Кортик: За честь и верность

Глава 7

Утро началось неожиданно – резкий звонок разорвал предрассветную тишину. Семен, спросонья чуть не уронив телефон, услышал взволнованный голос из больницы: деда выписывают.

Мы переглянулись – планы на второй учебный день рушились. Но решение пришло мгновенно:

"Поедем вместе. Все равно подумают, что мы перегуляли после вчерашнего," – пробормотал Семен, уже набирая номер такси.

Я быстро написал Денису: "Срочные семейные обстоятельства. Сегодня не получится. Прошу прощения." Ответ пришел моментально: "Понял. Держи меня в курсе."

К девяти утра мы уже стояли у больничных дверей. Странно – ни охраны, ни суеты. В палате молодой врач что-то объяснял седовласому старику, сидящему на кровати.

"Дедушка!" – Семен бросился вперед, перебивая доктора.

Я вежливо поклонился: "Добрый день, Степан Федорович."

Врач, кажется, даже обрадовался нашей торопливости: "Вот рекомендации. Осмотр через неделю." Он протянул Семену папку с бумагами.

Дед кивнул, внимательно изучая меня голубыми, не по-старчески ясными глазами: "А это кто?"

"Мой друг," – Семен обнял меня за плечи. – "Егоров Петр Иванович, дворянин Черноморской губернии. Все расскажу дома."

Врач тем временем собрался уходить: "Документы уже оформлены. Только аккуратнее – координация еще не восстановлена полностью."

Когда доктор вышел, Семен озадаченно огляделся: "Дед, а где охрана? Вчера еще..."

"Тише, внучек," – дед положил морщинистую руку на его плечо. – "Дома поговорим. Без лишних ушей." Его взгляд скользнул по мне, в котором читалось и благодарность, и осторожность.

"Я доверяю Петру," – твердо сказал Семен, помогая деду одеться.

Дорога домой прошла в странном молчании. Таксист то и дело поглядывал в зеркало заднего вида – то ли на необычных пассажиров, то ли чувствуя напряжение в воздухе.

К одиннадцати мы уже сидели на кухне. Ароматный чай в бабушкиных фарфоровых чашках, свежие бублики с маком – все как в обычный день. Но обычным этот день явно не будет.

Дед отхлебнул чаю, поставил чашку с характерным звоном и взглянул на нас поверх очков:

"Ну, мальчики, теперь расскажите мне все. И начните с самого главного – кто пытался меня убить и почему сейчас сняли охрану?"

Семен замер с бубликом на полпути ко рту. Я почувствовал, как по спине пробежали мурашки. Казалось, даже чай в чашках перестал остывать, затаив дыхание вместе с нами.

Я удивился такой постановке вопроса. Мы подозревали, что дедушку хотели убить, но про охрану мы сами были не в курсе — ни кто ее поставил, ни кто снял. В голове крутились тревожные мысли: «Значит, кто-то знал о деде больше, чем мы? Или, может, сам дед что-то скрывал?»

Беседа затянулась на несколько часов. Семен, оживленно жестикулируя, рассказал, как мы познакомились. Я же, стараясь не упустить ни одной важной детали, изложил свою историю. Дедушка слушал внимательно, его проницательные глаза то сужались, то расширялись, будто он мысленно сопоставлял факты.

Вдруг он попросил посмотреть кортик. Когда я протянул ему клинок, его пальцы, покрытые старческими морщинами, дрогнули. Он бережно взял его в руки, и вдруг по его щеке скатилась слеза.

— Ну, здравствуй, седьмой ключ… — прошептал он так тихо, что я едва расслышал.

Мой взгляд тут же наполнился вопросами, но дед лишь поднял ладонь, давая понять: «Не сейчас.»

Его особенно заинтересовала история с Дубовым. Когда я закончил рассказ, он задумчиво пробормотал:

— Неужели всё-таки что-то со шпагами… — Его голос звучал так, будто он пытался собрать воедино разрозненные кусочки пазла.

А когда я упомянул, что дама в вуали поставила срок — неделю, и этот срок почти совпал с выпиской деда, его лицо исказила гримаса догадки.

— Внучок, — вдруг твердо сказал он, — на выходных съездим в Великий Новгород, на родину нашего рода. Пора тебе принимать дела. А то мои в сто двадцать лет уже тяжело.

Я остолбенел. Сто двадцать?! Я знал, что магия продлевает жизнь, но, чтобы в таком возрасте выглядеть бодрым семидесятилетним стариком — это было невероятно. В голове мелькнула мысль: «А если бы мой родной дед был жив, ему бы сейчас только сто…» Я чувствовал, как реальность слегка плывет перед глазами.

— Смотри, Петр, — дед прервал мои размышления, — я создатель наградных кортиков, один из которых оказался у тебя. У каждого моего изделия есть… особенности. Магические. — Он хитро прищурился. — Но я уже не помню, что именно туда вложил. Вот почему мне нужно с Семеном порыться в архивах.

Тут дед резко повернулся к Семену, и в его голосе впервые прозвучало недовольство:

— Кстати, Семен, а почему ты мне так и не сказал, что в лавку забирались воры?

— Какие воры, дед?! — Семен всплеснул руками. — Ни одна сигнализация не сработала!

Дед усмехнулся и, медленно поднявшись, подошел к старым часам с кукушкой, которые просто висели на стене, безмолвные и неподвижные.

— Ух ты… — прошептал он. — Работал профессионал. — Затем обернулся к нам и хитро подмигнул. — Видишь эти часы, которые «никогда не работали»?

— Вижу… — осторожно ответил Семен. — А что в них такого?

— В этом доме есть второй, скрытый контур защиты. Он не воет, не мигает, но… — Он провел пальцем по стеклу часов. — Кукушка высовывается и показывает дату проникновения.

Семен шагнул ближе и вгляделся. На циферблате отчетливо виднелись цифры.

— Постой, дедушка… — голос у него дрогнул. — Это же ночь после того, как тебя сбила машина!

— Да, — медленно кивнул он. — Ночь после наезда. И ровно сутки спустя, как я отказал Дубовым в дубликате шпаг. — Его глаза стали холодными, как лезвие. — Но это пока лишь догадки. Надо разобраться, что я намудрил с теми шпагами… Может, тогда поймем, в чем причина всего этого.

Часы с кукушкой вдруг тихо щелкнули, словно подтверждая его слова.

— Все же об одном свойстве я припоминаю… — дедушка провел пальцами по лезвию кортика, и в воздухе на мгновение вспыхнули тусклые серебристые искры, будто металл отозвался на его прикосновение. — Пойдем в мастерскую, попробуем проверить.

Мы спустились в подвал — настоящую алхимическую лабораторию, где воздух был пропитан запахом старинного пергамента, сушеных трав и металлической пыли. Полки, доверху заставленные склянками с мутными жидкостями, древние фолианты в потрескавшихся кожаных переплетах, стеклянные шары с застывшими внутри молниями — все это создавало ощущение, будто время здесь течет иначе.

— Семен, возьми самую большую кастрюлю, налей воды и принеси к нам, — распорядился дед, расчищая место на массивном дубовом столе, испещренном руническими символами.

Пока Семен хлопотал у раковины, я наблюдал, как дед перебирает стеклянные сосуды с мерцающими субстанциями, шепча что-то на забытом языке. Его пальцы скользили по ящику с резными символами, будто ища что-то по памяти.

— Дед, что ты ищешь? — спросил Семен, ставя на стол медный котел, в котором вода тут же заколебалась, словно почувствовав магию.

— Бересту. Хотя бы кусок бересты.

— Дед, да вон поленница у камина! Тебе какой размер нужен?

— Возьми кортик у Петра. Нужен кусок, чтобы кортик поместился на нем, и не меньше десяти сантиметров оставалось по краям. Как лодочка.

Семен быстро содрал кору с полена, и через минуту перед нами лежал ровный, почти ритуально чистый лоскут бересты. Дед аккуратно положил на него кортик — и вдруг края бересты сами собой загнулись вверх, будто невидимые руки придали ей форму чаши.

— Опускай в воду, — прошептал дед.

Как только береста коснулась поверхности, вода вокруг нее завихрилась, образовав мелкие спиральные волны. Кортик закачался, затем начал медленно вращаться, будто его вела невидимая сила.

— Смотри, он крутится! — воскликнул Семен, его глаза горели восторгом и трепетом.

Мы замерли, наблюдая, как лезвие кортика мерцает в отражении воды, а его рукоять, украшенная змеиным узором, словно оживала.

Через несколько минут вращение замедлилось. Кортик дрогнул, затем поплыл, словно стрелка компаса, и уперся острием в восточный край кастрюли.

— Что это было? И что это значит? — спросил я, чувствуя, как холодный пот стекает по спине.

Дед ухмыльнулся, и в его взгляде вспыхнуло что-то древнее, чем он сам.

— Вспомнил одно свойство. Этот кортик — ключ. И я встроил в него функцию поиска замка.

— Замка? — я перевел взгляд с кортика на деда.

— Да, замка. Но подробности — только в архивах. — Он потрогал лезвие, и на мгновение по металлу пробежали синие искры. — Ты наследник кортика, и раз тебе ничего о нем не рассказали… Думаю, мне можно будет все раскрыть. Тем более, на нем нет клейма «Особо секретно».

— Особо секретно?

— Да, — дед достал маленькую лупу с серебряной оправой и показал на едва заметную насечку у основания клинка. — На некоторых изделиях я ставлю такие клейма. Чтобы даже под пытками никто из нашего рода не мог раскрыть их свойства. Мне доводилось делать артефакты для Императора… и кое-кого пострашнее.

Он провел пальцем по руне, напоминающей сплетенных змей, и я почувствовал, как по коже пробежали мурашки.

— Так что этот кортик — еще и компас. Но чтобы точно определить, где замок…

— Мне нужен еще один кортик?

— Чтобы быстрее — да. Чем больше «компасов», тем точнее пересечение направлений. Но можно и с одним. — Дед усмехнулся. — Главное — делать замеры в разных местах. Иначе будешь тыкаться в карту, как слепой котенок.

— Занятно, — пробормотал я, глядя, как вода в котле постепенно темнеет, будто впитывая магию.

— Так, раз уж мы здесь… — дед вдруг оживился. — Семен, принеси-ка артефакт определения магической предрасположенности. Посмотрим, к чему ты, Петр, склонен.

Семен кивнул и полез на верхнюю полку, где среди теней мерцал странный предмет — хрустальный шар, оплетенный серебряными нитями.

Я почувствовал, как что-то сжимается в груди.

Что он покажет?

И главное — какая сила уже ведет меня по этому пути?

Я во второй раз проходил процедуру определения магических способностей. В прошлый раз Семен проводил её как-то неуверенно, словно боялся что-то сломать. Его движения были резкими, а артефакт в его руках лишь слабо мерцал, будто стесняясь раскрывать свои тайны.

Но сейчас всё было иначе.

Степан Фёдорович — дед Семена — держал хрустальный шар с ловкостью алхимика, знающего каждую его грань. Его пальцы скользили по поверхности, будто настраивая невидимые струны, а губы шептали древние слова, от которых воздух в мастерской становился гуще, тяжелее.

Под его руками шар оживал.

Сначала в его глубине зародилось мерцание, как северное сияние, переливающееся всеми оттенками радуги. Затем цвета слились, закрутились, пока не превратились в ровное белое сияние, окутанное чёрной решёткой — словно тень невидимой клетки.

Дед кивнул мне, глаза его светились одобрением.

— Протяни руки к шару.

Я послушно поднял ладони, но внутри всё сжалось от волнения.

— Мне надо что-то делать?

— Да. Представь, что в центре ладоней рождается тепло. Оно струится от сердца к пальцам, наполняет их...

С первой попытки ничего не вышло. Руки оставались холодными, а шар равнодушно молчал.

— Не спеши. Повторяй, пока не почувствуешь.

Я закрыл глаза, глубоко вдохнул, снова и снова.

Третья попытка.

И вдруг — лёгкий толчок, будто крошечная молния пробежала от запястий к кончикам пальцев.

Я открыл глаза.

Шар светился.

Голубым.

Чистым, как первый лёд, как небо перед рассветом. Но внутри, в самой глубине, плясали искорки — пять, может, шесть. Они меняли оттенки, то золотились, то алели, то мерцали зелёным, но разглядеть их точный цвет было невозможно.

— Ясно. — Дед задумчиво потер подбородок. — Род у тебя молодой. Основной свет — чистая энергия, не отягощённая наследственностью. А вот специализацию этот артефакт не различает — слишком грубый инструмент. В Академии смогут точнее.

Он аккуратно поймал шар, и сияние погасло, оставив после себя лёгкое послесвечение на сетчатке.

— Но ждать не значит бездельничать. — В его голосе внезапно зазвучали нотки деловой хватки. — У меня для тебя работёнка найдётся.

— Работёнка? — я насторожился.

— Да. Много не заплачу, но раз основной цвет — чистая энергия... — Он хитро прищурился. — Будешь у меня генератором. Заряжать артефакты.

Я замер.

— Поживёшь у нас, питание — за наш счёт. А на мелочи — заработаешь.

"Ладно, ребята, давайте закругляться. Что-то я совсем расклеился", — махнул рукой дед, его веки тяжело опустились, а в морщинах у глаз застыла усталость долгого дня.

На ужин Семен достал из морозного ларя узелок с домашними пельменями — тесто тонкое, почти прозрачное, а через него просвечивала сочная начинка. Пока вода в чугунном котле закипала, я нарезал свежего укропа, его пряный аромат смешался с запахом сливочного масла, тающего в глиняной мисочке. Мы ели молча, обжигая губы, а пар от пельменей кружился под потолком кухни, создавая уютную дымку.

После ужина, когда последняя ложка сметаны была слизана с тарелки, мы пожелали друг другу покойной ночи — дед хрипловато крякнул, Семен дружески хлопнул меня по плечу.

Моя комната встретила меня треском поленьев в камине и ритмичным стуком дождя по оконному стеклу. Старый диван, обитый потертым бархатом, оказался неожиданно мягким — будто подстраивался под изгибы тела. По стенам плясали тени от пламени, оживляя странные символы на пожелтевших картах: то ли старинные маршруты, то ли магические схемы. Одна из карт изображала Великий Новгород, но с дополнительными кварталами, которых нет в современных путеводителях.

Я потянулся, хрустнув костяшками, и мысль ударила с новой силой:

У меня есть работа.

Пусть это всего лишь подзарядка артефактов. Пусть дед действительно мог взять меня из жалости.

Но теперь я не чужой в этом доме. Не гость-нахлебник.

Я что-то значил.

В камине треснуло полено, выбросив сноп искр. Я сжал кулаки, ощущая, как гордость разливается теплом — живым, как огонь в очаге, крепким, как рукоять дедова кортика.

Где-то за стеной скрипнула половица — Семен, наверное, роется в книгах перед сном. А за окном дождь запел тише, будто желая убаюкать меня перед завтрашним днем.

***

Позавтракав втроем свежезажаренной яичницей с хрустящим беконом и золотистыми тостами, каждый из нас отправился по своим делам. Дедушка, несмотря на недавнюю выписку, решил, что работа лечит лучше всяких больниц, и заперся в мастерской — оттуда вскоре донеслось мерное постукивание молотка и запах нагретого металла. Семен, торопливо проглотив последний кусок, схватил потрёпанный учебник по магической герменевтике и умчался в академию — видимо, сегодня была важная лекция.

А я… мне нужно было не просто приехать к восьми утра, но ещё и найти эту чёртову аудиторию Г-11, о которой я слышал впервые.

Утро встретило меня серым небом и холодным ветром. На подходах к университету уже толпились студенты — кто-то сонно ковырялся в телефонах, кто-то торопливо допивал кофе из бумажных стаканчиков. У проходной образовалась давка: все лезли без очереди, толкаясь локтями.

— Эй, где тут Г-11? — схватил я за руку парня постарше, вероятно, студента старших курсов.

Тот оценивающе посмотрел на меня, затем махнул рукой куда-то вглубь коридоров.

— Третий этаж, левое крыло. Но туда редко кого пускают…

Не дослушав, я рванул в указанном направлении.

8:00.

Я стоял перед огромной дубовой дверью с вытертой табличкой «Г-11». Она выглядела древней — массивные железные петли, резные узоры по краям, словно пережитки какого-то забытого культа. Дверь поддалась не сразу, с глухим скрипом, будто нехотя впуская меня внутрь.

Аудитория оказалась пустой и зловеще тихой.

Высокие потолки, затемнённые витражи, пропускающие тусклый свет, ряды старых деревянных парт с выцарапанными поколениями студентов символами… Но это было не главное.

Перед кафедрой, между первыми рядами и доской, на полу что-то лежало.

Я шагнул ближе.

На паркете была нарисована пентаграмма.

Не просто мелом — кровью.

В её углах стояли пять чёрных свечей, уже потухших, но воск ещё стекал по ним, будто их задули лишь минуту назад.

А в центре…

В центре лежала девушка.

Её тёмные волосы раскинулись по полу, как шлейф теней. Белое платье пропиталось алым, особенно вокруг ножа, торчащего из груди. Лезвие блестело в слабом свете — ритуальный кинжал с узором в виде змеи.

Я медленно опустился на колени, и тут узнал её.

Ольга.

Внучка Василисы Георгиевны, ректора.

Её лицо было бледным, почти фарфоровым, губы чуть приоткрыты, будто она хотела что-то сказать. Прекрасная и ужасная одновременно.

Я протянул руку, чтобы проверить пульс, но в этот момент…

За спиной раздался визг.

— УБИЙЦА!

Я резко обернулся.

В дверях стояла толпа студентов и молодая преподавательница с широко раскрытыми глазами. Одна из девушек указывала на меня дрожащим пальцем, её голос сорвался на крик:

— Это он! Он её убил!

Преподавательница, бледная как мел, выставила вперёд ладонь — явно готовясь к заклинанию.

— Не двигаться!

Я замер.

Сердце бешено колотилось.

Кровь на полу.

Нож.

Пентаграмма.

И все они смотрят на меня.

Похоже, меня только что подставили.

А самое страшное — я даже не знал, кому это было нужно.