Кайран Вэйл. Академия Морбус

Глава 25. Новое утро

Тишина была не просто отсутствием звука. Это был вакуум, высасывающий из ушей последние отголоски грома, вырывающий из лёгких память о крике. Мы стояли в полном мраке, и только прерывистое, хриплое дыхание Леона и моё собственное выдавало, что мы ещё живы. Бэлла дышала почти неслышно, затаившись, как зверь в засаде.

Сначала показалось, что ничего не изменилось. Тот же холодный, мёртвый воздух, та же давящая пустота, исходящая от стен. Но постепенно, сквозь оглушенность, я начал различать отзвуки. Не снаружи — стены «Редуктора» были идеальным поглотителем. Изнутри. В моей собственной пустоте.

Она больше не была голодной. Она была… насыщенной. Переполненной до краёв чудовищным пиром, который я устроил, разорвав узел. Во мне булькало, клокотало и медленно оседало море искажённой энергии, боли, обрывков сознаний — весь тот хаос, что я проглотил и выплюнул обратно в основание мира.

Я чувствовал себя сосудом, наполненным расплавленным свинцом кошмаров. Было тяжело. Невыносимо тяжело. Но под этим весом не было привычного, ненасытного желания поглотить ещё. Была странная, оглушённая сытость. И усталость. Такая вселенская усталость, что казалось, я никогда больше не смогу пошевелить ни единой мыслью.

— Свет, — хрипло сказала Бэлла. Её голос прозвучал в темноте неожиданно громко.

Леон что-то забормотал, послышался звук шарившегося по складкам мантии, потом слабый, дрожащий луч кристаллического фонаря вырвался в темноту, осветив наши лица — бледные, испачканные пылью и кровью, с широкими, невидящими от шока глазами. Луч скользнул по стенам. Они были целы. Гладкие, тёмные, без единой трещины. «Редуктор» держался.

Бэлла медленно опустилась на пол, прислонившись спиной к холодной металлической поверхности. Она вытерла кровь со лба тыльной стороной ладони, оставив грязный размазанный след.

— Всё, — выдохнула она. — Мы сделали. Чёрт возьми, мы это сделали.

В её голосе не было триумфа. Было только пустое изумление, как у человека, который потянул за рычаг сброса и только теперь осознал, что находился внутри бомбы.

Леон последовал её примеру, съехав по стене в сидячее положение. Он снял очки, но не стал их протирать, просто зажал в кулаке и уставился в пустоту перед собой.

— Каскадный отказ, — пробормотал он. — Полный и необратимый. Геоматические связи разорваны. Защитные матрицы… они не просто отключены. Они уничтожены. Нет даже фонового шума. — Он поднял на меня взгляд, и в его глазах читался чистый, научный ужас. — Ты не просто обрушил систему, Кайран. Ты вырвал ей сердце и мозг одновременно. От Морбуса осталась… физическая оболочка. Руины, наполненные активной, нестабильной магией, лишённой управления.

— А люди? — спросил я, и мой голос сорвался на хрип.

Леон безнадёжно махнул рукой.

— Статистически… часть погибла сразу в зонах прямого воздействия. Часть, возможно, выжила в периферийных помещениях, как мы надеялись. Но без системы… без её законов, подавляющих одни виды магии и усиливающих другие… — он сглотнул, — …выживание — вопрос часов. Максимум дней. Магия выйдет из-под контроля. Артефакты проснутся. И то, что было заперто в Трещине… оно теперь не сдержано.

Мы сидели в молчании, слушая его слова, которые висели в воздухе тяжёлыми, ядовитыми гроздьями. Мы не освободили никого. Мы устроили бойню. И сами заперлись в самом её эпицентре.

Бэлла первая вышла из ступора. Она встала, её движения были резкими, отрывистыми.

— Лежать и лить слёзы — бесполезно. Мы живы. Значит, есть шанс, что живы и другие. Нам нужно оценить обстановку. Проверить запасы. Понять, как долго мы можем здесь продержаться.

Она была права. Инстинкт выживания, выдрессированный в Морбусе, пересилил шок. Леон, с трудом поднявшись, начал обследовать помещение при свете фонаря. «Редуктор» оказался небольшим, круглым залом диаметром метров десять. Кроме входа, через который мы вошли, других очевидных выходов не было. В центре находился тот самый терминал с жёлобом, сейчас тёмный и безжизненный. Вдоль стен стояли ряды ниш, похожих на ячейки, но все они были пусты. Ни воды, ни еды. Только холодный металл и тишина.

— Воздух… циркулирует, — заметил Леон, поднеся руку к едва заметной щели в стене у пола. — Система вентиляции автономна. Значит, задохнуться не должны. Но без воды…

— Долго не протянем, — закончила Бэлла. Она подошла ко мне. — Кайран. Как ты?

Я попытался встать. Ноги подкосились. Бэлла успела подхватить меня.

— Тяжело, — признался я. — Внутри… всё переполнено. Как после того праздника, только в тысячу раз хуже.

Она кивнула, изучающе глядя мне в лицо.

— Нужно это как-то… переварить. Выпустить. Иначе ты сойдёшь с ума или взорвёшься. Чувствуешь, что можешь это контролировать?

Я сосредоточился на бурлящей внутри массе. Раньше голод был хищником, целенаправленным и жадным. Теперь это было море, бушующее в сосуде. Я попытался, как раньше, сжать его, уплотнить. Боль ударила в виски, и я застонал.

— Нельзя сжимать, — прошептала Бэлла, будто читая мои мысли. — Нужно… распределить. Растворить в себе. Принять. Это теперь часть тебя. Ты не просто поглотил силу. Ты поглотил сам акт разрушения системы. Ты носишь в себе её смерть.

Её слова были ужасны. Но в них была правда. Я больше не был просто дырой, всасывающей магию. Я стал могилой для целого мира. И мне предстояло научиться жить с этим.

Мы провели в «Редукторе», как потом выяснилось по моим смутным ощущениям времени, около суток. Спали урывками, прижавшись друг к другу для тепла. Говорили мало. Леон время от времени прикладывал ухо к двери, пытаясь уловить хоть что-то снаружи, но безуспешно. Бэлла методично проверяла каждый сантиметр стен, ища хоть какую-то слабину, скрытую панель — всё безрезультатно. Мы были в идеальной тюрьме, которую сами же и выбрали в качестве убежища.

На вторые «сутки» кончилась вода в моей фляге. Жажда начала скрести горло сухими когтями. Отчаяние, тупое и безвыходное, начало подкрадываться. Мы сделали всё, что задумали. Мы сломали тюрьму. И теперь умрём в самой прочной её камере. Ирония была настолько чудовищной, что хотелось смеяться.

Именно тогда дверь вздрогнула.

Не со взрывом. С тихим, механическим шипением, как будто где-то далеко, в мёртвой системе, сработал аварийный механизм, питаемый последними крохами энергии.

Мы вскочили, замерли. Леон выключил фонарь. В полной темноте щель между дверью и косяком расширилась, впуская внутрь полоску света. Не яркого. Тусклого, дрожащего, как от далёкого пожара, но это был свет. И с ним ворвался звук.

Не рёв. Не гул. Тихий, многоголосый шёпот разрушения. Скрип камня, шелест осыпающейся штукатурки, далёкие, приглушённые крики, похожие на птичьи. И запах. Запах дыма, озона, пыли и… свободы. Горькой, страшной, пахнущей смертью, но свободы.

Дверь отъехала ровно настолько, чтобы можно было протиснуться.

Мы переглянулись. Никто не двигался. Это могла быть ловушка. Остаточный импульс системы. Или кто-то снаружи.

Бэлла первая сделала шаг.

— Сидеть здесь — значит сгнить заживо, — тихо сказала она. — Я иду смотреть.

— Я с тобой, — сказал я, вставая. Ноги налились свинцом, но держали.

Леон, после секундного колебания, кивнул.

Мы по одному протиснулись в щель. И замерли.

Коридор, который вёл к «Редуктору», был почти цел. Но «почти» — было ключевым словом. Стены покрыла паутина трещин, светящихся изнутри слабым, больным багровым светом. Пол был усыпан обломками камня и чем-то похожим на стеклянную крошку. Воздух висел неподвижный, густой, пыльный, но в нём не было привычного давления магического поля. Его не было вообще. Была лишь лёгкая, непривычная пустота, как после грозы.

Мы двинулись наверх, к выходу из подземелий. С каждым шагом картина разрушения становилась яснее. Катакомбы, где мы бывали раньше, были неузнаваемы. Проходы обрушивались, пересекались причудливыми, выросшими как грибы кристаллическими структурами цвета запёкшейся крови. В некоторых местах из стен сочилась тёмная, маслянистая жидкость, которая шипела, попадая на камень. Попадались и следы боёв — обугленные пятна на стенах, сломанное оружие, обрывки мантий. Трупов, к нашему облегчению, не было. Либо их унесло волной коллапса, либо…

Мы не стали думать об «либо».

Поднявшись на уровень жилых помещений, мы упёрлись в завал. Целый этаж рухнул, перегородив проход грудой камней, переплетённых стальными балками, будто гигантская лапа сжала башню. Обходить пришлось через лабораторный корпус. Здесь было ещё страшнее. Некоторые помещения выглядели нетронутыми, но внутри них царил хаос иного рода — столы были покрыты инеем или, наоборот, оплавлены, с приборов свисали сосульки застывшего, цветного света. В одной из лабораторий мы нашли источник воды — лопнувшую трубу, из которой тонкой струйкой сочилась чистая, холодная влага. Мы напились, как звери, наполнили фляги, и это маленькое чудо придало сил.

Наконец мы выбрались во внутренний двор — тот самый Нейтральный Пол, где когда-то фонтан с чёрной водой был символом хрупкого перемирия.

Фонтана не было. На его месте зияла воронка, уходящая в темноту нижних уровней. Чёрная вода утекла вниз. Небо… неба не было видно. Высокие башни Морбуса ещё стояли, но некоторые из них были сломаны, как спички, другие накренились, готовые рухнуть. А там, где должен был быть купол неба, висела пелена. Не туман. Не дым. Что-то вроде искажённого, дрожащего марева, сквозь которое пробивался тусклый, неясный свет — не солнца, не луны. Свет умирающего мира или рождающегося — было непонятно.

И тишина. Та самая, оглушительная тишина после битвы, нарушаемая лишь отдалёнными скрипами, шёпотами и иногда — криком, быстро обрывающимся.

Мы стояли среди руин, которые создали, и не могли вымолвить ни слова. Всё, что мы знали, весь наш ад, наш дом, наша тюрьма — лежало в руинах. И мы были живы среди этого.

Первым пришёл в себя Леон. Он медленно обернулся, его взгляд скользил по очертаниям разрушенных башен, по трещинам в земле.

— Геометрия хаоса, — пробормотал он. — Новая конфигурация. Нестабильная, но… существующая. Законы изменились. Магия… она теперь течёт не по каналам. Она… пульсирует. Вспышками. Как молнии в этой пелене. — Он посмотрел на нас. — Мы не просто всё разрушили. Мы всё… перезапустили. В случайном, хаотичном режиме.

— Сколько выжило, как думаешь? — спросила Бэлла, её голос был жёстким.

— Не знаю. Но они есть. — Леон указал на дальний конец двора. Там, в тени уцелевшей аркады, мелькнуло движение. Несколько фигур, осторожно выглядывающих из укрытия.

Мы не стали к ним приближаться. Не знали, кто это — бывшие враги, нейтралы, или те, кто сошёл с ума от произошедшего. Вместо этого мы нашли относительно целое, полуразрушенное крыльцо у стены и сели, наблюдая.

Картина прояснялась медленно. Морбус не был уничтожен полностью. Он был сломан, изуродован, но стоял. И в его руинах теплилась жизнь. Мы видели, как небольшие группы людей — студентов в порванных мантиях, нескольких преподавателей — осторожно перемещались от укрытия к укрытию, разыскивая выживших, воду, еду. Слышались обрывочные переклички. Видели, как двое старшекурсников из Домов Когтей и Костей, забыв вражду, вместе расчищали завал, пытаясь добраться до заваленной кладовой. Видели, как профессор Чертополох, её зелёная мантия, покрытая пылью, руководила импровизированным лазаретом у стены, где лежали раненые.

Система пала. Дома пали. Остались только люди. Напуганные, травмированные, но живые. И в их действиях не было прежней иерархии, был лишь инстинкт выживания и странная, осторожная солидарность катастрофы.

— Сирила нет, — тихо заметила Бэлла, всматриваясь в группы. — И Ректора… — она не договорила.

Я вспомнил его фигуру на гребне искажённой волны, его взгляд. Он проиграл. Но в его поражении было что-то… завершённое. Как будто он наконец-то достиг конца той бесконечной функции, что выполнял.

Нас заметили. Сначала настороженно, с опаской. Потом узнали. Шёпот пополз по двору:

«Вэйл… Ситцен… Харт… Это они… они были в эпицентре…»

Взгляды были разными: в некоторых читался немой вопрос, в других — страх, в-третьих — зарождающаяся, тёмная благодарность. Никто не подошёл. Мы были призраками, духами-мстителями, вернувшимися из самого сердца бури.

Когда стемнело (тьма спустилась быстро, пелена на небе поглотила последний свет, и мир погрузился в глубокие, непроглядные сумерки, нарушаемые лишь призрачными всполохами блуждающей магии и редкими кострами выживших), Бэлла встала и протянула мне руку.

— Идём. Нам нужно укрытие получше. И, возможно… нам нужно показать им, что мы не призраки.

Мы нашли полуразрушенную аудиторию недалеко от места, где когда-то была наша комната семь. Крыша частично обрушилась, открывая вид на искажённое небо, но стены держались. Внутри уже ютились несколько человек — испуганные первокурсники из разных Домов. Увидев нас, они съёжились. Бэлла, не говоря ни слова, начала действовать. Она нашла относительно целый угол, расчистила его от обломков, развела небольшой, почти бездымный огонь из обломков мебели, используя свою способность высечь искру из остаточной магии в воздухе. Леон, оправившись, отправился на разведку и вернулся с находкой — ящиком сухих пайков из заваленного склада столовой, чудом уцелевшим.

Мы ели молча, поделившись с другими. Простые действия — развести огонь, найти еду, расчистить место — оказались мощнее любых слов. Они показали, что мы не боги и не монстры. Мы такие же выжившие, просто знающие немного больше о том, как устроен этот новый, страшный мир.

Когда первокурсники уснули, сбившись в кучу у огня, мы с Бэллой вышли под «звёзды» — те самые блуждающие, хаотичные вспышки в небесной пелене.

Она стояла рядом, её плечо касалось моего. Мы смотрели на руины нашей тюрьмы.

— Ну что, архитектор? — тихо спросила она. Её голос был усталым, но в нём не было горечи. Была лишь странная, опустошённая ясность. — Будем строить что-нибудь новое? Или сначала найдём, где тут можно поспать?

Я посмотрел на неё. На её лицо, освещённое мерцающим светом с неба, на ссадину на лбу, на упрямый, несломленный уголок губ. Я посмотрел на руины, где в тёмных провалах ещё теплились огоньки жизни. Я прислушался к себе. К той пустоте внутри, что была теперь наполнена смертью целого хоть и маленького мира, но под этим слоем шлак находилось… нечто иное. Не голод. Не ярость. Усталость, да. Боль, да. Но и странное, тихое чувство. Не победы. Окончания. Как после долгой, изнурительной болезни, когда наступает тишина, и ты понимаешь, что просто жив. И всё.

— Сначала поспать, — ответил я, и мои губы дрогнули в чём-то, отдалённо напоминающем улыбку. — А потом… посмотрим. Может, и построим. Только на этот раз… без чертежей. Без узлов. Без редукторов.

Она кивнула и взяла меня за руку. Её пальцы были холодными, но цепкими.

— Без редукторов, — согласилась она.

Мы стояли так ещё некоторое время, двое детей на пепелище взрослого ада. Мы убили наш мир. Мы уничтожили тюрьму, ставшую домом. Мы были чудовищами и спасителями, палачами и освободителями в одном лице. И теперь нам предстояло жить с этим. Жить в новых руинах, под новым, больным небом, с новой магией, пульсирующей в наших жилах и в воздухе.

Путь вперёд был тёмным, непредсказуемым, полным опасностей. Но он был нашим путём. Не проложенным системой. Не предопределённым Ректором. Нашим.

Я взглянул вверх, на дрожащую пелену, и впервые за долгое время не пытался услышать в ней ритм, узор, смысл. Пусть будет хаос. Пусть будет тишина. Пусть будет что будет.

Мы повернулись и пошли обратно к огню, к нашим немногим спасительным запасам, к нашим случайным, испуганным союзникам. Впереди была ночь в разрушенном мире. А за ней — неизвестность.

И это было страшно. Но это была наша неизвестность. Наша новая, дикая, непредсказуемая жизнь. И мы шли навстречу ей вместе.

— Что теперь будем делать? — тихо спросил Леон, поглядывая на другую группу бывших учеников.

Я не ответил. Потому что ответа не было. Было только утро, которое должно было наступить после этой долгой, долгой ночи. И шаг, который нужно было сделать ему навстречу.