы, в болоте сгинуть предпочтя. Вольх хоть и наполовину человек, а тоже коснуться ленты не рискнул, ухватил поверх запястий Златы своими руками-лапищами да обнял, чтобы не дать самой поскользнуться и в болото упасть. Молодец же схватил ленту, даже чуть не помедлив, обмотал вокруг ладони, в кулак зажал.

— Готов! — выкрикнул и насколько осталось сил толкнулся вверх, на поверхности распластавшись.

С пяток лягушек тотчас к нему на спину запрыгнули, попытались притопить, но Вольх на них так рыкнул, что те с визгом сами в воду попадали. Молодец же ухватился за полусгнившее бревно, поднатужившись, на него влез, так и доплыл до берега. Выбравшись, лежал ничком какое-то время, с силами собираясь. Ничего не произносил, не стонал, лишь мерно вздымалась спина, вторя дыханию.

Ни Злата, ни Вольх тревожить его не спешили, внимательно разглядывая. Одет незнакомец оказался непривычно: во все черное, по виду дорогое. Золотились в лунном свете нити драгоценные да самоцветные каменья, вшитые в незнакомый узор. Злата не то, чтобы присматривалась к его лицу пока из болота тянула, однако оно казалось не юным, конечно, но молодым. В темных же волосах путались серебряные пряди — и это ночью, мокрых после болота. Днем же, вероятно, незнакомец и вовсе седым покажется.

«Неужто столь сильно сказалась на нем ночь, в трясине проведенная? — подумала Злата и жалость тронула ее сердце. Ведь приди она раньше, могла бы раньше и помочь. Значит, вина и на ней лежала. — Неудивительно, что и не вздумал он бояться Вольха. Должно быть, к тому моменту как мы подошли, уже все безразлично ему сделалось, на гордости лишь держался, не желал поддаться лягушкам глупым и кровожадным».

В глупости лягух Злата не сомневалась: кто ж мужа насильно на себе женит, заранее ненависть и неприятие вызывая? С другой стороны, человеческие девки ничуть не умнее выглядели. Некоторые опаивали или привораживали понравившихся парней, а после веселых ночек, бежали домой, в ноги батюшкам падали, со слезами руки заламывали и, локти укусить норовя, сочиняли истории о насилии. Ясно, что в одном селе аль деревне никто друг друга бить смертным боем не собирался, обыкновенно родители друг с дружкой сговаривались да играли свадебку, сводя молодых. А то, что потом таким девкам от мужей доставалось и те на сторону от них бегали — неважно. Бабий ум ведь короток.

Наконец молодец пошевелился и перекатился на спину. Оказался он действительно молод. А еще бледен и… красив. Особенно понравились Злате его глаза: глубокие, светлые, как первый лед, лужицы в предзимье сковавший. Чуть более привычного выдавался вперед прямой, а не курносый нос с тонкой переносицей. Губы выглядели тонковатыми. Высокий лоб, острый подбородок и скулы, отсутствие округлостей на щеках, сразу выдающие у некоторых любовь ко всяким излишествам да пирам.

Чужестранец — сразу видно. Его присутствие здесь на Гороновой земле было бы удивительно, да кто только ни прибыл рук царевен просить, удалью молодецкой с иными претендентами померяться. Должно быть, он сумеет завоевать расположение Любавы аль Гордеи, может, даже мудреные загадки Василисы отгадает.

Отчего-то лишь подумав об этом — что достанется молодец одной из старших сестриц — ощутила Злата досаду и немедленно на себя разозлилась. Вот же… не иначе батюшка своими речами сбил ее с ума-разума! Ведь не хотела она замуж, вообще не желала, как прочие женки быт вести и в рот мужу заглядывать. Уже решила она, что коли не приедет Кощей, уйдет в лес в избушку Ягафьи. Станет жить с ней, мудрости и умелости набираться, будет после нее лучшей знахаркой. И тут вдруг эдакие мысли!

— Благодарю от всего сердца, — молвил молодец. — Если бы не вы, не видать мне рассвета.

Он сел, размотал ленту и протянул Злате. Светлую кожу расцарапали до крови серебряные нити. Кровь же эта выглядела вполне обычной, человеческой, несмотря на неверный лунный свет — алой. Да и в самих порезах не виделось ничего удивительного. Нечисть серебро обожгло бы, а не поранило.

— Как звать тебя? — спросила Злата. — Почему оказался в болоте в ночной час?

Он, уж начав отвечать, осекся, покосившись в сторону Вольха. Волколак поймав взгляд тотчас оскалился.

— Что? Боишься нечисти имя назвать? — спросил он и щелкнул зубами в непосредственной близости от лица молодца.

— Кощег Трииждович зови, — не отрывая своего серебристого взгляда от янтарных хищных глаз волколака, проговорил молодец. — Не ошибешься.

Пребывай Вольх в облике человеческом наверняка с лица спал, да и так отпрянул, словно обжегся.

— Чья же земля рождает людей с таким именем? — поинтересовалась Злата.

— Далекая, спасительница. С вестью ехал я на двор к царю Горону, да в дороге задержался, решил путь через лес срезать, а там болото разлилось. Конь испугался чего-то, скинул с седла и ускакал, ну а я на гать наткнулся. Решил, раз уж тропы здесь хожие, то и сам пройду. Остальное вы знаете.

— Ты, видать, со стороны кривого ручья в лес сунулся? — спросил Вольх, сощурившись.

— Кривого аль прямого мне неведомо, деревенька там поблизости и мост новый.

— Поддубни, — покивал головой волколак. — Надо же, не соврал. Граница там к самому жилью человечьему подходит оттого местные в лес ни-ни не суются.

— Что за граница? — с усмешкой спросил Кощег.

— Знамо какая: чаща.

— Чаща, — покатал слово на языке Кощег. — Это та, в какую, если всмотреться, в ответ глядеть станет?

— То бездна, — вздохнула Злата, поняла уже, что не поспать ей на сонной поляне, не вызнать, когда ворог прибудет, да и явится ли вообще.

Хотя… не единственная же ночь сегодня, всегда спросить можно. Завтра узнает. К тому ж небо светлеть начало, тени не столь черными и непроницаемыми сделались.

— Вольх, отведи-ка вестника к роднику, пусть умоется, — приказала она. — Иначе его не то что на двор, за ворота не пустят.

— Если река есть где поблизости, веди туда, — велел Кощег.

— Нельзя тебе здесь мыться, русалки защекочут, — проворчал волколак.

— Меня? — Кощег рассмеялся. — Отобьюсь уж как-нибудь.

— Ага, с лягушками пучеглазыми и то совладать не сумел, куда тебе против дев речных? — молвил Вольх и направился в сторону ив, бросив через плечо: — Поторопись.

— Я у валуна подожду, — предупредила Злата, собираясь идти в ту же сторону. — Как воротишься, провожу ко двору царя Горона.

Тоже она поднялась, уйти собираясь, но молодец за руку ее тронул.

— Имя свое скажи, душа-девица, — попросил он. — Я ведь назвался.

— Злата.

Кощег, кивнув, поспешил вслед за волколаком, совсем чуть прихрамывая. Уточнять где валун находится не стал, понял, что хоть и не понравился он Вольху с первого взгляда, худого тот ничего не сделает и как увел от девицы-спасительницы, так к ней обратно и доставит. Злата же оглядела себя, хмыкнула: ее саму в эдаком виде дальше ворот пускать не станут, за кикимору примут. И поспешила к границе чащи. Там, у лишенного коры дерева, достала котомку, оттуда баклагу вытащила с заговоренной водой, ею оттерла лицо и руки, скинув перепачканную одежду. В новое и чистое облачившись, натянула на ноги сафьяновые сапожки и стала походить на царевну, а не замарашку. Ленту она тоже водой из баклаги побрызгала, но пара капель крови с нее так и не исчезли.

«Пусть», — решила Злата. Почему-то хотя бы так захотелось ей оставить память о добром-молодце, который явился не завоевать руки какой-нибудь из царевен, а передать весть царю-батюшке. Вот передаст и уедет.

Нелегко на сердце от мысли этой сделалось. Чтобы отвлечься, посмотрела Злата на небо высокое. Звезды на нем совсем блеклыми стали.

Вдруг тишину рассеял конский топот да звонкое ржание. Выехал из чащи Кощег на вороном коне. Сам вымытый, в одеже новой, златом расшитой. Не посланец, а истый королевич. Молодой и статный, только волосы серебрятся.

— Ну что, волк? — крикнул он и рассмеялся. — Защекотали меня русалки?

Тишиной ему чаща ответила. Только чуть дрогнули ветки, из них волколачья голова высунулась.

— Привел, как велела, — сказал Вольх. — Теперь пойду. Дела у меня.

Злата даже ответить ничего не успела, исчез волколак, как его и не было. Кощег же спешился, подошел к ней, за руку взял, внимательно рассматривая.

— Вижу, не мне одному удалось чудесно преобразиться, — молвил он, и Злата ощутила, как жарко стало щекам. Вот уж чего не хватало!

— Поругались с Вольхом? — спросила она, с валуна поднявшись.

— Не то чтобы, — ответил Кощег и махнул рукой в сторону своего жеребца. — Все из-за этой клячи. Мало бросил меня в болоте, едва отыскав, принялся защищать от кого не следовало. Лучше бы лягушек на болоте пожрал, честное слово!

Конь, будто поняв его слова, громко и, как показалось, недовольно заржал.

— От такого слышу, — бросил в его сторону Кощег. — Разговорился…

Злата рассмеялась.

— Не питаются лошади лягушками.

— Эта кляча чего только ни ест, — проворчал Кощег. — Я оттого и столь сильно задержался. Вначале ловил клячу чуть ли не по всему лесу вашему… хм, заповедному, опосля останавливал и успокаивал. Перед другом твоим винился, Злата. Кляча его лягнул, а подкован-то он непростыми подковами.

— Неужто серебро⁈ — Злата охнула, правда почти сразу и успокоилась. По тому судя, что говорил Вольх нормально без завываний и шипения, не так уж сильно ему досталось. Хотя серебро для нечисти всегда не сладость.

— С волком я помирился.

— Неужели?

— Истая правда. Зла он не таит. Даже наоборот, пожалуй.

Злата сделала себе зарубку на памяти вернуться поскорее и Вольха расспросить, однако сейчас спешить следовало.

Стоило из лесу выйти, взлетел Кощег в седло, руку Злате подал. Та чуть-чуть на нее оперлась, заскочила на жеребца позади. Чай она не невеста, чтобы посередь всадника ехать да в его объятиях. К тому же самой обнять его за пояс показалось гораздо приятнее.

— Даже так? — лукаво спросил Кощег.

— Я хорошая наездница, — озорно ответила Злата.

— Тогда держись!

Конь сорвался с места и не побежал, а полетел над землей, едва-едва копытами ее касаясь. Дух у Златы захватило, восторг рвался из груди, только не могла она ни слова вымолвить. Казалось, звезды с небосвода попадали и летели рядом — лишь руку протяни, тотчас дотронешься. Жаль кончился невероятный полет-скачка слишком быстро. И сига не минуло встал конь, как вкопанный, возле ворот городских.