Кайран Вэйл. Академия Морбус

Глава 11. Сделка с Шёпотом

Утром, ещё до завтрака прошла встреча с кураторами состоялась в одном из вспомогательных кабинетов Дома Костей — маленькой комнате без окон, освещённой тремя масляными лампами. Воздух пах пылью и старыми пергаментами.

Сирил Веспер сидел за столом, его осанка была, как всегда, идеальной. Напротив него, в таком же прямом кресле, расположилась Бэлла. Она выглядела собранной и деловой, руки сложены на коленях, взгляд направлен на Сирила с вежливым вниманием.

Я вошёл последним и занял оставшееся место рядом с Бэллой.

— Проект межфакультетного сотрудничества, — начал Сирил без предисловий, положив перед собой тонкую папку. — «Изучение малых аномалий в неживых носителях». Инициатива Дома Шёпота. Одобрена.

Он произнёс последнее слово так, будто речь шла о смертном приговоре, который ему приходится привести в исполнение.

— Цель? — спросил я, бросив взгляд на Сирила, а затем на Бэллу, стараясь, чтобы голос звучал ровно.

— Сбор данных, — ответила Бэлла, не отводя взгляда от Сирила. — Дом Шёпота располагает обширными архивами слухов и неофициальных сообщений об аномальных явлениях. Дом Костей обладает методиками их диагностики. Синтез может дать новое понимание природы малых проклятий и их влияния на повседневную жизнь академии.

Она говорила гладко, как будто зачитывала заранее подготовленный доклад. Сирил слушал, не меняя выражения лица.

— Вэйл, — обратился он ко мне. — Вы ознакомились с первоначальными материалами?

— Да, — кивнул я. — Список из семи пунктов. Я проверил первый — гримуар в архиве. Аномалия была классифицирована как структурное искажение с эмоциональным компонентом.

— Результат?

— Очистка проведена успешно. Гримуар стабилизирован. Отчёт у брата Хельвина.

Сирил что-то записал на пергаменте. Его перо скрипело по бумаге, звук был громким в тихой комнате.

— Методика? — спросил он, не поднимая головы.

— Тактильная диагностика с последующей направленной нейтрализацией, — выдавил я, повторяя формулировку, которую придумал заранее. — Без использования активных заклинаний.

— Риски?

— Минимальные, — вмешалась Бэлла. — Все объекты в списке относятся к категории низкой опасности. Наша задача — анализ, а не героизм.

Сирил наконец поднял взгляд. Его серо-зелёные глаза медленно перешли с Бэллы на меня, потом обратно.

— Я не одобряю неподконтрольную инициативность, — сказал он ровным тоном. — Особенно в первый месяц обучения. Но раз проект одобрен наверху, я буду его курировать. Вы будете отчитываться мне. Подробно. Каждый шаг, каждая аномалия, каждый вывод. Любое отклонение от списка — только с моего разрешения. Понятно?

— Понятно, — одновременно ответили мы с Бэллой.

— Ваше расписание будет скорректировано. Два часа через день выделяются под совместную работу. Место — архивная комната семь в северном крыле академии. Там есть необходимые материалы и изоляция. — Он свернул пергамент в свиток. — С сегодняшнего дня вы — рабочая группа. Ваши успехи и провалы будут отражаться на рейтинге обоих Домов. Не подведите.

Аудиенция была окончена. Сирил кивнул, давая понять, что мы свободны. Мы вышли в коридор.

Когда дверь закрылась, Бэлла выдохнула — долго, с напряжением.

— Идём, — сказала она тихо. — Покажу архивную комнату.

Мы шли по коридорам академии, и только когда свернули в безлюдный проход с сырыми стенами, она заговорила нормально.

— Всё прошло лучше, чем я ожидала. Он подозревает, но не может отказать прямому указанию Валемара.

— Он будет следить за каждым нашим шагом, — заметил я.

— Конечно, — она пожала плечами. — Но это даже хорошо. Официальное прикрытие. Теперь мы можем легально совать нос куда ненужно. — хитро улыбнулась она.

— И мне отчитываться ему о каждом найденном симптоме?

— Мы будем отчитываться, — поправила она. — Но не обо всём. Есть вещи, которые останутся, между нами.

Мы дошли до массивной дубовой двери с выцветшим номером «7». Бэлла приложила своё клеймо, дверь отворилась.

Комната была маленькой, заставленной стеллажами с пустыми папками и ящиками. В центре стоял стол и два стула. На столе уже лежала стопка бумаг, чернильница и несколько перьев. Окно — узкое, забранное решёткой — выходило на внутренний двор.

— Наше новое логово, — констатировала Бэлла, закрывая дверь. — Здесь нас не побеспокоят. По крайней мере, официально.

Она села за стол и достала из складок мантии тот самый список, но развернула его. На обратной стороне были сделаны дополнительные пометки.

— Ладно, Кайран. Первый тест ты прошёл. Гримуар был лакмусовой бумажкой. Брат Хельвин доволен. Теперь можно перейти к более интересным вещам.

— Зачем ты это делаешь? — спросил я, садясь напротив. — По-настоящему. Не ту историю про тётю.

Она замолчала, глядя на свои записи. Потом медленно подняла голову.

— Ты думаешь, я лгала?

— Нет. Но это не вся правда.

Она откинулась на спинку стула, и её лицо стало другим — менее собранным, более усталым.

— Моя тётя, Алиса Ситцен, была блестящей. Лучшей в своём выпуске. Она могла слышать шёпот сквозь каменные стены, различать правду в самом искусном вранье. Она уходила в архивы на сутки и возвращалась с ответами на вопросы, которые ещё не успели задать.

Бэлла помолчала, её пальцы слегка постукивали по столу.

— Она закончила Морбус. Получила должность при дворе одного из теневых лордов. А через год… её отправили обратно. Не потому, что она ошиблась. Потому что она перестала ошибаться. Перестала задавать вопросы. Стала идеальным, безотказным инструментом. Она помнила всё, что знала раньше, но… в этом не было её. Как будто у неё личность стёрли, оставив только функции.

— Может, она просто выгорела? — осторожно предположил я.

— Нет, — Бэлла покачала головой. — Это было не выгорание. Это было… извлечение. Кто-то или что-то вынуло из неё самое ценное — её любопытство, её азарт, её огонь — и оставило пустую, идеально работающую оболочку. И когда я смотрю на старших студентов здесь, на профессоров… я вижу те же признаки. Разной степени. У кого-то стёрто больше, у кого-то меньше. Но процесс идёт.

Она посмотрела на меня прямо.

— Я не хочу, чтобы со мной случилось то же самое. Я не хочу, чтобы это случилось с кем-то ещё. Но чтобы бороться с болезнью, нужно понять её причину. Академия что-то забирает у нас, Кайран. Медленно, по крупицам. И я хочу знать — что, как и зачем.

Её слова висели в воздухе. В них не было пафоса, только холодная, отточенная решимость.

— И ты думаешь, я могу помочь это понять? — спросил я.

— Ты чувствуешь это, — поправила она. — Ты чувствуешь искажения, болезнь, швы. Я вижу симптомы в поведении. Вместе мы можем найти источник. И, возможно, способ ему противостоять.

«Она видит не следствия, а процесс,» — прозвучал Голос. «Опасная наблюдательность. Но девчонка честная, этого не отнять.»

Я кивнул, больше для себя, чем для неё.

— Хорошо. Что дальше?

Она ткнула пальцем в список.

— Пункт два. Свиток в «Запрещённых гимнах». Я хочу, чтобы ты проверил его сегодня. После ужина, когда библиотека почти пустая.

— Почему именно он?

— Потому что он связан с голосом. С потерей голоса. А голос — это инструмент не только Шёпота, но и личности. Интересно, что именно он пытается забрать.

До вечера и встречи у фонтана меня ждала обычная, со своим однообразием, жизнь академии. Утро началось с проверки домашнего задания на лекции профессора Спируса по «Основам стабилизации манных каналов» — предмету, который для меня был чистой воды абстракцией. Пока остальные первокурсники корпели над диаграммами, пытаясь визуализировать «плавный поток эфирных сил от сердца к периферии и обратно», я сидел с каменным лицом, глядя в учебник и чувствуя, как моя внутренняя пустота глумится над этими попытками.

Во мне не было никаких «потоков». Был холодный, ненасытный вакуум, который лишь поглощал, но не циркулировал. Сосед по парте, рыжеволосый Дьюс из провинции, с завистью покосился на мои чистые, без единой помарки, листы для заметок. Он не знал, что чистота эта — от полной беспомощности. Но задание надо было выполнить, и в этом мне помог опять же Голос. Он просто рассказал, что нужно изобразить.

После лекции был практикум в лаборатории Дома Костей — вскрытие и анализ «малого призрачного контура», извлечённого из сломанного детского талисмана. Препарирование призраков под руководством сухонькой мастерицы Элины. Она тыкала костяной иглой в полупрозрачные, мерцающие структуры, заставляя их издавать тонкий, писклявый звук, и объясняла, как по характеру свечения и резонансу определить, была ли привязка к живому или к месту.

Я делал вид, что записываю, а сам чувствовал лишь слабое, неприятное щекотание в зубах от близости рассеивающейся чужой магии. Мой голод вяло шевелился, как сонная змея, не находя в этом «контуре» ничего питательного. Особенно после того, как я подкрепился.

Голос, доверие к которому растёт от разу к разу. Он научил как контролировать поглощение. И теперь мне не нужно было искать жертву, чтобы убить её окончательно. По чуть-чуть, но несколько раз. Некоторые этого даже не замечают. А артефактам… ну с них вообще спроса нет.

В столовой за обедом — густая похлёбка с кусочками мяса и тёмный хлеб — я попытался отсидеться в углу, но Леон Харт, наш резидент-статистик, нашёл меня. Он, не отрываясь от своего блокнота с колонками цифр, пробормотал что-то о «аномалиях в распределении магических инцидентов по дням недели» и спросил, не замечал ли я закономерностей в своих «назначениях от Хельвина». Я отмахнулся, сказав, что мне пока хватает одной «условно-стабильной» книги. Он кивнул, но его взгляд за стёклами очков был слишком цепким. Он что-то вычислял. Всегда что-то вычислял.

Последним перед вечером был «Семинар по межличностной магической этике» под руководством самого Вербуса. Тема: «Допустимые пределы ментального воздействия при допросе подозреваемого в рамках внутриакадемического расследования».

Вербус, стоя за кафедрой, как сухой деревянный истукан, зачитывал выдержки из устава, перемежая их леденящими душу казусами из практики.

— …И если установлено, что субъект обладает резистентностью к заклинаниям первого круга, протокол допускает применение изолированной тактильной стимуляции нервных узлов в сочетании с фоновым энтропийным шумом для снижения когнитивного сопротивления…

Я смотрел в окно, на серые башни, и думал о свитке в «Запрещённых гимнах». О потере голоса. О том, как система, о которой так заботливо говорил Вербус, возможно, сама и была тем самым «субъектом», применяющим к нам тихое, изощрённое насилие, чтобы вырвать что-то самое важное.

И вот теперь, когда сумерки начали красться по каменным коридорам, смывая краски с витражей, я шёл навстречу не очередному скучному семинару, а чему-то реальному. К опасности, которую можно было пощупать. И в этой мысли, против всех инстинктов самосохранения, было больше жизни, чем за весь предыдущий день.

Вечером, после ужина, я отправился в библиотеку. Бэлла ждала меня у входа в сектор «Запрещённые гимны» — отгороженный участок за железной решёткой. Она уже договорилась с дежурным библиотекарем…

Вечером, после ужина, я отправился в главную библиотеку. Бэлла ждала меня у входа в сектор «Запрещённые гимны» — отгороженный участок за железной решёткой. Она уже договорилась с дежурным библиотекарем — тощий, вечно сонный старшекурсник из Дома Костей, который лишь кивнул, увидев наши пропуска, и открыл решётку.

— Тридцать минут, — пробормотал он. — Потом закрываю.

Сектор был небольшим. Всего несколько стеллажей с толстыми фолиантами и свитками в чёрных футлярах. Воздух здесь был особенно спёртым, будто его не меняли веками.

— Л-44, — прошептала Бэлла, пробегая глазами по полкам. — Вот.

Она указала на обычный с виду кожаный футляр. Я достал его. Он был лёгким. Снял крышку. Внутри лежал пергаментный свиток, плотно свёрнутый и перевязанный чёрной лентой.

— В отчётах говорится, что эффект наступает при чтении вслух, — сказала Бэлла, отступая на шаг. — Но один студент утверждал, что потерял голос, просто дотронувшись до него. Будь осторожен.

Я положил футляр на ближайший стол и медленно, почти не дыша, развязал ленту. Пергамент развернулся сам, с лёгким шелестом.

На нём были строки на языке, которого я не знал. Но буквы… они казались знакомыми. Они были похожи на те руны, что видел в узлах искажения на гримуаре. Только здесь они были выстроены в строки, как текст.

Я протянул руку, но не коснулся пергамента. Просто держал ладонь над ним.

Сначала — ничего. Потом… холодок. Не физический, а какой-то внутренний. Как будто что-то тянется к горлу. Не чтобы задушить, а чтобы… забрать. Забрать вибрацию, звук, возможность говорить.

«Это не проклятие,» — мгновенно отозвался Голос. — «Это ловушка. Приманка. Она не вредит — она собирает. Собирает голоса.»

— Что? — мысленно спросил я.

«Она впитывает звуковую вибрацию, эмоциональный оттенок голоса. Делает его… чистым. Бесцветным. А потом отдаёт туда, куда нужно. Попробуй. Коснись.»

Я коснулся пергамента кончиками пальцев.

Холодок усилился. Теперь я чувствовал его не как абстракцию, а как структуру. Тонкую, почти невидимую сеть, расставленную внутри пергамента. Она вибрировала в унисон с тишиной комнаты, жадно поглощая любой возможный звук.

И в этой сети я почувствовал знакомый узор. Упрощённый, примитивный, но тот же самый. Узел. Шов. Часть большой системы.

— Он собирает голоса, — сказал я вслух, и мой собственный голос прозвучал приглушённо, будто комната внезапно наполнилась ватой.

Бэлла нахмурилась.

— Собирает? Зачем?

— Не знаю. Но это… часть чего-то большего. Как гримуар. Тот собирал страхи, этот собирает голоса.

Я убрал руку. Ощущение давления на горло исчезло.

— Можно это остановить? — спросила она.

Я снова положил ладонь на пергамент. На этот раз я не просто чувствовал, а смотрел внутрь структуры. Искал точку соединения, уязвимое место.

— Думаю, да, — прошептал я. — Но, если я его сломаю, все поймут, что здесь что-то было.

— Тогда не ломай, — быстро сказала Бэлла. — Просто… отключи. Сделай так, чтобы он перестал работать, но выглядел как прежде.

Я замер. Я никогда не делал ничего подобного. Я только поглощал или оставлял как есть.

«Она права,» — сказал Голос. — «Насилие заметно. Тонкая работа — нет. Попробуй. Не разрывай сеть — перекрой один поток. Самый маленький.»

Я выдохнул и сконцентрировался. Моё сознание скользнуло по невидимой структуре, ища… вот. Место, где несколько нитей сходились в один узелок. Если пережать здесь…

Я представил, как моя пустота — не пасть, а щипцы. Точные, ледяные щипцы.

Сжал.

Внутри пергамента что-то щёлкнуло — неслышно, но я почувствовал. Одна нить перестала вибрировать. Сеть не разрушилась, но в ней образовался разрыв. Ловушка перестала закрываться.

Я убрал руку. Пергамент лежал как прежде. Но теперь от него не веяло холодом. Он был просто старым пергаментом со странными буквами.

— Готово, — сказал я, и мой голос снова прозвучал нормально.

Бэлла смотрела на меня с тем же аналитическим интересом, но теперь в её глазах было что-то вроде уважения.

— И как ты это сделал?

— Я нашёл слабое звено и… пережал его.

Она кивнула, как будто это было совершенно логичное объяснение.

— Значит, твой дар позволяет не просто уничтожать, но и точечно отключать. Это ценно.

— Это опасно, — поправил я. — Если кто-то заметит…

— Никто не заметит, — она аккуратно свернула пергамент и положила его обратно в футляр. — Потому что тот, кто его установил, не проверяет каждую ловушку лично. Он, она или оно полагается на систему. А системы всегда имеют слепые зоны.

Мы вышли из сектора. Библиотекарь, не глядя на нас, закрыл решётку.

На обратном пути мы шли молча. Нас обгоняли группы студентов, смех и разговоры эхом отражались от каменных сводов.

— Следующий пункт, — наконец сказала Бэлла, когда мы свернули в более тихий коридор. — Статуя плачущей гаргульи. Завтра, после занятий.

— Почему статуя?

— Потому что это неживой объект, который, по слухам, наблюдает. Если твоя теория верна, и система что-то собирает… может, она ещё и следит.

Я остановился.

— Ты думаешь, что академия сознательно это делает?

— Я думаю, что всё, что здесь происходит, — часть какого-то процесса, — ответила она, тоже останавливаясь. — Ничто не случайно. Ни пропажи, ни аномалии, ни то, как нас учат. Всё служит какой-то цели. И я хочу понять, какой именно.

Она посмотрела на меня, и в её взгляде не было страха. Была та же жажда, что и у меня, — но не голод по силе, а голод по знанию.

— Мы с тобой не такие, как они, Кайран. Ты скрываешь свою природу. Я скрываю свои намерения. Мы оба играем роли. Но вместе… вместе мы можем позволить себе быть немного настоящими. Хотя бы здесь, в тени.

Она повернулась и пошла в сторону своих покоев.

— До завтра. И… хорошо поработали сегодня.

Я смотрел ей вслед, пока её сизая мантия не растворилась в полумраке коридора.

«Она предлагает больше, чем союз,» — сказал Голос. — «Она предлагает убежище. Место, где не нужно притворяться постоянно.»

— Это ловушка? — мысленно спросил я.

«Всё здесь — ловушка. Но некоторые ловушки удобнее других. Иди. Тебе нужно отдыхать. Завтра будет сложнее.»

Я вернулся в спальный блок. Леон что-то писал за своим столом, но, увидев меня, лишь кивнул. Остальные уже спали или притворялись спящими.

Я забрался на свою койку, но сон не шёл. Вместо этого я лежал и смотрел в темноту, чувствуя, как внутри меня что-то меняется.

Я больше не был просто жертвой, пытающейся выжить. Теперь у меня была цель. Карта. И союзник.

Система собирала страхи. Собирала голоса. Собирала что-то ещё, о чём мы пока не знали. И я мог не просто пожирать эту гниль — я мог её изучать. Разбирать на части. Понимать.

Это было новое чувство. Не голод. Не страх. Не ярость.

Это было любопытство.

И это, как я начинал понимать, было самым опасным чувством из всех в стенах Морбуса.