Император Пограничья 14

Глава 8

Вернувшись во дворец, я сразу направился из гостевых покоев в соседствующий с ними кабинет. Ярослава отправилась отдыхать — день выдался насыщенным, а завтра предстояли новые встречи. Я же опустился в кресло за массивным письменным столом красного дерева и достал магофон. Часы на стене показывали половину одиннадцатого вечера — не самое подходящее время для звонков, но мой рабочий график, увы, заставлял моих подчинённых подстраиваться под мой ритм.

Набрал номер Стремянникова. Длинные гудки. Пётр Павлович наверняка уже собирался спать — юрист славился размеренным образом жизни и строгим распорядком дня. Наконец, щелчок соединения.

— Прохор Игнатьевич? — голос адвоката звучал настороженно. — Что-то случилось?

— Добрый вечер, Пётр Павлович, — начал я, сохраняя деловой тон. — Извините за поздний звонок, но мне нужна консультация по одному вопросу. У вас есть минут десять?

— Разумеется, — Стремянников мгновенно переключился в рабочий режим — отличный специалист. — Слушаю вас.

— Речь о военнопленных, — сразу перешёл я к делу. — У меня как у маркграфа Угрюма около двухсот человек из боярских родов Владимирского княжества. Многие из них имеют право голоса в Боярской думе. Положение нестандартное, нужна консультация по правовым аспектам содержания пленных и возможным вариантам освобождения в зависимости от различных вариантов развития ситуации.

Повисла пауза. Слышно было, как Стремянников что-то записывает — наверняка основные тезисы разговора.

— Давайте разберёмся в правовой ситуации, — произнёс адвокат наконец. — Между Маркой Угрюм и Владимирским княжеством формально продолжается война. Верно?

— Верно, — подтвердил я. — Сабуров объявил мне войну от имени княжества. Мирный договор не подписан.

— Следовательно, применяются нормы военного права, — продолжил юрист. — Вы озвучили условия плена после взятия Владимира?

— Да. Всем гарантирована жизнь и свобода после окончания конфликта, — вспомнил я свои слова в Боярской думе.

— Превосходно. Это ключевой момент, — в голосе Стремянникова послышалось удовлетворение. — Вы действовали в строгом соответствии с нормами ведения войны. Согласно соглашениям Содружества о гуманном обращении с пленными, возвращение их — законный предмет мирных переговоров. Но именно мирных, Прохор Игнатьевич. До подписания такого договора отпускать пленных нельзя по нескольким причинам.

— Догадываюсь, но буду рад услышать конкретику, — отозвался я.

— Во-первых, — Стремянников заговорил чуть быстрее, явно входя во вкус, — Владимирское княжество официально не отказалось от претензий к Угрюму, объявленных Сабуровым. Формально вы всё ещё враги. Во-вторых, мирный договор некому подписывать — князя нет, есть временный вакуум власти. В-третьих, и это самое важное: отпускать пленных до окончания войны означает нарушение правовых норм и создание опасного прецедента.

Я откинулся на спинку кресла, обдумывая его слова. Логика была железной.

— То есть я связан собственным обещанием, — констатировал я.

— Именно так, — согласился юрист. — И это хорошо, Прохор Игнатьевич. Это показывает вас как правителя, соблюдающего законы даже тогда, когда они ограничивают ваши действия. Но давайте рассмотрим различные сценарии развития ситуации с выборами.

— Слушаю.

— Первый вариант: вы избраны князем Владимирским, — начал Стремянников методично. — В этом случае пленные маркграфа Платонова автоматически становятся подданными князя Платонова. Конфликт прекращается сам собой — один человек в двух ипостасях не может воевать сам с собой. Пленные приносят присягу новому князю и мгновенно освобождаются. Никаких переговоров, формальностей, задержек. Чисто юридически это самый простой вариант.

Элегантное решение, ничего не скажешь. Я уже представлял лица бояр, когда они поймут эту связь.

— Второй вариант? — подтолкнул я юриста.

— Некий враждебный вам кандидат избран князем, — продолжил Пётр Павлович, и в его голосе появились осторожные нотки. — Конфликт затягивается. Возможно, без активных боевых действий, но формально война продолжается. Освобождение пленных откладывается на неопределённый срок. Возвращение родных будет зависеть от доброй воли человека, желающего мести Угрюму. Сами понимаете, насколько это… проблематично.

— Проблематично, — эхом повторил я. — Мягко сказано.

— Третий вариант: избран лояльный вам кандидат, — Стремянников перешёл к последнему пункту. — В этом случае потребуется полноценный процесс мирных переговоров. Согласование множества деталей: границы, компенсации, гарантии безопасности, торговые соглашения. Прохождение всех формальностей и бюрократических процедур. Освобождение пленных произойдёт только после ратификации договора. По времени это недели, возможно месяцы.

Я потёр переносицу, чувствуя, как нарастает усталость. Правовая казуистика — это болото, в котором я никогда не чувствовал себя комфортно. Дай мне понятного врага на поле боя, и я знаю, что делать. Но эти юридические тонкости…

— То есть для пленных и их семей лучший вариант — моя победа на выборах, — резюмировал я.

— Безусловно, — подтвердил Стремянников. — И это совершенно законный аргумент, Прохор Игнатьевич, — похоже мой собеседник следи за развитием ситуации и знал, что именно происходит во Владимире. — Вы не используете пленных как заложников, не угрожаете им. Вы просто следуете букве закона. Ваша победа — это самый быстрый и безболезненный способ вернуть людей домой.

— Спасибо, Пётр Павлович, — поблагодарил я искренне. — Вы как всегда чётко разложили ситуацию по полочкам.

— Всегда к вашим услугам, — отозвался юрист. — Если понадобится дополнительная консультация, звоните в любое время.

Отключив связь, я некоторое время сидел неподвижно, глядя в темноту за окном. Фонари освещали площадь перед дворцом мягким жёлтым светом. В особняках и усадьбах Владимира семьи пленных бояр жили в неведении — не зная, живы ли их родные. Они ждали вестей о своих пленных родичах. Ждали, не понимая, что срок их возвращения решится не на поле боя, а в Боярской Думе.

Нужно было действовать. Но как именно?

Набрал номер Коршунова. Родион ответил на третьем гудке — судя по фоновым звукам, он всё ещё не спал.

— Вовевода, — поздоровался разведчик, — чую, не ради болтовни звоните в такой час.

— Верно чуешь, Родион Трофимович, — согласился я. — Нужно обсудить стратегический вопрос. Пленные бояре.

— О-о, — протянул Коршунов. — Козырная карта, ядрёна-матрёна! Что задумали?

— Семьи не знают, что их родные живы, — начал я, формулируя мысль. — Но знать должны. Вопрос в том, как донести информацию. Что думаешь?

— Мои ребята могут слить списки через информаторов, — немедленно предложил Коршунов, и я услышал в его голосе азарт профессионала. — Деликатно, незаметно. Донесём до нужных семей через третьи руки. Можно шёпотом, через слухи. Добавим намёки, что судьба пленных зависит от исхода выборов. Немного неопределённости, чтобы люди сами додумывали худшее. Или пусть наши люди прямо скажут, кого поддерживать, если хотят вернуть родных. Классическая работа — давление через страх и неизвестность. Вы остаётесь в стороне, руки чистые, а бояре сами побегут голосовать как надо.

Предложение было разумным с точки зрения циничной тактики. Эффективным. Проверенным веками. Но что-то внутри меня категорически сопротивлялось. Возможно, я и позвонил начальнику разведки, чтобы убедиться, что не хочу этим подобным путём.

— Нет, — отрезал я твёрдо. — Никаких слухов, шёпота и намёков. Судьбы людей — не предмет для закулисных игр. Всё будет официально и открыто. Я публично объявлю списки пленных, их состояние здоровья, условия содержания и чёткие, понятные условия освобождения. Без двусмысленностей. Без угроз. Только факты и закон.

Пауза. Коршунов явно не ожидал такого ответа.

— Официально? — переспросил он осторожно, и в голосе появились сомнения. — Прохор Игнатич, это… понимаю вашу позицию, но не лишаете ли вы себя рычагов давления? Когда всё в открытую, люди перестают бояться.

— В том-то и разница, Родион. Я не хочу, чтобы они боялись. Я хочу, чтобы они понимали ситуацию и делали осознанный выбор на основе фактов, а не под давлением страха и слухов. Официальное объявление точно так же создаст общественное давление на Думу, но покажет меня как ответственного правителя, соблюдающего закон и заботящегося о пленных. А не как интригана, который шантажирует боярство через подпольные каналы и играет на нервах семей.

— Чешу репу, — признался Коршунов. — С одной стороны, вы правы. С другой… Воронцов и его сторонники могут вывернуть ситуацию по-своему. Скажут, мол, Платонов шантажирует боярство списком заложников.

— Пусть попробуют, — усмехнулся я. — У меня будет официальный документ от юриста с корректными формулировками. Там не будет ни слова угрозы — только констатация правового статуса пленных согласно военному праву и условия их освобождения по закону. Семьи узнают из официального источника, что их родные живы, здоровы и содержатся в достойных условиях. Узнают, что освобождение произойдёт после окончания конфликта — это требование закона, а не моя прихоть. И сами сделают выводы о том, какой исход выборов ускорит возвращение близких домой. Логика, а не страх.

— Ловко, — оценил разведчик. — Чистыми руками грязную работу сделать. Уважаю, маркграф.

— Родион, твои люди мне понадобятся для другого, — продолжил я. — После официального объявления нужно будет отслеживать реакцию. Как семьи воспримут информацию, что говорят в местных салонах, кто из глав родов меняет позицию. Справишься?

— Так точно, — отозвался Коршунов, и в голосе появилось понимание. — Наблюдение и анализ. Это мы умеем. Кое-где уже есть слуги прикормленные… Как только объявите официально, мои ребята начнут собирать информацию о реакции.

Отключив связь, я набрал короткое сообщение Стремянникову:

«Пётр Павлович, прошу подготовить официальный документ со списками пленных и условиями их содержания. Важны корректные юридические формулировки. Нужно к полудню».

Отправив сообщение, я откинулся на спинку кресла и закрыл глаза. Всё складывалось в цельную картину. Боярские семьи так или иначе поймут, что быстрее всего вернуть родных можно, если на престоле окажусь я.

Изящное решение. Легальное, прозрачное, эффективное.

Поднявшись из-за стола, я отправился в спальню, на ходу скидывая одежду.

Вечер следующего дня застал меня у зеркала в гостевых покоях дворца. Я поправил воротник парадного костюма — тёмно-синяя ткань с серебряным шитьём, на груди орден Святого Владимира 1-й степени. Не самый удобный наряд для человека, привыкшего к доспехам, но протокол есть протокол.

— Готов к очередному раунду? — спросила Ярослава, выходя из соседней комнаты.

Я обернулся и на мгновение замер. Княжна надела платье кобальтового цвета — глубокий синий оттенок, идеально сочетавшийся с её рыжими волосами и подчёркивавший цвет глаз. Элегантный крой, открытые плечи, разрез до щиколотки, но при этом осанка оставалась прямой, как у воина. Она умудрялась выглядеть одновременно женственной и опасной.

— Ты прекрасна, — сказал я просто.

Засекина усмехнулась:

— Льстец. Знаешь, что это боевая раскраска, а не попытка тебе понравиться?

— Одно другому не мешает, — парировал я, протягивая ей руку.

Мы спустились в бальный зал княжеского дворца. Массивные двустворчатые двери распахнулись перед нами. Зал поражал масштабом и роскошью — высокие потолки с лепниной, огромные хрустальные люстры, отбрасывавшие мягкий золотистый свет на мраморный пол. Вдоль стен стояли столы с закусками, официанты в белых перчатках циркулировали между гостями с подносами шампанского и канапе.

Однако главное — люди. Зал был полон аристократов, и даже беглого взгляда хватило, чтобы увидеть невидимые границы. Толпа разделилась на группы по фракциям, как армии перед битвой. Справа — влиятельные купцы и банкиры вокруг Кисловского, их дорогие костюмы и увесистые цепи говорили сами за себя. Слева — семьи погибших под Угрюмом, сгруппировавшиеся вокруг Воронцова, их лица были суровыми, а взгляды — жёсткими. В центре — умеренные вокруг Ладыженской, степенные, осторожные. У дальней стены — высокопоставленные чиновники и бюрократы Скрябина.

Мой взгляд скользил по залу, автоматически фиксируя детали. Кто с кем стоит. Кто кого избегает. Какие группы держатся обособленно, а какие пытаются наладить контакты. Политическая карта княжества, нарисованная положением тел в пространстве.

— Боярская дума организовала этот приём как нейтральную площадку, — тихо прокомментировала Ярослава. — Формально — чтобы аристократия поближе познакомилась с кандидатами. Неформально…

— … место для закулисных переговоров и демонстрации влияния, — закончил я. — Вижу.

Мы вошли в зал. Разговоры не стихли, но многие повернули головы. Я чувствовал взгляды — любопытные, настороженные, враждебные. Маркграф из Пограничья, разгромивший армию княжества и теперь претендующий на трон. Для одних я был спасителем, для других — узурпатором, для третьих — непредсказуемой переменной, и оттого чертовски опасной.

Первым меня заметил Харитон Воронцов. Высокий брюнет в чёрном костюме стоял в окружении десятка человек — родственники погибших, судя по траурным повязкам на рукавах некоторых. При виде меня взгляд главы рода стал ледяным. Он медленно кивнул — формальное признание присутствия, не более.

Я подошёл ближе, Ярослава держалась рядом.

— Маркграф Платонов, — произнёс Воронцов холодно.

— Боярин Воронцов, — ответил я таким же тоном.

Короткая пауза. Окружающие притихли, наблюдая за нами. Харитон выпрямился, и голос его зазвучал громче, чтобы слышали все вокруг:

— Надеюсь, вы не забыли о крови, пролитой под Угрюмом?

Провокация. Публичная, рассчитанная на эмоциональную реакцию. Но я не дал ему этого удовольствия.

— Я помню каждого павшего, — ответил я спокойно, глядя Воронцову прямо в глаза. — Вопрос в том, кто виноват в их гибели — защитники своей земли или тот, кто послал армию в безумный поход?

Лицо Воронцова дёрнулось. Кто-то в толпе тихо ахнул. Харитон сжал кулаки, но сдержался. Слишком много свидетелей, слишком публично. Он коротко кивнул и отвернулся, возвращаясь к своим людям.

Я двинулся дальше. К группе купцов и банкиров.

Николай Кисловский встретил меня вежливой, но настороженной улыбкой. Полный мужчина в дорогом костюме с золотой цепью на жилете, он держался с достоинством опытного дельца. Окружение, финансовая элита с откормленными физиономиями, оценивающе смотрело на меня.

— Маркграф, — Кисловский протянул руку для рукопожатия. Крепкое, деловое. — Рад видеть вас. Надеюсь, вчерашний разговор с гильдией прошёл продуктивно?

Интересно. Он знает о моей встрече с Маклаковым и остальными. Конечно знает — это его люди, его электорат. И упоминает об этом открыто, без намёков. Показывает, что в курсе моих действий и не боится об этом говорить. Что это — попытка продемонстрировать контроль над ситуацией? Или наоборот — признание того, что контроль ускользает?

— Вполне, — кивнул я. — Гордей Кузьмич — разумный человек.

— Пограничье издревле служило источником Эссенции, — Кисловский перешёл к делу без долгих прелюдий. Деловой человек. — Если вы станете князем, как это повлияет на поставки в княжество? Сейчас Стрельцы не в состоянии обеспечить нужды всех знатных семей во Владимире. Мы покупаем у Московского Бастиона по грабительским ценам.

Прямой вопрос. Без политических реверансов, без выяснения позиций по второстепенным вопросам. Сразу к главному — к деньгам и торговле. Это не просто любопытство. Кисловский прощупывает меня. Пытается понять, смогу ли я обеспечить то, что он обещал своим сторонникам. И одновременно — оценивает, стоит ли ему поддержать меня вместо того, чтобы бороться до конца.

Умный ход. Если я дам убедительный ответ, часть его избирателей может перетечь ко мне ещё до выборов. А сам Кисловский сможет изящно отступить, сохранив лицо и заключив выгодную сделку. Политик-прагматик ищет лучший вариант для себя.

— Эссенция есть, — ответил я коротко. — И её будет больше. При справедливых ценах и прозрачных контрактах. Без коррупции и поборов.

— Справедливых для кого? — уточнил Кисловский, прищурившись.

Вот оно. Ключевой вопрос. Он хочет понять, буду ли я душить торговцев налогами и поборами, как это делали предыдущие князья. Или дам им возможность зарабатывать. Его окружение замерло, ожидая ответа.

— Для обеих сторон, — я смотрел прямо на него. — Я не занимаюсь благотворительностью, но и не обдираю торговых партнёров. Взаимная выгода — основа долгосрочного сотрудничества.

Кисловский медленно кивнул, обдумывая мои слова. В его глазах мелькнуло что-то. Облегчение? Заинтересованность? Он медленно кивнул, и я понял: он получил ответ, который хотел услышать. Купцы за его спиной переглянулись. Кто-то одобрительно хмыкнул. Не обещания золотых гор, не популистские лозунги — деловой, прагматичный подход. Язык, который торговцы понимают лучше всего.

— Интересный подход, — наконец произнёс глава Таможенного приказа. — Мы ещё поговорим об этом подробнее, маркграф.

Я кивнул и направился к центру зала, где Лариса Сергеевна Ладыженская беседовала с небольшой группой аристократов. Престарелая боярыня в элегантном тёмно-сером платье с шалью на плечах выглядела спокойной и выдержанной. Её окружение — семьи, потерявшие близких при Веретинском, люди с болью в глазах и усталостью в позах.

При моём приближении боярыня повернулась и слабо улыбнулась. Единственная из кандидатов, кто разговаривал со мной без скрытой или открытой агрессии.

— Прохор Игнатьевич, — поздоровалась она тепло. — Как приятно видеть вас снова.

— Лариса Сергеевна, — я поклонился. — Благодарю за вчерашнюю беседу.

— Многие знатные семьи жаждут узнать хоть что-то о судьбе своих близких, — боярыня говорила негромко, но её слова были слышны окружающим. — Не могли бы вы дать эту ясность тем, кто гадает, что случилось с их мужьями, братьями, сыновьями и внуками?

Вот оно. Прямой вопрос о пленных. Я ожидал его.

— Понимаю, боярыня, — ответил я искренне. — Именно поэтому я здесь. Надеюсь, сегодня я смогу ускорить возвращение пленных домой.

Лариса внимательно посмотрела на меня, в её глазах мелькнуло понимание.

— Возвращение пленных… — протянула она задумчиво. — Об этом многие мечтают. Многие из тех, кто будет голосовать.

Наши взгляды встретились. Она поняла. Умная женщина.

Я двинулся дальше, к дальней стене, где Орест Скрябин держался обособленно со своей группой чиновников. Худой мужчина с желчным лицом и впалыми щеками даже на светском приёме держал в руках магофон, в который что-то записывал. Рядом с ним стояли люди в строгих костюмах, главы иных Приказов, некоторые оживлённо дискутировали.

— Маркграф Платонов, — Скрябин кивнул сухо. — Вы предлагаете… существенные изменения в устройстве княжества. — Он поморщился, словно от зубной боли. — Но наши традиции складывались веками. Разве не опасно их ломать?

— Я не ломаю традиции, — возразил я спокойно. — Я удаляю те, что превратились в оковы. Церемонии останутся. Порядок останется. Но несправедливость — нет.

— Вы слишком уверены, что знаете, что справедливо, а что — нет, — собеседник говорил быстро и нервно.

— А вы слишком уверены, что старое всегда лучше нового, — парировал я.

Скрябин поджал губы и отвернулся, возвращаясь к своим записям.

Я оглядел зал. Четыре встречи. Четыре совершенно разных подхода. Воронцов — открытая враждебность. Кисловский — деловой расчёт. Ладыженская — осторожная поддержка. Скрябин — бюрократическое неприятие перемен.

Постепенно вечер перешёл в официальную часть. Представитель Боярской думы поднялся на небольшую трибуну в центре зала и поднял руку, призывая к тишине. Разговоры постепенно стихли.

— Господа, — его голос был громким и торжественным. — По традиции каждый кандидат на княжеский престол имеет право обратиться к собравшимся. Прошу внимания.

Первым поднялся Харитон Воронцов. Он взошёл на трибуну с прямой спиной и гордо поднятой головой. Пауза. Взгляд скользнул по залу, задержался на группе родственников погибших.

— Дамы и господа, — начал глава рода Воронцовых. — Наше княжество пережило тяжёлые времена. Предательство. Унижение. Разгром нашей армии. Но Владимир всегда поднимался из пепла сильнее прежнего. Воронцовы — древний род, хранители традиций, защитники чести. И я клянусь вам: если вы изберёте меня князем, я верну Владимиру величие. Верну честь. Верну справедливость для тех, кто пал, защищая наши земли!

Из его группы поддержки раздались выкрики одобрения:

— Верно говорит!

— За честь Владимира!

Харитон сошёл с трибуны под аплодисменты своих сторонников. Я наблюдал за ним, отмечая, как умело он играет на эмоциях. Месть, облачённая в красивые слова о чести.

Следующим поднялся Николай Кисловский. Полный мужчина тяжело взобрался на ступени, поправил цепь на жилете.

— Дамы и господа, — его голос был деловым, практичным. — Я не буду говорить о величии прошлого. Я говорю о реальности настоящего. Нашей казне нужно восстановление. Нашей торговле — стабильность. Нашим купцам — предсказуемость. Я тридцать лет управлял Таможенным приказом. Я знаю, как работают финансы княжества. Выберите меня — и я гарантирую процветание для всех, кто готов честно трудиться.

Осторожная поддержка из зала. Несколько кивков, вежливые аплодисменты. Но заметно меньше энтузиазма, чем рассчитывал Кисловский. Глава Таможенного приказа сошёл с трибуны с недовольным лицом.

Орест Скрябин поднялся следующим. Худой чиновник даже на трибуну взошёл с папкой в руках.

— Уважаемые дамы и господа, — начал он быстро и нервно. — Закон — основа любого государства. Процедуры, регламенты, порядок — вот что отличает цивилизацию от хаоса. Наше княжество нуждается не в революционных изменениях, а в строгом соблюдении существующих норм. Я готов…

Зал откровенно скучал. Кто-то зевнул. Несколько человек отвернулись к столам с закусками. Скрябин продолжал методично перечислять пункты своей программы, но никто не слушал. Он сошёл с трибуны под вялые аплодисменты.

Моя очередь.

Я поднялся на трибуну. Зал настороженно затих. Сотни взглядов устремились на меня — любопытных, враждебных, выжидающих. Я достал из внутреннего кармана сложенный документ. Официальная бумага на гербовом бланке с печатями.

— Дамы и господа, — начал я, и голос мой прозвучал твёрдо в наступившей тишине. — Прежде чем говорить о будущем, нужно решить вопрос настоящего.

Недоумённые взгляды. Что он имеет в виду?

Я развернул документ и повернул его лицом к аудитории на поднятой руке.

— Это список пленных, находящихся в Марке Угрюм, — продолжил я. — Я знаю, что такое жить в неведении, когда судьба твоих родных неизвестна. Самое меньшее, что я могу сделать для всех вас, — дать ясность и сказать, кто содержится под охраной в Угрюме.

Шум взорвался мгновенно. Несколько женщин вскрикнули. Мужчины переглянулись. Воронцов побагровел.

Я поднял руку, призывая к тишине, и начал зачитывать имена самых знатных пленных:

— Бояре Курагины Фёдор Петрович и Василий Федорович. Бояре Шаховской Дмитрий Николаевич и Михаил Дмитриевич. Боярин Селиверстов Антон Васильевич и Дмитрий Антонович. Боярин Мещерский Иван Николаевич…

Каждое имя вызывало волну шёпота. Кто-то плакал. Кто-то закрывал лицо руками.

— Полный список был только что опубликован в Эфирнете, — продолжил я. — Все они живы. Все здоровы. Все содержатся согласно военным обычаям, с соблюдением всех норм обращения с пленными.

Я сделал паузу, давая информации осесть.

— Теперь о главном, — голос мой стал жёстче. — Между Владимирским княжеством и Маркой Угрюм формально продолжается состояние войны. Мирный договор не подписан. Согласно соглашениям Содружества, возвращение пленных — законный предмет мирных переговоров. Но подписать такой договор может только князь. Которого нужно избрать.

Зал напрягся. Все поняли, к чему я веду.

— Я не удерживаю ваших родных, — сказал я чётко. — Их удерживает состояние войны. Окончите войну, и они вернутся домой. Немедленно.

Зал взорвался. Крики, вопросы, споры. Воронцов вскочил, его лицо стало багровым:

— Циничная манипуляция! — срывался он на крик. — Вы спекулируете на чужом горе! Используете пленных как рычаг давления!

Я повернулся к нему, и голос мой прозвучал холодно:

— Это правовая реальность, Харитон Климентьевич. Не я отправил армию на Угрюм, не я начал эту войну, но я её закончу. Я лишь объясняю юридические последствия решений, принятых вашим покойным отцом и князем Сабуровым.

Старик с седой бородой, стоявший в стороне, громко выкрикнул:

— Маркграф Платонов прав! Чем быстрее закончится этот проклятый конфликт, тем быстрее вернутся наши люди!

Несколько голосов поддержали его.

Кисловский поднял руку, пытаясь взять слово:

— Господа, может быть, стоит начать мирные переговоры немедленно? Не дожидаясь выборов?

Я посмотрел на него:

— Это возможно, Николай Макарович. Но полноценные переговоры займут недели, может быть месяцы. Согласование компенсаций, гарантий, торговых соглашений. Прохождение всех бюрократических процедур. Ваши близкие могли бы вернуться завтра, — пауза. — Выбор за вами.

Я сошёл с трибуны. Зал гудел, как растревоженный улей.

Последней должна была выступить Лариса Ладыженская. Престарелая боярыня медленно поднялась на трибуну. Было видно, что моя речь произвела на неё впечатление. Она начала говорить о своей программе — о примирении, о восстановлении справедливости, о необходимости залечить раны княжества. Но прямо посреди выступления её голос изменился.

— Я выдвинула свою кандидатуру, потому что видела, как княжество катится в пропасть, — голос Ладыженской зазвучал твёрдо. — Видела хаос, распри, месть. Думала, что смогу остановить это кровопролитие.

Она сделала паузу, оглядывая зал. Все притихли, чувствуя, что сейчас будет что-то важное.

— Но после долгих размышлений я поняла: мир не строится на компромиссах со злом. Мир строится на силе и справедливости. И есть здесь человек, который понимает это лучше меня.

Её взгляд остановился на мне.

— Поэтому я снимаю свою кандидатуру с выборов, — произнесла Лариса Сергеевна ясно и громко. — И призываю всех, кто хочет настоящего мира, поддержать боярина Платонова. Он не обещает лёгкого пути. Но он единственный, кто может привести нас к настоящему будущему.

Зал замер в шоке. Потом взорвался обсуждениями.

Я не ожидал этого. Совсем не ожидал. Лариса Сергеевна сошла с трибуны и направилась прямо ко мне. Я встал, поклонился.

— Благодарю вас, боярыня, — сказал я тихо.

— Не благодарите, — ответила она. — Я просто сделала то, что считаю правильным.

Следующий час прошёл в хаосе. Представитель Боярской думы растерянно объявил перерыв. Аристократы разбились на группы, горячо обсуждая произошедшее. Я стоял с Ярославой у одной из колонн, когда к нам приблизилась женщина средних лет в дорогом платье — супруга Воронцова, судя по гербу на брошке.

— Как трогательно, — её голос был ядовитым. — Наёмница, чьи руки по локоть в крови, рядом с таким же кандидатом в князья.

Ярослава даже бровью не повела:

— Я княжна Засекина. Мой род древнее, чем ваш муж может проследить. А наёмничество честнее, чем жить на ренту с чужого труда, ничего не создавая.

Женщина покраснела. Я почувствовал, как Ярослава напряглась, готовая к чему-то резкому, и сжал её плечо — предупреждение. Супруга Воронцова развернулась и ушла, красная от ярости.

— Спасибо, — тихо сказала Засекина. — Чуть не наговорила лишнего.

Ко мне подошёл пожилой боярин с сединой в бороде. Лицо знакомое — кажется, из окружения Ладыженской.

— Маркграф Платонов, — обратился он тихо. — Я уже просмотрел список в Эфирнете. Мой племянник там, среди пленных. С ним правда всё в порядке? Их кормят? Обеспечили медицинской помощью?

— Правда, — ответил я твёрдо. — Я воюю с армиями, а не с пленными солдатами. Ваш племянник жив и невредим.

Старик кивнул, в его глазах блеснули слёзы облегчения. Он отошёл, но я заметил, как он задумчиво посмотрел в сторону Воронцова, стоявшего в окружении своих сторонников.

Внезапно голос Харитона прозвучал громко, обращаясь ко всему залу:

— Господа! Давайте выпьем за память павших героев! За тех, кто отдал жизнь, защищая честь Владимира!

Зал затих. Все понимали — это про битву под Угрюмом. Провокация. Прямая и публичная.

Я спокойно взял бокал с вином с проходившего мимо подноса и поднял его:

— За всех павших, — сказал я ровно. — И за то, чтобы больше не было бессмысленных смертей.

Зал разделился. Часть пила за слова Воронцова, часть — за мои. Напряжение нарастало.

Я отошёл к дальней стене, где висела большая карта княжества и окрестностей. Группа высокопоставленных военных офицеров обсуждала что-то, указывая на границы. Я подошёл ближе, и один из них — полковник с массивными эполетами — повернулся ко мне:

— Маркграф, правда ли, что ваша Марка расширяет свои границы? — в голосе звучало подозрение. — Готовитесь к новому вторжению?

— Расширяем, — подтвердил я. — Но не для вторжения — для защиты деревень, которые обращаются за помощью. У Угрюма нет территориальных претензий к Владимиру. У нас другой враг.

Несколько офицеров кивнули. Некоторые поняли намёк на Бездушных.

Представитель Боярской думы, растерянный от скандала и снятия кандидатуры Ладыженской, поднял руку:

— Господа, предлагаю небольшой перерыв. Прошу освежиться.

Официанты разошлись по залу с подносами шампанского. Я взял бокал, сделал глоток. Ярослава рядом что-то говорила о реакции аристократов, я кивал, слушая вполуха.

Внезапно — странный привкус. Металлический, едва уловимый. Я не сразу обратил на него внимание.

Через несколько секунд кольнуло в груди. Резко, как от удара тонкой иглой. Во рту пересохло. Сердце забилось чаще, неровно.

Я медленно поставил бокал на ближайший столик и посмотрел на него. Шампанское, исходящее пузырьками. Обычное на вид.

Понимание пришло не сразу, но чётко. Яд.