Кайран Вэйл. Академия Морбус

Глава 24. Сердце Бури

Полночь в Морбусе не была временем тишины. Это был час, когда сама академия, казалось, делала глубокий, гулкий вдох, вбирая в себя дневные шумы, страхи, мысли и перемалывая их в своём каменном нутре. Но в эту ночь тишина была иной. Она была натянутой, как струна перед щипком, звенящей от невысказанного напряжения. Воздух в коридорах стоял неподвижно, тяжёлый и густой, будто пропитанный свинцовой пылью.

Мы шли к Залу Сердцевины — я, Бэлла и Леон. Нас сопровождал Сирил Веспер, его лицо было бесстрастной маской, но в узком взгляде, который он бросил на меня перед выходом из Склепа, я прочитал нечто вроде холодного, профессионального любопытства. Он видел в мне инструмент, который вот-вот применят для тончайшей работы. Он не знал, что инструмент затачивали для удара в спину тому, кто его держит.

Бэлла шла рядом, её сизая мантия сливалась с полумраком. Она не смотрела на меня. Её взгляд был устремлён вперёд, сосредоточен, пуст. Она превратилась в свою роль до конца — верного помощника, деловитого и незаметного. Только я, зная каждую микротрещину в её броне, чувствовал ледяную дрожь, исходящую от неё, и видел, как слишком часто сжимаются и разжимаются её пальцы, спрятанные в складках ткани.

Леон шёл сзади, сгорбившись, будто под невидимым грузом. Он нёс тяжёлый, покрытый рунами ларец с «ритуальными фокусами» — на деле, с пустышками и диверсантским оборудованием, которое мы с Бэллой подготовили за последние сутки в глубокой тайне даже от него. Его расчёты были закончены. Шанс на локализованный коллапс, по его последним, самым оптимистичным выкладкам, составлял около девятнадцати процентов. Шанс на то, что мы доберёмся до «Редуктора» — девяти. Шанс выжить в нём более суток — менее пяти. Цифры висели, между нами, призрачными, леденящими душу знаками.

Зал Сердцевины был огромным, круглым помещением в самом центре центральной башни. Его купол, уходящий в непроглядную тьму, был усеян мерцающими, как звёзды, кристаллами, которые не светили, а лишь поглощали малейшие блики. В центре зала, на невысоком пьедестале из чёрного обсидиана, пульсировала Сердцевина. Это был не огонь и не свет. Это была сфера чистой, сконцентрированной вибрации, звёздная пыль, запертая в форме идеального шара. От неё исходил тот самый всепроникающий гул, фундамент реальности Морбуса. И сейчас этот гул звучал тревожно, с надрывом, как сердцебиение в предынфарктном состоянии.

Вокруг пьедестала был выложен сложный, многослойный круг из металлических пластин, инкрустированных серебром и тёмным камнем. Узоры на них повторяли ту самую мандалу из изначального чертежа. На некоторых ключевых точках круга уже стояли фигуры в тёмных мантиях — старшие архивариусы, мастера геоматики, несколько незнакомых мне магов с пустыми, сосредоточенными лицами. Они были частями механизма. Шестерёнками.

И среди них, у самой кромки круга, стоял Ректор. Он был одет не в привычную мантию, а в простые, чёрные одежды, лишённые даже намёка на украшения. Его руки были обнажены, бледные и длинные. Капюшон был откинут.

Впервые я увидел его лицо.

Оно не было страшным или уродливым. Оно было… старым. Не в смысле морщин — кожа была натянутой, почти восковой. Старым в смысле глубины. В глазах, цвета тёмного свинца, в них была такая усталость, такая тяжесть веков и неподвижных решений, что от них веяло холодом древней гробницы. Это был взгляд не человека, а функции. Функции «Ректор», прошитой в само тело Морбуса.

Его глаза встретились с моими. В них не было ни одобрения, ни угрозы. Была лишь констатация: инструмент доставлен. Можно начинать.

— На места, — его голос, тихий, но отчётливый, разрезал гулкое молчание зала.

Сирил жестом указал Бэлле и Леону отойти к стене, в ряды других наблюдателей — младших ассистентов. Леон, бледный как полотно, поставил ларец у ног Ректора и отступил, чуть спотыкаясь. Бэлла сделала это безупречно, её лицо было маской послушания. Только я видел, как её взгляд на долю секунды скользнул по мне, неся в себе весь океан нашего общего страха и решимости.

Мне указали на точку в круге — прямо напротив Ректора, между двумя изгибами мандалы. Я встал. Камень под ногами был тёплым, почти живым, и вибрировал в такт пульсации Сердцевины.

Ректор поднял руки. Маги вокруг круга синхронно сделали то же самое. Зазвучало низкое, монотонное гудение — не голоса, а резонанс их магии с узорами на полу. Воздух в зале загустел ещё сильнее. Давление на барабанные перепонки стало болезненным.

— Система страдает, — заговорил Ректор, и его слова, казалось, вплетались в гул, становясь его частью. — В её основании зияет рана. Накопился гной искажений. Сегодня мы не будем его сдерживать. Мы выпустим его. Очистим огнём. И в чистоте рождённой боли выстроим новый фундамент.

Он посмотрел на меня.

— Кайран Вэйл. Ты — проводник. Ты — клапан. Твоя пустота станет каналом. Ты примешь в себя первый, самый ядовитый выброс. И через тебя, как через фильтр, очищенная энергия вернётся в Сердцевину, перестроив её плетение. Не борись с потоком. Прими его. Направь его по контурам, которые ты чувствуешь под ногами. Стань мостом между болезнью и исцелением.

Он давал последние инструкции. И я кивал, делая вид, что впитываю каждое слово. Внутри меня Голос бушевал, нетерпеливый и жаждущий.

«Скоро… скоро… откройся… дай потоку войти… и тогда… тогда мы покажем ему, что такое настоящий поток…»

От неожиданности у меня перехватило дыхание! Он вернулся! Но времени на беседы уже не было…

Ритуал начался. И я старался не подать виду.

Гудение усилилось, превратившись в оглушительный рёв. Кристаллы на куполе вспыхнули кроваво-багровым светом. Узоры на полу под моими ногами зажглись, линия за линией, заполняясь жидким, холодным пламенем. От Сердцевины потянулись щупальца искривлённого света, они дрожали, как в лихорадке, и упирались в пространство где-то под восточным крылом — прямо в тот самый узел.

Я почувствовал его пробуждение.

Это было похоже на то, как просыпается гигантский, слепой, безумно страдающий зверь. Волна боли, гнева, бесконечного, извращённого голода рванулась оттуда, из глубины фундамента. Она искала выход. И она устремилась ко мне.

Ректор и маги вокруг круга создавали воронку, направляя этот поток прямо в мою точку. Я был клапаном. Единственным отверстием в дамбе.

— Теперь! — крикнул Ректор, и его голос прозвучал над рёвом, как удар топора.

Я закрыл глаза. И отпустил все заслонки.

Поток хлынул в меня.

Это было не как раньше. Не точечное поглощение. Это было похоже на то, как если бы тебя поставили под водопадом, только из расплавленного свинца, боли и безумия. Мир распался на осколки агонии. Я видел вспышки — лица студентов, исчезнувших за долгие годы, их последние мгновения страха; обрывки проклятий, вплетённых в стены; древний, вселенский ужас самого акта создания этой тюрьмы; ярость и отчаяние того, что было заперто в Трещине и чьим отголоском была эта система.

Боль была за пределами любого описания. Она прожигала не нервы, а саму ткань души. Я закричал, но не услышал своего крика в рёве мира.

Но сквозь боль я чувствовал направление. Чувствовал, как Ректор, стоящий напротив, как мощный магнит, пытается вытянуть эту искажённую энергию через меня, пропустить по заранее проложенным в круге каналам, очистить, «пересоздать». Его воля была железной, холодной, неумолимой. Он был мастером, уверенным в своём контроле.

Именно этого мы и ждали.

Я не стал сопротивляться его тяге. Наоборот. Я помог ей. Я открылся ещё шире, ускорил поток, позволил ему хлынуть через меня с такой силой, что маги вокруг круга ахнули, а некоторые отшатнулись, не в силах удержать свои позиции. Ректор принял это за успех, за полное подчинение инструмента. В его свинцовых глазах мелькнуло удовлетворение.

А затем, в самый пик потока, когда я уже чувствовал, как моё сознание вот-вот разлетится на атомы под этим напором, я сделал то, для чего пришёл.

Я не направил энергию по его каналам.

Я развернул её.

Всю. Всю эту чудовищную массу боли, искажений, накопленного за века хаоса. Я, пользуясь тем, что Ректор открыл прямой канал между узлом и мной, а сам был сконцентрирован на управлении, стал не фильтром, а зеркалом. Не мостом, а рефлектором.

И выпустил всё обратно.

Не в Сердцевину.

В сам узел.

В слабое звено. В точку бифуркации. В ту самую трещину в фундаменте.

На это ушла доля секунды. Но для мира Морбуса это растянулось в вечность.

Рёв стих. Наступила абсолютная, оглушительная тишина.

Потом раздался Звук.

Не грохот. Не взрыв. Звук рвущейся ткани реальности. Высокий, чистый, леденящий душу визг, от которого треснули несколько кристаллов на куполе. Узоры на полу погасли. Свет Сердцевины дрогнул, померк.

Ректор стоял неподвижно. Его лицо не выражало ничего. Потом медленно, очень медленно, он посмотрел на свои руки, будто впервые видя их. Из его носа, ушей, уголков глаз выступили тонкие струйки чёрной, густой жидкости. Не крови. Чего-то иного.

— Что… — он начал, и его голос был тихим, удивлённым, почти детским. — Что ты сделал?

Я не отвечал. Я упал на колени, истощённый, опустошённый до дна, но в голове у меня стоял торжествующий, безумный рёв Голоса.

«ДА! СДЕЛАНО! ЕГО РАЗОРВАЛО!»

А потом мир пришёл в движение.

Пол под нами вздыбился, не как при землетрясении, а как кожа на спине разъярённого зверя. Каменные плиты трескались, взлетали в воздух, крошились в пыль. Купол зала затрещал, и с него посыпались осколки тёмного стекла. Сердцевина замигала, как перегруженная лампочка, и её ровный гул превратился в хаотичный, сбивающийся вой.

— Контроль потерян! — крикнул кто-то из магов, и в его голосе был чистый, животный ужас. — Обратная связь! Система идёт в разнос!

Хаос, который мы вызвали, был не физическим взрывом. Это был метафизический коллапс. Законы, по которым существовал Морбус — геоматические контуры, защитные чары, сама структура реальности в его стенах — начали рассыпаться, как карточный домик в ураган.

Ректор сделал шаг вперёд. Его фигура дрожала, словно изображение на плохом экране. Он поднял руку, и от его пальцев рванулась сгусток абсолютной тьмы — попытка силой, грубой силой, перехватить управление, заткнуть прорвавшуюся плотину. Тьма ударила в пространство передо мной, но, столкнувшись с бушующим хаосом разрыва, не поглотила его, а лишь на миг исказила, создав вихрь из искривлённых теней и света.

— Веспер! Останови его! — рявкнул Ректор, но его голос уже терял властность.

Сирил, стоявший у стены, метнул на меня взгляд, полный ледяного, безмолвного потрясения. Он понял. Понял, что его инструмент сломался и обратился против хозяина. Его рука потянулась к посоху, на лице застыла привычная маска расчёта, оценивающего, на чью сторону встать в этом внезапном мятеже реальности.

Но у нас не было времени на его колебания.

— Сейчас! — прошипела Бэлла, появившись рядом со мной как из-под земли. Её лицо было залито кровью из пореза на лбу, но глаза горели. Она схватила меня под руку, с силой, которой я от неё не ожидал, и потащила от центра зала. Леон уже ждал у развороченного дверного проёма, его лицо было искажено ужасом, но он размахивал рукой, указывая направление.

Мы бросились бежать, спотыкаясь о трескающийся пол, уворачиваясь от падающих обломков. Позади, в зале, раздался новый звук — рёв нечеловеческой ярости, смешанный с треском ломающихся костей и рвущейся плоти. Ректор больше не пытался контролировать систему. Он пытался контролировать свой собственный, внезапно вышедший из-под контроля, разваливающийся на части организм. Его крик был ужасен.

Мы вырвались в коридор. Картина была сюрреалистичной. Стены «плыли», каменная кладка то сжималась, то растягивалась, как резина. Воздух переливался всеми цветами радуги, и в нём плавали обрывки звуков — смех, плач, фрагменты лекций, давно забытые разговоры. Защитные чары отключались, вспыхивали и гасли в случайном порядке. Где-то впереди рухнул потолок, перегородив проход грудами камня и пыли. Где-то позади из стены вырвался сноп зелёного пламени и принялся пожирать гобелен с изображением какого-то древнего сражения.

Бэлла вела нас, её память на планы оказалась спасительной. Мы ныряли в служебные ходы, пролезали через трещины в стенах, которые минуту назад не существовали. Леон бежал сзади, что-то бормоча про «несходимость рядов» и «каскадный отказ всех подсистем».

Наш путь к «Редуктору» превратился в кошмарную полосу препятствий по аду, который мы сами и развязали. Один раз на нас налетела группа перепуганных студентов из Дома Теней; они метались, не зная, куда бежать. Бэлла, не сбавляя шага, крикнула им: «Вниз! К кладовым! Ищите толстые стены!» — и мы промчались мимо.

Другой раз из бокового прохода выползло… нечто. Сгусток теней с множеством блестящих, как у насекомого, глаз. Оно было порождено разрывом реальности и жаждало жизни. Леон, не раздумывая, швырнул в него один из «ритуальных фокусов» — кристалл, который с треском взорвался ослепительной вспышкой. Тварь завизжала и отступила в небытие.

Я бежал на автомате, почти не чувствуя ног. Внутри была пустота, но не та, знакомая, голодная. А выжженная, опустошённая до самого дна. Я отдал всё. Каждый грамм силы, каждую крупицу воли. Теперь я был просто пассажиром в своём теле, которое тащила к спасению девушка с окровавленным лицом.

Наконец мы ворвались в знакомый, низкий коридор, ведущий к «Редуктору». Здесь было относительно спокойно — стены из поглотителя, казалось, держались, гася хаотические вибрации. Но дверь — та самая, с жёлобом — была закрыта.

Леон, задыхаясь, прильнул к ней, доставая какие-то инструменты из пояса.

— Замок… не механический… ментально-энергетическая связь с системой…, а система…

— Взламывай! — крикнула Бэлла, оборачиваясь назад. Из дальнего конца коридора донёсся нарастающий гул — будто туда стекалась вся разрушительная энергия коллапса.

— Не могу! Нужен ключ! Отпечаток!

Я подошёл к двери. Моя рука сама потянулась к жёлобу. Я не думал. Просто положил ладонь на холодный металл и… отдал. Отдал остаточное эхо того разрыва, что я пропустил через себя. Отдал свою пустоту, свою связь с болью системы. Я не просил открыться. Я показал, что я — часть этого хаоса. Я — причина.

Дверь вздрогнула. Беззвучно, без щелчка, она отъехала в сторону, открывая чёрный, бездонный проём.

Мы ввалились внутрь и обернулись. Леон, дрожащими руками, нащупал на внутренней стороне стены рунический замок и ударил по нему кулаком. Дверь начала медленно, со скрежетом, закрываться.

В последний момент, в щель между дверью и косяком, я увидел конец коридора. Туда вкатилась волна… чего-то. Не огня, не света. Искажённого пространства. Стены за ней исчезали, превращаясь в геометрический абсурд, в кричащие, невозможные цвета. И на гребне этой волны, шатаясь, шла фигура.

Ректор.

Но это был уже не тот человек. Его контуры расплывались, мантия сливалась с искажённой реальностью, а из разорванного капюшона вместо лица струилось сияние чёрных, святящихся трещин. Он поднял руку. Не для атаки. Это был жест невероятной, нечеловеческой усталости и… чего-то вроде понимания.

Наши взгляды встретились на долю секунды.

Потом дверь с грохотом захлопнулась, отсекая мир. Абсолютная, мёртвая тишина «Редуктора» обрушилась на нас, оглушительная после адского рёва снаружи.

Мы стояли в темноте, в самой утробе системы, слушая, как наш мир умирает за непроницаемой дверью. И понимали, что мы только что убили его.