Кощег

Глава 15

Лес казался обыкновенным, более всего он напоминал привычное светлолесье, в которое бегали малые дети по грибы да ягоды. Ничего особенно-страшного или непонятного Злата в нем не видела. Он не мог сравниться даже со знакомой с детства чащей, в которой обитали волколаки, девы лесные, мавки и много кто еще, да и зверей хищных имелось много. О болоте и вспоминать неохота. И потом, после оврага-границы, попадались всякие дивы-дивные. А сейчас — никого. Птицы как птицы, из зверей — только зайцы да белки. Однако если раньше Кощег вел ее спокойно, порой даже обидно посмеиваясь, то теперь хватался за оружие после всякого шороха, способного показаться подозрительным.

По всему выходило, обитало здесь нечто по-настоящему опасное, чего и сам Кощег опасался. Однако… если так оно и есть, то почему, когда Злата вознамерилась вернуться к ручью флягу наполнить, проводник отпустил ее одну, не предупредив кого опасаться следует?

Вода в ручье звонко бежала меж камней, чистая и холодная — аж зубы сводило. А еще — вкусная и не передать насколько. Злата напилась вдоволь, умылась, флягу наполнила зачарованную почти бездонную (хватило ее сюда дойти, в воде себе не отказывая). Когда уже собиралась обратно — к дубку юному, возле которого ждал Кощег, наверняка дичь уже подстреливший к ужину — на осине сорока застрекотала. Затем вспорхнула и ввысь унеслась.

Сорока, конечно, птица дурная, мало ли какая блажь пришла ей в голову, однако Злата насторожилась. Ничем беспокойства не выказывая, она устроила флягу в котомке и сделала вид, будто что-то в ней разыскивает. Очень увлеченно разыскивает, а то, что ноги ее влево уводить стали — то неважно.

Показалось или действительно ветка шевельнулась, хотя ветра не было?

Злата продолжила идти, краем глаза высматривая более темную тень, что способна листва отбрасывать.

Какое-то движение она уловила. Тотчас нож просвистел в воздухе и в ствол сосны воткнулся.

— Ай! — донеслось оттуда. — Девица, да ты что⁈ Чуть не пришибла.

Голос грубый и незнакомый Злате не понравился. Вмиг выхватила она лук из-за спины, стрелочку на тетиву наложила.

— Ну-ка, выйди!

— А ты меня и прибьешь окончательно?

— Если не выйдешь, то непременно, — пообещала Злата. — Ну!

Ветки затрещали. Вскоре из них подобно сохатому, неуклюже и производя шум немалый, вышел незнакомец. Высок, статен, в плечах широченный, самый настоящий богатырь из сказаний. Взгляд прямой, волос светлый, борода курчавая. Что-то в нем казалось неправильным. Злата, лишь когда он приблизился, сообразила, что возвышается богатырь над ней голов на пять. Росту в нем оказалось немеряно.

— Не пужайся меня, красная-девица, — попросил он, и Злата поспешила отступить, вновь лук вскидывая.

— И не собираюсь, — сказала она. — Ты не подходи только.

Богатырь ощерил зубы в улыбке-оскале.

Нет, он точно Злате не нравился. И не только голосом. Подумалось, Кощег непременно рассмеялся бы, таковые ее слова услышав, а этот… Может, смеяться и неспособен? А если так, то он…

— Зачем же так неласково, девица? Ты ж заблудилась, небось. Хочешь, я из лесу тебя выведу?

— Себя выведи, — буркнула Злата и пустила стрелу. Воткнулась она прямо у ног богатыря неживого-немертвого.

— Не могу. Должен я одолеть Кощея Бессмертного, — сказал богатырь, посмотрел на стрелу и выдал: — А ты в том поможешь мне, девица. Ведь известно всем и каждому, что падок Кощей на красу.

Вблизи Злата рассмотрела и какой-то бессмысленный, как у слепого, взгляд, и кожу серую, и стрелу (не ее, а чью-то еще), застрявшую в неживой плоти и не доставлявшую чудищу, некогда бывшему человеком, никакого неудобства.

«Значит, бесполезно это», — решила Злата, лук обратно за спину закинув.

— Вот же умница какая! — воскликнул неживой богатырь, истолковав ее действия по-своему. — Поняла меня верно.

«Нет, с эдакой горой из плоти справиться одного меча короткого да умения не хватит», — раздумывала Злата, рассматривая его со всем вниманием. Разглядела, выпирающий сквозь кожу черный мох. Паук паутиной укрыл ушную раковину, а в волосах светло-русых, похоже птица гнездо свила.

Издали выглядел неживой богатырь вполне живым, былинным, с внешностью исконно-русской. С широким лицом и чертами приятными, а вот вблизи — чудище, нечисть поганая.

«Только мне с таким пока не справиться, — подумала Злата. — Он не только боли не чувствует, усталости, вероятно, не ведает».

Богатырь уж почти вплотную к ней подошел, хотел ухватить, да только сгреб руками воздух. Величина его немалая сыграла с ним злую шутку. Злата же от Вольха умела уворачиваться да прятаться. Перехитрила увальня, ускользнула прямо из-под носа и через ручей сиганула. Кинулся тот за ней, да притормозил резко возле воды бегущей, руками взмахнул, попятился, о кочку споткнулся и на зад сел.

— Да ты че, девица? Одичала? Я ж добро хочу принести на землю русскую! Все ведь от мала до велика знают, что Кощей — первейший злодей, вечно замышляющий против рода человеческого. Да ты за счастье должна счесть помочь мне!

— Так ли и за счастье?

— Я добрый, — сказал богатырь. — А он — злой. Добро всегда над злом верх берет. Потому сигай обратно да поскорее.

— Давай лучше ты ко мне сигани, а? — предложила Злата. — Коли не нечисть, сумеешь ручей преодолеть. Аль боишься ноги замочить?

— Боюсь, — закивал он головой. — Очень. Нельзя мне так. Руку подай, девица, а если боишься, ленту мне кинь, что ли.

«Лента! — Злата едва не ударила себя по лбу. Как могла забыть только? — В ней же нить серебряная, любой нечисти от нее худо».

— Ох и смешной ты! — рассмеялась Злата. — Огромный. Больше медведя!

Не то, чтобы ей стало очень уж весело, просто желала убедиться окончательно кто перед ней.

Лицо богатыря исказилось. Некоторое время казалось будто он сейчас расплачется, губы раздвинулись, зубы белые, острые и хищные показались.

— Ха, — выдавил он из себя без каких-либо эмоций в голосе и повторил: — Ха-ха-ха…

Злата в последний раз окинула его взглядом, развернулась и пошла нарочито медленно, прислушиваясь к каждому шороху. Когда все же не выдержала и оглянулась, богатыря по ту сторону ручья уже не было.

— Подкова это. Первый богатырь Приозерья, — сказал Кощег, когда Злата поведала ему об этой встречи, и добавил: — Был когда-то. А нынче, видишь, любому чудищу фору даст.

Костерок весело потрескивал. Жарились на нем перепелки, и одну Злата уже попробовала.

— Наверняка пройдет по ручью до ключа, что из-под земли бьет, — сказала она. — Обогнет и в погоню кинется.

Кощег кивнул, затем повел плечом и усмехнулся.

— А ты, девица, ужели забыла, как по лесу ходить следует, чтобы следов не оставлять? — спросил он и сощурился.

— Я не забыла. Вот только Вольх мог учуять меня за двадцать шагов, а он волколак всего лишь. Мертвецы же живых, сказывают, за полсотни вынюхивают.

— Врут, — мрачно бросил Кощег. — Неживые не дышат, значит, и воздух не втягивают. Слышат человеческие сердца и только.

— Так ли это важно? Главное — слышат и прийти могут, разве нет?

— Еще как важно, — не согласился он. — Мы в лесу. Здесь у всякой мышки-норушки, лягушки-квакушки да малой пичужки сердечко стучит. Не поминая о волках и медведях, кабанах и лосях с оленями. Думаешь, так просто нас с тобой выслушать?

Внезапно вылетела из-за спины Златы рогатина, ударила Кощега в грудь, от земли оторвала и к стволу дерева пригвоздила. Острые концы глубоко в кору вошли, сам же он повис посредине без движения. Злата не вскрикнула, не обернулась, а прыгнула через костер. Едва успела. Со звериным рычанием рухнул на место, где она сидела только что, неживой богатырь.

Злата толстую ветку из костра вынула, в рожу ему сунула. Заверещал богатырь, как нечисти и положено тонко и противно, завыл по-волчьи. Тотчас откликнулись звери: трое, может, и больше. Злата же, не обращая внимания, к Кощегу бросилась. Тот сидел без чувств, видно сильно о ствол приложился. Хотела убрать рогатину, да куда там. Сил не хватило вынуть.

— Дура-девка, — прошипел богатырь. — Че ерепенишься? Аль не слыхивала? Волки кругом. Порвут тебя, коли рыпнешься. Сюда иди, — он наклонился и по земле у ног похлопал. Давай. Живо. Хватит уже бегать от меня.

Мертвец был уж очень словоохотлив, и это играло ей на руку. Непременно взболтнет лишнее.

— Не боись. Я даже этого пса убивать покамест не стану. Кощеев прихвостень. Знает, как к тому подобраться, прям к замку проведет.

— А если нет? — спросила Злата.

— Никуды не денется, когда голыми руками рвать его буду, — пробубнил богатырь и ощерился.

Главное Злата услышала: убивать проводника никто не собирается. Пока — но это не столь и важно. Кощег давно доказал, что неглуп и способен на многое. Он знает, что за тварь этот Подкова, значит, и время потянуть сумеет, пока Злата не смекнет, как его выручить. Она непременно спросила бы чего-нибудь еще, но время поджимало. Хрустели ветви под звериными лапами. Волки скрываться и не думали, подходили все ближе, а играть с ними в салки Злате точно было не с руки.

Не проронив более ни слова, она прыгнула, зацепилась руками за нижнюю ветку дерева, подтянулась и полезла все выше и выше.

— Вот же, дуреха. Пропадешь! — донесся до нее крик Подковы. — Девка одна в лесу без мужука не выживет!

Слушать его Злата не собиралась больше.

Золотые лучики рассеянно смотрели через листву, заливая полянку нежным зеленоватым светом. Волчата носились друг за дружкой, валялись в перепрелой листве. Темный с белым носом волчонок не удержался на ногах и пропахал боком борозду в траве. На него прыгнули светленькая сестрица и черный с рыжими подпалинами на морде братец, на волка почти непохожий. Завязалась короткая драка, прерванная волчицей.

Пристальный взгляд рыжих глаз обратился в сторону восхода, оттуда ничего не опасаясь шла двуножка, невесть как забредшая в эту часть леса, неизвестно почему вообще оказавшаяся здесь. Насколько волчица помнила человеки своих самок оберегали столь сильно, что те вырастали совсем к жизни неприспособленными, зато с мясом сочным и мягким, ломкими костями и податливыми жилами.

Волчица присматривалась и шерсть вставала у нее на загривке. Было в человечке нечто отличное от прочих двуножек. Она пока ничего не сделала, ни о чем не рассказала, но какая-то неясная сила заставляла ловить каждое ее движение, прислушиваться к ней. Волчица привстала на все четыре лапы. Хвост предательски дернулся, как у шавки деревенской при виде хозяина.

Черный волчонок подбежал к человечке быстрее, чем волчица его остановила, смешно плюхнулся на зад и подставил под руку лобастую голову. С мгновение волчица ожидала чего угодно. Человечка могла обидеть маленького или даже убить. Носила она меч на бедре и лук за плечами. Значит, как и прочие двуногие, врагом являлась. Только зачем пришла сюда? Хотела бы убить, била издали.

Человечка провела рукой по голове волчонка. Пальцами в шерсть зарылась, даря ласку, какой не должен знать зверь лестной. От нанесенного оскорбления взвыла волчица, в сторону обидчицы дернулась и застыла, не успев добежать.

Щелчок. Еще и еще один. Целая трель щелчков.

Волки звуки эти лязганьем зубов производили, человечка же пальцами щелкала. Выходило чудно, но удивительно похоже. Только… Откуда бы двуножке знать то, о чем лишь волкам ведомо?

— Не враг я тебе, — произнесла человечка тонким голосом, противным уху волчьему, но завораживающим. — Пусть и за ответом пришла.

Волчица лязгнула зубами, оскалилась, тявкнула.

Снова щелчок, еще и еще.

— Ничего плохого детям твоим я не сделаю, — сказала человечка как ни в чем не бывало. А ведь любому двуногому следовало бежать, видя оскаленного волка, уши прижавшего и присевшего будто для прыжка.

Щелчок…

Нет. Не побежит. И уже совсем не сомневалась волчица в том, что знает двуножка эта ее понимание в языке человечьем и в каждом слове, произнесенном.

— Хочу знать, зачем средь лета собралась стая. Отчего помогать нелюдю мертвому стали?

— Пришлось, — первое человеческое слово далось волчице с трудом, она затявкала, морду лапой потирая, и наконец легла на бок. Уж раз разговор меж ними все ж таки состоялся, то бесполезно скалиться: тот, с кем беседы ведешь, едой больше не является, ровня он. — Было у меня шестеро волчат, да лишь трое осталось, — зато дальше человечья речь полилась, как надо, неудобств не доставляя. — Изловил нелюдь-проклятый, и не у меня одной, у каждой волчицы уволок хоть одного. Сказал, псарню сделает. Потребовал вынюхать человечка черного, возле озера часто появлявшегося, а затем нелюдя позвать да следить, что б не удрал. Ты откель знак секретный наш знаешь? — выпалила она главное, о чем вызнать хотела.

Человечка села рядом с ней. Через ее вытянутые ноги принялись прыгать волчата.

— Волколаки обучили. Я в их стае жила в отрочестве.

Волчица аж зубами лязгнула. Не бывало такого раньше, чтобы самки людские промеж волков ходили. Только чуяла она: не врет человечка, запах от нее ровный шел, без выплесков страха или неуверенности.

— А щенков ваших нелюдь ведь там же держит, куда потащил и пленника, — заметила человечка словно не волчице говорила, а себе самой или вовсе просто так ветер словесами нагоняла. Так птицы поют — не для слушателей. Но важное волчица поняла: хотела человечка помочь своему спутнику, а через это, возможно, и волкам детей выручить удастся.

— Есть у него землянка, — сказала она. — Только нам туда хода нет. Ловушки. Их лишь руками отворить можно. В стае же ни одного волколака не народилось, чужих звать — бежать далече, дети подрастут, забудут семью, не выучатся.

— Есть у вас руки теперича, — пообещала человечка.

— Зубы в плоти мертвой увязают, горьки соки, ядовитые.

— Мне бы друга своего освободить, а уж там нелюдя-проклятого одолеем. Но мне нужен проводник с нюхом острым и чутьем на опасность.

— Я пойду с тобой, девонька, — послышалось из логова. Старый Вук в том спал. Не любил он дня светлого, предпочитая ночь под луною коротать. В том же, что слышал он каждое слово, сомневаться не приходилось.

Человечка при звуках чужого голоса даже не обернулась и не вздрогнула.

— Выйди, покажись.

И белый волк не отказал. Вылез из логова: огромный, мощный, все еще сохранивший силу звериную, а более той — опыт.

— Что? — спросил он густым низким голосом. — Подхожу тебе, девонька?

Человечка кивнула.

— И я пойду! — пропищал черный волчонок будто его слепень под хвост ужалил. Волчица не выдержала, влепила по тому самому месту лапой.

Вышли ночью. Благо луна ярко светила, почти полная, а в низине возле рябинки выросло много плакун-травы — первейшего средства для варки зелья ночного зрения. Именно им и занималась Злата все время, оставшееся до заката.

«Луна… — Злата посмотрела на нее и хмыкнула. Еще несколько дней назад, когда по гати через болото шли, сопровождал их месяц. — Впрочем, чего только ни бывает в царстве Тридевятом».

Так-то она ни разу не видела, из царских палат на небо глядучи, чтобы звезды промеж себя в салки играли. Выходило, все, людям о мироздании известное, теряло здесь всякое значение.

«Ну хоть солнце не встает на закате — и то хлеб», — решила Злата, нанесла на веки снадобье и повернулась к волку, залегшему в тени еловой лапы так, что, не обострись зрение многократно, она в жизни его не разглядела:

— Веди.

Белый удивленно тявкнул, встал и потрусил меж близко стоящих стволов.

В первую ловушку он же и угодил. Упали с ветки силки, опутали, сжиматься стали, да Злата начеку была: подскочила, меч из ножен вынув, путы разрезала.

Со второй ловушкой уже ей самой не повезло. Волк вовремя на нее сзади прыгнул, наземь свалив. Только просвистело вверху бревно.

А потом шли спокойно, все ловушки замечая за несколько шагов. Волчьи ямы Злата помечала специальной пахучей жидкостью: идущая следом стая такие закапывала. В капканы тыкала корягами да палками, обезвреживая. Приспособления похитрее ломала. Волк ни слова не говорил, словно не умел, но следил внимательно.

Вскоре огонек костра вдалеке виднеться стал. Злате он слишком уж ярким показался.

— Дальше ловушек нет и не будет, — прошептал волк. — Можно идти спокойно, девонька, да только…

— Значит пойдем, — сказала она, доставая из котомки чистую тряпицу и вокруг глаз обматывая. Больно жегся свет яркий. Понимала теперь Злата зверей лесных, не приближавшихся к огню. — Веди.

Волк встал так, чтобы могла она ухватить его за загривок. Так дальше и двинулись.