Кортик: За честь и верность

Глава 16

Я проснулся от нестерпимого желания сходить в туалет и странного зуда в руках. Сознание возвращалось медленно – сначала я просто уставился в стену напротив, не понимая, почему она покрыта сотнями бабочек, застывших за стеклом в аккуратных рамках. Их крылья переливались в тусклом свете, создавая иллюзию движения.

«Это точно не сон?»

Я огляделся. Небольшой кабинет с витражным окном, сквозь которое пробивались лучи закатного солнца. Вдоль стен – дубовые стеллажи, доверху забитые старинными фолиантами. В одном из них, за стеклом, беспорядочно лежали странные артефакты и колбы с мутными жидкостями. На тумбочке справа – скелет ящерицы, собранный с хирургической точностью.

Слева гудела аппаратура: монитор показывал скачущую линию моего пульса и какие-то непонятные графики. В левую руку была введена капельница. Ниже пояса – простыня, а под ней… провода.

Сердце ёкнуло.

Я резко дёрнул ногами – они слушались, но были слабыми, как после долгого сна.

Аппаратура запищала, когда я вытащил капельницу и начал стягивать простыню. Дверь распахнулась, и в кабинет вошла медсестра – высокая, с густыми каштановыми волосами, собранными в тугой пучок, и… очень выразительными формами, которые даже скромный медицинский халат не мог скрыть.

«Я жив. Пока у меня есть пошлые мысли – я точно жив», – с облегчением подумал я.

— Стойте! Вам нельзя вставать! – её голос был бархатистым, но твёрдым.

— В туалет, – честно признался я.

— Подождите, тут есть утка, – она наклонилась, заглядывая под кровать, и от этого движения халат натянулся ещё сильнее.

Мне стало ещё хуже.

Но все фантазии развеялись при виде металлического судна, которое она достала.

— Можно я дойду сам? – попросил я.

— Не положено, – покачала головой медсестра.

— Мне нужно по-настоящему. Пожалуйста.

Она вздохнула, достала телефон и набрала номер. На том конце раздался радостный возглас: «Да, теперь можно!»

— Профессор разрешил, – сказала она, аккуратно снимая простыню.

Под ней оказалась длинная сорочка… без трусов.

«Ну вот, теперь стесняться уже поздно», – подумал я, опираясь на её плечо.

Мы медленно дошли до неприметной двери. За ней – душевая кабина и унитаз.

— Вам помочь? – спросила она.

— Спасибо, я сам, – резко ответил я и закрыл дверь.

Осознав, что рубашка воняет потом, гарью и чем-то едким — наверное, последствиями взрыва, — я начал рыться по шкафчикам в поисках чего-нибудь чистого. В одном из ящиков нашлась серая хлопковая рубашка с биркой «Лаборатория №7». Чужая? Или моя? Память была кашей, но сейчас было не до размышлений.

Потом я целый час плескался в душе, смывая с себя липкий налет лекарств, крови и чего-то еще, чего не хотелось идентифицировать. Вода то обжигала, то леденила кожу — контрастный душ помогал прояснить сознание. Боже, как же он прекрасен. Каждая струя будто смывала не только грязь, но и остатки тумана в голове.

Выйдя из душа, я наконец разглядел себя в зеркале. Тело покрывала сеточка шрамов — тонких, почти прозрачных, но образующих замысловатый узор, будто кто-то аккуратно сшил меня из кусков. «Регенерация третьей стадии» — почему-то мелькнуло в голове. Похоже, при взрыве я действительно сильно пострадал. Но все вроде на месте. Руки-ноги целы, внутренние органы не вываливаются. Даже… «Даже то, что должно быть ниже пояса, в порядке», — с облегчением подумал я, бросив взгляд вниз.

Посвежевшим и в приподнятом настроении я вышел из туалетной комнаты — и тут же встретился взглядом с парой горящих фанатичных глаз. Глазами исследователя, который только что обнаружил новый вид бабочки и уже достал булавки.

— Рад видеть тебя в добром здравии, — сказал профессор Зильберштейн, поправляя очки. Его длинные пальцы нервно постукивали по планшету, где мигали какие-то графики.

— А я говорил — сработает! — гордо провозгласил профессор Беркоф, размахивая папкой с надписью «Проект "Феникс"».

— Что сработает? — взволнованно спросил я, чувствуя, как по спине пробежал холодок.

— Давайте я поясню, — вмешался Денис Петрович, лаборант с вечно усталым лицом. — Но наш подопытный недалекого ума, поэтому ему не понять ваш профессиональный язык.

Я сжал кулаки. «Подопытный»?

— У меня для тебя есть несколько новостей, — продолжил лаборант, игнорируя мой взгляд.

— Давайте с плохой, — процедил я.

— Ну… из плохого — только то, что ты провалялся в искусственной коме две недели.

— Две недели?! А чего так долго? Ольгу с того света вытянули меньше чем за неделю! — вырвалось у меня.

— Ну, ты же не дочь ректора, — усмехнулся Денис Петрович. — Это, во-первых. А во-вторых, ты сам согласился на эксперименты Беркофа. Вот он и предложил проверить свою теорию.

— Какую теорию?! — гневно выкрикнул я, чувствуя, как по телу разливается адреналин.

Лаборант вздохнул и жестом показал Беркофу, что объяснит сам.

— Смотри. Возьмем наших древних предков. Как они становились магами жизни? Как развивался их дар изначально?

— Ну… наверное, лечили себе подобных. Травами, заговорами, вливанием энергии… — предположил я.

— Именно так! — оживился лаборант. — Если ты хочешь быть врачом, ты тренируешься, леча других. Но у этого метода есть особенность. «От чего лечим, тем и болеем» — грустная поговорка врачей. Она означает, что себя лечить куда сложнее. А если постоянно лечить только самого себя, что будет?

Я задумался.

— Дар атрофируется? И сможешь лечить только себя?

— Снова верно! — воскликнул Беркоф, и в его глазах вспыхнул тот самый огонь безумного ученого. — Но в твоем случае… У тебя несколько зародышей силы, и один из них — биоэнергия. Прокачка её позволяет стимулировать ускоренную регенерацию. Поэтому, когда я увидел тебя всего переломанного после взрыва, то подумал: «Сам Бог благоволит к нам!»

— Вы… что, специально не лечили меня до конца?!

— Мы вводили тебе питательные растворы, поддерживали жизненные функции, но дали твоему телу восстановиться самому, — спокойно сказал Зильберштейн. — И вот результат: за две недели ты полностью излечился. Твой зародыш Жизненной силы почти догнал зародыш Тьмы. Еще пара таких травм — и будет баланс.

Я почувствовал, как кровь отливает от лица.

— А если бы ваша идея не сработала?

Профессор Беркоф улыбнулся и, глядя куда-то поверх моей головы, процитировал:

— «О, сколько нам открытий чудныхГотовят просвещенья дух,И Опыт, сын ошибок трудных,И Гений, парадоксов друг…»

— Вы рискнули моей жизнью ради эксперимента?!

— Ну… технически ты уже был при смерти, — пожал плечами Денис Петрович. — Так что, считай, мы тебя спасли.

В голове что-то щелкнуло.

«Значит, теперь я их подопытный кролик. Навсегда».

И самое страшное — я сам на это согласился.

— Что ты помнишь перед тем, как очнулся здесь? — спросил лаборант, записывая мои слова на планшет.

Я задумался, пытаясь собрать воедино обрывки воспоминаний.

— Ну… я увидел, как у Марины в руках начал краснеть артефакт. Сначала он просто слегка светился, но потом… будто насыщался кровью. Я испугался, что он взорвется. И… — я резко оборвал себя, глядя на Дениса Петровича. — А что известно Давиду Арамовичу о прошлой ночи?

Лаборант хмыкнул, потирая переносицу.

— Детали ему не рассказывали. Просто в общих чертах — что тебе удалось в лаборатории Военной академии активировать способность Тьмы.

Я кивнул, сжимая кулаки. "Значит, главное скрыли".

— В общем… я вспомнил ощущение активации зародыша Тьмы и на инстинктах, из страха, повторил его. Удалось замедлить время… ну или ускориться — это вам, как специалистам, виднее. В общем, я выхватил у Марины артефакт и выпрыгнул в окно. — Я усмехнулся. — Пригодились тренировки в детстве: прыжки в воду со скалы.

— А дальше? — подтолкнул меня Денис Петрович.

— Падая, я отбросил артефакт подальше от здания… а потом — вспышка. И больше ничего не помню.

Профессор Беркоф одобрительно хлопнул в ладоши.

— Молодец! Сориентировался правильно. В вашей лаборатории что-то пошло не так, и у бедной Марины вышел неудачный опыт. Если бы ты не выпрыгнул в окно, пострадали бы все. Даже преподаватель не успел бы снизить поражающий эффект.

— Но это обычное дело в Магической Академии, — вздохнул Зильберштейн. — За всеми не уследишь, а практические опыты — лучший источник знаний.

Я почувствовал, как внутри что-то похолодело.

— А что потом было?

— Да в принципе ничего, — пожал плечами лаборант. — На взрыв сбежались преподаватели. Тогда-то профессор Беркоф и взял управление ситуацией на себя.

— А Марина? — спросил я, стараясь звучать нейтрально.

Беркоф покачал головой.

— О, она так испугалась. Бедная девочка. Все бормотала: «Я виновата, я виновата…» Даже заболела от нервов. В общем, взяла отгул на месяц и уехала к родителям в Москву.

"Слишком удобно", — мелькнуло у меня в голове.

— Денис Петрович, а когда я смогу попасть в Военную академию? Или… можно я позвоню Александру Васильевичу? Мне бы с ним переговорить.

Я старался говорить спокойно, но внутри все кипело. Воспоминания о словах Марины не давали покоя.

«Все ради мира…»

Показалось? Или действительно что-то было не так?

Но голословно обвинять я не мог. Да и… это явно выходило за рамки моей компетенции.

Лаборант и профессор переглянулись.

— Александр Васильевич сейчас… занят, — осторожно сказал Денис Петрович. — Но как только тебя выпишут, сможешь вернуться к учебе.

— А когда меня выпишут?

Беркоф улыбнулся.

— Когда мы закончим тестирование.

В его глазах мелькнуло что-то, от чего у меня сжалось сердце.

"Значит, я всё ещё подопытный".

За разговором я не заметил, как ко мне бесшумно подкрался профессор Беркоф. Вдруг — резкая боль в плече. Я вздрогнул и резко развернулся, уже понимая, что произошло.

— Скальпель, — прошептал я, глядя на тонкую алую полоску, выступившую на коже.

— Профессор! — воскликнул лаборант, но Беркоф лишь восторженно улыбался, разглядывая свою «работу».

— Да всё нормально! Смотрите же — работает!

Мы все замерли, наблюдая, как рана начинает заживать. Сначала остановилась кровь, потом края пореза стянулись, образовав красный, воспалённый шрам. Затем он побледнел, стал тоньше, и наконец — бесследно исчез.

— Денис Петрович, подсоединяй датчики! Сейчас сделаем пару замеров! — Беркоф лихорадочно потирал руки, его глаза горели нездоровым азартом. — А ты, Петя, не стесняйся, говори, что чувствуешь. Всё говори!

Я сглотнул. Боль была, но не сильная — скорее, ощущение жжения, будто под кожей шевелились тысячи муравьёв.

— Зуд… и тепло, — пробормотал я.

— Прекрасно! — Беркоф записывал что-то в свой планшет.

Тут Зильберштейн, до этого молча наблюдавший, задумчиво почесал подбородок.

— А может быть… мы ему что-то отрежем?

В комнате повисла тишина.

— Конечно, Петр — не ящерица, — добавил он, бросая взгляд на стоящий в углу скелет рептилии. — Хвоста у него нет.

И тут я не сдержался.

В моей следующей минутной тираде из приличных слов были только предлоги «в» и «на».

Профессор Зильберштейн строго посмотрел на меня и веским тоном произнёс:

— Петр, будьте мужчиной. Ваше имя впишут в анналы истории.

После этой фразы я ещё раз повторил свою тираду, особо витиевато обыграв слово «анналы».

— Успокоился? — спросил Беркоф спустя пять минут, когда я наконец перевёл дух.

— Да, — процедил я, чувствуя, как пульс медленно приходит в норму.

— Подключайте аппаратуру, — скомандовал профессор.

Я не стал сопротивляться. Потому что понимал: лучше так, чем они оглушат меня чем-нибудь вроде эфира — и во имя науки начнут отрезать несуществующие хвосты… или что-то похожее.

Аппаратура зажужжала, датчики холодными присосками присосались к моей коже.

— Начинаем, — прошептал Беркоф, и в его голосе звучало что-то пугающее.

Я закрыл глаза.

"Главное — выжить… А там разберёмся".

За окном начинало темнеть. Багровые полосы заката медленно тонули в серой дымке, а я сидел, обхватив голову руками, чувствуя, как веки наливаются свинцом. Сколько часов они меня мучили? Вкололи какую-то дрянь, заставляли активировать зародыши, измеряли каждую вспышку магии...

— Может, хватит? — прохрипел я, потирая онемевшую от датчиков руку.

Денис Петрович, бросив взгляд на мои побледневшие губы, вступился:

— Уважаемые профессора, заметьте — объем универсальной магии значительно уменьшился, а прогресс роста ядра жизненной силы почти не наблюдается.

Беркоф нахмурился, постукивая карандашом по графику.

— Да... Теория требует доработки. — Он медленно улыбнулся, и в его глазах вспыхнул тот самый хищный блеск. — А потом надо будет проверить на практике.

Я содрогнулся.

— А можно мне домой поехать? — взмолился я, глядя на своих садистов с немой надеждой.

Беркоф задумался, почесывая щетинистый подбородок.

— Думаю, можно. Тут мы уже ничего не сделаем.

— Спасибо! — выдохнул я, и в голосе прорвалась такая искренняя благодарность, что даже Зильберштейн хмыкнул.

— Денис Петрович, сообщите лейтенанту, что я хочу с ним поговорить, — напомнил я, с трудом поднимаясь с кресла.

— Да, хорошо. — Лаборант покопался в ящике и протянул мне мой телефон. — Вот, только он разряжен. Я попробую организовать вашу встречу после обеда.

— Езжай домой. — Внезапно в разговор встрял Беркоф, не отрываясь от записей. — Твой друг Семён тут каждый день пороги обивал перед занятиями.

Я замер. Сенька? Неужели правда прорвался через все кордоны?

— Тебя отвезут, не волнуйся, — успокоил Денис Петрович. — Наши тоже дежурили... на всякий случай.

Его взгляд непроизвольно метнулся к запотевшему окну, и в этот момент я осознал - за этими стенами действительно кто-то есть. Невидимые глаза наблюдали, чьи-то терпеливые руки сжимали оружие, готовые вмешаться по первому сигналу. Но в тот момент меня это волновало меньше всего.

Ноги подкашивались от изнеможения, когда я, опираясь о дверной косяк, выбрался на свежий воздух. Вечерний ветерок ласково коснулся моего воспалённого лица, а в метрах двадцати у тротуара терпеливо ждал тот самый, уже родной микроавтобус.

Я буквально рухнул на прохладный кожзам сиденья, позволив векам сомкнуться. Перед глазами тут же поплыли желанные образы: родные стены квартиры, где пахнет чаем и старой древесиной; свежие пироги с вишней, томящиеся на кухне; моя собственная, такая родная кровать с продавленным матрасом... О боже, как же я мечтал оказаться подальше от этого безумного места, где учёные в белых халатах смотрят на людей, как на коллекцию редких насекомых.

Где-то в глубине сознания шевелилась тревожная мысль - завтра всё начнётся сначала. Новые тесты, новые эксперименты, новые кошмарные открытия о самом себе. Но сейчас, в этот благословенный момент, всё что мне было нужно - просто заснуть. Заснуть и хотя бы на несколько часов забыть, кто я и где нахожусь.

На пороге меня встретили так, будто я вернулся с войны. Семён буквально влетел в прихожую, с размаху обхватив меня в объятия. Его сильные руки сжимали так крепко, что в груди защемило.

"Живой, чертяка!" - повторял он, похлопывая по спине. За его широкой спиной, опираясь на резную дубовую трость, стоял дедушка Степан Фёдорович. Морщинистое лицо старика озаряла редкая улыбка - он редко показывал эмоции, но сейчас глаза его светились искренней радостью.

Они бережно проводили меня на кухню, где воздух был наполнен ароматами свежеиспечённого хлеба и пряных трав. Семён сразу засуетился у плиты:

"Тебе нужен куриный бульон, для восстановления сил!"

Но дедушка лишь фыркнул и тростью стукнул по полу, пресекая суету:"Бульон - для хилых горожан. Настоящему мужчине нужен борщ. Настоящий, наваристый, с салом и горчицей."

И вот я сижу перед дымящейся тарелкой, где густой борщ отливает рубиновым оттенком. Рядом - ломоть тёмного хлеба с хрустящей корочкой и несколько толстых кусков сала с прожилками. Хотя я и отмахивался от расспросов, Семён, разгорячённый, уже вовсю размахивал руками:

"Ты бы видел себя тогда! Когда у Марины этот артефакт заалел... Преподаватель едва успел щиты поднять, а ты - раз! - и уже рядом с ней. Потом - хоп! - и в окно! Прямо как в тех голливудских боевиках!"

Его рассказ прерывался взмахами рук, будто он снова переживал те события. Глаза горели неподдельным восхищением.

"А потом... Потом всё здание затряслось. Стекла посыпались вниз. Народ сбежался, полиция примчалась... А тебя этот Беркоф куда-то уволок - откуда он вообще взялся?"

Семён нахмурился, вспоминая неприятные детали:"Даже дедушка, когда потребовал тебя в больницу перевести, ничего не добился. Сам ректор Витязев лично сказал, что 'так надо'."

Я медленно крутил ложку в борще, чувствуя, как тепло распространяется по пальцам. После паузы осторожно спросил:"А Марина... Что с Мариной?"

"После того дня её и не видели," - пожал плечами Семён. - "Рыдала, у всех прощения просила... Полиция показания записала. Преподаватель подтвердил, что 'не уследил'."

Кивнув, я перевёл разговор на более насущное:"Семён, я две недели пропустил. В академии ты меня подтянешь, в военной части помогут... Но с медицинским факультетом проблема."

Тут вмешался дедушка, его голос звучал обнадёживающе:"Не переживай. Ректор Шуппе звонила. Сказала - как оклемаешься, на выходных заходи. Её сын тебя подтянет, с внучкой домашку делать будешь."

Облегчение разлилось тёплой волной."Спасибо... Пойду посплю."

Сытый и уставший, я едва добрался до кровати. Сознание уплывало в тёплый туман, когда...

Резкий звонок разорвал тишину. Семь утра. Телефон на тумбочке вибрировал, заставляя проснуться. С трудом поднёс аппарат к уху.

"С третьим рождением," - прозвучал в трубке голос Александра Васильевича. В его тоне была непривычная напряжённость. "Одевайся и выходи. Поедем в лабораторию."

Пауза. Затем тише, но чётче:"Нам есть что обсудить."